Хроники о последнем Искажающем (джен)

Пусто.

Совсем пусто.

Что снаружи, что внутри.

Посетителей нет второй день — кто захочет пить и расслабляться в таверне, за хозяином которой с минуты на минуту могут придти из городской стражи?

Ровно второй день нет и стражи, и убытки неимоверны, а одноглазый Бо, — как кличут его местные рыбаки да мальчишки из соседних домов, — думает только о том, как сложно теперь будет покрыть напрасные расходы. Клиентов нет второй день, а вышибалу пришлось отпустить ещё вчера. Сейчас Бо уже жалеет, что незадолго до этого заплатит прислуге за неделю вперёд, а теперь торчит в одиночестве в своей пустой, будто вымершей таверне.

Как гроб с бездыханным трупом в нём.

Задумавшись, Бо мягко, словно лаская, проводит рукой по натёртой для большего блеска воском стойке — Гретель расстаралась перед уходом, — внушая себе, что этот запах затхлости и разложения ему лишь чудится. От страха ли, от одиночества ли, или просто какой-то бродяга сдох за порогом и начинает вонять. И всё равно следует проверить. Позже...

Таверна пуста — ни души. Себя самого Бо в счёт не берёт: то ли по привычке, то ли оттого, что у него-то и души никогда не было. Он бы и сам рад узнать ответ, если бы посмел, если бы хватило духу задать этот вопрос вслух, но смысла-то нет. Не ему ли не знать, что ни один из забытых богов не снизойдёт для беседы с ним, а молить о помощи Несущего Свет... Бо не так глуп, чтобы обращаться к тому, в кого у него нет веры и гневить нового бога.

Впрочем, останавливает от визита к храмовникам ещё и знание — память — о том, с какой злостью и пренебрежением отзывался о том его старый знакомец. Непоседливый мальчишка, рыжеволосый бог обмана, никогда не говоривший правду и, тем самым, ни разу ему не солгавший. Имя — короткое, всего из четырёх букв, так и просится на язык. Позови — пусть даже тихо, неслышным даже себе шёпотом произнеси вслух, и он откликнется. Придёт, поможет. А вот чем на этот раз придётся заплатить за помощь коварного, насквозь лживого бога, даже тот не сможет сказать сразу, но придумает непременно. Невозможно, чтобы такой, как он снизошёл до безвозмездной помощи смертному. Да и слишком непомерно велика была бы затребованная им плата.

Старый друг. Старый враг. Старая тоска. Старая боль.

Кто первый, а кто второй? Где начало, а где конец? Ты сам-то ещё помнишь, Локи?

Бо знает, что нет. Он и сам позабыл ответ на эти вопросы.

Тело — дарованное одним другому. Сила — бьющая щедрым ручьём у одного и тонким ручейком стекающаяся к другому. Душа — лишь у одного из. Но Бо благодарен и за это, а он умеет быть благодарным, хоть и знает, что у него никогда не будет возможности отплатить за подаренную жизнь своему создателю. Отцу. Брату. Другу. Врагу?

Он не болтун и оживлённой беседе предпочитает молчание. И именно за это умение молча слушать и не распускать язык, его так ценят скрывающиеся от закона гости. А таковых среди его «коллег по работе» немало. Нет, речь не о других таких же владельцах кабаков и баров, хотя у тех тоже своё тёмное прошлое. Всё куда серьёзнее, но толедская сталь и полные золота сундуки всегда ценились слишком высоко, чтобы опасность и риск имели значение.

Прошлое возвращается и догоняет.

Оно без выражения глядит на него из потрескавшегося запылённого зеркала чёрными остриями зрачков. У него громкий голос, твёрдый кулак и обитые железом сапоги.

Его прошлое стоит за порогом и требовательно стучит в его двери. У его прошлого большие уши, зоркие глаза и острые зубы, и оно его съест.

Бо не торопится идти открывать, да и не собирается — нет смысла беречь двери, в свою таверну он уже не вернётся. Снаружи слышится приглушённое уличным шумом чёткое «Ломай!» и дверь слетает с петель после первого же удара. Двое стражников, не удержав равновесия, влетают вслед за ней, но хотя бы не растягиваются на полу.

Начальник стражи — вызывающе молодой для своего поста, ему не более двадцати шести, так что, скорее всего, за него похлопотал знатный родич, — не утруждает себя объяснениями. Они с Бо знают, почему стража здесь. Бо даны были двое суток, чтобы либо ответить «да» и согласиться сразу со всем и на всё, либо исчезнуть из города навсегда. Ну куда исчезать тому, кто и так не существует? Он остался.

Бо за эти два дня даже не попытался собрать вещи, да не так уж и много у него накопилось того, что ему бы хотелось забрать с собой, а то единственного что ему дорого не так-то просто унести на закорках. За всю жизнь у людей накапливается много знакомств, как и бумаг. Бо после себя оставляет лишь одну, самую ценную и надеется, что рано или поздно она найдёт своего неуловимого адресата. Завещание на имя некоего Ло Ки. Оно хранится в надёжном месте, спрятанное до поры до времени у доверенного лица, чтобы быть открытым лишь когда погаснет его погребальный костер.

Было бы здорово увидеть лицо того, когда тот поймёт, что у него, вечного скитальца, перекати-поле, теперь есть настоящий дом. Пусть он не блестит отделанными золотом стенами и не столь богат и красив, как, возможно, прежние святилища неизменного ребёнка... Но Бо уверен, что если он чем и может отблагодарить друга за дарованную ему жизнь и возможность прожить её так, как пожелает он сам, так это подарить ему место, в которое тот всегда сможет вернуться. Ведь когда живёшь вечно, а года и лица пролетают мимо с той же быстротой, что и падающие с неба звёзды, необходимо что-то, за что можно было бы зацепиться. Бо сожалеет лишь о том, что не смог стать для Локи этим «чем-то». Так или иначе, но он смертен, — просто не хватило времени одному и желания другому.

Бо смешно и он глухо смеётся в густую бороду. Стражник, наверное, решает, что он в ярости и предупреждающе толкает его в спину. Бо сбивается с по-военному чеканного шага, но смеяться не перестаёт: всё-таки добрый человек этот конвоир.

Наверное странно их процессия выглядит со стороны: небольшой отряд городской стражи и в центре закованный в кандалы ухахатывающийся преступник. То-то на них смотрят так удивлённо кто исподтишка, а кто даже не скрываясь, без всякого опасения вызвать гнев знатного капитана стражи.

Бо Корвент — это имя подарил ему вслед за жизнью и личностью Локи.

Корвент — самый южный город на континенте, расположившийся близ берегов Мандрийского моря. Он славится жарким солнцем, светлыми ночами и крутобёдрыми красавицами-женщинами, самыми прекрасными во всей стране. Но наибольшую известность этот небольшой пропахший рыбой и сладостями портовой город получил благодаря редким водорослям, растущим на самом дне только этого моря. И лишь пройдя через человеческие руки и длительный процесс обработки, отвратительные на вкус и вид водоросли превращаются в излюбленное лакомство всех детей Империи.

У Бо есть все причины гордиться своим именем.

Сопровождающие деликатничают, даже странно. Со стороны, верно, они выглядят как занятная процессия, а не заочно осуждённый преступник и его конвоиры. Удивительно всё-таки, что и среди нынешней молодёжи встречаются те, что чтут чужую старость — ни у одного из стражников нет и намёка на бороду, зелёные юнцы, которым несказанно повезло, что их, возможно, первый заключённый оказался человеком мирным и понимающим. Сам на казнь пошёл, даже связывать нужды нет, но — традиции.

Хозяин таверны «Копыта крошки Бэтти» часто смотрится в зеркало — и последние два дня не исключение. Лишь по долгу службы разумеется! Ведь не может же владелец столь посещаемого заведения позволить себе выглядеть как обслуга третьесортного паба. Он знает, что не выглядит на свой возраст, но в их время большее значение имеют бумаги, а глаза... Им доверять не стоит.

Трудно умереть, когда нет души. Страшно умирать, когда внутри — пустота, а то что есть — снятая и отданная другим на хранение, выброшенная за ненадобностью маска.

Просто одинокому богу захотелось размяться, попробовать свои силы и создать жизнь — «что-то» из «ничего». Ему всего лишь удалось. Вот только наделить полученный результат даром «смерти» он не сумел. Хотя, зная Локи, скорее всего тот не подумал. А теперь вот пришло время прощаться.

Бо даже не удивляется, когда единственный человек в том месте куда его привели и оставили, предварительно развязав руки — не опасаются значит — отворачивается от окна.

Что ж, на то и все дороги ведут в Рим.

Путей и способов много, но результат будет тем же.

* * *

Треск дров и подбирающееся всё ближе пламя не вселяют в него ни ужаса, ни страха, но тело, бессильное противостоять очищающему огню костра предаёт. Оно чувствует жар и дрожит, обливаясь вмиг высыхающим потом, в ожидании боли, которая наконец навсегда остановит мерное биение сердца.

Игры закончились и, безразлично обведя взглядом собравшуюся толпу зевак, Бо мысленно прощается со всеми, кто когда-либо его знал — всегда мужчину, но никогда ребёнка или старика.

Тело — человеческое и не понаслышке знакомое с болью стремится отдалиться от лижущего пальцы огня. Простой инстинкт, но губы уже кривятся в намёке на настоящую боль и Бо давит зарождающийся в горле крик.

Он не первый и не последний, но сюрприз приятный и неожиданный, как и полагается сюрпризу — святоши-то, оказывается, не врут, святое пламя их костра и впрямь очищает.

Боль становится невыносимой. Бо больше не смотрит на свои ноги. Он только кричит.

Вокруг него гудит и ревёт огонь, а он сам — соломенное чучело, жертва язычников своему богу.

Когда смерть подходит так близко, что кажется — подними глаза и увидишь устремлённый на себя её жалостливый взгляд, вдруг понимаешь — ещё. Хочу ещё жить, мне мало. Но синеглазая леди не любит отпускать от себя так просто тех, кто сам звал её, да и жизнь та ещё циничная стерва и лучше уж объятия черноволосой красавицы и её холодное дыхание на губах, чем вечно недовольная обрюзгшая супруга.

Боль обжигает и рвёт тело в клочья, но перед смертью все равны и для Бо синеглазая леди не делает исключений, — нежно гладит по щеке и с каждым её прикосновением с лица слазит очередной пласт обуглившейся кожи. Боль остаётся, но страх уходит вместе с запутавшимся в давно не стриженых вихрах поцелуем и скользящими по лицу ледяными пальцами.

Спасибо, — шепчет он чёрными остатками губ.

Бо Корвент — подделка под человека, Маска, просто нелюдь, возлюбленное дитя самого честного, заигравшегося в своей детской непосредственности бога обмана, делает последний усталый вздох. И в тот же миг ярящееся пламя, наконец, отвоёвывает своё у ледяной и недоступной красотки.

Куда уходят души тех, у кого они есть, если боги больше не стоят на страже? Прежде лелеемые и оберегаемые, а теперь беспомощные и ненужные в своей смерти.

Исчезли противоречивые боги. Нет больше милосердной, но беспощадной Айкери и супруга её Айчера, бросавшего ревнивые взгляды на тянущиеся мимо них вереницы душ. Прекрасна, пусть и бледна богиня подземного мира, и владыка мёртвых зорко следит — как бы ни привлёк её взор какой-нибудь юноша из рода людского.

Пусты теперь вычурные покои. Заперты замки на аки каменных дверях и серебрятся наложенные на них печати — не сломать, не одолеть, не пройти весь путь до конца неприкаянным душам.

Бо везёт больше, чем он может себе представить: лишённый души, он уходит в небытие, сопровождаемый прощальным взглядом своей единственной спутницы.

В людской толпе мелькает рыжая грива — выделяется, будто алое знамя, — и женщина стойко встречает взгляд голубых глаз. Давно не виделись... В её собственных клубится мертвенная синева, и как бы не была тепла улыбка на её губах, она не находит отражения в её взоре. Старый знакомец делает вид, что не узнал её — ему так проще. Единственный, к кому ей, как бы сильно она того не желала, никогда не удастся подойти на расстояние поцелуя. Она как шлюха — приходит к каждому, кто позовёт её, но ни одного из своих бесчисленных любовников не одаривает больше чем одним поцелуем. Любовники Смерти.

Синий взор скользит по скрытым от глаз разгулявшимся пламенем костра останкам.

«Всё-таки я заполучила частичку тебя», — вспыхивает ярче звёзд торжествующее осознание и в груди что-то сдавливает жаркое, бьющееся несмотря ни на что живое сердце.

Она не железная. Она тоже любит, но, как и всякая брошенная женщина, она не прощает старые обиды.

«Как вы ко мне, так и я к вам», — принятое когда-то, возможно, ещё на заре этого мира решение.

Она не видит, куда и когда исчезает рыжий бог — тот был и вот уже нету. Бессмысленно играть в догонялки, когда игра в кошки-мышки в самом разгаре. Этот мир слишком мал для них двоих, и не раз уже после ухода остальных богов они случайно встречались то тут, то там.

На смену былой огненной страсти пришли опустошение и холод, навечно поселившийся в сердце, но всё равно, всякий раз когда, придя по зову, она видела разметавшиеся по подушке и скрывшие от глаз покрытое испариной бледное лицо рыжие волосы, в сердце снова просыпалась искорка так и не умершей окончательно нежности и любви.

У людей недолгая память.

С исчезновения Древних богов прошло не так много времени — каких-то шестьсот лет, но Смерть перестала быть для них чем-то большим, чем закономерный итог жизненного цикла. Всего лишь природа. А синеглазая дева с ниспадающими на плечи чёрными локонами осталась не у дел. Ей нашлось место лишь на картинах художников, воплотивших на холсте посетившие их на смертном одре видения.

Тот, самый первый, тоже был рыжим и от него исходила та же аура творца, которой в прежние времена обладали и боги. И она не устояла, расщедрилась и выпустила из своих объятий того, кого никогда не хотела отпускать.

Парень оказался художником и, когда тридцать лет спустя она вернулась за тем, что принадлежало ей по праву, первым, что она увидела, во второй раз подойдя к постели умирающего, были полные печали, тоски и вместе с тем нечеловеческого спокойствия синие глаза. Рыжий художник жестоко отплатил ей за былую щедрость.

Это было почти как впервые за сотню лет посмотреть в зеркало — картина в полный рост висела над самой кроватью. Кто знает, чего пытался этим добиться постаревший художник, из черт которого исчезла вся схожесть с тем, ради кого она даровала ему человеку второй шанс. Хотел ли он задобрить старую знакомицу или сделать ей приятное? Она не пожелала узнать ответ, безмолвно дотронувшись до бледного чела ледяной ладонью.

Тот художник давно умер и влился в бессчетное число прочих страждущих душ, но и столетия спустя ей оказалось не по силам забыть запавший глубоко в душу и оставивший там неизбывный след мечтательный взгляд.

Синие глаза... глубокие, словно море...

Синие глаза... бездонные, словно космос...

«Синеглазая леди-Смерть».

Ромеде де`Фей.