Правильное решение (джен)

Крики из комнаты родителей все не смолкали. Исанн куталась в одеяло, зажимала уши, накрывала голову подушкой — и все равно слышала их. Мама опять плакала. Громко, надрывно... страшно. Ее крики переходили в визг, визг — в приглушенные всхлипывания... каждый раз, когда они чуть стихали, Исанн с замиранием сердца думала: ну вот и все, закончилось!

Но не успевала она облегченно выдохнуть, как крики начинались снова — и снова Исанн зажимала руками уши, и снова шептала под нос слова, давно уже ставшие для нее молитвой.

"Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо".

Особенно высокий и пронзительный визг заставил Исанн подскочить на постели. От резкого движения закружилась голова, комната на миг поплыла перед глазами. Кровь застучала в висках в такт бешено колотящемуся сердцу.

Какое "все хорошо"?! Маме же плохо, а она сидит тут, как трусливая крыска в норе!

Девочка спрыгнула с кровати, едва не упав: от страха ноги сделались ватными, непослушными. Жалобные рыдания матери эхом отдавались в ушах, не смолкая ни на минуту.

"Мамочка, только держись! Я сейчас приду, только не плачь, не плачь, пожалуйста!"

Она бегом кинулась в спальню родителей. Холодный паркет скользил под босыми ступнями; на крутом повороте девочка нечаянно сбила фарфоровую вазу, и та с грохотом рухнула на пол. Осколки больно брызнули по лодыжкам, но Исанн этого даже не заметила: ей бы только быстрее добраться до мамы, которая все кричит и кричит, и ей наверняка очень плохо и страшно...

Комната родителей была совсем рядом с детской: всего-то и нужно, что пробежать полкоридора и свернуть в боковой. Но Исанн казалось, что бежит она уже целую вечность, а проклятые коридоры все не кончаются — только голоса становятся все ближе и отчетливее. Девочка уже могла различить, как папа говорит маме что-то успокаивающее, а она...

— Нет, не трогай меня! Отойди!

Исанн почувствовала, как сердце подскакивает к горлу и тут же падает куда-то в низ живота.

"Да что же опять случилось?! Что с мамой?!"

Заветная дверь появилась так внезапно, что Исанн едва не пролетела мимо нее. С силой хлопнув ладонью по контрольной панели, девочка ворвалась в комнату и застыла на пороге, тяжело дыша.

Родители не обратили на нее никакого внимания. Наверное, даже не заметили, как их дочь в страхе прижалась к дверному косяку, от волнения не в силах ни шевельнуться, ни подать голос.

— Не смей подходить ко мне, Арманд! Ни шагу ближе!

В бледном свете двух лун мама казалась похожей на привидение: взлохмаченные волосы обрамляли сильно исхудавшее, перекошенное гримасой лицо; свободный пеньюар из серебристого шелка перекрутился и практически сполз с ее левого плеча — острого и костлявого, как у нищенки из голодающих кварталов. Из-за полутьмы ее огромные глаза казались запавшими, а кожа — до синевы бледной.

Мама размахивала перед собой чем-то, что крепко сжимала в руке. Исанн не могла понять, что это за предмет: обзор загораживала широкая спина отца.

— Габриэлла, послушай меня, — мягко увещевал он, делая осторожный шаг вперед. Мама тут же отступила назад, практически вжавшись в стену. — Тебе нужно принять лекарство, дорогая. Без него ты переносишь эти приступы слишком тяжело.

Только сейчас Исанн заметила, что в руке он держал шприц. Именно к нему был прикован взгляд матери: застывший, немигающий.

— Неужели?! — из ее горла вырвался смешок, похожий на птичий клекот. — Думаешь, я не знаю, что это такое?! Ты хочешь, чтобы я забыла все, что узнала о тебе... но я вспомню. Я снова все вспомню, и твои наркотики и ручные психиатры этому не помешают... ты хоть знаешь, как это больно? Можешь представить, как я мучаюсь каждый день?!

Она истерически расхохоталась, трясущейся рукой размазывая слезы по лицу.

— Нет, тебе плевать... ты хочешь, чтобы я была спокойной и покладистой. Больше тебя ничто не заботит... тебе плевать, что я схожу с ума. Плевать, что иногда я не могу отличить сон от реальности. Ты даже подумать не хочешь, каково мне!

— У тебя истерика, Габриэлла, — голос отца зазвучал строже, но без угрозы. — Ты сама не понимаешь, что несешь. Положи осколок. Поранишься.

Он шагнул ближе, и мама с криком взмахнула рукой. Острый осколок стекла сверкнул в лунном свете.

— Нет, не смей подходить ко мне! Клянусь, Арманд: я убью себя, если ты сделаешь еще шаг!

Исанн судорожно вздохнула.

"Да что она такое говорит?! Что происходит?!"

Ей хотелось закричать, кинуться к родителям и крепко обнять их обоих — но от страха ноги одеревенели, а голос пропал, словно кто-то крепко держал ее за горло.

— Габриэлла, не говори ерунды, — отец все-таки остановился. Его слова прозвучали как-то хрипло, сдавленно. — Немедленно убери эту дрянь!

Мама лишь с вызовом вскинула голову и сильнее прижала осколок к шее. Там, где острый кончик кольнул кожу, стремительно набухала темная капля. Еще секунда — и она тоненькой линией скользнула вниз, к ключице.

— Иначе что? Ты не можешь навредить мне еще сильнее, дорогой. Я устала так жить. Каждый день терпеть этот ад... я так больше не могу. Не выдержу...

Ее сильно затрясло. Осколок, судорожно стиснутый в дрожащих пальцах, весь окрасился кровью; на горле появилось несколько новых отметин.

"Мамочка!"

Ноги будто сами собой сделали шаг вперед. И еще, и еще один — все быстрее, все увереннее...

Мама вздрогнула. Ее глаза расширились, а рука чуть опустилась — так, что стекло больше не царапало кожу. Губы беззвучно шевельнулись, будто она собралась что-то сказать...

...и в этот момент отец крепко схватил жену за запястье. Стиснул, пытаясь заставить ее разжать пальцы...

...Что случилось потом, Исанн толком не поняла. Заметила только, как мама дико забилась в руках отца, пытаясь оттолкнуть его. Как страшно, безумно закричала, задергалась еще сильнее, бешено вырываясь...

А потом ее крик оборвался омерзительным булькающим хрипом. Когда Исанн нашла в себе силы посмотреть на мать, та больше не сопротивлялась: лежала у отца на руках, неподвижная и похожая на сломанную куклу. Ее голова запрокинулась, и пышные золотисто-каштановые волосы разметались по полу.

Она не двигалась. Вообще.

— Мамочка?

Голос Исанн прозвучал совсем слабо — тоненько, несмело, как у котенка. Только сейчас она осознала, что сидит в углу комнаты, сжавшись в комок. С трудом совладав с дрожью, девочка поднялась на ноги.

Отец не обращал на нее внимания. Даже не обернулся, когда она подбежала к нему и рухнула на колени.

Мама не шелохнулась и на этот раз. Ее глаза все так же бездумно смотрели в потолок. Отец прижимал ладонь к ее шее, и даже в полутьме Исанн видела, что между его пальцев сочится кровь.

Девочке стало тяжело дышать. В горле встал ком, слезы навернулись на глаза — да так и застыли белесой жгучей пеленой.

У нее даже заплакать не получалось. Слезы не проливались, а воздух застрял в груди, словно сделавшись плотным и тяжелым.

"Этого не может быть. Не может. Не может!"

— Пап... она... она... да?

У Исанн не хватило духу произнести слово "мертва". Просто потому, что так не могло быть. Мама ведь больна — так может, у нее просто припадок? Вот сейчас она откроет глаза, и...

Не глядя на нее, отец разжал окровавленную ладонь. С тихим, почти мелодичным звоном на пол упал острый кусок стекла.

* * *

— Все хорошо, Исанн. Тебе просто приснился страшный сон, дочка.

Девочка не ответила. Не стала ни спорить, ни кричать, ни плакать. Просто неподвижно сидела на постели и смотрела прямо перед собой.

Страшный сон. Да, конечно. И безжизненное тело мамы. И ее пустой взгляд. И страшная рана на шее. И окровавленные руки папы. Все это сон. Ну а как же еще?

Папа смотрит на нее хмуро и пристально. Лицо у него бледное и осунувшееся, и руки немного дрожат, когда он гладит ее по голове. Его черные волосы теперь скорее темно-пепельные, а у висков и вовсе серебристые.

Это, наверное, тоже сон.

Тяжело вздохнув, отец выходит из комнаты. Из-за двери слышится его голос. Исанн понимает отдельные слова: "доктор", "срочно", "не по комлинку".

Спустя какое-то время он возвращается, держа в руках стакан и какую-то таблетку.

— Это поможет тебе уснуть, малышка. Не бойся.

Исанн молча кивает и покорно глотает таблетку, запив водой. Ей все равно, что это. Ей вообще все равно. Мысленно она еще там, в родительской спальне. Рядом с мамой.

Сон подкрадывается незаметно и быстро. Исанн и не думает сопротивляться. Она хочет уснуть. Крепко, без сновидений.

Может, когда она проснется, эта ночь действительно окажется сном. Ей бы очень, очень этого хотелось...

Последнее, что она замечает — это то, как открывается дверь, и порог переступает седовласый старик в строгом костюме. Кажется, он садится рядом с ней и начинает что-то говорить, но Исанн уже мало что понимает.

"Тебе приснился страшный сон. Этого не было. Спи, Исанн. Спи".

* * *

Даже спустя два года кодовые слова продолжали действовать. Повторяя их, словно колыбельную, Арманд с облегчением наблюдал, как дочь постепенно успокаивается: ее дыхание выровнялось, ручки перестали судорожно сжимать одеяло, лицо расслабилось, приобретая мирное, безмятежное выражение. Вскоре о кошмаре напоминали лишь влажные дорожки слез на щеках — да и те высохнут задолго до наступления утра.

Остаток ночи должен пройти для малышки спокойно. Никаких снов. Никаких воспоминаний.

А потом... трудно сказать. Возможно, наутро дочь все забудет. Возможно — и скорее всего — вспомнит что-то урывками, несвязными образами. Тревожными, но не более.

Хуже всего будет, если память вернется полностью. Вероятность этого была ничтожно мала... но так же ему говорили о возможном безумии Габриэллы. "Вероятность ничтожно мала"... и в результате "безвредные процедуры" превратили его жену в параноидальную истеричку, страдающую приступами неконтролируемой ярости и паники.

Тогда он совершил ошибку. Кошмарную, непростительную... ему следовало просто поговорить с женой, когда она начала шпионить на Мотму. Габриэлла действовала из лучших побуждений, пыталась выторговать у "будущей власти" его жизнь и свободу... дурочка. Да и он не лучше. Мог бы убедить ее, что весь "компромат", который ей любезно показали — не более чем фальшивка. Мог бы открыть ей глаза на реальное положение дел в Республике — в частности, на то, что Мотма сотоварищи едва ли представляла угрозу для него, и уж тем более — для канцлера.

Но тогда идея "подкорректировать" ее память с помощью передовых технологий казалась куда более простой и привлекательной. Каким же самонадеянным идиотом он был...

Но это все дела минувшие. Былых ошибок не исправить. А вот заняться предотвращением их возможных последствий следовало вплотную.

Встав с постели, Арманд в последний раз бросил взгляд на дочь. Та мирно спала, тихонько посапывая.

Конечно, с ней не могло произойти того же, что и с Габриэллой, как Арманд опасался вначале. К малышке никогда не применялась тяжелая психотропика и жесткие методы терапии. Всего лишь гипноз, прекрасно дополнивший заложенные в детскую психику защитные механизмы... это действительно не могло нанести вреда.

С девочкой все будет в порядке. Что же до ее душевного спокойствия...

"Нет времени возиться с ней. Может быть, позже... если нужда не отпадет".

Сейчас у него имелись иные заботы.

Все подотчетные ССБ исследовательские институты давно были переведены на чрезвычайное положение. Но лишь после сегодняшнего происшествия Арманд вспомнил, что упустил из виду кое-что очень важное...

Доктор Хейгел Ирвен. Руководитель проекта, в рамках которого и велось "лечение" Габриэллы. Уволился около года назад... все еще жив и находится под очень слабым надзором.

"В прошлый раз ему хватило ума держать язык за зубами... но сейчас болтовня стоит необычайно дорого. Так, что немудрено и забыть об инстинкте самосохранения".