Шерлок Холмс и Реликвия Рэйвенкло (джен)

В этом году осень в Лондоне выдалась ранняя. Хотя август еще не закончился, в городе свирепствовала необычайной силы буря, загоняя всех, у кого не имелось неотложных дел, назад, к домашнему очагу. Холмс не был занят никаким расследованием, а меня снова беспокоила старая афганская рана. Так что мы в полном согласии сидели у пылающего камина в уютной гостиной на Бейкер-стрит, угощались гренками с корицей, приготовленными миссис Хадсон, и слушали, как дребезжат оконные стекла под напором дождя и воет ветер в каминной трубе.

В дверь постучали.

— Посетитель к мистеру Холмсу, — объявила миссис Хадсон. — Профессор Уизелби.

— Ученый джентльмен, должно быть, в отчаянном положении, раз отважился выбраться к нам, несмотря на ужасную погоду, — заметил Холмс, смахивая крошки тоста с халата и откладывая книгу. — Что ж — пригласите его.

Вошел невысокий молодой человек, в облике которого чувствовалось что-то неуловимо странное. Его длинный поношенный дорожный плащ плохо сочетался с заляпанными грязью солдатскими башмаками и тростью с серебряным набалдашником. Спутанная копна ярко-рыжих волос в диком беспорядке росла на его голове и обрамляла широкое веснушчатое лицо. Но говорил он как образованный и благовоспитанный человек, хотя в его голосе временами проступали панические интонации.

— Мистер Холмс? — уточнил он. — Хотя, по правде говоря, я бы и так вас узнал — вы с братом на одно лицо.

— Вот как? — отвечал Холмс. — Признаться, не имел чести с вами встречаться.

— Ну да, конечно, — растерянно сказал профессор. — Вы и не можете меня знать… но лучше начать с начала. Меня зовут Джайлс Уизелби, и мне поручено от имени Хогвартской школы просить вашей помощи по самому серьезному делу — речь идет о грабеже, если не об убийстве!

Пока длилась эта краткая речь, лицо Холмса странно переменилось.

— Нам не о чем говорить, — произнес он с холодной яростью, какой я от него никак не ожидал. — Соблаговолите покинуть мою гостиную, Уизелби, пока я не схватил вас за шиворот и не вышвырнул вон!

— Право же, Холмс! — неодобрительно воскликнул я. — Профессор Уизелби проделал долгий путь в разгар бури для того, чтобы спросить вашего совета. Даже если вы намерены отказать ему в помощи, как можно обращаться с почтенным ученым с таким полным отсутствием уважения?

— Любезный мой Ватсон, — отвечал Холмс со зловещим спокойствием. — Я отношусь с сугубым почтением к профессиональным званиям, заработанным многолетним тяжким трудом и учеными занятиями, но презираю пустые титулы, дарованные ни за что. И кроме того, если бы этот джентльмен прибыл к моим дверям как подобает честному человеку — пешком или в кэбе, то в нынешнюю непогоду он промок бы насквозь. А между тем вы сами видите, что и его плащ, и его башмаки совершенно сухи. Разве не так, профессор? Этот человек не может сказать нам ничего, что мы хотели бы услышать. Так что подите прочь!

Молодой человек опустил голову и двинулся к двери.

— Что ж… но я надеялся, что может быть… из-за школы… но мы действительно просим слишком многого….

— Неприлично многого, — сказал Холмс, опускаясь в кресло и протягивая руку к монографии о норвежских чумных крысах. — Будьте добры, закройте за собой дверь, сэр. И я не желаю вам доброго дня.

Молодой профессор (если он и вправду был таковым) кивком признал свое поражение и переступил через порог. Несмотря на очевидную тревогу и беспокойство нашего гостя, Холмс с необъяснимым и настойчивым упорством продолжал его игнорировать. Как только дверь за неудачливым Уизелби закрылась, я повернулся к моему другу.

— Стыдитесь, Холмс! — воскликнул я. — Я лучше всякого другого осведомлен, как профессия порой сказывается на вашем нраве, но сейчас вы зашли чересчур далеко. Этот человек в величайшей спешке прибыл из школы — заведения, где дают приют и образовывают умы юношества, — чтобы посоветоваться с вами по важному вопросу, не терпящему отлагательства. А вы отправили его под проливной дождь без единого любезного слова и сидите, сохраняя полную невозмутимость. Вы даже не дали ему возможности рассказать, что случилось! Признаюсь, я разочарован. За все годы, что длится наше знакомство, я ни разу не видел, чтобы вы поворачивались спиной к женщине или ребенку, оказавшимся в опасности, или отказывали в помощи слабому и беззащитному.

Холмс впился в меня глазами, сжав кулаки. Ярость и изумление мешались на его лице, превращая его в маску бешенства. На секунду мне почудилось, что он и впрямь может меня ударить. Потом его лицо расслабилось, он разжал кулаки и разразился сдавленным смехом.

— Ну, Ватсон, вы действительно моя совесть, — сказал он с сухой усмешкой. — Вы, как обычно, правы. Любая школа, как бы ни были сомнительны ее принципы и неумелы преподаватели, является прибежищем молодых и невинных… Или они хотя бы имеют право на это звание, когда впервые оказываются в ее пределах. Ладно, мой добрый друг, сегодня невинные не пострадают, насколько это зависит от меня. Иными словами, я дам человеку, ответственному за их благополучие, шанс убедить меня в том, что их случай заслуживает моего внимания.

Он решительно подошел к двери и распахнул ее. Нашему взору предстала съежившаяся фигура профессора, который, по всем приметам, подслушивал через замочную скважину.

— Вы все слышали, не так ли, Уизелби? Отлично. Можете прекратить свое недостойное пресмыкательство. Отправляйтесь к своему хозяину. Скажите директору то, что он знает и так — я не веду дел через прислужников и посредников. Если он хочет сообщить мне что-то важное, пусть явится лично. А теперь вставайте и уходите, пока я не потерял терпение!

Уизелби залился краской, вскочил на ноги и кинулся вниз по лестнице. Мы с Холмсом в молчании слушали его удаляющиеся шаги. Хлопнула входная дверь, и я решился бросить на своего друга вопросительный взгляд.

Он глубоко вздохнул и пожал плечами.

— Что ж, Ватсон, похоже, наша маленькая домашняя пьеска подошла к концу. Берите пальто и шляпу и готовьтесь на выход.

— Так вы намерены заняться этим делом? — уточнил я.

— С чего вы решили? — возразил Холмс. — Я всего лишь согласился выслушать директора, ничего более — потому что эта школа ничего более с моей стороны, и со стороны таких, как я, и не заслуживает. Честно признаюсь, Ватсон, — прошедшая беседа меня сильно расстроила. Коротко сказать, я нуждаюсь в успокоительном, какое может даровать только Моцарт. Кажется, сегодня очень талантливый молодой виолончелист из Праги исполняет «Sinfonia Concertante» вместе с первой скрипкой Королевского оркестра. Если поторопимся, успеем к началу. И лучше бы нам поторопиться, потому что если мы займемся новым делом, нас поджидают происшествия, которые могут стать весьма красочным добавлением к вашим хроникам. Но свободного времени у нас точно не будет!

Несмотря на весь свой безжалостный практицизм, Шерлок Холмс обладал удивительной способностью полностью растворяться в творениях великих композиторов. Он умел всецело отдаваться музыке, погружаясь в нее, как дельфин в морские воды, пока она смывала все тревоги и печали его ремесла. Но этим вечером, несмотря на блестящее мастерство исполнителя и магию мелодий Моцарта, он так и не смог отрешиться от тяжкой заботы, которая занимала его ум. Я слышал, что он вздыхает и крутится в кресле в то время как должен был бы сидеть, как зачарованный.

Когда мы вышли из концертного зала, в Лондоне уже наступила ночь. Выл ветер, хлестал дождь, и мы сочли себя редкими счастливчиками, когда сумели найти кэб. Обычно во время таких поездок Холмс имел обыкновение обращать мое внимание на места исторических преступлений, или своих прошлых побед, или даже на злоумышленников, готовых наброситься на очередную несчастную жертву. Но не в этот раз. Все время, пока мы катили по темным улицам и колеса нашего экипажа разбрызгивали во все стороны воду, Холмс хранил молчание.

Наконец мы добрались до Бейкер-стрит и вошли в дом. Пока мы освобождались от промокших насквозь пальто и шляп, я заметил, как мой друг искоса глянул на находившуюся в холле стойку для зонтов.

— Так я думал, — пробормотал он себе под нос со странной смесью обиды и облегчения. — В наше отсутствие никто не появился. Думается, он и не придет. Чтобы этот утонченный джентльмен опустился до визита в такой дом как наш — о нет, даже если понадобится предотвратить преступление!

Продолжая бурчать, он стал подниматься по лестнице в гостиную, где нас ожидал графин с виски. Мы вошли в комнату, и Холмс как раз собрался опуститься в привычное кресло, когда мы обнаружили, что настольная лампа зажжена. Мы были не одни.

В комнате находился незнакомец. На нем было что-то вроде глухой черной сутаны без единого светлого пятна. Отсутствовал даже белый стоячий воротничок, полагающийся священнику. Роскошный бархатный плащ, такой же сухой, как у профессора Уизелби, был небрежно переброшен через спинку стула. У гостя были густые темные волосы, немного длинноватые для человека церковного звания, почти седые виски, заметные залысины и тщательно подстриженная острая бородка в стиле Генриха IV. Он нетерпеливо мерил шагами нашу гостиную, постукивая по бедру короткой тросточкой слоновой кости и, судя по нахмуренному лицу, проделывал это уже некоторое время. Заслышав наши шаги, он обернулся и двинулся нам навстречу.

— Мистер Холмс, — сказал он надменно ледяным тоном. — Наконец-то. Я не привык ждать.

У него был выговор человека, принадлежащего к высшим слоям общества.

— Вот как, — отвечал Холмс, и холод в его голосе мог поспорить с голосом нашего гостя. — А я не привык обнаруживать в своей гостиной особ, не удостоенных моего приглашения. Будьте любезны, сообщите, что у вас за дело. Я — человек занятой.

Темноволосый джентльмен кивнул.

— Тогда отпустите вашего спутника. Я — Финеас Найджелус Блэк, директор школы Хогвартс, и я хочу обсудить с вами одну проблему. Проблему, которая предназначена только для ваших ушей.

Холмс нахмурился.

— Об этом не может быть и речи, — отрезал он. — Доктор Ватсон — мой друг и доверенное лицо. Он оказал мне неоценимую помощь при решении множества пустяковых проблем, подобных вашей. Если Ватсон покинет комнату, вы последуете за ним. И, кстати, проигнорировав его, вы навсегда лишитесь моего содействия.

— Пустяковых проблем! — воскликнул наш гость. — Я бы не явился к вам, если бы не крайняя необходимость. Пустяк, говорите? А я скажу, что речь идет о похищении бесценной реликвии. Похищении, в котором, скорее всего, замешан магглорожденный ученик. Даже если вор — не он, он наверняка стал жертвой похищения, а может быть, даже и убийства, потому что его не видели с тех пор, как исчезла книга, именуемая Реликвией Рэйвенкло. Что скажете, мистер Холмс? Вы все еще считаете мою проблему пустяковой?

— Конечно, нет, — ответил Холмс, устраиваясь в любимом кресле. — Сам по себе случай, я бы сказал, довольно банальный — сядьте же, Ватсон, не маячьте посреди комнаты, у меня от вас голова разболится! — но в ситуациях, подобных вашей, когда высока вероятность, что пострадает невинный, было бы глубоко неправильно с моей стороны не вмешаться. Наш славный доктор и я отправимся с вами в Хогвартс, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы отыскать вашего ученика, и, если получится, вернуть принадлежащую вам собственность. Но есть один вопрос, на который я хотел бы получить ответ до того, как мы отправимся в путь.

— Говорите.

— Я знаю, как велики ваши возможности. Одним словом или жестом вы можете изменить самую ткань мироздания, обратить сказку в быль, а память — в ничто. Почему же вам потребовалась помощь такого как я, смертного человека, не располагающего никакими дарованиями, кроме тех, какими наделен мой бедный мозг?

Этот вопрос, казалось, вызвал сильное недовольство нашего гостя.

— Вы знаете, почему мы обратились к вам, — отрывисто бросил он.

— Я хочу слышать это из ваших собственных уст, директор, или откажусь от поездки. Так почему вам понадобилась моя помощь?

— Хорошо же, если вам так угодно! — рявкнул директор. — Потому что мы пытались найти злоумышленника — и нам это не удалось! Мы обратились к вам как к последней надежде, уповая, что ваши навыки в обращении с преступниками из вашего мира помогут найти негодяя там, где наши оказались бесполезны. Ну что, мистер Холмс, вы удовлетворены?

— Вполне, — ответил Холмс, сохраняя невозмутимое спокойствие.

— Осталось только решить вопрос с поездкой. Я закажу два билета первого класса на завтрашний «Хогвартс-экспресс». Извольте быть на вокзале Кингз-Кросс ровно в девять. Уизелби посадит вас на поезд. А теперь, джентльмены, не смею вас больше задерживать. Спокойной ночи!

С этими словами наш гость набросил на плечи тяжелый бархатный плащ и выскользнул из комнаты, не удостоив нас на прощание ни единым взглядом. Хлопнула входная дверь, и следом послышался отдаленный треск грома.

— Ну что ж, — сказал Холмс, поднимаясь на ноги. Как только посетитель, которого ему, похоже, нравилось бесить, ушел, его наигранное спокойствие тотчас исчезло: — Все решено. Завтра мы отправляемся в Шотландию. Осталось только собрать багаж. Обязательно захватите свой армейский револьвер и медицинский саквояж. То есть это в том случае, — добавил он менее уверенным тоном, — если вы намерены меня сопровождать. Потому что нас ожидают неприятности, а может быть, и опасности.

— Дорогой друг, — со всей искренностью ответил я, — хотя, надо признать, я не понял и половины того, о чем вы беседовали с мистером Блэком, вы еще никогда меня не подводили. Я не останусь в Лондоне ни за что на свете!

Как бы ни печально сказалась на моем здоровье афганская кампания, она, по крайней мере, научила меня быстро паковать багаж. Через час все мои вещи были собраны, и я был полностью готов. Про моего друга этого сказать было нельзя. Несмотря на уникальный, острый как бритва, ум, Холмс в своих личных привычках отличался редкой небрежностью. Ночью мне не пришлось толком выспаться: из-за соседней двери то и дело раздавался грохот, треск и проклятья. Это Холмс готовился к поездке. Очевидно, он считал, что она затянется.

Мне казалось, я едва успел опустить голову на подушку, как меня разбудил яростный стук в дверь.

— Ватсон! — раздался голос Холмса, отвратительно бодрый для такой ранней поры. — Хватит мешкать, уже половина пятого! Завтрак на столе, и миссис Хадсон уже принесла свой восхитительный кофе. Поторопитесь, не то мы опоздаем на поезд!

Несмотря на бессонную ночь, Холмс был в отличном настроении, и едва я успел покончить с предназначенной мне полной тарелкой, вытащил меня на улицу и запихнул в ожидающий нас кэб.

— Но, Холмс, — возмутился я не без жара, пока он ловко запрыгивал за мной следом, — поезд отходит после девяти! Что за нужда в такой безумной спешке?

― У нас нет времени, — отрезал он, и сунул через окно маленький пакет в руки изумленного молочника, как раз совершавшего утренний обход: — Трогаем!

Сложно сказать, что сильнее отличало маршрут, которым мы двинулись, — его длина или его странность. В Лондоне занималось утро, а мы перемещались с самых величавых и роскошных проспектов в Европе в самые отвратительные и убогие трущобы, одним своим существованием позорившие нацию, а затем возвращались назад. Временами мы останавливались, и Холмс покидал экипаж, чтобы отправить письмо или передать очередное странное поручение. Я оставался в кэбе, пока он звонил в дверь американского посольства и, не дожидаясь ответа, убегал; потом вручал хозяйке мрачных дешевых меблированных комнат что-то, больше всего похожее на сверток с грязным бельем, с наказом дождаться, пока за ним пришлют. Потом мы остановились у дверей мелкого учреждения на Уайтхолле, чтобы он мог перевернуть другой стороной коврик у двери, и отправились на рыбный рынок Биллинсгейт, где Холмс после жаркого торга приобрел большого лосося, которого с почтительным поклоном преподнес изумленному швейцару на нашей следующей остановке — у отеля «Риц».

— Слушайте, мистер, — сказал извозчик, когда Холмс в очередной раз выскочил из экипажа, чтобы презентовать букет роз пожилой поденщице, шедшей по своим делам, — ваш дружок, что, малость не в себе? Что это он вытворяет?

— Малость не в себе! — негодующе ответил я. — Это величайший детектив нашего времени — мистер Шерлок Холмс!

— Вот это да! — воскликнул извозчик с нескрываемым восторгом. — Шерлок Холмс! Ну, я бы ни в жизнь! Ребята в пабе обзавидуются! Сам Шерлок Холмс в моем кэбе!

И за все остальное время он не произнес ни единой жалобы.

Мы прибыли на Кингз-Кросс, уже успев слегка устать с дороги, как раз когда часы пробили девять. Холмс вручил извозчику соверен за труды, и тот удалился в полном восторге, размахивая кнутом и выкрикивая через плечо:

— Желаю, чтобы его вздернули, мистер!

Мы едва успели перевести дух и собрать багаж, как на нас набросился задыхающийся профессор Уизелби, чьи тициановские кудри были в еще большем беспорядке, чем в предыдущий день.

— Где вы были? — выдохнул он. — Я намеревался потолковать с вами о… но времени нет… мы должны пройти сквозь ворота, а не то вы опоздаете на поезд. Ну почему вы не пришли раньше?

Схватив нас за руки, он повел нас не к обычным турникетам, а через лабиринт задних комнат, складских помещений и заброшенных конторских кабинетов. Мы вынырнули на белый свет на шумной платформе, и я успел мельком заметить целую толпу ярко одетых людей, торопливо садящихся в длинный поезд. В этой сцене было что-то ненормальное, но прежде чем я успел сообразить, что именно, паровоз со свистом выпустил пар, и платформа утонула в мерцающем тумане. Мистер Уизелби быстро провел нас через сгустившуюся дымку к вагону первого класса, подсадил и передал багаж. Дело было сделано, но он, похоже, медлил с уходом.

— Счастливого пути, — сказал он. — Надеюсь, у меня будет возможность переговорить с вами в Хогвартсе, мистер Холмс, когда у вас будет больше времени.

— Я не собираюсь общаться с вами, Уизелби, — возразил мой друг. — Вы служите Финеасу Найджелусу Блэку и подслушиваете под дверями ему в угоду. Доброго вам дня!

Похоже, у профессора нашлось бы, что ответить на это замечание, но прежде чем он открыл рот, раздался свисток дежурного. Он еле успел отскочить от двери, как поезд тронулся.

— Ну? — нетерпеливо поинтересовался я. — Вы расскажете мне, наконец, в чем дело? Куда мы едем? Кто такой этот таинственный директор? В чем был смысл нашей нелепой утренней поездки? Почему вы так грубы с несчастным Уизелби? И, самое главное, что это за школа — Хогвартс?

— Не сейчас, Ватсон, — ответил Холмс. — Наши утренние занятия меня утомили, и я нуждаюсь в восстанавливающем сне. Вам бы я рекомендовал то же самое: когда мы прибудем на место, нам понадобятся все наши силы.

С этими словами он откинулся назад, надвинул на глаза свою твидовую кепку и погрузился в глубокий сон.

Я раздраженно смотрел на него. Я сгорал от любопытства, но долгие годы общения с Холмсом научили меня, что бессмысленно пытаться его будить, чтобы получить разъяснения. Я нашел утешение в изучении окружающей обстановки. Посетив в качестве помощника Холмса и по врачебным делам почти все Британские острова, я могу считаться своего рода специалистом по пассажирским вагонам. Сейчас передо мной был необычайно роскошный образчик, и я жаждал его исследовать. Наше купе, единственное занятое во всем вагоне, было освещено странными круглыми лампами. Открыв дверь, я обнаружил, что коридор устлан великолепным китайским ковром, в котором мои ноги утонули по самую щиколотку. В конце коридора виднелась тяжелая, окованная бронзой дверь. К моему разочарованию, она оказалась заперта, как и дверь на противоположном конце вагона.

Я вынужден был вернуться в купе, и хотя Холмс упорно отказывался просыпаться, нашел себе развлечение, созерцая виды, проносившиеся за окном. Мы уже оставили мрачную столицу позади и теперь пересекали аккуратные и заметно более приятные на вид пригороды. Вскоре и они исчезли, и им на смену пришли пологие холмы и фермы ближних графств, время от времени перемежавшиеся рощицами, еще зеленевшими последними листьями лета. Буря наконец-то прекратилась, и пейзаж осветили слабые, неуверенные лучи солнца. Я в восторге любовался природой, но постепенно солнечное тепло и мягкое покачивание вагона начали сказываться и на мне. Веки мои налились тяжестью и я, наконец, погрузился в тревожный сон.

Я проснулся несколько часов спустя, когда наш поезд миновал Дарем, и наткнулся на внимательный взгляд Холмса.

— Я вижу, Ватсон, — сказал тот, — что вы уже исследовали наш благородный экипаж. Нашли что-то интересное?

Но такими простыми уловками меня было не взять.

— Следы на ковре показали вам, куда я ходил, и, вне сомнения, я оставил отпечатки пальцев на дверной ручке, — нетерпеливо ответил я. — И если вы выходили из купе, то знаете, что ничего полезного я не обнаружил. Я даже не смог пройти в следующий вагон! Но все это не важно. Куда мы все-таки едем, и что, черт побери, нас там ждет?

Холмс вздохнул. Казалось, ему совсем не хочется давать объяснения, что было совсем не в его характере.

— Придется начать с самого начала, — выговорил он. — На это уйдет некоторое время… Вы удобно устроились? Вы не возражаете, если я закурю? Вам свет не бьет в глаза? Может, опустить жалюзи? А может, вы хотите сэндвичей с говядиной, которые приготовила нам миссис Хадсон? Или пива?

— Холмс, Бога ради! — вскричал я.

— Простите меня, старина, — печально ответил тот. — Я просто стараюсь оттянуть неизбежное. Хорошо, я расскажу вам про моего брата.

— Майкрофта? — переспросил я. — Вы имеете в виду, что Майкрофт тоже замешан в эту таинственную историю?

— Не Майкрофт, — тихо ответил Холмс. — Или, во всяком случае, не напрямую. Речь идет о нашем покойном старшем брате Марчмонте.

Мой друг Холмс мог быть на редкость любезным и даже обаятельным, когда на него находил такой стих. Но все прочее время он оставался исключительно замкнутым человеком. Даже я, бывший с ним ближе, чем кто-либо, почти ничего не знал о его семье и молодых годах. В ходе некоторых расследований мне довелось пару раз столкнуться с его братом Майкрофтом. Но в остальном Холмс мог бы с тем же успехом свалиться с неба или вылупиться из яйца — настолько мало мне было о нем известно. Поэтому новость о его почившем родственнике меня ошеломила.

— Ваш покойный брат? — переспросил я. — Простите — я понятия не имел!

— Не переживайте, Ватсон, — отвечал Холмс, махнув рукой. Жест был задуман как легкомысленный, но оборвался на половине. — Нет никакой опасности, что я дам волю чувствам. Конечно, в свое время я испытал сильное горе, да и о томи что за тем последовало, у меня мало причин вспоминать с радостью. Но поскольку Марчмонт умер, когда мне было девять лет, вы, я полагаю, не сочтете меня лишенным нормальных человеческих чувств, если я не стану демонстрировать особую печаль.

— В этом случае, — сказал я после некоторого молчания, — я был бы очень признателен, если бы вы рассказали о своем брате подробнее.

— Что ж, — продолжил Холмс. — Вы знаете, что я происхожу из дворянского рода, владения которого располагались в глухой части Вустершира. Моя мать была слабого здоровья, но смогла, хотя и с большими перерывами, родить троих сыновей. С Майкрофтом, как вам известно, нас разделяют семь лет, а Марчмонт был еще на три года старше. Ему были присущи все качества, которые сулят успех в жизни: он обладал любезными манерами, был хорош собой и умен — но не слишком умен (в отличие от нас с Майкрофтом), — имел открытый, добродушный нрав, легко сходился с людьми и преуспевал в спортивных занятиях. Родители в нем души не чаяли. Мне говорили, что когда Марчмонт впервые покинул дом ради подготовительной школы*, отец не мог скрыть своего огорчения. В школе брат по-прежнему отличался, восхищая и преподавателей, и товарищей. Но однажды летом, через две недели после его одиннадцатого дня рождения, нам пришло письмо…

Холмс сделал зловещую паузу.

— Что за письмо? — спросил я. — Неужто вашего брата преследовал какой-нибудь чужак или, хуже того, шантажист? Нет, конечно же, нет — с чего бы кто-то стал угрожать такому славному и прилежному пареньку?

Холмс сухо усмехнулся.

— Вижу, общение со мной не пошло вам на пользу, Ватсон, — заметил он не без иронии. — Признаюсь, что за свою долгую карьеру я сталкивался с множеством странных случаев, но с шантажом одиннадцатилетнего школьника — никогда… Нет, получив письмо, Марчмонт пришел в восторг. Оно было из Хогвартской школы чародейства и волшебства. Моего брата приняли туда на учебу. Письмо содержало требование — без всяких «с вашего позволения» и «будьте любезны» — в конце августа явиться по определенному адресу в Лондоне, после чего брату предстояло начать обучение в магическом мире.

— Как я уже говорил, — продолжил Холмс, — Марчмонт был в восторге. Но родители обрадовались куда меньше. Они были простые деревенские помещики, непривычные к большим городам, и побоялись бы отправить сына — свою гордость, своего наследника — даже в Лондон, тем более одного и в столь юном возрасте. Что уж говорить о школе, расположенной далеко на севере, и о людях, с которыми они никогда не встречались.

— Вы хотите сказать, что ваши родители — люди образованные и вполне обеспеченные, — всерьез думали о том, чтобы послать своего первенца в школу для шарлатанов и фокусников? — в ужасе вскричал я. — Возмутительно! Вы меня изумляете!

— Не надо недооценивать колдунов, Ватсон! — прошипел мой друг в ярости, в какой я его не помнил с тех пор, как он расправился со злодеем Мориарти. — Да, с ними редко кто сталкивался. Можно вообще ни разу в жизни их не увидеть и даже не почувствовать их присутствия. Но даже если волшебники не тронут и волоска на вашей голове, — они все же существуют, таясь глубоко в тени нашего привычного мира. Их подпольная организация не знает жалости. О, они любят говорить, что не желают вреда таким, как мы, что никогда не нападут первыми! Но тайны свои они охраняют со свирепостью, которая недоступна нашему пониманию. И если этим тайнам что-либо будет угрожать, они сотрут память или даже самую жизнь человека с той же легкостью, с какой вы задуваете свечу. Нет, Ватсон, хогвартской школой руководят вовсе не фокусники и не шарлатаны, но подлинные, могущественные маги. Они обнаружили в Марчмонте зародыш колдовских талантов и решили, что мой брат — из их числа. Теперь ему надлежало занять среди них подобающее место.

Родители мои, как уже сказано, вначале были решительно против. К унынию Марчмонта, первое письмо осталось без ответа. Последовали новые: то их приносили огромные хищные птицы, то они падали с неба или вылетали из камина в облаке золы. Одного этого было довольно, чтобы выбить родителей из колеи, но, думаю, они сумели бы проявить твердость, если бы не перемены в самом Марчмонте. Вероятно, этого следовало ожидать. Скажите самому добродушному одиннадцатилетнему подростку, что он обладает таинственным даром, и вы получите неизбежный результат. Со светящимися коровами мои родители еще справились, сославшись на неудачный химический опыт. Поющую стойку для зонтов приписали неумеренной фантазии прислуги. Но когда в разгар затянувшейся службы мой брат поднял в воздух викария, стало ясно, что надо что-то делать. Желание Марчмонта было удовлетворено, и в конце лета он сел на лондонский поезд.

С некоторым усилием я снова обрел дар речи.

— Этим все и кончилось? — хрипло спросил я. — Вы больше не видели своего брата?

— Видел, и много раз, — ответил Холмс. — Колдуны свирепо и без всякой жалости охраняют свои тайны, но, как многие хищники, испытывают нежные чувства к своим отпрыскам. Так было и с Марчмонтом. Хотя ему со всей определенностью было сказано, что каникулы надлежит проводить в школе, дабы лучше освоиться с правилами и обычаями колдовского мира, любящее сердце не позволило ему отказаться от семьи. Я видел его каждое лето на каникулах. Рождество он тоже проводил с нами и приносил радость и оживление в дом, которому временами сильно не хватало и того, и другого. Мне его приезды запомнились как настоящие праздники. Марчмонт показывал мне свои учебники, полные самых невероятных рисунков и расписанные золотом и киноварью. А еще он всегда привозил удивительные сласти и игрушки. С каждой была связана какая-нибудь история, да такая, что и братья Гримм позавидовали бы… В качестве особой милости со стороны школы моему брату даже позволили присутствовать на похоронах матери, когда четыре или пять лет спустя она скончалась от простуды.

А тем временем мы с Майкрофтом подрастали в нашем старом доме. Хотя леность Майкрофта и мои приступы неутолимого любопытства были для родителей куда более суровым испытанием, чем беззаботный нрав старшего брата, все же мы кое-как заполняли пропасть, оставленную его отъездом. Майкрофт, когда пришло его время, отправился в школу, и никакие таинственные письма ему не приходили. А еще через несколько лет Марчмонт окончил Хогвартс и получил дозволение остаться при школе в качестве помощника тренера по каким-то их играм. Он продолжал писать и приезжать, и все шло хорошо. Но однажды, незадолго до того, как я сам должен был уехать учиться, к нам явился посетитель.

Я как раз был вне дома, расследуя одно преступление. Наша молочница утверждала, будто резню в курятнике устроили цыгане, но я нашел дыру в изгороди и следы когтистых лап, которые свидетельствовали, что виновницей была ласка. С вещественными доказательствами в руках я направлялся в библиотеку, где рассчитывал найти подтверждение своей гипотезе в энциклопедии. Но прежде, чем я коснулся дверной ручки, послышался мучительный вскрик моего отца: «Господи, нет! Марчмонт! Сын мой!», который перешел в захлебывающиеся рыдания.

В комнате был кто-то еще. Я слышал, как он расхаживает взад и вперед, убеждая моего отца взять себя в руки, — но тщетно. Интонации визитера становились все более угрожающими, и в конце концов я услышал, как он протяжно произносит заклинание. Сверкнула белая вспышка, послышался глухой удар, и рыдания отца оборвались. Мне хватило ума спрятаться, когда посетитель вышел из библиотеки, засовывая волшебную палочку в карман сутаны. Из своего укрытия я мог видеть только, как его отражение промелькнуло в стенном зеркале, но этого оказалось достаточно. Я и раньше встречал это суровое, непреклонное лицо в фотографическом альбоме Марчмонта. Это был его преподаватель истории, Финеас Найджелус Блэк.

Моя первая мысль была об отце. Я бросился в библиотеку и обнаружил его без сознания на полу. Слуги отнесли его в постель. Послали за доктором, но тот обнаружил лишь легкие физические повреждения и предписал полный покой. Меня не пускали в комнату больного и лишь вечером накануне отъезда в школу дозволили короткий визит. В комнате было темно, и у отца едва достало сил поднять голову с подушки. Заливаясь слезами, он поведал мне, что мой брат мертв. Но когда я спросил, который из братьев и как это случилось, отец ничего не мог припомнить и пришел в такое волнение, что мне приказали покинуть комнату…

До сего дня не знаю, огорчаться или радоваться тому, что следующие два года я провел вне дома. Довольно уже того, что отец так и не смог вспомнить, что случилось с Марчмонтом, и это его бесконечно мучило. Все его усилия связаться со школой оказались безуспешны. Ни в одном учреждении Шотландии не нашлось даже следа того, что Марчмонт вообще существовал, а провинциальные полицейские в ту далекую пору были еще более неумелыми, чем наш приятель Лестрейд. В конце концов от отчаяния отец обратился к сверхъестественным средствам. Но, не имея доступа к тем, кто действительно в них разбирался, он вскоре попал в руки шарлатанов последнего разбора: спиритов, медиумов, гадалок и ясновидящих. Любому, кто заявлял, будто знает что-то о моем брате, — каким бы откровенным обманщиком он ни был, — отец был готов отдать что угодно. В нашем доме толпились худшего сорта мошенники, в то время как поместье хирело и приходило в упадок, а друзья и слуги один за другим покидали его. Когда через два года отец скончался, его смерть стала избавлением не только для него самого, но и для всех, кто его окружал и помнил, каким человеком он был раньше.

На похоронах присутствовали только мы с Майкрофтом, и именно тогда я рассказал брату о визите Блэка и его последствиях. Стоя над отцовской могилой, мы поклялись найти обидчиков и, если удастся, привлечь их к ответу. Вы спросите, Ватсон, как двое мальчишек рассчитывали преуспеть там, где потерпел поражение их отец? Мы знали, что нам никогда не справиться с врагом с помощью колдовства, и не рисковали действовать напрямую. Однако мы предположили, что сможем решить проблему путем дедукции и логических рассуждений, в которых мы сильны, а колдуны — слабы.

Так что жизнь продолжалась. К счастью, средства на наше образование были выделены по завещанию матери, иначе нам пришлось бы нелегко. Отцовское наследство было растрачено, а колдовских писем на нашу долю не досталось. Мы с Майкрофтом окончили школу и университет, отправились в Лондон и стали сами зарабатывать себе на жизнь. Большую часть времени я посвящал своему призванию — науке и искусству детективного расследования, — но держал глаза и уши открытыми и сумел многое узнать. Колдуны, связанные железным законом соблюдения тайны, никогда добровольно себя не выдадут. Но я помнил школьные рассказы Марчмонта и обращал внимание на происшествия, которые ускользнули бы от других. Как и в случае с шайкой преступников, в самой крепкой цепи всегда найдутся слабые звенья. Но, несмотря на это, я напрямую не сталкивался ни с одним колдуном до вчерашнего дня, когда в нашем доме появился профессор Уизелби.

— Мой дорогой Холмс! — в тревоге воскликнул я. — Но это же чудовищно! Отвратительно! И что теперь делать? Вы же добровольно отдались в руки могущественных и неумолимых врагов!

— Я не боюсь, — отвечал мой друг. — Да, в их распоряжении колдовская сила, зато их ум слаб. Одаренные могуществом, которое по их прихоти способно изменять устройство мира, волшебники пренебрегают высшими умениями анализа и дедукции, и в этом их уязвимое место. Что я намерен делать? Нет ничего проще. Я хочу выяснить, как умер мой брат, и потом, если потребуется, привлечь того или тех, кто это совершил, к суду.

Примечание:

*В таких школах готовили для поступления в закрытые частные школы, типа Итона или Харроу. Возможно, в магическом мире они тоже есть — для подготовки чистокровных волшебников к поступлению в Хогвартс?

Дорога не показалось нам долгой. Да и какого путешественника могли бы утомить величественные виды шотландского нагорья, этой жемчужины в северных владениях Ее Величества? Когда мы достигли пункта своего назначения, маленькой, ничем особенным не выделяющейся станции с немного нелепым названием «Хогсмид», по земле уже ползли длинные тени, а в воздухе чувствовалась вечерняя свежесть.

Покинув станцию, мы принялись оглядываться по сторонам. Послышался знакомый голос. Обернувшись, мы обнаружили, что нам навстречу идет профессор Уизелби. Теперь он был в сутане, похожей на сутану своего нанимателя, только заплатанной и заштопанной. Поверх был накинут сильно поношенный клетчатый плащ. Не знаю, что на него повлияло — перемена облика или влияние родной атмосферы, но он вел себя гораздо свободнее. Жизнерадостно поприветствовав нас и не обратив никакого внимания на нелюбезное бурчание Холмса, он уложил наш багаж в маленькую повозку. Впряженная в повозку лошадь была так сильно укутана для защиты от холодного ветра, что казалась почти невидимой. Подсадив нас в экипаж, профессор прищелкнул языком, и мы двинулись по извилистой деревенской дороге вверх по холму.

— Куда мы направляемся? — спросил я нашего провожатого. — Мы успеем до ночи?

— Это совсем недалеко, — бодро ответил тот. — Стоит завернуть за угол и… Глядите! — воскликнул он, едва мы миновали поворот. Нашим глазам предстал огромный серый замок, высокие башни которого отражались в длинном узком озере — Разве не чудесно! Видали ли вы когда-нибудь такое великолепие?

— Бедняги! Не думаю, чтобы им доводилось на своем веку… — добавил он про себя в полголоса.

По правде говоря, мне случалось любоваться прекрасными видами на самых разных континентах — и Швейцарскими Альпами, и Тадж-Махалом, и Букингемским дворцом (в который я имел честь удостоиться приглашения вместе с Холмсом после «Дела о ночной рубашке дворцового охранника», детали которого, увы, я не вправе разглашать). Но я не имел ни малейшего желания отталкивать человека, который мог оказаться нашим единственным союзником в предстоящем расследовании, и, поскольку Холмс ушел в себя, с жаром согласился, что вид действительно восхитителен.

Мы проехали по подъездной аллее и высадились перед величественным порталом в готическом стиле. Уизелби поручил наш багаж заботам привратника по фамилии Гойл, уродливого сутулого мужчины с тупым взглядом, и провел нас через главный вход в великолепный сводчатый зал.

— Надеюсь, путешествие вас не слишком утомило? — осведомился он у Холмса самым любезным образом. — Если желаете освежиться после долгого дня, вас ожидают горячая вода и полотенца.

— Времени нет! — отрезал мой спутник. — Мы здесь не ради пустых светских развлечений, а с заданием, требующим анализа и дедукции. Нужно осмотреть место преступления. Будьте любезны, поторопитесь. Драгоценные часы, а может быть, и дни, уже упущены!

— Но директор… — попробовал возразить Уизелби.

— Директор, если пожелает, может отправляться к дьяволу! — заявил Холмс. — Я — не его слуга. Я — профессионал, мое дело — восстановить справедливость. Если вы хотите, чтобы проблема разрешилась ко всеобщему удовлетворению, Уизелби, делайте то, о чем вас просят!

Упрек достиг цели. Уизелби провел нас по лабиринту извилистых коридоров и небезопасных с виду лестниц к толстой дубовой двери. Когда мы приблизились, дверь распахнулась, из нее вышла худенькая девушка в пышной синей накидке и уставилась на нас во все глаза. Понадобилось мягкое замечание нашего провожатого, чтобы она поспешила прочь, то и дело оглядываясь. Дверь она оставила распахнутой.

Уизелби помедлил, запустив пальцы в свои буйные рыжие кудри. Внезапно он, казалось, пришел к какому-то решению.

— Быстрее! — прошептал он, — Вверх по лестнице, витраж, голубой занавес и камин…

Сам он ринулся вверх и вскоре исчез из виду.

Мы с Холмсом поднимались медленнее: лестница была крутой и то и дело совершала резкие повороты. Через несколько минут, миновав пару тупиков, мы оказались на маленькой площадке с голубым занавесом и витражным окном. Единственным источником света здесь был огонь, весело (хотя и не по сезону) потрескивавший в старомодном камине. Уизелби дожидался нас у окна. При нашем появлении он вздрогнул, заискивающе улыбнулся Холмсу, и отбросил занавес. Нашим глазам предстала чугунная решетка редкой красоты, замок на которой был взломан.

— Реликвия хранилась здесь, — сказал Уизелби, бросив взгляд через плечо, — Я попросил бы вас поторопиться, потому что директор…

— … Отдал строжайшее распоряжение встретить приезжих внизу и не давал позволения посещать колледжи, — раздался за нашими спинами мрачный голос. — Надеюсь, Уизелби, у вас была основательная причина нарушить мой приказ.

Я повернулся и увидел Финеаса Найджелуса Блэка, который, казалось, вышел навстречу нам прямо из камина. Суровое лицо директора выражало сильнейшее недовольство. Уизелби опустил голову и залился краской, как школяр-переросток. Я ожидал, что Холмс опять затеет ссору, но тот молчал. Когда я попытался поймать его взгляд, то обнаружил, что его голова опущена даже ниже, чем у Уизелби, а глаза прикованы к полу.

— Холмс! — прошипел я, потому что Блэк отвернулся от несчастного Уизелби и впился в моего спутника взором, полным такой холодной ярости, что человек послабее при виде его утратил бы всякое мужество.

К Холмсу неожиданно вернулась учтивость.

— Тысяча извинений, директор, — любезно начал он. — Прошу прощения — я засмотрелся на ваши башмаки. Потрясающе, не правда ли, Ватсон? Ни один директор школы в нашем мире не может похвастаться такой обувью.

— Бесподобно, — неуверенно подхватил я, только потому, что от меня ждали ответа. Хотя, сказать по правде, длинные, загнутые кверху носы выглядели довольно вульгарно. А уж фиолетовую кожу не стали бы терпеть ни в одном приличном лондонском клубе!

На лице директора на мгновение проступила самодовольная усмешка, но тут же сменилась привычным выражением хмурого неодобрения.

— Верно, мистер Холмс, — сказал он. — Вас ждет множество чудес, каких вы и вам подобные даже вообразить не в силах. Я бы не удивился, если бы… Однако вынужден настоять, чтобы вы сошли вниз и привели себя в порядок. Скоро обед. Мы здесь привыкли к пунктуальному соблюдению правил. Уверен, вы не хотели бы, чтобы у преподавателей и учеников Хогвартса сложилось впечатление, что люди, подобные вам, отличаются… небрежностью. Извольте не опаздывать! Проводите их вниз, Уизелби.

Мы молча спустились по узкой лестнице. Холмс был погружен в собственные мысли, а Уизелби, должно быть, слишком расстроен, чтобы поддерживать разговор. Когда мы снова оказались в большом зале, молчание было прервано — но не нами, а привратником Гойлом, который стоял там с ведром и шваброй, явно поджидая нас.

— Так вот вы кто! — бросил он с усмешкой. — Я таких навидался — всюду рыскают и вечно суют нос в дела порядочных людей. Ну, ройте сколько хотите, мистер Проныра Холмс, все равно толку не будет. Вы его никогда не найдете!

С этими словами он повернулся и пошел прочь. Зловещий смех еще долго отдавался эхом от высоких сводов.

— Ну, Ватсон, — сказал Холмс, стряхивая с рук воду и вытирая их мягким полотенцем, лежавшим рядом с серебряной чашей, — что вы думаете о наших хозяевах? Чудная парочка — Блэк и Уизелби, не так ли? Один — само оскорбленное достоинство и ледяной холод, другой — сплошные сантименты и ни единой мысли. Славные опекуны для молодых душ! — добавил он, отбрасывая полотенце на стол презрительным жестом. — Я не из тех, кто женится, Ватсон, но отважься я на такой шаг, в жизни не доверил бы плоды этого гипотетического союза подобным людям!

— Конечно, — ответил я. — Однако… в подготовительной школе у нас был учитель, очень похожий на Уизелби. Мистер Анструтер, мы еще его звали Лапой. Милейший был старичок Лапа, с его мятными пилюлями и нелепыми старомодными одеяниями. Вечно все забывал и на ухо был туговат, но любил всех учеников, и мы его любили. А директор по прозвищу «Старый Люцифер»… Доктор Люкас, вел латынь в старших классах. Настоящий тиран! Как я его боялся и ненавидел! А теперь порой думаю, сумел бы я сдать экзамены в медицинский колледж без его безжалостного натаскивания?

— Достойные наставники, — не без иронии заметил Холмс. — Предвкушаю за обедом новые сюрпризы, поэтому лучше вам держать свои школьные воспоминания при себе. Наши любезные хозяева вряд ли оценят их по достоинству, а мне не хочется доставлять вас обратно на Бейкер-стрит в образе жабы! А теперь пойдемте. Нельзя заставлять таких гостеприимных людей ждать.

Уизелби поджидал нас снаружи, облачившись в несколько менее поношенный вариант своего дневного одеяния. Он бросил унылый взгляд на безупречный фрак Холмса и мой аккуратный твидовый пиджак.

— А чего-нибудь… подлиннее у вас нет? — спросил он.

— Простите? — уточнил я.

— Чего-нибудь более просторного, — покраснев, сказал Уизелби. — Ну, то есть… с длинным подолом…

— Не обращайте внимания, — вмешался Холмс. — Тут принято выходить к обеду в мантии. Там, откуда мы прибыли, Уизелби, юбки носят только женщины. Хотя у меня в багаже должен быть халат или что-то в этом роде…

— Ладно, — смирился Уизелби. — Хотя не могу представить, что скажет директор… Следуйте за мной, пожалуйста, — шерри подают в учительской.

Вслед за Уизелби мы прошли в помещение рядом с Большим залом, где ливрейный лакей вручил нам бокалы с шерри. Финеас Найджелус Блэк бросил несколько яростных взглядов на наши колени, но затем вспомнил об обязанностях хозяина и представил нас троим из четверых деканов колледжей. Декан Гриффиндора профессор Драммонд оказался могучим широкогрудым джентльменом в расцвете сил, с гривой блестящих каштановых волос, длинной бородой и звучным глубоким голосом. Высокая стройная немолодая дама благодушного вида была представлена нам как профессор Бленкинсоп, декан Хаффлпаффа. Слизерин возглавлял профессор О’Конелл, худой подтянутый мужчина несколько моложе остальных коллег, с гладко выбритым острым лицом и на редкость проницательными светло-серыми глазами. Кроме того, в учительской находились домоправительница, библиотекарь и молодой учитель истории по имени Биннс, неуклюжий юноша (сутулый и унылый не по годам), который замещал декана Рэйвенкло профессора Лливеллин, отбывшую на похороны родственника. Завершив представление, Блэк властным жестом указал моему другу на свободный угол. Холмс поймал мой взгляд и кивнул, чтобы я следовал за ними.

— Нет сомнения, мистер Холмс, — начал Блэк своим обычным резким и холодным тоном, — что вы жаждете узнать, для чего я вас нанял.

Ударение на слове «нанял» показалось мне оскорбительным, но, посмотрев на Холмса, я не стал вмешиваться.

— Вы удостоились этой высокой чести потому, что, будучи магглом, умеете управляться с представителями вашей породы. Ваша задача очень проста. Три дня назад под покровом ночи из башни Рэйвенкло была похищена реликвия — древний рукописный кодекс. Дверь хранилища была взломана, как и дверь сундука, в котором находилась книга. Согласитесь, это свидетельствует о том, что в дело замешаны магглы. Ни один волшебник никогда бы не прибег к таким грубым средствам. Если нужны дальнейшие доказательства, то добавлю, что магглорожденный ученик Рэйвенкло Годфри Изингволд при таинственных обстоятельствах исчез как раз в ту ночь, когда книга была похищена. Я желаю, чтобы вы любым способом вернули нам Реликвию Рэйвенкло и, если удастся, нашли негодяя, который ее взял. А теперь будьте любезны поторопиться. Обед начинается ровно в половине восьмого, а я ценю пунктуальность превыше всего на свете.

— Директор! — воскликнул Холмс ему вслед достаточно громко, чтобы привлечь внимание всех, кто находился в комнате. — Жизненно важно, чтобы мы нашли общий язык. Правильно ли я понял, что должен приложить все усилия и разыскать злоумышленника, каковы бы ни были последствия?

Блэк на мгновение обернулся и метнул на Холмса яростный взгляд.

— Вы получили свои указания, мистер Холмс, — сказал он. — Рассчитываю в ближайшее время дождаться результатов расследования.

Холмс поклонился, и мы следом за вереницей преподавателей двинулись в Большой зал.

Войдя в дверь и подняв глаза, я не смог сдержать восхищенного вздоха. Ничто в мрачном, похожем на амбар замке не подготовило меня к великолепию Главного зала Хогвартса. Грандиозное помещение подпирали мощные гранитные колонны с вырезанными на них странными узорами. Со стен свисали нарядные гобелены с вытканными на них сказочными зверями. Но сильнее всего потрясал воображение потолок. На нем в мельчайших деталях было воспроизведено усыпанное звездами ночное небо. Рисунок отличался редкой точностью: я мог бы поклясться, что одна из звездочек мне подмигнула. Без сомнения, во время учебного года этот великолепный зал гудел от жизни и шума, но сейчас он казался до странности пустым. Все столы, за исключением двух, были придвинуты к стенам. За одним сидело около дюжины учеников, наряженных в мантии разнообразных цветов, а за другим устроились преподаватели.

Я оказался на дальнем конце стола между профессором О’Коннеллом и профессором Биннсом. Холмс был для меня недосягаем. Еда, пусть и слегка старомодная на мой вкус, оказалась восхитительной. Однако о моих собеседниках этого сказать было нельзя. Биннс был мучительно застенчив и не способен рассуждать ни на одну тему, кроме собственного предмета. Сидя в мрачном молчании, он ложка за ложкой поглощал суп. О’Коннелл, напротив, показал себя любезным и занимательным собеседником, выказывавшим горячий интерес ко мне, Холмсу и нашим расследованиям. К сожалению, его вопросы, хоть и не выходившие за рамки приличий, чересчур часто и чересчур явно были направлены на то, чтобы узнать о Холмсе, его прошлом и его методах больше, чем мой друг счел бы приемлемым. Я обнаружил, что даю все более короткие и уклончивые ответы, и, в конце концов, мне пришла в голову счастливая мысль осведомиться у профессора Биннса, что тому известно о Реликвии Рэйвенкло. Биннс был счастлив меня просветить и разразился настоящим потоком сведений. О’Коннел сухо пожал плечами, отсалютовал бокалом и повернулся к другому соседу.

Биннс не закрывал рта до конца обеда. Я изложу его рассказ в сокращенном виде, потому что медленная, неуверенная речь, многочисленные отступления и склонность застревать на мельчайших деталях до крайности меня утомили, несмотря на то, что я знал, насколько важной была тема нашей беседы.

Как оказалось, Реликвией назывался рукописный кодекс, оставшийся от одной из основательниц Хогвартса, дамы необычайной учености и ума по имени Ровена Рэйвенкло. Под конец своей жизни эта достойная леди, опасаясь, что ее знания будут потеряны для мира, решила запечатлеть их на пергаменте. Получился огромный том, переплетенный в драконью кожу, украшенный искусными миниатюрами и написанный колдовскими чернилами на языках людей, великанов и других созданий, слишком странных, чтобы о них здесь упоминать. Ровена Рэйвенкло не стояла за расходами, потому что книга была предназначена для ее наследников и должна была переходить из поколения в поколение до тех пор, пока длится ее род. К несчастью, несмотря на всю свою ученость, в частной жизни она отличалась некоторым легкомыслием (я не стану утомлять читателей бесконечными генеалогическими деталями, которыми Биннс в изобилии снабдил меня за десертом). Между наследниками вспыхнула жестокая вражда за право владеть Реликвией, и спустя несколько поколений все богатство и влияние семьи Рэйвенкло было растрачено на судебные иски. В конце концов было решено, что до тех пор, пока не будет определен законный наследник, хранителем Реликвии станет школа Хогвартс. С тех пор книга так и остается в Хогвартсе, благоговейно укрытая от мира в одной из комнат башни Рэйвенкло. Время от времени появляются посетители, желающие ею полюбоваться, а порой приезжают ученые мужи, чтобы скопировать ту или иную страницу, но в целом она хранится в неприкосновенности, ожидая, пока наследник заявит на нее свои права.

Бесконечное повествование Биннса было прервано резким стуком по столу. Я поднял голову и увидел, что директор Блэк встал и жестом призывает всех к молчанию. В то же время из учительской раздалось чье-то пение.

— Как вам всем хорошо известно, — объявил директор, — посетители Хогвартской школы чародейства и волшебства селятся в гостевых комнатах колледжей. С незапамятных времен существует обычай, согласно которому те, кому не посчастливилось в юности учиться в этой школе, должны пройти Сортировку прежде, чем им будет позволено заночевать в наших стенах. Отчаянные времена требуют отчаянных мер. Остается только надеяться, что наши гости оценят предоставленную им честь, даже если их происхождение…

Профессор Бленкинсоп ткнула его локтем под ребра, и он осекся. Но тут же опомнился и, сделав торжественный жест, объявил:

— Внесите Сортировочную Шляпу!

Пение оборвалось. Я обернулся и обнаружил, что к нам подходит профессор Драммонд, держа в руках самую поношенную и жалкую старую шляпу, какую мне когда-либо доводилось видеть. Я заметил, что Холмс, сидевший на другом конце стола, сгорает от желания хорошенько ее рассмотреть. Прежде чем моему другу представилась такая возможность, Драммонд приблизился ко мне и, не говоря ни единого слова, нахлобучил шляпу на голову, погрузив в пыльный мрак.

К моему изумлению, из тульи шляпы послышался голос:

— М-м-мм, — произнес он. — В этот раз зрелый образчик… что ж, вызовы я люблю… особенно когда приходится разбирать такого вот скептика. Посмотрим… особой хитрости нет, это без сомнения… но человек образованный и голова варит… предан до мозга костей и успел много раз доказать это… сердце льва… успел повоевать, как я вижу… Любопытно… не так просто выбрать… куда же его?

— Что тут выбирать! — в сердцах воскликнул я. — Я приехал, чтобы помочь Холмсу добиться торжества справедливости, и когда эта цель будет достигнута, вернусь в Лондон к обычной жизни. Я здесь для того, чтобы игра шла по правилам и Холмс смог благополучно вернуться домой. Больше мне ничего не надо!

— Тогда и говорить не о чем, — раздался тихий голос. — Вы подходите только в один колледж. Хаффлпафф!

Последнее слово было выкрикнуто так громко, что у меня зазвенело в ушах. В то же самое время ученический стол взорвался криками и аплодисментами. Драммонд сорвал с меня шляпу и, прежде чем Холмс вымолвил хотя бы слово, опустил ее ему на голову. Шляпа, едва коснувшись волос моего друга, воскликнула голосом, от которого задрожал весь Главный зал:

— Рэйвенкло!

Холмс осторожно снял шляпу и стал бережно ощупывать своими длинными пальцами. Та оставалась совершенно неподвижной.

— Хотел бы я на досуге получше познакомиться с этим головным убором, — сказал мой друг. — Думаю, я узнал бы немало интересного. С вашего позволения, разумеется, мистер Драммонд.

Я увидел, что при этих словах на лице директора проступила гримаса безграничного отвращения. Мгновенно совладав с собой, он выхватил шляпу из рук Холмса.

— Позвольте напомнить, мистер Холмс, — начал он, — что вы наняты для выполнения определенного поручения. Чем быстрее вы его завершите, тем быстрее мы расстанемся к обоюдному удовольствию. Уже поздно и сегодня нам вряд ли удастся чего-то достигнуть, так что не будете вы ли любезны…

Я почувствовал, что меня потянули за рукав, и, обернувшись, обнаружил, что вокруг меня столпилось с полдюжины мальчиков и девочек в желтых мантиях.

— Послушайте, — сказал ученик, который дернул меня за обшлаг, — крепкий краснощекий мальчик лет двенадцати, с честными голубыми глазами и кудрявыми волосами, — вы, должно быть, доктор Ватсон. Мой предок не пропускает ни одной вашей истории в «Стрэнде»*! И Шляпа отправила вас в наш колледж! Здорово! Хотите ночевать в моей спальне?

— Отвали, Стеббинс! — прервал его мальчик постарше, темноволосый, крючконосый, но довольно симпатичный.

Он подошел ко мне и дружески потряс руку.

— Не обращайте на него внимания, сэр, — парень он славный, только его временами заносит. Он собирался сердечно приветствовать вас в нашем колледже, и я уверен, что все к нему присоединятся!

Остальные энергично закивали в знак согласия. Как оказалось, это были магглорожденные ученики Хаффлпаффа, которые на лето предпочли остаться в замке. Доброжелательные, открытые подростки радостно приняли меня в свою компанию и, если бы я только позволил, придумали бы для меня столько пикников и других развлечений, что хватило бы на неделю. Но, как бы любезны ни были мои новые знакомые, я, памятуя о своих обязанностях, оглянулся, чтобы узнать, как дела у Холмса.

Тот молча стоял рядом с тремя учениками в голубых мантиях — двумя девочками и мальчиком, — на лицах которых была написана глубочайшая неловкость. Я некстати вспомнил, что у Холмса вообще мало опыта общения с детьми (даже не наделенными колдовскими способностями). Но тут зазвонил вечерний колокол. Стало совсем темно, и было очевидно, что сегодня уже ничего не удастся сделать. Оставалось только найти гостевые комнаты, чтобы отдохнуть перед следующим днем.

Мои новые знакомцы повели меня в башню Хаффлпаффа. На выходе я встретился глазами с Холмсом. Взгляд того был полон такой беспомощности, какой мне раньше не доводилось видеть. Я невольно подумал: «Как-то мой друг справится с новыми обстоятельствами?»

Примечание:

*В журнале "Стрэнд" публиковались все рассказы о Шерлоке Холмсе, начиная с самого первого — "Этюд в багровых тонах".

За все время моего знакомства с Шерлоком Холмсом я по пальцам мог перечесть случаи, когда тому приходилось оказываться в неловком положении. Поэтому на следующее утро, обводя глазами Главный Зал Хогвартса в поисках моего друга, я позволил себе некоторое злорадное удовлетворение при мысли о собственных превосходных навыках обращения с юношеством.

Я провел восхитительный вечер. Мои юные спутники, отобранные Сортировочной Шляпой за приверженность правилам честной игры и добродушный нрав, приняли меня в общем зале по-дружески. Как только мне удалось рассеять их первоначальное смущение, они оказались великолепной компанией. Юный Стеббинс с гордостью продемонстрировал мне своего бигля*, после чего пришла очередь совы Вайолет Паркер и жабы Боба Макгайра. Дети охотно рассказывали мне о своих подвигах и приключениях. Иные из них напомнили мне о собственных школьных шалостях и проделках, в то время как другие звучали столь фантастически, что, не происходи они в Хогвартской школе чародейства и волшебства, я решил бы, что передо мной случай для алиениста**.

Увидев, что Холмс входит в Главный Зал в окружении трех подростков из Рэйвенкло, я не смог скрыть удивления. По всем признакам, он был в отличном расположении духа.

— А, Ватсон, — сказал он, опустившись на стул напротив меня и накладывая себе кеджери и жареных грибов**, — наконец-то вы явились! Я уже давно встал и занялся делом… но не важно. Позвольте представить вам мисс Хоукс, одаренную юную виолончелистку, — тут он махнул в сторону высокой молодой девушки в голубом по правую руку, и та залилась румянцем до корней волос, — мистера Люкаса, который поведал мне немало интересного о теории и практике волшебства, — пухлый мальчик лет пятнадцати в очках в роговой оправе, прижимавший к груди книгу, похоже, был весьма польщен словами Холмса, — и мисс Робинсон, у которой талант к математике и необычайные дарования в сфере шахматной игры, — костлявая двенадцатилетняя девочка, стоявшая за его стулом, вся просияла от этого неожиданного комплимента. — Вижу, Ватсон, что вы тоже прекрасно провели время и получили немало удовольствия от своей компании. Скажите мне, друг мой, можно ли им доверять?

— Можно ли доверять? — воскликнул я. — Да Сортировочная шляпа лично отобрала их именно за умение хранить верность! Славные молодые люди — я готов рекомендовать любого из них без всяких оговорок.

— Отлично! — отвечал мой друг.— Потому что если дела пойдут так, как я ожидаю, нам потребуется помощь… что-то вроде Хогвартского нестроевого отряда, если хотите…

— Господи, сэр! — вскричал юный Стеббинс, не в силах хранить молчание. — Да я о таком всю жизнь мечтал!

— Ну, — сказал Холмс, — посмотрим. Времени у нас в обрез, а дел много. А вот и Уизелби! Идите сюда, сэр, нечего мешкать! Я уже поговорил с директором. Хотя он, похоже, несмотря на вчерашнее распоряжение действовать незамедлительно, считает, что у него есть более важные занятия. Он отказал мне даже в краткой беседе с глазу на глаз, ссылаясь на неотложные дела, но любезно даровал разрешение осмотреть Хранилище и поговорить с любым студентом или преподавателем, который может пролить свет на исчезновение Реликвии. Как только Ватсон закончит свой завтрак, мы отправимся в Хранилище и начнем расследование. Думаю, дорога вам известна.

И пять минут спустя мы оказались в той же самой комнате, в которой успели побывать предыдущим вечером.

Я много раз видел Холмса за работой, но знал, что для Уизелби это будет в новинку. Поэтому я был вполне готов успокаивать его, как успокаивал многих других, пока Холмс мечется по комнате как одержимый, с лупой в одной руке и рулеткой в другой, втягивая воздух, как чистокровная гончая, взявшая след. Но, к моему изумлению, Холмс ограничился тем, что нагнулся, осмотрел пол, принюхался и выпрямился, не скрывая своего удивления. Потом провел пальцами по каминной полке и оглядел их с недовольным видом.

— Что ж, — произнес он, — директор не скрывает, что не имеет ни малейшего желания со мной общаться, но когда вы его увидите, Уизелби, передайте ему мои поздравления. У вас на редкость умелые уборщики. Они безупречны. Я не могу припомнить, когда еще место преступления было бы так полно очищено от каких-либо улик за такое короткое время.

При этих словах Уизелби заметно расстроился, а Холмс, напротив, повеселел.

— Ладно, ладно, постараемся сделать, что сможем, вот и все. Потеря ключевых улик в таком деле, как это, вряд ли послужит для нас препятствием, не так ли, Ватсон? В любом случае не думаю, чтобы эта экстраординарная аккуратность распространялась на порог и плинтусы.

С этими словами он обошел Уизелби и принялся тщательно исследовать порог за дверью. Его спокойная методичность убедила меня, что мой друг напал на след. Потом он внимательно осмотрел плинтус у камина и уделил особое внимание дверному косяку, самой двери и стене рядом с ней. Наконец он встал на ноги и отряхнул брюки.

— Ну, не все еще потеряно, — заявил он с улыбкой. — Пол, понятное дело, безнадежен: со вчерашнего дня все следы были уничтожены. Но дверь позволяет сделать определенные выводы, и особенно любопытны следы чьих-то сильно надушенных волос на стене прямо за косяком. Вы, конечно, заметили, как стоит сундук. Если расположиться вот тут, — он указал место, — то, стоя за дверью и не переступая порог, вы сможете беспрепятственно наблюдать, как открывается сундук с Реликвией. Кстати, о сундуке… Надеюсь, его не трогали. Или ваши уборщики и о нем успели позаботиться?

— Нет, конечно, — пробормотал Уизелби, которого сильно расстроило первое заявление Холмса. — Они знают свое место и никогда бы не осмелились! А что касается уничтожения ключевых улик, — я сообщу привратнику, и этих… м-м-м… существ хорошенько отделают кнутом, уж будьте уверены!

— Кнутом? — в ужасе воскликнул я. — Что за дикость! Сэр, сейчас не Средние века!

— Полностью разделяю ваше мнение, — вздохнул Уизелби. — Но боюсь, что они сами на этом настоят, увы! В любом случае можете не сомневаться, что они оставили сундук в том же состоянии, в каком нашли. Прошу вас, осмотрите его, если от этого будет хоть какая-то польза.

Холмс согнулся над сундуком, тщательно разглядывая его сквозь лупу.

— Во-первых, обратите внимание на состояние замка, — заметил он. — Что бы там ни полагал ваш почтенный директор, ни один профессионал не совершит такой неуклюжий взлом. Замок, может, и защищен от заклятий всякого рода, но, если бы я решил похитить Реликвию из Хогвартса, я обошелся бы шляпной булавкой. Я бы никогда не использовал лом, потому что это громоздкая вещь, присутствие которой трудно объяснить, и, кроме того, треск ломающихся досок, — Уизелби сморгнул, представив эту сцену, — мог бы привлечь чье-то внимание, особенно в ночной тишине. И заметьте, что рядом со взломанным замком имеется три неглубоких вмятины, практически царапины, настолько они слабые и неуверенные. Похоже, что злоумышленнику пришлось собраться с духом, чтобы нанести финальный удар. Нет, сомнений быть не может — действовал явный дилетант, и не исключено, что по принуждению.

Он взялся за крышку сундука и толкнул ее вверх. Крышка повернулась на хорошо смазанных петлях и открылась, явив нашему взору вышитое золотом парчовое полотно, поверх которого лежал большой мешок из тончайшего бархата. Холмс встряхнул оба куска ткани, тщательно их изучил, затем аккуратно свернул и положил обратно в сундук.

— Отличное качество, — продолжал он. — И, как вы заметили, было старательно сложено. Я бы сказал, благоговейно сложено. Можете быть спокойны, Уизелби, каковы бы ни были мотивы вора, никакой ущерб Реликвии не грозит. Она в неприкосновенности, где бы ни находилась.

— Но где она? — спросил я. — И где вор? Кто украл книгу?

— Касательно вора, — ответил Холмс, — нам было четко указано, что, скорее всего, это Годфри Изингволд из Рэйвенкло. Хотя я, как правило, не следую в своих выводах чужим указаниям, думаю, что, посетив его спальню, мы сможем кое-что узнать. Тем более что мы уже в башне.

Под предводительством Уизелби мы поднялись еще на два пролета вверх и через низкую дубовую дверь вошли в комнату, в которой обнаружились четыре кровати под пологами, из которых была полностью заправлена только одна, четыре книжные полки, четыре письменных стола и множество мелочей, являющихся неотъемлемой принадлежностью любой школьной спальни. Что отличало эту спальню от множества иных, мною виденных, это прямо-таки неестественные чистота и порядок, немыслимые в жилище любого школьника, с каким мне приходилось общаться.

Холмс окинул помещение быстрым взглядом. Вид у него был недовольный, но нельзя сказать, чтобы удивленный.

— Кажется, ваши уборщики снова нас опередили, — заметил он. — Неважно. Возможно, письменный стол сумеет пролить свет на исчезновение юного Изингволда.

С этими словами Холмс повернулся к единственному столу, хранившему следы недавних занятий. Он поворошил книги, разобрал пресс-папье, принюхался к чернильнице и порылся в груде перьев и пергаментных свитков, а потом перенес свое внимание на ящики стола. Внезапно Холмс извлек из нижнего ящика кожаный кошелек и бросил его на стол. Из кошелька выкатились серебряные и бронзовые монеты, а одна или две даже показались мне золотыми.

— Любопытно! — сказал Холмс. — Изингволд очень дурно подготовился к отъезду. Конечно, человек, спешно покидающий школу с приобретенным нечестным путем сокровищем, может позабыть про свой плащ, — он показал на черный форменный плащ, свисающий с крючка на двери, — но вряд ли он позабудет про деньги.

— Почему же? — возразил Уизелби. — Это волшебные деньги. Если он намеревался скрываться среди магглов (прощу прощения у присутствующих), волшебное серебро ему было ни к чему. Даже билет на поезд он мог купить заранее…

— Верно, — согласился Холмс, — и если бы это было все, вы были бы правы. Но как вы объясните это?

Он извлек из нижнего ящика второй кошелек, открыв который, продемонстрировал нам самые обычные британские фунты, шиллинги и пенсы с хорошо знакомым профилем королевы Виктории.

— Так что, — продолжал он, — дело обстоит так. Изингволд бежал посреди ночи, в сильную непогоду, без плаща и без денег. И на поезд он не садился — на одинокого перепуганного ученика, прибывшего в поздний час, обязательно обратили бы внимание и сообщили вам. Он не мог уйти далеко.

— Но тогда куда он делся? — спросил Уизелби, нервно ломая руки. — И куда делась Реликвия? И кто тот злодей, что ее похитил?

Холмс испытующе посмотрел на молодого профессора.

— Ваш директор, — сказал он, тщательно подбирая слова, — предпочел бы, чтобы Годфри Изингволд был единственно возможным подозреваемым. Правильно ли я понял из ваших слов, что вы не разделяете мнение высокоученого джентльмена?

На сей раз Уизелби бестрепетно встретил пронизывающий взгляд Холмса.

— Я ведь не дурак, мистер Холмс, — спокойно ответил он. — Я видел, как вы работали, и слышал, какие вопросы задавали, и мне совершенно ясно, что вы далеко не убеждены в виновности несчастного Годфри. Я был бы счастлив, если бы ему удалось оправдаться, потому что он самый обещающий студент из всех, каких я учил. Известно ли вам, что он был главным кандидатом в старосты школы? Реликвию надо вернуть в Хогвартс, вернуть непременно, потому что она — часть нашего наследия. Но еще важнее, чтобы восторжествовала справедливость. Я знаю, что у вас мало резонов мне доверять, особенно учитывая нашу первую встречу. Но я — не марионетка директора, мистер Холмс, и не его шпион. Если вам понадобится моя помощь, чтобы обелить Годфри и призвать виновного к ответу, я — на вашей стороне, чего бы это мне ни стоило!

Несмотря на жалкий, потрепанный вид Уизелби, в этот момент в нем появилось странное трогательное достоинство. Холмс, убежден, тоже это почувствовал, потому что протянул руку и похлопал Уизелби по спине.

— Ну-ну, — сказал он. — Надеюсь, до такого не дойдет! Поверьте, я оценил ваше благородное предложение. Но не будем опережать события. Теперь нам надо поговорить с учителями юного Изингволда. Время не терпит, поэтому мы разделимся. Ватсон, которому мои методы известны лучше, чем кому-либо, потолкует с профессорами Драммондом и Бленкинсоп, а я побеседую с Биннсом, раз уж он пока выполняет обязанности декана Рэйвенкло, и с профессором О’Коннеллом. Не могли бы вы предупредить их, Уизелби?

— С охотой! — ответил профессор и бросился вниз по лестнице.

— Но, дорогой мой Холмс, — воскликнул я, едва убедившись, что мы остались одни. — Я думал, что вы полагаете Годфри Изингволда невиновным. Зачем тогда вы продолжаете идти по его следу? Не лучше ли было бы заняться подлинным злоумышленником?

— Я не верю, что он виновен, — отвечал мой друг. — Но Годфри Изингволд по уши запутался в этом деле и выведет нас на Реликвию так же точно, как если бы нарисовал нам карту своею собственной рукой. А сейчас за работу, Ватсон! Слишком много ценного времени было бездарно растрачено, и мы не можем терять больше ни минуты!

Примечания:

*Бигль — собака, разновидность гончей. Основная примета — длинные мягкие уши, которые по правилам должны доходить до кончика носа. Обладают хорошим нюхом — были выведены для охоты на кроликов и зайцев.

**«Aliniests» были предшественниками современных психотерапевтов. Подробнее см. роман Калеба Карра с этим названием.

**Кеджери — отварной рис с рубленым яйцом и кусочками копченой рыбы. Английская вариация на индийские темы. Входило в состав традиционного английского завтрака. Блюдо довольно пресное, но сытное, и, по мнению Терри Пратчетта, идеально подходит для строительства империи: наелся с утра, и весь день можно вести завоевания, вершить правосудие и т.п. Сейчас в составе завтрака встречается очень редко, в отличие от жареных грибов.

По прошлому опыту мне было хорошо известно, что когда Шерлок Холмс идет по следу злодея, он становится необычайно требователен. Поэтому, прибыв к кабинету для занятий Чарами с опозданием на четверть часа, я с полным основанием ожидал выволочки. Однако раздававшегося из-за двери монотонного голоса профессора Биннса было достаточно, чтобы сообразить, что мой друг все еще занят. Я опустился на резную скамью и принялся ждать.

Время текло, и мое терпение постепенно стало иссякать. Когда большие часы в коридоре пробили двенадцать, я распахнул дверь и обнаружил безостановочно вещающего Биннса и Холмса, в сильнейшем раздражении мерящего комнату шагами.

— О, Ватсон, наконец-то! — воскликнул он, прервав Биннса посередине длиннейшего периода, касавшегося, вроде бы, правильной классификации различных незаконных заклятий. — Я вас совсем заждался!

Он обернулся к профессору Биннсу.

— Мне жаль, Биннс, но доктор Ватсон — человек холерического склада, ожидание ему нестерпимо… Наша беседа была на редкость поучительной, но придется ее прервать, чтобы не доводить доктора до греха… Да, да, прошу вас, — сказал он, после чего схватил профессора за плечо, вытолкал наружу и задвинул засов.

— Что вам удалось обнаружить? — спросил я. — Дело проясняется? Вы уже догадались, кто настоящий похититель?

— Увы, нет, — отвечал Холмс. — Пока не догадался. По правде говоря, я не помню такого утомительного утра. Сначала наш скользкий друг О’Коннелл, с его коварными вопросами, уклончивыми ответами и понимающими взглядами, потом несносный пустомеля Биннс (каким образом такой унылый зануда сумел попасть в благородный Дом Рэйвенкло — за пределами моего понимания!). От О’Коннелла я практически ничего не добился, хотя, льщу себя надеждой, он от меня — и того меньше. Биннс, с другой стороны, поведал мне о многом, вот только толку от этого почти никакого. Остается только уповать, старина, что ваши разыскания оказались более успешными.

Хотя, если быть честным, я провел утро значительно более приятным образом, его трудно было назвать сколько-нибудь плодотворным. Я начал с профессора Драммонда, декана Гриффиндора, бородатого крепыша с сильным рукопожатием и грубоватыми манерами, который, к моему изумлению, оказался преподавателем ботаники. Похоже, в колдовском мире ботаника была занятием опасным и требовавшим немалого мужества. От иных рассказов Драммонда о том, как он в молодости, путешествуя по дальним странам, укрощал и доставлял в Хогвартс экзотические растения, кровь холодела в жилах! Его, в свою очередь, очаровали истории о временах, которые я провел в Индии и Афганистане в качестве армейского хирурга. Сложись обстоятельства по иному, мы могли бы провести целый день, охотно делясь воспоминаниями. К несчастью, о Годфри Изингволде Драммонд не мог рассказать почти ничего, кроме того, что было всем известно. Тот был сыном преуспевающего букиниста, редким умницей, образцовым учеником и префектом своего колледжа. И преподаватели, и соученики в равной мере его любили. Более того, вскоре выяснилось, что профессор Драммонд при всем желании не мог ничего заметить в ночь, когда был похищена Реликвия, поскольку был занят поисками растений, необходимых для приготовления лекарства против болезни с невероятным названием «Драконья оспа». (Несколько слизеринских студентов успели пасть жертвой этого неприятного и мучительного заболевания.) Этот факт вскоре подтвердил мой следующий собеседник.

Точнее, собеседница. Декан Хаффлпаффа профессор Бленкинсоп, эфирное создание средних лет, приветствовала меня милой улыбкой, добавив:

— Вы просто зачаровали моих юных подопечных, доктор Ватсон, но, уповаю, вы с ними не засиделись вчера допоздна? Растущим организмам необходим хороший ночной отдых.

Я признал, что в этом отношении несколько погрешил против школьных правил, сославшись в оправдание единственно на удовольствие, которое мне доставила беседа. После чего наш разговор перешел на Драконью оспу, а потом на другие медицинские предметы. Профессор Бленкинсоп преподавала химию и ей было что рассказать про целительные зелья и настои, распространенные в колдовском мире. Большая часть рецептов оказалась неприменимой за пределами этого мира, но несколько ее травяных смесей сильно поспособствовали возрождению моей зачахшей практики. К сожалению, она мало могла добавить к тому, что мне было уже известно о Годфри Изингволде. Хотя тот успевал по зельеварению так же хорошо, как и по всем остальным предметам, его интересы располагались скорее в сфере чистого колдовства. Однако она поделилась сведениями о том, что Годфри пользовался особым уважением соучеников за преданность колледжу: он состоял в нескольких спортивных командах и был отобран для участия в своего рода колдовском триатлоне, который должен был состояться во Франции в следующем году.

— Небогато, но я и этим не могу похвастаться, — подвел итоги Холмс, когда я завершил свой рассказ. — О’Коннелл непрерывно возносил юноше хвалу — можно подумать, что готовился писать некролог! — но не сказал ровно ничего, имеющего отношение к делу, и, уверен, прекрасно это сознавал. А злосчастный Биннс прочитал мне самую нудную лекцию о местных преступниках и колдовском законодательстве, какую мне доводилось слышать. Вы не представляете, Ватсон, что это за убожество! Не появись вы так вовремя, я был бы вынужден прибегнуть к насилию.

— Охотно верю, — с чувством ответил я. — И все-таки, неужто он не сказал совсем ничего полезного? Вы имеете дело с колдовским преступлением. Наверняка колдовское законодательство, приспособленное как раз под такие случаи, представляет некоторый интерес? А может, злодея унесло прочь коварным заклинанием, неизвестным остальному миру?

— Что за чушь вы порете! — начал Холмс ядовитым тоном, но замер и, простояв не меньше минуты в полной неподвижности, изо всей силы ударил себя ладонью по лбу. — Иисусе, Ватсон, что я за растяпа! Меня следовало бы отправить в школу и посадить за переписывание строчек. Надо же допустить такую промашку! Конечно же! Теперь мерзавец у нас в руках — ошибки быть не может.

— Великолепно! — воскликнул я. — Предвкушаю, какое лицо будет у директора Блэка! И он еще позволил себе усомниться в ваших способностях! И что теперь? Обратимся в полицию или схватим злоумышленника сами?

— В полицию? — сказал Холмс. — Нет, не стоит. Я понял, как было совершено преступление, и, надо сказать, прием был самый грязный, но убедительных доказательств у нас нет. Их еще предстоит найти. С этими провинциальными школами всегда так! Будь мы в Лондоне… или сумей я разыскать хорошую охотничью собаку… я завершил бы это дело в течение дня. А так…

— Но такая собака есть! — перебил я его. — Бигль Стеббинса! Вы сами слышали за завтраком, что мальчик рвется на подмогу.

— Отличная идея, Ватсон, — ответил мой друг. — Его помощь нам понадобится. Возможно, нам таки стоит организовать Хогвартский нестроевой отряд. Нашему приятелю Блэку это наверняка придется не по вкусу. Но надо поторопиться. Ланч начинается в половине первого, а директор превыше всего ценит пунктуальность. Мы же не хотим показаться разгильдяями, а, Ватсон?

Уизелби уже поджидал нас за дверью. Сопровождая нас по лабиринту коридоров, он с жаром поинтересовался, как продвигаются дела, и искренне обрадовался, узнав, что Холмс добился несомненного прогресса. Проходя через входной зал, мы наткнулись на привратника Гойла, протиравшего тряпкой пол. Тот бросил на Холмса исполненный бешеной злобы взгляд, повернулся спиной и уже собирался ускользнуть, когда Холмс обратился к нему.

— Гойл! Позвольте вас на два слова!

Было очевидно, что, если бы не присутствие хогвартского профессора, Гойл предпочел бы сделать вид, что не услышал. Он неохотно повернулся лицом к моему другу, который, к моему изумлению, заговорил с ним твердым, но полным дружелюбия тоном.

— Слушайте внимательно, Гойл, — сказал Холмс. — Нам нужно кое-что обсудить. Думаю, у вас сложилось ложное представление о том, почему мы здесь оказались, и теперь вы считаете — возможно, и не без оснований, если вспомнить нашу предыдущую встречу, — что я ваш враг. Прошу вас подумать хорошенько, потому что вы располагаете сведениями, которые могут оказаться жизненно важными для нашего расследования. Вы покрываете человека, которого считаете невиновным. Хотя закона вы не нарушали, но, если будете и дальше следовать этим путем, наживете себе весьма могущественных недоброжелателей. Какую бы жизнь вы ни вели ранее, в этот раз вы действовали из самых лучших побуждений, и мне было бы жаль, если бы у вас из-за этого случились неприятности. Поэтому ответьте мне честно, как подобает мужчине: где он?

Гойл молча сглотнул. Речь Холмса явно его поколебала. Он долгое время смотрел в пол, но наконец взглянул Холмсу в глаза и потряс головой. Холмс утомленно выдохнул:

— Тогда пусть все идет, как идет. Это все. Вы свободны.

Гойл кивнул и покинул место действия со скоростью, которую я бы счел немыслимой для человека его телосложения.

За моей спиной Уизелби кипел от негодования.

— Что за наглый тип! — вырвалось у него. — Так обращаться с почетным гостем! Я поговорю с директором, и невежа будет наказан!

— Нет, зачем же, — ответил Холмс, небрежно махнув рукой. — Полагаю, Гойл верит, что действует единственно правильным образом, и, кроме того, мы сможем добиться той же цели другим способом. Это просто займет немного больше времени. А теперь пойдемте: будет просто позором, если мы огорчим директора своим опозданием, не так ли?

* * *

На ланч подавали только холодные блюда, поэтому преподаватели и студенты рассаживались, кто как хотел. Мы с Холмсом вскоре обнаружили себя в окружении целой толпы потенциальных рекрутов в Хогвартвский нестроевой отряд. Все они сгорали от желания помочь моему другу в его расследовании любыми возможными способами. По своему обычаю в разгар следствия Холмс ничего не ел, чтобы, как он выражался, дать больше пищи уму. Так что к тому времени, когда я покончил с изрядным количеством ветчины, овсяных хлебцев и салата, он успел свести толпу до четырех человек, которые должны были нас сопровождать: владельца бигля Джереми Стеббинса, самого рослого и умного ученика Хаффпаффа Альфреда Кеттлберна, самой старшей из оставшихся в школе учениц Рэйвенкло Элис Хоукс и самой молодой ученицы Лиззи Робинсон. Остальным было велено не сводить глаз с учителей, следить за всеми основными помещениями в Хогвартсе и при первом же признаке опасности посылать нам сову (как выяснилось, колдуны используют сов примерно так же, как наши военные — почтовых голубей).

— Ватсон, — сказал Холмс, уладив все вопросы к полному своему удовлетворению. Я как раз успел отдать должное щедрой порции великолепного крыжовенного мусса. — Будьте так добры, удостоверьтесь, что нынче днем медицинский саквояж будет при вас. И было бы неплохо, если бы вы держали под рукой свой армейский револьвер.

— Медицинский саквояж! — воскликнул я. — Армейский револьвер! Бога ради, Холмс, здесь же дети! Вы что, намерены вовлечь этих славных ребят в вооруженное противостояние? А как насчет защиты невинных душ?

— Послушайте, Ватсон, — со смехом отвечал мой друг. — За кого вы меня принимаете? Я озабочен исключительно помощью болящим! Естественно, если встанет такая необходимость. Вы забыли, где мы находимся. Даже вздумай я затеять ссору, к чему, смею вас заверить, не питаю ни малейшей склонности, у этих славных ребят найдется, чем мне ответить. Самый маленький и кроткий из них вполне способен защитить себя в беде, а насчет остальных… лучше об этом не думать. Что касается револьвера, тут встречаются достаточно опасные твари, и нам с вами разумнее вести себя поосторожнее, потому что у нас-то колдовской силы нет. И, кстати, вы меня очень обяжете, если прихватите с собой какую-нибудь старую одежку, завалявшуюся в вашем багаже. Никогда не знаешь, что может пригодиться. Через десять минут встречаемся у главного входа.

* * *

Десять минут спустя я, сжимая в руке тяжелый гладстоновский саквояж, вышел наружу из мрачного входного зала и с трудом удержался от возгласа восхищения. Я впервые получил возможность обозреть территорию школы и обнаружил, что меня окружают прелестнейшие виды. День был погожий и тихий, воздух был напоен ароматом летних цветов и запахом свежескошенной травы, а мушки, в изобилии подстерегающие неосторожных путников на величественном шотландском нагорье, нас, как ни странно, совсем не тревожили. По левую руку от меня расстилался регулярный сад, в котором розы и ароматические травы, рассаженные аккуратными квадратами, струили в теплый воздух свое благоухание. За розарием парили хрустальные сказочные замки, за стенами которых слабо различались мечущиеся тени. Это были теплицы профессора Драммонда. По правую руку просторный зеленый газон спускался к чему-то вроде спортивного поля, размеченного белыми линиями, с двумя тройками колец, поднятых на длинных шестах на невероятную высоту. А за полем поблескивали в солнечном свете лазурные воды озера Хогвартс, покоившегося в объятиях суровых гор, окружавших нас со всех сторон. На дальнем конце спортивного поля виднелись еще какие-то строения и множество загонов, в которых под ласковым ветерком, задувавшим с озера, резвились и играли незнакомые мне создания. За загонами тянулся темный и на диво мрачный лес.

Холмс ожидал меня у подножия лестницы вместе с четырьмя членами Хогвартского нестроевого отряда и биглем Стеббинса на шлейке (это дружелюбное, но довольно нервное животное отзывалось на кличку Портос).

— Наконец-то! — обратился он ко мне. — Живее, вы же не хотите упустить такую возможность. Вперед, песик, — что ты об этом думаешь, а?

Он поднес к дрожащему собачьему носу темный плащ, после чего бигль разразился энергичным лаем, несколько раз подпрыгнул и со всех ног устремился к лесу, таща за собой Стеббинса.

— За ними! — крикнул Холмс, переходя на бег. — За ними, и как можно быстрее! Не дай Бог потерять их из виду! Охота началась!

И он издал охотничий клич.

Мы устремились вперед, миновали спортивную площадку, потом какие-то амбары и склады, пробежали мимо загонов с их курьезными обитателями и выскочили на опушку леса, где Стеббинс внезапно остановился, хотя Портос продолжал изо всех сил тянуть поводок.

— В чем дело? — осведомился Холмс. — Мы сбились со следа? Хотя Портос, похоже, знает, что делает.

— Да, сэр, — ответил Стеббинс. — Он рвется в бой, но… сэр, это же Запретный Лес! Мы не можем туда идти — нам запрещено! И там водится … всякое!

— Всякое? — задумчиво переспросил Холмс. — Да, это усложняет нашу задачу. Мы с Ватсоном дали директору слово, что вернем Реликвию любой ценой, но к вам это, конечно, не имеет отношения. Думаю, вам лучше вернуться в замок. И не беспокойтесь за нашу безопасность. У Ватсона с собой револьвер, а я, хотя и не вооружен, владею японской борьбой баритсу и знаю приемы, которые немало бы удивили вас, увидь вы их, несмотря на ваш колдовской дар.

Дети быстро обменялись взглядами.

— Боюсь, вы не понимаете, мистер Холмс, — сказала Элис Хоукс. — Мы обязаны пойти с вами. Годфри — ученик Рэйвенкло!

— Мы вас тоже не оставим! — вмешался Альфред Кеттлеберн. — В Хаффлпаффе так не поступают. Правда, Джереми?

Стеббинс и Лиззи Робинсон энергично закивали в знак согласия.

— Понятно, — сказал Холмс после недолгого молчания. — Тогда говорить не о чем. Пойдемте, но обещайте держаться как можно ближе друг к другу и следить за малейшими признаками опасности. Ватсон, думаю самое время вытащить ваш револьвер. Ну, Стеббинс, отпускайте Портоса, но не позволяйте ему слишком сильно нас опережать.

Я снял револьвер с предохранителя и убедился, что он заряжен и готов к действию. Позади меня кто-то тихо сказал: «Достать палочки!»

Стеббинс ослабил поводок, и бигль устремился прямо по дорожке, которая вела в мрачную чащу.

Когда речь идет об отдыхе на природе теплым летним днем, трудно найти страну, которая превзошла бы Шотландию, и наши первые минуты в Запретном Лесу не составили исключения. Деревья являли собой причудливую смесь местных и чужеродных видов, между ними встречались залитые солнечным светом полянки, в изобилии поросшие дикими цветами и травами, и некоторое время я искренне полагал, что зловещая репутация леса была очередным проявлением эксцентричности профессора Биннса. Но чем дальше мы пробирались, переходя с одной извивающейся тропки на другую, тем сильнее сдвигались и теснились деревья, заслоняя от нас Божий свет. Цветочные поляны сменились зарослями сорняков и колючек, а потом и те исчезли, и даже птицы перестали петь. Немного позже мне начало казаться, что где-то на самом краю моего зрения маячат странные темные тени, и во мраке стали вспыхивать огоньки, одни похожие на фонари, другие — на чьи-то огромные светящиеся глаза. Мне начали на пределе слуха слышаться какие-то звуки: шепот и тяжелое лошадиное дыхание, треск сучков под чьими-то ногами... Там, где не могло быть никакого ветра, что-то зашелестело. Сознавал ли Холмс, что происходит, я не знаю, но наши юные спутники не раз останавливались на ходу и бормотали заклинания.

— Холмс! — прошептал я. — Это опасное место. Разумно ли являться сюда целой компанией? Что если всех нас зачарует какое-нибудь ужасный призрак?

— Мой дорогой доктор, — отвечал мой друг. — Я и не подозревал, что у вас такое буйное воображение. Можете не волноваться — Портос уверенно идет по следу. Только поглядите на него! Думаю, мы уже почти у цели. Ага!

Портос свернул с тропки в узкую лощину и рвался на поводке, повизгивая от нетерпения. Он устремился в дальний конец, туда, где высокие откосы сходились вместе, образуя пещеру, заканчивавшуюся глухой каменной стеной. Задыхаясь от волнения, я пересек последние несколько ярдов слежавшегося песка и заглянул в пещеру. В темноте шевелилась какая-то неуклюжая тень. Я плотнее сжал револьвер, а палочка малютки Лиззи Робинсон выбросила целый сноп искр, которые, ударившись о стену, осветили пещеру как раз настолько, чтобы стало ясно, что тень имеет более или менее человеческие очертания.

Холмс встал между учениками и сжавшейся тенью.

— Довольно, — сурово сказал он. — Нельзя стрелять в безоружного человека, не убедившись, кто он такой. Послушайте меня, — он повысил голос, обращаясь к комку на полу пещеры, — нас шестеро, и мы вооружены и палочками, и револьвером. Советую вам объявиться прежде, чем кто-либо из моих спутников даст волю природной горячности.

Комок медленно и с явным усилием распрямился и превратился в высокого юношу с растрепанными светлыми волосами и открытым честным лицом. Вид у него был довольно привлекательный, хотя он был бледен как смерть, покрыт какой-то ужасной сыпью и явно страдал от сильной лихорадки. Он завернулся в грязное одеяло и прижимал к груди большой сверток.

— Не стреляйте, — произнес он дрожащим голосом. — Я отдаюсь на вашу милость. Сэр, я несчастный Годфри Изингволд.

С этими словами силы его покинули, и он рухнул на землю в глубоком обмороке.

Я опустился на колени рядом с распростертым на земле безжизненным телом. Горячка, влажная кожа и сыпь на руках, лице и шее были хорошо знакомы мне после многих лет частной врачебной практики. Сами по себе они не представляли серьезной опасности: главный урон был нанесен нервным напряжением и отсутствием должной медицинской помощи.

— Холмс, — сказал я. — У этого юноши ветрянка.

Холмс тотчас очутился рядом со мной.

— Ветрянка? — уточнил он. — Вы уверены? А это не может быть что-то более зловещее? Какой-нибудь редкий яд или таинственная болезнь, скажем, драконья оспа?

— Ну, здесь это могут называть драконьей оспой, — сказал я не без иронии, — но, надеюсь, я достаточно освоил медицину, чтобы понять, что передо мной ветрянка, когда я ее вижу! Конечно, течение очень тяжелое, как это обычно и бывает у взрослых, к тому же осложненное плохими условиями и отсутствием ухода, но это именно ветрянка — поглядите на форму сыпи и на эту смесь новых нарывов и старых шрамов. Честно говоря, Холмс, я бы предпочел, чтобы вы не давали воли воображению!

— Тысяча извинений, дорогой Ватсон! — ответил мой друг. — Я не хотел бросить тень на ваши медицинские познания, уверяю вас. Я только хотел убедиться, что юношу можно без вреда для него переправить в другое место.

— Конечно, можно, — заявил я. — Молодому человеку место в школьной лечебнице, а не на земле под открытым небом. Думаю, нам надо немедленно заняться этим.

— По правде говоря, я имел в виду Лондон, — услышал я в ответ.

— Лондон? — в изумлении переспросил я. — Вы шутите, Холмс! Юноша серьезно болен. Зачем подвергать его тяготам железнодорожного путешествия, если практически в нескольких шагах имеется теплая постель и профессиональная (даже если несколько нетрадиционная) помощь?

— Дорогой друг, — с улыбкой отвечал Холмс. — Ваше похвальное стремление помочь страждущему не позволяет вам увидеть, какие сложности нас ожидают. Молодому мастеру Изингволду в Хогвартсе сейчас будет на редкость неуютно, и хотя я питаю полную уверенность, что вскоре он будет оправдан, я не стал бы ручаться за его безопасность. Вы забыли об этом!

Он протянул руку и извлек из-под тела больного завернутый в одеяло пакет, который юноша, падая в обморок, выпустил из рук. Держа сверток так же нежно, как мать держит младенца, Холмс развернул его, и нашим глазам предстала большая старинная книга, переплетенная в багровую кожу, обильно украшенная позолотой и выложенная драгоценными камнями.

Элис Хоукс в ужасе ахнула.

— Значит, это правда, — прошептала она. — Реликвия Рэйвенкло! Я бы в жизни этому не поверила. О, Годфри, как ты мог?

— Не переживай, Элис, — послышался слабый голос из-за наших спин. Молодой Изингволд, хотя по-прежнему бледный как смерть, пытался приподняться на локтях. — В каком-то смысле это будет облегчением. Я заслуживаю наказания за похищение Реликвии, и, видит Бог, я не приспособлен к жизни беглеца. Если бы только мне хватило духу сознаться прежде, чем я замешал другого человека! — Он посмотрел на Холмса. — Что ж, сэр, вы меня нашли. Передайте меня властям. Я жалею только, что это отняло столько времени.

С этими словами он протянул Холмсу руки. На лице его было написано явное ожидание того, что сейчас на его запястьях защелкнутся холодные обручи наручников. Малютка Лиззи Робинсон громко всхлипнула и залилась слезами.

— Вы идиот, Изингволд, — заметил Холмс довольно мягким тоном. — Я скорее отправлю ягненка в волчье логово, чем доверю вас нежным заботам Финеаса Найджелуса Блэка. Не волнуйтесь, вы среди друзей. Я — Шерлок Холмс, частный детектив, а сопровождает меня достопочтенный доктор Джон Ватсон. Окажите нам любезность не двигаться с места и не подвергать себя лишнему утомлению, пока наш славный доктор вас осматривает, а мы с вашими соучениками обсудим, как лучше обеспечить вашу безопасность.

— Но, мистер Холмс! А Реликвия! — воскликнул страдалец. — Я взял ее, тут не может быть никакой ошибки. Увы, я даже слишком хорошо это помню!

— О Реликвии я позабочусь сам, — твердо ответил мой друг. — И вы, и она теперь в надежных руках. Мне все известно. Вас использовали самым бесстыдным образом, но будьте уверены, что настоящий виновник будет разоблачен и справедливость восторжествует. Теперь я вынужден настоять, чтобы вы дали доктору как следует себя осмотреть. У вас впереди длительное путешествие.

По правде говоря, дополнительный осмотр не принес бы ничего нового, но, похоже, это был единственный способ как-то успокоить взволнованного юношу. Я так и поступил, пока Холмс раздавал поручения Хогвартскому нестроевому отряду. К моменту, когда я завершил осмотр и дал больному лекарства, какие были у меня под рукой, мои спутники собрали достаточно хвороста, чтобы развести огонь. С Изингволда сняли его грязную школьную мантию, одели его, как доброго христианина — в клетчатые брюки и охотничью куртку из моего багажа, и для дополнительного тепла завернули в черный плащ (при посредстве которого мы и оказались в лощине).

— А теперь, мистер Изингволд, — сказал Холмс, когда все мы с удобством устроились у костра, — у нас есть два часа до отправления ночного почтового из Хогсмида. Вас ждет получасовая пешая прогулка, потому с вами отправится мистер Кеттлберн. Он достаточно силен, чтобы помочь вам в вашем ослабленном состоянии. Мисс Робинсон, как уроженка Сохо, поможет вам с кэбом и со всем прочим в Лондоне. А пока, думаю, мы все были бы рады услышать ваш рассказ о том, что произошло три дня назад. Постарайтесь ничего не пропустить: чем больше подробностей вы нам поведаете, тем проще мне будет очистить ваше имя.

— Право же, вы слишком добры, — отвечал благодарный юноша. — Я расскажу вам все, что знаю, хотя и понимаю, что случай мой безнадежный. Это не займет много времени.

— Тогда начинайте, — проговорил Холмс, и, набив трубку, вытянул длинные ноги к огню.

— Как префект Рэйвенкло я обязан следить за тем, чтобы в ночные часы все огни в башне были погашены, а двери — заперты. В тот вечер я допоздна засиделся в спальне с увлекательной книгой о фазах лун Юпитера. Я так зачитался, что потерял представление о времени и в результате вышел на обход позже, чем обычно — думаю, около половины двенадцатого. В спальнях было тихо, мои соученики спали, и я спустился по лестнице, чтобы проверить, заперт ли главный вход в башню. У нас случились небольшие неприятности с гриффиндорцами, и профессор Лливеллин особенно настаивала, чтобы эта дверь была заперта.

— И что, была она заперта? — поинтересовался Холмс.

— Я до нее не дошел, — ответил Изингволд. — Я не успел пройти и половину ступеней, как стал испытывать очень странные чувства. Даже не знаю, как их описать… Сначала возникло ощущение, что я, словно в чудесном сне, плыву сквозь теплый душистый туман. Это было восхитительно, но длилось недолго и сменилось желанием, которое я не могу назвать иначе, как безумной манией. Вы сочтете меня простофилей или лжецом, мистер Холмс, но клянусь всем, что мне дорого, что в тот момент я был убежден, что Реликвия Рэйвенкло принадлежит мне по праву, и более того — что я должен сию минуту её забрать!

— Погодите, — перебил его Холмс. — Так до двери вы так и не добрались? Вы уже миновали Хранилище Реликвии или еще не дошли до него?

— Дошел, — последовал ответ, — и, к моему стыду, быстро туда поднялся. О, какая-то часть меня понимала, что я поступаю дурно, но я вел себя, словно одержимый! Когда я увидел, что дверь в Хранилище распахнута, а рядом с сундуком лежит орудие, которым можно его взломать… Я не сумел с собой совладать. Взяв в руки лом, я вдруг осознал, что именно делаю, и попытался сопротивляться. Но тщетно, и после краткой борьбы я поддался соблазну как идиот, как слепой, слабовольный идиот! Еще один удар ломом, и Реликвия оказалась в моих руках. Но тут меня охватил внезапный ужас, и я бежал, уронив по дороге палочку. Следующее, что я помню, — это как я бродил по школьным садам. Было темно, с озера дул резкий ветер и меня пронизывали струи дождя. Безумие меня оставило, и я осознал все размеры своего преступления. Я понимал, что совершил непростительный грех, который до конца моих дней исключит меня из общества волшебников. Признаюсь без всякого стыда, что опустил голову на руки и зарыдал, потому что понимал, что должен покинуть Хогвартс навсегда.

Он остановился, не в силах продолжать, а я смотрел на лица его соучеников. Стеббинс и Лиззи были охвачены ужасом и отвращением, в то время как их старшие товарищи испытывали совсем другие чувства. Кеттлберн сжал кулаки, и каждая его черта выражала ярость и сострадание, а по белому, как полотно, лицу мисс Хоукс текли слезы.

— Господи! — воскликнул мой друг. — Сколько раскаяния, какие мелодраматические страсти! Но, мой любезный Изингволд, неужели вы до сих пор не поняли, что во всем этом деле выступаете невинной жертвой? Признаться, я разочарован, — ваши учителя очень высоко отзывались о ваших умственных способностях.

— Помилуй Бог, Холмс, — с досадой вмешался я. — Бедняга Изингволд пережил тяжелейшее испытание! Он слаб и охвачен болезненным волнением. Если вы знаете что-то, что может снять груз с его души, скажите нам немедленно. У нас нет времени на ваши обычные трюки!

— Прошу прощения, — сказал Холмс. — Извините мое легкомыслие, Изингволд, — мое замечание было на редкость неудачным. Но, думаю, мне нет нужды в подробных объяснениях. И мисс Хоукс, и мистер Кеттлберн уже поняли, в чем дело. Может быть, кто-то из них просветит остальных?

— Заклятие Империус! — прошептала мисс Хоукс яростным, полным отвращения голосом. — Чудовище!

— Совершенно верно, — подтвердил мой друг. — Заклятие Империус — гнуснейшее заклятие, способное сделать марионетку из лучшего и сильнейшего человека, лишив его собственной воли. Под этим заклятием, Ватсон, вы убили бы собственную мать или предали все, что вам дорого. Даже колдуны чураются такого волшебства — и имеют на это все причины.

Годфри Изингволд не сводил с нас изумленных глаз.

— Заклятие Империус! — ахнул он. — Ну, конечно! Каким я был идиотом! Да благословит вас Бог, мистер Холмс, — я опять могу смотреть в глаза честным людям!

И он вновь спрятал лицо в ладонях, не в силах побороть волнение.

— Ну, ну, — улыбаясь, сказал Холмс. — Возьмите себя в руки. Сейчас не время переживать. Вы еще не рассказали нам, как очутились в Запретном лесу и кто снабдил вас едой и одеялами. Думаю, не сильно ошибусь, если предположу, что привратник Гойл имеет к этому отношение.

— Мистер Холмс, вы поистине чудотворец! — воскликнул юный Изингволд. — Все было именно так, как вы сказали. Один из моих дядюшек — адвокат, и до того, как пришло письмо из Хогвартса, предполагалось, что я последую по его стопам. Он часто брал меня в суд послушать свои выступления, и именно там я впервые увидел Гойла. Тот сидел на скамье подсудимых в шайке мелких воришек. Вообразите мое изумление, когда, на четвертом курсе, вернувшись в Хогвартс после летних каникул, я обнаружил его в роли нашего привратника! Но я его не выдал, и по этой причине он всегда испытывал ко мне признательность.

— Милый юноша, о чем вы только думали! — сказал я. — Вы позволили осужденному преступнику, вору, безнаказанно находиться в школьных пределах! Безумие, просто безумие!

— У меня есть еще один дядюшка, сэр, священник, который работает в трущобах Ист-Энда, — серьезно ответил Изингволд, — и он научил меня, что нет человека, который пал бы так низко, что не заслуживает шанса подняться снова. Так говорит нам Евангелие, доктор Ватсон, и такова моя вера. В любом случае, Гойл в душе — достойный человек, хотя манеры его и оставляют желать лучшего, и он пришел мне на помощь, когда я считал, что все потеряно. Он наткнулся на меня, когда я в отчаянии рыдал под дождем, и увидел Реликвию в моих руках, но всего лишь обозвал меня юным идиотом, поднял на ноги и отвел в эту пещеру, где хранит пиво и табак. Он собирался вернуться на следующий день с билетом на поезд, идущий на юг, но когда он появился, я уже метался в горячке и был покрыт сыпью, и он побоялся трогать меня, опасаясь, что я болен драконьей оспой. Каково бы ни было его прошлое, ко мне он был добр. До самого вашего приезда он ежедневно доставлял мне горячий суп с кухни, и только ваше появление заставило его прекратить это под страхом разоблачения, потому что он знал, что мистер Холмс его подозревает.

— Отлично, — заметил Холмс. — Все так, как я ожидал. Вам надо отдохнуть, прежде чем пускаться в путь, но перед этим прошу вас прояснить мне одно последнее недоумение. Считается, что Империус можно наложить только, если жертва находится в поле зрения колдуна*. Я понимаю, что под влиянием заклятья ваши воспоминания о том, что вас окружало, будут в лучшем случае смутными, но припомните — не встречали ли вы кого-либо на ступеньках?

— Ни единой живой души, мистер Холмс, — ответил Изингволд. — Все в башне, за исключением меня самого, спали.

— Подумайте хорошенько! — настаивал Холмс. — Вы уверены, что никого не видели?

— Ни души! — с жаром повторил юноша. — Могу в этом поклясться.

— А на лестницах? В общем зале? В спальне? В Хранилище Реликвии? Может быть, на одной из лестничных площадок?

— Да! — вскричал Изингволд. — Ну конечно, лестничная площадка рядом с Хранилищем! Я был внутри, стараясь побороть желание открыть сундук, и когда поднял голову, увидел человека, стоявшего на пороге! Он был в плаще с капюшоном, довольно высокого роста, и когда заметил мой взгляд, тут же скрылся из виду. В руке он держал палочку… Но меня поглотила внутренняя борьба, и я о нем позабыл.

— Это и есть преступник, совершенно точно! — заявил Холмс, вскакивая на ноги. — Сможете вы его опознать? Узнаете, если снова встретите?

— Но, мистер Холмс, — отвечал юноша, — я не видел его лица.

Примечание:

*Для целей своего рассказа автор исходит из того, что в девятнадцатом веке наложить Империус можно было только при прямом зрительном контакте. Только в двадцатом веке развитие магии привело к тому, что его стали накладывать дистанционно.

— Надо признать, Стеббинс, — заметил я, когда, оставшись вчетвером, мы брели в мягком полуденном свете по поросшему травой склону к замку, — что у вашего любимца отличный нюх. Выследить человека, бежавшего четыре дня назад в разгар бури, — я бы не поверил этому, если бы не видел собственными глазами!

— Что вы, Ватсон, — сказал Холмс, пребывавший в отличном настроении. — Портос — славный пес (верно, песик?), но вы приписываете ему заслуги, которых у него быть не может. То, что, по вашему предположению, он сделал, недоступно ни одному животному, ни обычному, ни колдовскому. Плащ принадлежал не Изингволду, а Гойлу. Да, у того были самые лучшие намерения, и, возможно, он твердо решил вести честную жизнь, но при всем при том остается изрядным тупицей. Бросив вчера свой нелепый вызов, он только привлек мое внимание. Ему надо было тихо держаться в стороне, с учетом того, что наша последняя встреча завершилась для него скамьей подсудимых. Стало ясно как день, что он укрывает беглеца, и поскольку прежними сообщниками Гойла были самые обычные, простые и незамысловатые лондонские воры, которые вряд ли могли бы проникнуть в такую школу незамеченными, этим беглецом мог быть только один человек. Гойл всегда безалаберно относился к собственным вещам (что и послужило причиной его ареста), так что раздобыть его плащ не составило никакого труда.

— Все равно ты молодчина, Портос, правда ведь? — сказал Стеббинс, ласково потрепав бигля по ушам. — Мне кажется, что Гойл — тоже молодчина, что помог старине Годфри. И он еще может исправиться!

— Мне хотелось бы понять, мистер Холмс, — вступила в беседу мисс Хоукс, — почему вы оставили Реликвию Годфри, после всех усилий, которые приложили, чтобы найти книгу?

— Реликвия вернется в Хогвартс в должное время, в этом вы можете быть уверены, — отвечал мой друг. — Просто немного более сложным путем. Это для того, чтобы обеспечить безопасность невинному человеку. Думаю, мисс Хоукс, у вас не найдется на это возражений?

— Отнюдь нет, — сказала мисс Хоукс, заливаясь прелестным румянцем.

— А что хотелось бы понять мне, — перебил их я, — это кто стоял, закутавшись в плащ с капюшоном, на пороге Хранилища. Это наверняка был преступник! Кто бы это мог быть? Мы еще не успели поговорить с несколькими преподавателями, и есть старшие ученики. А как насчет загадочного отъезда профессора Лливеллин? Ее отсутствие в такое время выглядит подозрительно. Уж не она ли всему виной?

К моему удивлению, Холмс, мисс Хоукс и Стеббинс дружно разразились смехом.

— Да уж, Ватсон!— сказал мой друг, вытирая слезы веселья. — Надо быть внимательнее! Профессор Лливеллин — пожилая дама утонченных привычек и знатного происхождения (не то чтобы это само по себе было гарантией честности). В Хогвартсе у нее репутация миротворца, она страдает астмой, значительно ниже среднего роста, преподает то, что в этой школе считается классическими языками*, и возвращается сегодня после пяти дней отсутствия, связанного с похоронами внука, на которого напал дикий зверь.

— Вот как? — возразил я, чувствуя себя задетым. — И вы сделали такие выводы благодаря пришедшей в негодность перочистке или потерянной домашней туфле? Или же вы проникли в кабинет бедняжки, пока наши хозяева были чем-то заняты?

— Ничего подобного,— невозмутимо ответил Холмс. — Я просто ознакомился с выпуском «Ежедневного пророка». Это колдовская газета, и в ней, как в любой газете, есть столбец некрологов. Он и послужил бесценным источником информации. Что касается остального, то Нельсон Люкас из Рэйвенкло увлекается фотографией и сделал несколько превосходных портретов. Ну, и конечно, мне помогли разговоры за чаем со студентами этого колледжа. Если вернуться к вашему первоначальному вопросу, то да, мне известно, кто преступник. То, как именно он будет изобличен, зависит от итогов моей следующей встречи с профессором Блэком, но изобличен он будет — даю вам в этом мое слово. А теперь поторопимся. Скоро обед, и неприлично заставлять директора ждать, когда у него столько забот. Вперед и вверх, друзья мои! Excelsior!**

И с этими словами он решительно зашагал вверх по холму к замку.

* * *

Мы прибыли в замок буквально за пять минут до обеда. Стеббинс и мисс Хоукс бросились к веренице студентов, которая стояла у входа в Главный зал, а мы с Холмсом прошли в учительскую, где преподаватели имели обыкновение пить предобеденный шерри.

В дверях мы столкнулись с разъяренным Финеасом Найджелусом Блэком, сжимавшим в руке цепочку для часов.

— Опаздываете, мистер Холмс, — бросил тот ледяным тоном. — Уповаю, у вас есть хорошие новости, способные искупить вашу медлительность. Вы нашли Реликвию?

Холмс задумчиво посмотрел на директора. Финеас Найджелус Блэк нахмурился еще сильнее.

— Можно сказать и так, — в конце концов ответил Холмс. — То есть я нашел юного Годфри Изингволда. Вас, конечно же, порадует сообщение, что он в полной безопасности и не страдает ни от чего худшего, чем тяжелый случай ветрянки. Вероятно, ему понадобится немало времени, чтобы в домашних условиях оправиться от всего пережитого, но я не сомневаюсь в его полном выздоровлении. И хотя час поздний, я настоятельно просил бы вас, директор, о беседе с глазу на глаз по предмету, имеющему неотложную важность.

— Об этом не может быть и речи! — рявкнул Блэк. — Я очень недоволен, мистер Холмс. Я поступил вопреки своим принципам, наняв вас для розысков Реликвии, и хотя в вашем распоряжении были все средства, вы провалились. Очевидно, слухи о ваших способностях сильно преувеличены. Короче говоря, я не имею ни малейшего намерения дальше вам потакать. Сэр, в это время в Хогвартсе принято приступать к еде, и не вижу никаких резонов ради вашего удобства отказываться от освященного веками обычая. Если вам нужно обсудить со мной какую-то незначительную проблему, вы можете подождать до завтрашнего утра, когда у меня выдастся свободная минута.

— Профессор Блэк, — с необычайной серьезностью произнес Холмс, — Поверьте, что просьба далась мне нелегко. Нам необходимо поговорить, если вы хотите предотвратить большой публичный скандал. Еще раз повторю: не удостоите ли вы меня беседой с глазу на глаз?

— Увидимся завтра в десять, — последовал холодный ответ. — Это все.

— Хорошо, — пожал плечами мой друг. — Тогда пусть все идет своим путем. Я сделал все, что мог. Пойдемте, Ватсон, мы еще успеем выпить по бокалу шерри перед обедом: часы директора спешат на две с половиной минуты. Подозреваю, что он перекрутил пружину.

С этими словами Холмс прошел мимо директора в учительскую. Я последовал за ним, отметив, что разговор в дверях не остался незамеченным другими преподавателями и что Блэк вздрогнул и отступил в сторону, когда мой друг задел его, перешагивая через порог.

* * *

Несмотря на превосходное хогвартское шерри, за которым последовали суп из бычьих хвостов и припущенный лосось, еда не доставила мне удовольствия. Холмс при первом же ударе обеденного гонга присоединился к Биннсу, выражая горячий интерес по поводу их предыдущей беседы, чем привел этого занудного молодого педанта в оцепенение. Впрочем, тот был только счастлив снабдить Холмса сведениями, которые бы представляли хоть какую-то пользу. Я оказался на дальнем конце стола, обуреваемый самыми мрачными предчувствиями. Их не могли рассеять отменная еда и шум дружеских голосов: я помнил, что среди нас скрывается коварный чаровник. Судя по выражению лица сидевшего напротив меня Уизелби, он разделял мои опасения. Он едва притронулся к еде и в молчаливом беспокойстве постукивал пальцами по столу.

Рядом со мной оказалась профессор Лливеллин, пухлая пожилая дама в глубоком трауре, с добрым, краснощеким лицом и ямочками на щеках, свидетельствующими, что она создана скорее для радости, чем для горя. Хотя пережитая трагедия все еще на ней сказывалась (когда я принес свои соболезнования, глаза ее наполнились слезами), она вскоре взяла себя в руки и любезно поблагодарила нас с Холмсом за усилия, предпринятые для поиска ее ученика. Потребовалось всего несколько минут, чтобы доказать, что разговоры об ее популярности не были преувеличены: побеседовав с ней, Уизелби перестал хмуриться, О’Коннелл впервые на моей памяти расслабился, и даже директор снизошел до того, чтобы по-дружески обратиться к «дорогой кузине Риченде», причем на его суровом лице проступила светская улыбка.

Внезапно в шум разговора врезался громкий голос Холмса.

— Мой дорогой Биннс, никто не мог бы объяснить суть этого заклятия с большей ясностью, — говорил тот. — Все дело во мне. У меня нет никакого опыта в таких вопросах, и я просто не понимаю, о чем идет речь. Могу я попросить вас оказать мне любезность и показать мне его на практике?

— Показать на практике? — неуверенно переспросил Биннс своим шелестящим голосом. — Ну, это конечно, не по обычаю, но, возможно… вы действительно считаете, что это поможет?

— Совершенно уверен, — решительно заявил мой друг. — Достаточно одного практического примера, и все ваши доводы предстанут перед моими глазами как живые. Подумайте сами: от такого могучего колдуна, как вы, это потребует совсем небольших усилий.

— Все это верно, — отвечал Биннс, каждая черта которого выражала колебания и неуверенность, — но для заклятия, о котором мы говорим, нужна вторая палочка…

— Пусть это вас не беспокоит, — торопливо сказал Холмс. — Видите, я прихватил палочку с собой — я наткнулся на нее в процессе расследования. Окажите мне честь, мой славный друг, и продемонстрируйте заклятье. Убежден, дальнейшие объяснения не потребуются.

С этими словами он извлек из кармана фрака короткий жезл слоновой кости и передал его Биннсу, который взяв его в левую руку, вытащил собственную палочку и направил их друг на друга.

В тот самый миг, когда Биннс взмахнул палочкой и выговорил слова «Приори Инкантатем», Финеас Найджелус Блэк вскочил на ноги с криком:

— Моя палочка! Негодяй, вы украли мою палочку!

В Большом зале воцарилась полная тишина — все глаза были направлены на преподавательский стол и светлую палочку, зажатую в дрожащей руке Биннса. Из нее вырвался сноп желтых искр и бесследно растворился в воздухе, затем послышалась музыка и появились разноцветные огни. На секунду показалось, что больше ничего не произойдет, но затем из кончика палочки начал струиться туман, который становился все ярче и плотнее и постепенно превращался в человеческую фигуру. Она приобретала все более знакомые очертания, и я увидел Годфри Изингволда со странной бессмысленной улыбкой на серьезном молодом лице, поднимающегося по лестнице, которая вела в Хранилище Реликвии. Чем выше он поднимался, тем неохотнее двигался, и улыбка на его лице становилась все более неестественной и застывшей. Несколько раз он пытался повернуть назад, но каждый раз его охватывал белый свет, и, замерев и содрогнувшись, он продолжал свой путь. К моменту, когда он достиг двери Хранилища, свет, отбрасываемый его призрачной фигурой, затмил свечи в зале. Когда мальчик приблизился к сундуку, в котором хранилась Реликвия, борьба снова возобновилась, и тело охватила белая вспышка такой силы, что больно было смотреть. По лицу юноши струился пот. Он взял в руку лом и дважды поднес его к замку, но дважды возобладал над собой, и оставил только небольшие вмятины. В третий раз он не сумел с собой справиться, и, рыдая от отчаяния, изо всех сил ударил ломом по замку. Замок подался, и через секунду Реликвия была в руках Годфри. Мучимый раскаянием, юноша бросил свою палочку на пол. Должно быть, в этот момент он последним усилием воли сумел разорвать чары, наложенные проклятием, потому что туманная фигура распалась на сверкающие осколки. Стало темно и тихо.

Тишина была прервана звучным басом профессора Драммонда, вскочившего на ноги в вихре подливы и приборов.

— Вы мерзкая свинья, Блэк! — прорычал Драммонд, багровый от праведного гнева. — Использовать Империус против беззащитного ученика! За это вас отправят в Азкабан, негодяй, или мое имя не Энобарб Драммонд!

— Бедняжка Годфри… Империус… он же еще ребенок! — ахнула бледная как смерть профессор Бленкинсоп. — Стыдитесь, сэр, стыдитесь!

— Подождите, Драммонд, любезный мой друг, — вмешался профессор О’Коннелл, успокаивающе поглаживая того по руке. — Pas devant les enfants**, профессор Бленкинсоп! Профессор Блэк должен многое нам объяснить, — он сурово посмотрел на директора, который ответил ему невозмутимым взглядом, — но мы не должны допускать, чтобы ситуация вышла из-под контроля. Предлагаю перейти в учительскую и выслушать его оправдания в узком кругу — если такому поведению могут быть оправдания.

— Не вижу никаких оснований оправдываться, тем более в случае вопиющего нарушения субординации, — сказал Блэк, лицо и голос которого казались высеченными из камня, — но раз вы настаиваете, я покину зал.

С этими словами он завернулся в мантию и вылетел из зала.

Преподаватели последовали за ним.

За нашими спинами Большой зал взорвался негодующими криками.

Примечания:

*В закрытых частных школах в обязательном порядке преподавали т.н. «классические языки», т.е. латынь и древнегреческий. Собственно, именно знание этих языков отличало выпускника частной школы от выпускников гораздо менее престижных государственных школ. В Хогвартсе, скорее всего, роль классических языков выполняли Руны.

**«Excelsior!» («Вперед и вверх!»), стихотворение Г. Лонгфелло, широко применявшееся при воспитании юношества.

**«Pas devant les enfants!» — «Не при детях!» (франц.)

В мрачной, обшитой панелями учительской стоял круглый стол и тяжелые резные стулья мореного дуба. Стул напротив двери был массивнее и украшен более причудливой резьбой, чем все прочие, и именно его занял Финеас Найджелус Блэк. Пока остальные преподаватели неуверенно занимали места, стараясь, как я заметил, держаться подальше от Блэка, тот взирал на них с надменным и презрительным видом.

— Ну, директор, — начал Драммонд, как только все расселись. — Сдается мне, что вас поймали на горячем. Как вы объясните свое омерзительное поведение?

— С каких это пор директор Хогвартса, старейшей и знаменитейшей школы в стране, позволяет допрашивать себя простому подчиненному? — высокомерно осведомился Блэк. — Мне нечего сказать вам, сэр, пока вы позволяете себе разговаривать со мной подобным тоном.

— Тогда объясню я, — вмешался Холмс. — То есть изложу факты, потому что ваше поведение, считаю, нельзя оправдать ничем… Хотя, конечно, не располагая преимуществами колдовского образования, я не могу в должной мере оценить нравственные аспекты дела.

— Что касается меня, то я не верю, — сказала профессор Лливеллин. — Зачем отпрыску богатейшего и могущественнейшего рода, и притом — директору Хогвартской школы чародейства и волшебства, прибегать к черной магии для того, чтобы подтолкнуть ученика на воровство? Директор может посетить любое помещение в замке. Если бы ему понадобилось обратиться к Реликвии, он мог сделать это вполне открыто и в любое время дня и ночи. А если дело в деньгах, то в фамильном особняке, да и в самом Хогвартсе немало реликвий гораздо большей ценности. Нет, мистер Холмс, я требую более убедительных доказательств.

— Вы рассуждаете, как истинная выпускница Рэйвенкло, мадам, — признал Холмс. — Ваша логика безупречна. Но вы исходите из ложных посылок. Блэку не нужна Реликвия, и он не испытывает никаких денежных затруднений. Его подлинные мотивы гораздо низменнее и опаснее.

— По-настоящему богатые люди заботятся о деньгах не больше, чем мы с вами о воздухе, которым дышим, или земле, по которой ступаем. Они находят другие занятия, чтобы придавать смысл существованию, а род Блэков всегда был одержим чистотой крови. Любой колдун обладает достаточным могуществом, чтобы никогда не оказаться в нужде, но чистота крови не имеет цены, потому что похвалиться ею могут немногие. Да, те, в чьих жилах не течет ни капли колдовской крови, порой обращаются к колдовству, и многие из них показали себя опытными и умелыми волшебниками. Но в глазах Блэка и подобных ему они все равно остаются людьми низшего сорта: из них могут получиться отличные солдаты, но офицеры — никогда*. На них смотрят в лучшем случае как на презренных ничтожеств, а в худшем — как на опасных выскочек.

— Когда Блэк начинал работать в Хогвартсе, право преподавать имели только выходцы из древних семей, что его вполне устраивало. Однако времена меняются, и даже такая отдаленная от мира школа как Хогвартс, не может избежать этих перемен. Шли годы, и среди преподавателей стали прививаться более широкие взгляды. Хотя все они были знатного рода, некоторые принялись покровительствовать новичкам, давая возможность проявить себя людям, у которых ранее не было шансов подняться выше торговца, мелкого клерка, частного учителя или дворецкого в богатом доме. Стали поговаривать, что магглорожденные могли бы преподавать в Хогвартсе, и были случаи, когда такое становилось реальностью, но, по каким то загадочным причинам (здесь Холмс бросил на Блэка пронизывающий взгляд, но тот оставался невозмутимым), ни одному из этих выскочек не удавалось задержаться надолго. Пошли слухи о проклятии, и те, кого вы называете нелепым прозвищем «грязнокровки», осознали, что им лучше прилагать свои усилия другим, менее рискованным образом.

— А потом в Хогвартсе появился Годфри Изингволд. Этот превосходный юноша необычайно одарен, умен и окружен всеобщей любовью, так что буквально снес все преграды. К тому времени, когда директор Блэк (который не особенно любит детей и старается их избегать) узнал о его существовании, Годфри Изингволд уже считался в Хогвартсе восходящей звездой. Спустя некоторое время целая цепь случайностей, связанных как с полной неспособностью чистокровных кандидатов, так и с его собственными заслугами, привела к тому, что потребовалось бы чудо, чтобы лишить его права на последнее отличие, которое до сей поры оставалось исключительной привилегией чистокровных волшебников. Годфри Изингволд должен был стать старостой школы. Для Блэка это было нестерпимо. От Изингволда следовало избавиться, и избавиться так, чтобы он покинул школу в бесчестии, а его сторонники не смогли сделать из него мученика.

— Хотя мне больно сознаваться, что в моем собственном мире с предрассудками, связанными с происхождением и богатством, далеко еще не покончено, все же никто из тех, кто не принадлежит колдовскому сообществу, не в состоянии представить, на какие злодейства готов Блэк из веры в чистоту крови и привязанности к существующему порядку вещей. Но все обстоит именно так. Факты говорят сами за себя. В то время как Годфри Изингволд с блеском получал колдовское образование, человек, на чьем попечении он находился, строил козни и подготавливал его падение. И очень коварные и утонченные козни, сказал бы я, во всяком случае, для колдуна.

— Блэк каким-то образом прознал, что отец Изингволда торгует старинными манускриптами, и в его мозгу возник зародыш умного (хотя и примитивного) плана. Есть ли способ лучше очернить имя сына букиниста, чем устроить так, чтобы его поймали при похищении самой ценной книги в Хогвартсе? Изингволда надо заставить взять Реликвию, а потом пригласить лучшего маггловского специалиста, чтобы тот подтвердил его вину в этом маггловском преступлении. Любому, кто усомнился бы, что Изингволд совершил подобное, были бы представлены убедительные доказательства и самый пылкий его сторонник не смог бы ничего сказать в его защиту.

— То обстоятельство, что Годфри Изингволд — дисциплинированный ученик с постоянными привычками, только облегчило Блэку задачу. В ту ночь, когда исчезла Реликвия, Блэк вошел в башню Рэйвенкло через камин в Хранилище и дождался, пока Изингволд начнет обход. Тот немного задержался. В тот день, когда мы впервые побывали в Хранилище, я сразу заметил следы нетерпеливого ожидания: на плинтусах остались метки от фиолетовых башмаков, которые предпочитает носить Блэк. Несчастный юноша вышел в свой ночной обход, и сразу попал в расставленные сети. Блэк наложил на него Империус, и, оставаясь за спиной, заставил, хотя и не без дополнительных усилий, вынуть Реликвию из сундука и скрыться с ней в ночи. Его не волновало, умрет юноша или останется жив. Но поскольку единственным доступным укрытием был Запретный лес, юноша бы, скорее всего, погиб, если бы не вмешательство привратника Гойла.

— Для завершения дела против несчастного юноши требовался маггловский детектив, и вот здесь Блэк совершил первую серьезную ошибку. Ему надо было, чтобы кто-то подтвердил обман, не задавая лишних вопросов. Поэтому ему стоило бы обратиться в Скотланд-Ярд, но фамильная гордость не позволила Блэку отправиться в маггловский полицейский участок, и он послал Уизелби на Бейкер-стрит. Он действительно хотел воспользоваться моими услугами, потому что, как многие чистокровные волшебники, привык считать отсутствие колдовских способностей (которых, с гордостью замечу, я начисто лишен) признаком глупости. Не понадобилось много времени, чтобы он понял свою ошибку. Как только мы очутились в Хогвартсе и он увидел меня в деле, он превратился во враждебно настроенного и отказывающегося сотрудничать клиента. Одно это вызывало подозрения. К тому же он отправил школьных уборщиков уничтожить все улики, кроме тех, с которыми счел нужным меня ознакомить, как в Хранилище Реликвии, так и в спальнях башни Рэйвенкло.

— Как мог бы сообщить вам мой верный хроникер Ватсон, у меня немалый опыт расследования, так что меня сложно удивить какими-либо уловками преступного ума. Временами находятся клиенты, которым требуются мои услуги для того, чтобы раскрыть преступление, которое они сами же и совершили. Как правило, они слишком высокого мнения о собственных способностях и положении в обществе и верят, что смогут состряпать неопровержимые улики против какой-нибудь невинной жертвы. Сколько таких случаев у нас было, Ватсон?

— Двадцать три, кажется, — отвечал я, с удовольствием отметив, как на лице Блэка проступила печать уныния, — двадцать четыре, если считать «Случай с пропавшим жуком-оленем», но он, само собой, вряд ли подлежит разглашению…

— Именно так, — торопливо перебил меня Холмс, — и, умоляю, забудем об этом отвратительном происшествии! Так что я видел достаточно преступников, подобных Блэку, чтобы понять, кто передо мной. Когда выяснилось, что Изингволд внезапно покинул Хогвартс, не сделав никаких предварительных приготовлений, мои подозрения только усилились. Вскоре я узнал из источника, имя которого не хочу называть, что Годфри Изингволд все еще скрывается на территории школы. Мы с моими спутниками его выследили, и я услышал всю печальную историю из его собственных уст. Здесь мне хотелось бы особо поблагодарить высокоуважаемого профессора Биннса за бесценную услугу, которую он оказал, дав самое подробное описание непростительных заклятий (на редкость мерзкий набор, если вас интересует мое мнение), потому что благодаря этому мне стало ясно, что несчастный Изингволд пал жертвой заклятия Империус. Оставалось только найти публичные доказательства, что я сделал, изъяв у директора палочку, когда проходил мимо него в учительскую, и использовав небольшую уловку, чтобы убедить Биннса применить к ней чары Приори Инкантатем. Остается только один вопрос. Факты перед вами. Могут ли преподаватели Хогвартса обеспечить торжество справедливости?

Воцарилась гробовая тишина. В конце концов профессор О’Коннелл откашлялся и заговорил:

— Ну, директор, похоже, против вас выдвинуты серьезные обвинения. Что вы можете сказать в свою защиту?

— В мою защиту? — ответил Блэк ледяным тоном, который пробрал меня до костей. — Я отказываюсь, сэр, защищаться от обвинений, выдвинутых этим… человеком. Как, я, Финеас Найджелус Блэк, директор Хогвартской школы чародейства и волшебства, отпрыск древнейшего и благороднейшего семейства Блэков, буду оправдываться перед этой тварью? Должен ли я, наследник величайших волшебников, которые когда-либо жили на свете, давать отчет в своих действия обезьяне, говорящей на человеческом языке? Почему я должен объясняться с невежественным магглом, ровно ничего не знающим о наших традициях и обычаях, магглом, который не только с самого рождения лишен магических способностей, но, как показывают его речи, находит в этом извращенное удовольствие? Нет, сэр! Мы уже достаточно низко пали, непростительно низко, добавил бы я, если бы не необходимость очистить священные пределы школы от нависшей над ней угрозы, но Финеас Найджелус Блэк никогда не опустится еще ниже!

Тут профессор Уизелби, с покрасневшим от гнева лицом, вскочил на ноги:

— Пусть ваша совесть, сэр, будет вам судьей! — воскликнул он. — Вы рассуждаете об угрозе, а я — о ребенке, о невинном существе, оставленном на ваше попечение, чье доверие вы жестоко обманули. Вы опозорили и Хогвартс, и каждого из нас!

Профессор Лливеллин смотрела на Блэка так, как будто в первый раз его увидела. В глазах ее стояли слезы, и впервые за вечер она предстала передо мной в своем подлинном облике: пожилая женщина в глубоком трауре, до глубины души потрясенная происходящим.

— О, кузен Финеас, как вы могли! — простонала она. — Бедный мальчик! Как нам оправдаться перед ним? И что за безумие овладело вами, когда вы совершали этот грех? Я с детских лет знаю вашу гордость, но никогда бы не подумала, что вы способны на такую изощренную жестокость.

Блэк отпрянул, как будто она его ударила, и на мгновение его лицо смягчилось, но прежде чем он открыл рот, профессор Драммонд обрушил на стол свой кулак.

— Довольно! — вскричал он. — Какие еще нужны доказательства? Его место на скамье подсудимых, и я, со своей стороны, буду только рад, если он там очутится!

— Что? — в ярости вскричал Блэк. — Что вы себе позволяете! Вы грозите мне судом — и это после Гвианы?

Хотя смысл этой реплики от меня ускользнул, всех остальных она сильно задела, и преподаватели Хогвартса утратили и ту немногую сдержанность, которой обладали, так что обсуждение быстро перешло в свару. Мы с Холмсом с растущим унынием наблюдали, как в ход пошли взаимные обвинения, сжатые кулаки и извлеченные на свет волшебные палочки. Вдруг я почувствовал, что кто-то потянул меня за рукав.

— Доктор Ватсон, — спокойно обратился ко мне профессор О’Коннелл, — полагаю, вам с мистером Холмсом самое время покинуть учительскую, пока всем не до вас. Окажите мне любезность последовать за мной.

Профессор О’Коннелл провел нас узким извилистым коридором во входной зал, где мы и остановились.

— Джентльмены, — сказал он. — Вынужден извиниться за наш внезапный уход. Надеюсь, вы простите меня, когда узнаете, что наш почтенный директор отличается мстительным нравом и, более того, печально известен склонностью накладывать заклятье, стирающее память, на тех, кто, по его мнению, знает слишком много. Вы видели директора в крайне неловком и унизительном положении, и, дождись вы, когда он немного остынет, вы покинули бы комнату, начисто лишившись памяти о том, что произошло. Вам вряд ли удалось бы от этого оправиться. Признаюсь, что меня бы это огорчило: я слишком ценю умственные и литературные дарования, чтобы радоваться, когда с ними обращаются в столь небрежной манере.

— Полагаю, — вежливо ответил Холмс, — что в дальнейших разъяснениях нет нужды — я знаком с привычками нашего друга Блэка. Думаю, Ватсон вполне со мной согласится, если я скажу, что мы предпочли бы покинуть школу, полностью владея своими способностями. Как, по вашему мнению, мы могли бы вернуться в Лондон, оставаясь незамеченными? В родном городе мне не страшен ни один колдун, но мы вряд ли сможем рассчитывать на безопасность в Хогвартс-экспрессе.

— Вам нечего опасаться, — сказал О’Коннелл. — Я взял на себя смелость распорядиться приготовить дорожную коляску, в которую уже уложили ваши вещи и провизию, достаточную для путешествия. Как вы только что указали, из Хогсмида вам уезжать небезопасно, к тому же последний дневной поезд уже ушел (подозреваю, что вы и без меня это знаете). Поэтому я предлагаю вам добраться до конечной станции в Инверхоге, что на другой стороне озера. Вы как раз успеете на маггловский ночной поезд до Абердина. К тому времени, когда мои уважаемые коллеги опомнятся, вы уже будете на пути в Лондон. Вас отвезет Уизелби. Он человек славный, но чересчур горяч, и, пробудь в обществе Блэка еще немного, боюсь, сделает свое дальнейшее пребывание в должности преподавателя невозможным.

— Но чего, — перебил я, — он может теперь опасаться от профессора Блэка? Тот вряд ли останется директором Хогвартса после публичного обвинения в бесчестном поступке.

Холмс с жалостью посмотрел на меня. О’Коннелл улыбнулся и потряс головой.

— Мой дорогой доктор, — сказал он с улыбкой, которая так и не коснулась его удивительно светлых глаз, — ваша вера в человеческую природу делает вам честь и вызывает у меня искреннее восхищение! Однако в данном случае вы глубоко заблуждаетесь. Не забывайте, что профессор Блэк принадлежит к одному из самых знатных и могущественных колдовских родов, к роду, который не остановится ни перед чем для охраны фамильной чести. Мы в школе можем до глубины души сожалеть о его поступке, но удалить директора с его поста имеет право только Совет попечителей, а они ставят чистоту крови также высоко, как сам Блэк. Нет, они будут препираться между собой, и некоторые даже примут нашу сторону, но в конце концов кровь скажется, доктор, кровь скажется! Достоинству Блэка предстоит испытать серьезный удар, и его ожидает суровый выговор, но он останется директором Хогвартса. Остальным преподавателям придется с этим примириться. Драммонд может сколько угодно бушевать, рычать и стучать кулаком по столу, но закладные на его семейные земли находятся в руках Блэков. Риченда Лливеллин наконец-то увидала, каков на самом деле «дорогой кузен Финеас», но у нее почти не осталось в живых близких родственников, и я не верю, что она полностью от него отречется. Жена Биннса — урожденная Блэк, а на попечении Уизелби старуха-мать… Нет, доктор Ватсон, сомнений быть не может: Блэк еще долгие годы будет повелевать в Хогвартсе.

— Святые небеса! — воскликнул я, потрясенный. — Да вы шутите!

— Ничуть не шучу, — отвечал О’Коннелл. — Я рассуждаю как последователь благородного искусства Предсказания и декан колледжа, который ставит умение выжить и использовать существующий порядок вещей выше всего прочего. Поверьте, доктор, так и будет: Блэк останется директором Хогвартса.

— Но это ужасно! — еле выговорил я. — Человек, немногим отличающийся от убийцы, сможет без всякого контроля, в одиночку распоряжаться жизнями таких славных детей. Какой стыд, сэр, какой стыд!

— В одиночку, но не без контроля! — вскричал О’Коннелл. — Потому что Блэк наконец-то разоблачил себя. Если он останется в Хогвартсе, с него не будут спускать глаз. Даже портреты на стенах и призраки, населяющие замок, станут следить за ним и днем, и ночью. Будьте спокойны, доктор. Изингволд, и все, кто последует за ним, окажутся в безопасности.

— Коротко говоря, — вмешался Холмс, — вы связали нашего друга Блэка по рукам и ногам. Тонкий ход! Но меня смущает одно. Почему именно сейчас? Почему вы в молчании наблюдали, как ваш коллега строит козни, чтобы избавиться от самого достойного студента, и выступили на его защиту только тогда, когда заговор был разоблачен посторонним человеком?

— Сортировочная Шляпа по праву отправила вас в Рэйвенкло, мистер Холмс, — сказал О’Коннелл.— В подлинно рэйвенкловской манере вы проникли в самую суть дела, но не приняли расчет общества, в котором мы вынуждены жить, если хотим добиться своих целей. Мы в Слизерине, постоянно о нем помним и являемся большими поклонниками realpolitik. Мы подчиняемся существующему порядку вещей и чтим его установления, потому что знаем, что они позволили нашим предкам достичь величия. Но временами случается, что этому порядку угрожает не внешняя опасность, а внутренние неурядицы, и тогда мы готовы безжалостно отсечь сухие ветви, чтобы дерево могло нестесненно расти дальше.

— Хотя вам трудно в это поверить, но не все волшебники так предубеждены относительно маггловского мира, как ослепленный гордостью Блэк. Я долгие годы внимательно слежу за тем, что у вас происходит, потому что вижу в вас зеркало, отражающее наши проблемы. По всей Европе дует ветер перемен. За последние полвека реформы и революции преобразили континент. Старые порядки повсюду колеблются, а кое-где уже рухнули. Дальновидные и сильные правители смогут оседлать бурю, но слабые, упрямые и близорукие будут сметены. Блэк и подобные ему никак не могут понять одну простую истину: буря, что бушует в маггловском Лондоне, скоро захватит и магический мир. Реформы стоят на пороге, и те самые люди, что еще вчера покорно подчинялись власти таких, как Блэк, сегодня поднимаются против них в праведном возмущении. Переживет ли магический мир революцию? Я не знаю, но к чему рисковать? Гораздо лучше пойти на взвешенные уступки тем, кто этого заслуживает, и тогда старые порядки удастся уберечь. Нам не нужны перевороты, но если Блэк станет на пути прогресса, он будет растоптан его поступью.

— А вот и Гойл с экипажем. Прошу, садитесь внутрь и располагайтесь поудобнее. Наш храбрый привратник проследит, чтобы вам не было причинено никакого вреда, пока я приведу Уизелби.

С этими словами О’Коннелл подсадил нас в карету и, спрыгнув с подножки, устремился к школе.

Мой друг Шерлок Холмс был не лишен значительной доли тщеславия, но та перемена, которая произошла в Гойле после отбытия Годфри Изингволда, поразила даже его. Прежняя враждебность сменилась подобострастным восхищением, граничащим с благоговением. Привратник то принимался благодарить Холмса в выражениях, которые заставили бы покраснеть пустоголовую светскую кокетку, то с угрожающим видом принимался размахивать дубинкой, словно бросая вызов воображаемому врагу.

К счастью, вскоре вернулся О’Коннелл в сопровождении облаченного в потрепанный дорожный плащ и цилиндр Уизелби. Пока тот взбирался на козлы и примеривался к вожжам, О’Коннелл перегнулся через окно кареты и обратился к моему другу заговорщицким голосом:

— Надеюсь, вы не сочтете мое поведение вызывающим, мистер Холмс, — сказал он, просовывая в окно маленький пакет и кожаную сумку, в которой что-то звякнуло, — если я возьму на себя смелость оплатить ваши услуги, потому что не знаю, когда мы встретимся вновь.

— А пакет? — осведомился мой друг.

— О, это сущий пустяк, — ответил его собеседник. — Несколько старых школьных журналов, и тому подобные сувениры, которые я отобрал, памятуя, что некогда в Хогвартсе учился ваш брат. Я подумал, что они могут представлять для вас некоторый интерес.

Холмс замер. Когда он поднял голову, в его глубоко посаженных глазах горел почти что безумный огонь.

— Так вы знаете, — тихо произнес он.

— Знаю? — переспросил О’Коннелл, взмахнув рукой. — Я ничего не знаю, мистер Холмс. Как говаривал один мудрец, строить выводы, не опираясь на факты, — это грубейшая ошибка, а в этом случае фактов нет. Я только подозреваю. Но какую силу могут иметь подозрения одинокого ирландца? Мы в Хогвартсе в большом долгу перед вами, и я считаю делом чести оплатить этот долг той единственной монетой, которая представляет для вас интерес. Ознакомьтесь с моей коллекцией, потолкуйте с Уизелби. Марчмонт Холмс был очень добр к нему, когда тот впервые появился в Хогвартсе, и я знаю, что он сгорает от желания поделиться с вами своими детскими воспоминаниями. Если вам понадобится моя помощь, то письмо, адресованное мистеру Морису Джеральду О’Коннелу в трактир «Дырявый котел» на Чаринг-кросс-роуд, наверняка меня найдет.

— Я вполне сознаю оказанную мне честь, — медленно проговорил Холмс, пронизывая собеседника взглядом. — Но признаюсь, что не могу понять ваши мотивы. Ваши сотоварищи избегают нас всеми возможными способами. Вы не боитесь, что я выслежу ваше убежище и нарушу ваше спокойствие своими расследованиями?

— Не боюсь, мистер Холмс, — улыбаясь ответил О’Коннелл. — Вы для этого слишком человек чести. И кроме того, решись вы выдать наши тайны, кто в вашем мире поверит единому вашему слову? Но дело не только в этом. Я знаю, что у вас мало оснований уважать волшебников, мистер Холмс, но поверьте — далеко не все из нас такие же самодовольные и ограниченные люди, как Финеас Найджелус Блэк. Есть и те, кто стремится к связям с маггловским миром и страстно надеется, что когда-нибудь мы сможем зажить вместе в нерушимой гармонии. Я один из них. Я верю, что будущее за дружбой, а не враждой, и надеюсь дожить до дня, когда волшебники будут жить бок о бок со своими маггловскими братьями и сестрами, а обману и скрытности придет конец. Но довольно об этом! Время не ждет, а вам еще надо поспеть на поезд. Джентльмены, желаю вам доброго пути. Трогайте, Уизелби.

Уизелби дернул за вожжи, до нелепости закутанные лошади, впряженные в нашу карету, стронулись с места, и мы поехали.

Холмс не сводил глаз со все уменьшающейся фигуры О’Коннелла, пока тот не скрылся за поворотом дороги, а потом погрузился в глубокие размышления. Я же с наслаждением любовался восхитительными пейзажами по обе стороны дороги, пока поднявшийся с озера туман полностью не скрыл их из вида, после чего погрузился в легкую дремоту. Внезапно мой друг встал с сиденья и открыл окно коляски.

— Остановитесь, Уизелби, — властно распорядился он. — В коляске невыносимо душно, а Ватсон храпит так, что разбудит мертвого. Мне нужен свежий воздух, потому что такая атмосфера губительна для моего мозга. Если вы не возражаете, я присоединюсь к вам на козлах.

С этими словами он отворил дверь и перебрался к Уизелби.

Под звуки их непрерывной беседы я снова заснул.

Скорый поезд «Абердин-Лондон» уже оставил позади крутые вершины шотландского нагорья и мчался сквозь пологие холмы графства Файф, где под солнцем позднего лета наливались золотом ячменные колосья. До Эдинбурга оставалось не более получаса пути, когда Холмс зашевелился и пробудился ото сна, разбросав вокруг себя сложенные пачками бумаги и устроив некое подобие снежной бури.

— Вижу, Ватсон, — сказал он, указывая на мой блокнот, — вы не теряете времени зря и уже успели запечатлеть подробности нашего последнего приключения. Рад, что вы сочли его достойным описания.

— Более чем достойным! — воскликнул я.— Я не пропустил бы его ни за что на свете! Боюсь только, что не смогу отобразить его так, как оно заслуживает.

Холмс хмыкнул.

— Напротив, друг мой, — с улыбкой заметил он. — Не могу вообразить расследование, лучше отвечающее вашей страсти к сенсациям и мелодраме. Сама история чересчур напыщенна, главный злодей похож на карикатуру, юноша, вокруг которого крутится сюжет, жестоко и безвинно пострадал… Короче, доверить рассказ какому-либо иному перу было бы преступлением.

— Да, приключение чудесное, и думаю, что мог бы сделать из него великолепный рассказ, — ответил я. — Но оно еще не завершено. Что сталось с Реликвией Рэйвенкло?

— А, что до нее, — бросил Холмс в хорошо мне знакомой деланно небрежной манере, — то сейчас книга находится во владении Годфри Изингволда. Он бы отдал мне ее прямо в лесу, но я не был уверен в том, что в Лондоне юноша будет в безопасности, и убедил его взять Реликвию с собой в качестве гарантии. Если Блэк и его приспешники оставят Годфри в покое, Реликвия Рэйвенкло вернется вместе с Изингволдом в Хогвартс. Но если Блэк попытается причинить семье Изингволда или его близким хоть какую-то неприятность или неудобство, Изингволд или его друзья тайно переправят Реликвию в читальный зал Британского музея. Думаю, могу с уверенностью сказать, что ни Блэку, ни его единомышленникам в голову не придет ее там разыскивать. Она займет подобающее ему почетное место, и ученые мужи со всего мира смогут изучать ее и наслаждаться ее богатствами. Можно даже сказать, что Реликвия наконец-то окажется дома, в руках настоящих наследников Ровены Рэйвенкло, которая ценила ум и знания превыше всего на свете.

— Браво, Холмс! — вскричал я. — Не могу представить более достойной судьбы для этой благородной книги. Но история все равно еще не завершена. Что вам рассказал Уизелби? Что поведали бумаги О’Коннелла? Достаточно ли этих доказательств, чтобы раз и навсегда положить конец зловещим проискам Блэка?

Холмс помрачнел.

— От разговора с Уизелби, — сказал он, помолчав, — большого толка не будет, как ни приятно мне было его слушать. Да, я узнал много нового и мне есть чем порадовать моего брата Майкрофта. Уизелби сердечно любил Марчмонта за доброту, которую тот проявил к ребенку без гроша за душой и без единого друга (хотя и из чистокровной семьи), впервые оказавшемуся в Хогвартсе. Но Уизелби не одарен ни наблюдательностью, ни хорошей памятью и мало что может сказать о смерти брата. Я возлагаю большие надежды на бумаги О’Коннелла. Понятно, такому человеку, как он, нельзя доверять безоговорочно, но в его бумагах имеются маленькие, на первый взгляд незаметные зацепки, которые могут оказаться весьма существенными для разгадки дела. А если их будет недостаточно, что ж, я прибегну к другим средствам! — Его лицо озарилось свирепой решимостью, подобной той, что отличала его во время памятного столкновения с покойным профессором Мориарти. — Такие люди, как Блэк, оскверняют своим существованием колдовской мир, и, что еще печальнее, несут заразу в наш. Я намерен положить этому конец, чего бы это мне ни стоило, и сколько бы времени ни потребовало. Если я смогу избавить мир от зловещего влияния Блэка, я сойду в могилу счастливым.

Но довольно об этом. Бедный Ватсон, у вас крайне утомленный вид. Атмосфера колдовского учреждения чрезвычайно вредна для свежего человека, и в любом случае было бы верхом глупости напрямую направиться в Лондон. Честное слово и обещания О’Коннела — это все славно, но для меня их недостаточно. Думаю, нам стоит сойти в Ньюкасле или его окрестностях и направиться на побережье, где и климат, и природа в эту пору года великолепны. У вас будет достаточно времени, чтобы насладиться морским воздухом и завершить свои заметки, пока я подвергну бумаги О’Коннелла самому основательному изучению. И, кстати, советую вам сделать копию своих записок и перед отъездом спрятать ее в надежном месте: когда имеешь дело с колдунами, никакие предосторожности не будут излишними.

— Но, Холмс! — воскликнул я. — Вы же не считаете, что Блэк и его приспешники могут застать нас врасплох и лишить памяти, несмотря на все принятые вами меры?

Холмс задумался.

— Это возможно, но маловероятно, — наконец сказал он. — Как только о поступке Блэка станет известно в колдовском мире (а утаить его невозможно), он вряд ли рискнет открыто выступать против нас. И даже если он на это решится, мое поведение в Лондоне перед отъездом было настолько эксцентричным, что, полагаю, меня месяцами будут изводить вопросами. Уверен, что тот или иной ключ из числа тех, что я оставил по дороге на вокзал, сумел бы оживить мою память. Это не говоря о секретных посланиях Майкрофту. Я предпочитаю ничего не оставлять на волю случая.

— Но, возможно, я переоцениваю Блэка, — продолжал он, в то время как поезд замедлил ход, готовясь пересечь по мосту Фиртский залив. — Что, в конце концов, значат любые колдовские придумки по сравнению с тем, что мы видим перед собой? Посмотрите, Ватсон! — и он указал на ажурные переплетения гигантских чугунных конструкций, мелькавшие за окном вагона*. — Разве это не настоящее чудо? Разве не достойный предмет для пера историков, и достойное поле для применения человеческого ума и изобретательности? Не стоит бояться Блэка и подобных ему. Будущее принадлежит нам! Ни одному колдуну не под силу построить такой мост, или Хрустальный дворец**, или Эйфелеву башню. Ни один колдун не додумался до телеграфа, оспопрививания или парового двигателя. Даже поезд, в котором мы прибыли в Хогвартс, и то был скопирован у магглов. Пока наука остается в нашем распоряжении, будущее сулит нам чудеса, по сравнению с которыми лучшее, на что способен Блэк, не более как дешевый театральный трюк.

— Но вернемся к более приятным темам. О’Коннелл был так любезен, что снабдил нас корзиной с великолепной едой и добавил несколько бутылок, явно позаимствованных из погреба нашего друга Блэка. Еще рановато, но думаю, нам с вами не стоит строго следовать правилам. Как насчет стаканчика виски? Или хотите попробовать этот довольно любопытный коньяк?

Примечания:

*Мост через Фиртский залив (Firth of Forth) под Эдинбургом считается шедевром викторианской инженерной мысли: полтора миллиона заклепок соединяют ажурные чугунные конструкции.

**Еще один инженерный шедевр: огромное здание из чугуна и стекла, построенное для первой мировой промышленной выставки 1851 года в Гайд-парке.