Хроники о последнем Искажающем (джен)

Впервые она снизошла до его ложа когда взошедшая третья луна отмерила конец четвёртого часа той роковой, полной страсти и стонов ночи.

С тех пор минуло много лет, и некогда забредшая на его поляну девушка превратилась в молодую женщину, и из них двоих только он — он один — остался неизменным. И оттого вдвойне больнее было видеть в чёрной косе возлюбленной первые седые нити — первую весть, первое предупреждение от той, что и прежде не раз забирала у него невест и жён.

Вот и сейчас, как в ту первую ночь, он лежит, раскинувшись под усыпанным бисеринками звёзд небом, краем сознания отмечая ещё далёкий хруст ветвей и такую знакомую и родную поступь.

Но проходит ещё полчаса, прежде чем заросли раздвигаются и на поляну, придерживая свободной рукой мешающиеся и постоянно норовившие за что-нибудь зацепиться длинные юбки, выбирается та, которой принадлежит половинка его души и сердца.

Но всё же сегодня что-то чуть-чуть иначе, чем обычно. Звёзды ли светят им ярче, или это лес чуть нежнее поёт свою колыбельную — он не знает точно, но сердцем, разделённым на двоих чувствует — что-то изменилось.

На лице с затаившимися в уголках глаз морщинками — ещё один укол боли в сердце — цветёт улыбка. Она не говорит ни слова, только улыбается. Знание приходит само, а осознание и понимание вместе с виной и ужасом придут позже.

Нарушена наиважнейшая из оставленных им богами, запретная заповедь. Дитя двух кровей никогда не должно появиться на свет, и решение тому есть лишь одно.

Сегодня они будут улыбаться вместе, хотя внутри всё будет стынуть от ужаса. Через два дня, когда полная луна пойдёт на убыль, он навсегда покинет эту деревню, этот лес и свою убогую хижину в самом его сердце.

Любовь всё пересилит и рука не поднимается привести приговор в исполнение, хотя въевшееся в кровь, всосанное с молоком матери знание не оставляет выбора.

Ночь. Весна. И ландыши, растущие неподалёку от того места где они лежат, переплетясь и телами, и душами, пахнут одновременно и слаще и горче, чем вчера. Ему остаётся только жалеть, что ему не удастся узнать, как они будут пахнуть завтра.

Тёплое дыхание щекочет шею, и он ещё крепче сжимает руки, притягивая к себе тут же отзывающееся тело любимой женщины, несущей в себе его ребёнка и ненавидимой за это.

А она в ответ прижимается ещё сильнее, пряча лицо на его груди. Он же — один из уцелевших, последних детей Луны — закрывает глаза, наслаждаясь короткими мгновениями счастья, и теща себя лживыми иллюзиями. И как прекрасен этот фальшивый мир его мечтаний!

Они никогда не засыпают вместе, и ещё прежде чем с рассветом зазвучит соловьиная трель, она снова выскользнет из его объятий.

В свой дом она уже не вернётся — не будет нужды, ведь все необходимые вещи уже давно собраны — в тот самый день, когда впервые положив ладонь себе на живот, она ощутила неощутимое — биение сердца своего дитя.

К утру, когда в деревянную дверь отстоящего на окраине деревни дома заколотит закованная в тяжёлую перчатку рука, Шарлотта Моро, необычайно одарённая знахарка, за глаза жителями деревушки называемая ведьмой, уже будет далеко отсюда.

В этот раз — один из сотни — пришедшие по её проклятую душу инквизиторы останутся ни с чем, и ни один из постовых не сможет её задержать, когда она будет проходить мимо.

Шарлота не обернётся — ни разу, и не увидит взвившегося над деревьями столба дыма, порожденного жадно пожиравшим её дом очищающим пламенем.

Она ничего этого не увидит — не захочет увидеть, но полный тоски и боли вой, который не в состоянии воспроизвести человеческое горло ещё долго будет эхом звучать у неё в ушах и рвать душу на части.

Она ещё будет счастлива — в окружении своих трав и лиц людей, которым ей удастся помочь, и только в светлые ночи, когда полная луна будет висеть над головой, в сердце будет ворочаться и точить червячок чужого предательства. В такие ночи она ни разу не перешагнёт порог своего нового дома и никому не отворит дверь.

Спустя девять месяцев, точно в срок, она в одиночестве родит своё — и его — дитя, и наречёт Рианарой.

Так будет нарушена заповедь трусливых Богов.

А потом Смерть нагонит и возьмёт своё, но окажется неожиданно милосердной — недаром на фресках её изображают женщиной — и позволит напоследок ещё раз увидеть его, прежде чем объявший её огонь навсегда скроет его от её глаз.