Хроники о последнем Искажающем (джен)

— А ну слезай оттуда, сопляк! — сплюнув кровь на дощатый пол причала, прорычал одноглазый бородач.

— Разбежался! — тут же откликнулся откуда-то сверху мальчишеский голос, и в тот же миг, задев мочку уха, мимо пролетел ещё один камень.

Матрос с утром этого дня вошедшей в порт «Гандольерры» выругался, когда проведя шершавой ладонью по лицу, увидел на ней кровь.

— Слушай сюда, маленький ублюдок, либо ты сам сейчас оттуда слезешь, либо я тебя стащу, выбирай.

Пацан думал не долго. Улыбнулся — широко, лихо, как заправский скоморох с рыночной площади. И... в самом деле спрыгнул — моряк едва успел шагнуть назад, избежав участи стога сена, в который в детстве и сам не раз сигал с крыши семейного амбар.

— Ну так чего тебе надо? — заявил обладатель нахального голоса, оказавшийся рыжим, толком не сложившимся костлявым пацаном. Голубые, яркие, как летнее небо над пустыней глаза смотрели дерзко, с полыхающим в глубине чёрных зрачков вызовом.

Серая, обтрепавшаяся на рукавах рубаха с чужого плеча почти достигала тощих колен, а вот штаны, судя по их внешнему виду тоже немало перевидавших, наоборот, заканчивались чуть выше щиколоток и явно были малы неопрятному нахалу.

Всё это единственный глаз моряка цепко выхватил сразу же, равно как и то, что никакого оружия пацан не носил — разве что кроме той горстки острой гальки с прибрежья моря, которую он всё также сжимал в спрятанном за спину кулаке.

Мелкий, слабый и всё равно чем-то внушающий опасения мальчишка, — старый моряк, за сорок лет плавания побывавший не в одной морской схватке, чуял это.

— Где-то я тебя уже видел... — протянул из-за спины его товарищ. — Бездна, не вспомнить никак...

— Меньше надо было на выпивку налегать, — не замедлил с ответом бойкий на язык малец с, видимо, начисто отсутствующим инстинктом самосохранения.

Ну, Дик, в отличие от своего одноглазого приятеля, глядящий в оба глаза, был незлобив и на это просто рассмеялся.

— Твоя правда, мелкий, твоя правда, — покладисто согласился он, вглядываясь в разом утратившую к нему интерес физиономию в попытке разбудить отшибленную алкоголем память.

— Ну, удачи вам на суше, бесстрашные морские волки, — махнув рукой на прощание пожелал им паренёк и ужом утёк в сторону, почти миновав загораживающего выход одноглазого.

— Куда направился? А ну стоять! — не сразу заметив пропажу, спохватился тот: у пацана хватило ума воспользоваться «слепым пятном» моряка. Тяжёлая мозолистая рука дотянулась — незадачливому беглецу не хватило какой-то доли секунды, чтобы смыться — и сгребла того за отворот рубахи. Мальчишка взвыл и взбрыкнул ногами, попытавшись лягнуть мужчину, но тот быстро сориентировался и тяжёлая оплеуха бросила мелкого нахала на пол. В голове зазвенело, и мальчишка, на миг выпав из реальности, осоловело уставился на возвышающегося над ним моряка.

Ну что ж...

— Дяденька, не трогайте меня, не бейте меня больше! — тоненько заскулил вконец перетрусивший наглец, свернувшись калачиком и обхватив руками колени. — Я отдам вам ваш кошелёк, только не бейте!

— Чего?.. — от неожиданности остановился тот. — Какой ещё?.. — и тут же, так и не договорив, запустил руку в кошель на поясе. Единственный глаз удивлённо расширился.

— Опа, — озадаченно прозвучало сзади. — А моего тоже нет, вот даёт.

— Так ты ещё и вор! — пыльный сапок ткнулся в рёбра съёжившегося мальчишки и тот сдавленно заскулил, прося прощения.

— Обыщи этого оборванца! — не отвлекаясь, распорядился мужчина. Дик, ещё несколько минут назад защищавший рыжего сопляка, приступил к делу с расчётливой методичностью, почти сразу же вытащив у того из-за пазухи свою собственность.

— Гадёныш, — брезгливо выругался одноглазый, возвращая свой кошель на его законное место у себя на поясе и напоследок ещё раз пнул того под рёбра — чтобы крепче запомнился преподанный ими урок. Субтильного мальчишку подбросило, вырвав у него ещё один болезненный стон.

Моряк сплюнул на прогнившие от сырости доски причала: наблюдать, как быстро произошла метаморфоза из дерзкого пацана в бессильного за себя постоять сопливого мальчишку, было противно.

— Будет тебе уроком, — процедил он на прощание и, не став больше задерживаться — не хватало ещё, чтобы их сцапал патруль, побрёл прочь, отбрасывая встречающиеся по дороги камни носком сапога.

Судорожные всхлипы прекратились ровно в тот миг, когда моряки скрылись в темноте, уйдя на достаточно большое расстояние, чтобы не увидеть происходящего за их спинами.

А происходило следующее: мальчишка встал — с первой же попытки, даже не поморщившись от боли в приласканных рёбрах, попробовал языком шатающийся зуб и принялся спокойно отряхивать испачканную одежду. Словно кто-то другой, а не он только что скулил и молил о пощаде. В голубых глазах не было страха или отголосков боли, только — пустота.

Истинное лицо, или ещё одна маска?

Рыжий мальчишка, лет шестнадцати на вид или даже меньше, пнул выроненный им же камешек и, тоже не задерживаясь из тех же опасений, прихрамывая, потопал домой.

«Дом» встретил его громкими голосами, песнями, хохотом и музыкой.

— Вот ты где! — вырвался, работая локтями, из толпы и тут же подлетел к нему смуглокожий мужчина. — Где тебя только черти носили, обор... — и осёкся, вдруг обратив внимание на ссадины и потрёпанный вид парня.

— Так. А теперь рассказывай, что такого ты опять натворил, что тебя опять так избили? — почесав покрытый недельной щетиной подбородок, спросил мужчина, пристально глядя на провинившегося и потупившего глаза парня. И ведь не зная кто он такой и в самом деле можно подумать, что тот чувствует себя виноватым и — обмануться.

— Ну и?

— Кошелёк украл, — с охотой признался тот, не испытывая даже намёка на стыд или вину — уж Маркус-то это точно знал — ещё бы, столько лет убил на этого поганца, а всё равно ничего толкового не получилось.

— И тебя поймали? — усомнился он.

— Я стащил два, — пояснил, ничего не объяснив, Локи. Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Дышащего Огнём.

— Ты! Ты хоть представляешь, что с нами всеми будет, если они придут сюда за тобой и приведут стражу?! — дикими глазами разглядывая огибавших их посетителей, зашипел, чуть не срываясь на крик, Маркус. — Бездна, я же предупреждал их: ты всех нас погубишь своим безрассудным поведением!

— Маркус! Маркус! — неожиданно возник прямо перед ними, едва успев удержать уже вскинутую было в замахе руку, третий участник разворачивающейся прямо у самого входа мелодрамы. — Не здесь. Если из-за тебя сорвётся выступление Локи, Мать накажет вас обоих.

Дышащий Огнём некоторое время пристально глядел на нечаянного защитника Локи, а потом хмыкнул и отвернулся, не став затевать драки с не уступавшим ему ни по силе, ни по умениям другом детства. Рыжий не стоил того, чтобы из-за него получать в морду и бить у ответ.

Танцующий-с-кинжалами — Элиот, тут же отступил, ничуть не обидевшись, когда тот довольно грубо вырвал у него руку, зато рыжий не смог удержать язык за зубами — впрочем, как и всегда, за что не раз уже получал по губам.

— Размолвка из-за меня? Я тронут, Элли.

Элиот славился своим лёгким, отходчивым нравом, но рука у него была тяжёлая, а уж если вспомнить его умениях, то можно смело сказать, что после Клода и Жаклин, всегда только вместе выступающих со своими змеями и после Джонима — обычно разнорабочего, он был самым опасным в карнавальной труппе карги-матушки Джованни.

— А ты, — Танцующий обжёг мальчишку холодным взглядом чёрных глаз, — идёшь со мной. Время твоего выступления.

Локи кивнул, прекращая сутулиться и с каждым шагом будто сбрасывая ещё одну — повседневную и привычную — личину.

Обыкновенный лицемер или выживший Многоликий? Он не скажет.

Внутри шатра для выступлений в пасмурные и слишком жаркие дни, многолюдно настолько, что яблоку негде упасть. Элиот внутри задерживаться не стал: запихнул Локи к остальным, чтобы тот, наконец, переоделся и привёл себя в вид, в котором не стыдно показаться перед публикой. Пусть не перед той, к которой они привыкли, пусть не с набитыми доверху золотом и серебром кошельками под богато расшитыми камзолами и платьями, но — публикой.

На лице новая маска — не капризная, послушная, покорная — золото, а не ребёнок, и Локи терпеливо сидит, приютившись на краешке стула, в ожидании, когда расчешут его лохмы.

Чёрно-серый костюм из дорогой ткани, при правильно выполненном движении сверкающий поддельными драгоценными камнями на отвороте и рукавах выгодно выделял его из числа прочих участников последнего на сегодня выступления. Рыжие волосы, трудами Лимити лежащие более-менее аккуратно и, как всегда, надёжно скрывающие от внимательных взглядов изуродованное, почти надвое разорванное, но уже давно зажившее ухо.

Из шатра раздался звук редких аплодисментов — жалкая пародия на то, как прежде им рукоплескали на герцогских и графских приёмах.

— Локи, — из-за тонкой непрозрачной занавески, разделявшей надвое мужскую и женскую части — ещё одна жалкая пародия на их прежние гримёрки, — осторожно выглянула уже одетая Лимити. — Уже пора.

До сцены, собранной этой ночью, а сегодня уже принимающей выступления заезжих артистов, всего несколько шагов, поэтому все разговоры — только шёпотом.

Наспех сколоченные доски скрипнули под ногами, когда, дождавшись поры своего выступления, Локи выскользнул из-за кулис.

Внешность обманчива — это говорят не просто так, а всеведающий и всезнающий мальчишка с искажённым сценическим горем лицом тянет руки к потолку-небу, и вот уже под сводами шатра звучит его хорошо поставленный голос.

«Песнь о Люминэль» очень популярна в этих краях и важно исполнить её не сфальшивив. В результате — успех, и прошедший по рукам поднос возвращается к ним полным медяков. Не лучший урожай для такого солнечного дня, ну да и ладно.

Первая часть выступления подходила к концу, и Локи, чтобы не мешаться пол ногами более старших товарищей, ещё не отыгравших до конца все свои номера, выскользнул из самодельного шатра.

Лёгкий ветерок шевелит натянутую ярко-синюю ткань — шатёр видно издалека, — и перистые облака бегут по потолку чуть быстрее.

Рыжий мальчишка с замазанными кремом веснушками и чумазыми щеками — бессмертный бог. Вечное, умудрённое, пресытившееся жизнью дитя, то ли забытое, то ли оставленное присматривать за домом в отсутствие старших братьев и сестёр.

Под солнцем сохнет выстиранное в реке бельё, и Локи с неохотным удовольствием прячется среди развешенных на верёвках простыней, примеривая на себя ещё одну [span style="font-style: italic"]Маску[/span].

Локи — уже давно всего лишь мёртвое имя, а сам он — его истинное лицо — много лет назад затерялось, спуталось с его масками, и найти его вновь уже невозможно.

Как для людей в шатре потолок сейчас небо, так и для него это высокое и уже давно столь же недосягаемое небо — искусственный потолок. Насильно воздвигнутая стена, которую больше никогда не перешагнуть. Воздух доносит до него запах гари, и очеловечившийся, но так и не ставший человеком бог кривится, потирая курносый нос.

— Эй, Локи! — звенит совсем рядом, за соседним полотенцем, голос того, кого, возможно, можно назвать его единственным другом.

Джо слишком молод, чтобы зваться мастером, но среди кукловодов ему нет равных. Возможно, именно поэтому он единственный, рядом с кем сквозь сотни слоёв проглядывает истинное лицо позабывшего истинного себя Бога.

— Говорят, на площадь привезли еретика, пошли поглядим? Народ всё равно уже расходится, так что нам тут делать нечего.

В глазах напротив — азарт и жажда веселья, и не будь на Локи сейчас скучающая маска, его бы это не раздражало.

Джо не обманывает его молчание — Марионеточник воистину заслужил данное ему имя: голос друга стелется, уговорами и исподволь маня за собой лениво следующего за ним Локи.

Когда они добираются до площади, костёр уже разгорелся, только-только начав подбираться к босым ногам обвинённого в ереси мужчине.

Стоит гробовая тишина, и, несмотря на то, что народа собралось немало, перемежает её только треск дров, да кашель еретика.

Локи, как и все, не отрываясь, будто видит впервые, смотрит на столб и привязанного к нему человека, а тот только всё отчаяннее поджимает пальцы на ногах, глядя на подбирающееся к нему пламя.

У еретика только один глаз, и видно, что он голубой, а тот, что не скрыт сейчас повязкой, пересекает длинный шрам. А ещё у него короткие чёрные волосы и тонкая изящная бородка. Локи-многоликий смотрит, как сгорает в огне созданная им же маска, и как раз когда из искажённого болью рта вырывается первый звериный крик, его настигает чей-то неумелый зов.

С тех пор как в ушах, заглушив даже полный боли вопль Маски, раздаётся давно позабытый звук, Локи не медлит ни секунды, не став утруждаться открытием Путей, а просто сделав шаг через слишком тонкую пространственную грань этого мира, чтобы она могла удержать бога от творимых им безумств.

Внутри всё поёт и трепещет от безумного, неконтролируемого восторга, хочется сбросить себя и стать собой, и снова-снова-снова наслаждаться бесконечно приятными нежными переливами подгоняющего его Зова.

Им движет не желание помочь, и даже не крупица воистину человеческого любопытства, а лишь желание продлить эти сладкие мгновения.

Никто, даже плечом к плечу стоявший рядом с ним Джо, не замечает, как он уходит, и вот миг — и он уже идёт по окровавленным, но так и не насытившимся улицам Квиндин`ин-Сора.

Веками живущему среди людей богу неведома жалость — слишком хорошо он был знаком с худшими из человеческого вида, чтобы теперь жалеть гостей этого города нелюдей, потому он и носит маски, чтобы не выделяться среди них. И рыжий Локи спокойно минует обглоданные до самых костей тела.

Более того, — он даже благодарен неведомому старателю — или мстителю? — ведь более чем из двухсот тысяч жителей один оказался помнящим его настоящее имя. Что в сравнении с этим гибель стада овец?

Человек его разочаровывает — всего лишь тупая, трясущаяся от страха тушка на каменном насесте, и лишь разглядев под слоем пыли торжественный наряд Инквизитора, Локи понимает какое сокровище, какой редкий шанс ему выпал. Нужно было только суметь им воспользоваться.

Когда-то Низвергнутому-во-Тьму удалось провернуть то же самое, и теперь он почивает на лаврах, Локи же остаётся лишь пойти по его стопам.

Изменять траекторию падающих камней так, чтобы они падали подальше от человечка всё равно что сбивать мух — слишком мелко, чтобы показать себя во всей красе. Ему нужен лишь этот — самый главный здесь — Инквизитор, поэтому, сосредоточенный на своей цели, бог даже не замечает, что отбрасываемые им прочь обломки стен летят в сторону других уцелевших. Впрочем, даже заметь Локи свою «оплошность», исправлять он ничего бы не стал.

Пахнет пылью и цветами. Гвоздикой. Как-то уж слишком по-плебейски для столь значимого события. А ещё к ней примешивается сильный, перебивающий всё аромат гибискуса. Хочется сделать какую-нибудь глупость, а ещё сильно хочется чихать, но Локи из последних сил сдерживает себя, то и дело задерживая дыхание, чтобы не выдать своего присутствия.

Понятно, почему за все годы существования Кинта Западного ни один эльф из делегации не смог проникнуть в это закрытое ото всех место. А попытки были — и не мало. Аромат белых цветов гибискуса слишком силён для их тонкого обоняния, к тому же, помимо того чтобы отпугивать от домов нелюдей, лепестки гибискуса издавна известны своими целительными свойствами, а ещё он прячет, обволакивает запах гниения и тлена — за что и ценится среди многочисленных Гильдий.

В святая-святых башни Инквизиции Кинта Западного, под чёрными плитами пола вечным сном спят предыдущие Настоятели города. Увы, но Алексаю II не суждено удостоиться чести быть похороненным среди них.

Настоятель без города и народа, стараниям позванного им бога теперь его ждёт иное, и куда более значимое будущее. Будущее, в котором он должен стать первым адептом вновь вернувшейся в мир религии, и, скрываясь от своих собратьев, верить всем сердцем и нести людям услышанный им на грани реальности и сна шёпот.

«Поверь в меня».