Правильное решение (джен)

Вечером того же дня император Палпатин раз и навсегда сбросил маску верховного канцлера. Стоя посреди пышно убранной Сенатской арены, он больше часа держал торжественную речь, обличая врагов и изменников, предрекая трудные времена и суля лучшее будущее для новой Империи.

"Эта война вдохнула новую жизнь в наше великое государство, — гремел голос новоявленного императора в зале Сената, и во всех уголках галактики миллиарды разумных существ приникали к экранам, чтобы услышать его. — Столетиями Республика шла к своей гибели, поощряя междоусобицы, коррупцию и несправедливость. Столетиями трансгалактические корпорации безнаказанно выкручивали руки правительству и пили кровь простых граждан, загоняя в кабалу целые сектора и подчиняя всю нашу экономику своим меркантильным интересам. Столетиями богатые народы властвовали над бедными, заботясь не о благе Республики, но лишь о своем собственном. Столетиями Орден джедаев, позабывший свои высокие идеалы, вершил судьбы отдельных людей и целых народов, самовольно приняв на себя непомерную власть и отринув всякую ответственность. Мы пожирали сами себя. Мы так долго игнорировали симптомы смертельной болезни, что уже забыли, каково это — быть здоровыми".

Сенат должен был пристыженно молчать — и он молчал, точно был сломлен своей виной. Но миллиарды простых граждан, смотревшие это обращение по ГолоСети, согласно кивали и обменивались с домочадцами одобрительными комментариями: Палпатин снова говорил правильные вещи, находившие отклик в душе каждого второго жителя Республики. В их глазах он был мудрым и достойным человеком, который не только не стесняется неудобной правды, но и делает все возможное, чтобы изменить их жизнь к лучшему.

"Это десятилетие было тяжелым. Нам выпало жить на изломе эпох и расплачиваться за ошибки предыдущих поколений. Болезнь, поразившая Республику, вошла в заключительную стадию и поставила наше государство на грань гибели. Мы не должны были выстоять — но выстояли, несмотря ни на что! В переломный момент мы предпочли единство разрозненности, самоотверженность — эгоизму и борьбу — бесславному поражению. Республика изменилась. Закалилась в горниле войны, стала сильнее и чище, чем когда бы то ни было. И в этом — заслуга всех нас, сохранивших верность единой Республике! Не аморфному союзу миров, но могущественной нации — единой, неделимой, великой!"

Сенату пришла пора восторгаться — и он взревел на тысячи голосов, будто и впрямь охваченный эйфорией. Кто-то лишь покорно исполнял свою роль, кто-то поддался неодолимому чувству сопричастности, что неизбежно возникает в толпе... но немало было и таких, кто действительно верил если не каждому слову, то самой идее. Во многих душах таится желание изменить мир к лучшему, и именно эту струну затрагивала речь Палпатина, позволяя самому незначительному из сенаторов причислить себя к творцам истории.

"Многое было сделано, но еще большее предстоит сделать. Война далека от завершения. Напротив — сепаратисты, не желающие возрождения Республики, наносят один удар за другим. Трансгалактические картели и коррумпированные правительства отдельных секторов продолжают сеять хаос в галактике, обманом и принуждением втягивая в войну миллионы ни в чем не повинных граждан. Орден джедаев, всегда считавшийся опорой Республики, наконец открыл свое истинное лицо. Попытавшись захватить власть и позорно примкнув к врагу, его лидеры навсегда замарали изменой свои имена и некогда славное имя Ордена. Сегодня этот союз изменников, преступников и авантюристов, именуемый Альянсом, — единственное, что стоит на нашем пути к миру, безопасности и процветанию! Говоря о независимости, свободном рынке и демократии, они стирают в пыль города, уничтожают тысячи мирных граждан, обрекают миллионы на нищету и жизнь в постоянном страхе. Разве имеем мы право уступить им?!"

Сенат, значительная часть которого не так давно всерьез задумывалась о присоединении к "союзу изменников, преступников и авантюристов", разразился яростным ревом, и немногие теперь могли с уверенностью сказать, что это было лишь игрой. Ярость и воодушевление вспыхивали в самых черствых сердцах, заглушая голос разума и заставляя забыть о привычном цинизме. Годы спустя многие станут отрицать это, но тогда, в момент рождения Империи, Сенат был по-настоящему искренен и единодушен.

"Чтобы противостоять этой угрозе, мы должны стать сильнее. Так отринем же ошибки и слабости, что едва не привели Республику к краху! Уважаемые члены Сената! Великий народ Республики! Во имя безопасности, процветания и стабильности нашего общества Республика будет реорганизована в Первую Галактическую Империю! Империю, в которой не будет места междоусобным войнам и разладу! Империю, в которой корпорации не будут властвовать над народом! Империю, которая создаст процветающее, справедливое общество и простоит тысячи лет, не дрогнув!"

Оглушительный рев сотряс стены Сената. Прожженные политики, что просчитывали каждый свой шаг и с пренебрежением относились к красивым речам, драли глотки с энтузиазмом юных активистов, в это же время скандировавших очень похожие лозунги на улицах и площадях. Многие годы спустя один из участников тех событий напишет в своих мемуарах: "Словно наваждение какое-то нашло. Я не мог думать и критически оценивать — только верить и поддерживать императора всей душой. Это было волшебное чувство, неповторимое. Чистый восторг. Те несчастные, кому доводилось пробовать глиттерстим, ярче других представят, о чем я говорю". Никто не думал в тот момент о выгодах и опасностях, никто не просчитывал дальнейшие события — вера в Империю и восхищение ее правителем владели умами существ, которые давным-давно разучились верить во что-либо.

Пройдет всего пара часов, и наваждение развеется. Но за провозглашение Империи сенаторы голосовали в едином и искреннем порыве, и процент голосов "против" укладывался в рамки статистической погрешности.

* * *

Историческое заседание Сената завершилось красиво и с помпой. Грянул гимн, но не республиканский — вместо привычных с детства нот, навевающих мысли о роскошных приемах и пышных балах, зазвучала грозная и тяжеловесная мелодия, предназначенная скорее для военного парада, нежели парламентских залов; с впечатляющей синхронностью поднялись со своих мест тысячи сенаторов и подхватили мелодию громогласными аплодисментами, эхо которых наверняка еще долго гуляло по Арене после того, как музыка стихла. По всему Корусканту в небеса взвились фейерверки — организованные инициативными и работящими ребятами из КОМПОЗР[1], они во всех смыслах добавили ярких красок этому вечеру и поддержали зарождающуюся атмосферу всенародного ликования. Через несколько дней власти обещались организовать грандиозный праздник в честь первого Дня Империи, с народными гуляниями, уличными ярмарками, концертами известных звезд оперы и эстрады, торжественными шествиями и — самое главное — военным парадом, по размаху превосходящим все предыдущие.

За все свои восемьдесят пять лет Бертрам Тиввус не видел такой качественной и масштабной раздачи опиума для народа, какую организовал Палпатин. А какова сама афера! Первая Галактическая Империя, подумать только! Абсолютная монархия после тысячелетий гипертрофированного парламентаризма! Ювелирно сработано, ничего не скажешь.

Старый ветеран госбезопасности с самого начала подозревал в Палпатине редкостного авантюриста, но то, что он сделал в итоге, просто поражало воображение. Зато сразу становилось понятно, отчего в последние годы Арманд сделался настолько скрытным и подозрительным даже в общении со своим другом и наставником. Участие в государственном перевороте кого угодно приучит видеть угрозу в каждой тени, а нынешний шеф Сенатской СБ и прежде отличался ярко выраженной профессиональной паранойей. Чем порой раздражал неимоверно.

От зашкаливающей концентрации патриотизма у Бертрама разболелась голова и обострился радикулит, но выключить голопроектор он не мог из педагогических соображений: малышка Исанн смотрела на экран во все свои огромные и счастливые глаза и разве что в ладоши от восторга не хлопала. Было бы жестоко и неправильно отбирать у девчушки эту "конфетку" после ужаса, который ей пришлось испытать, когда в здании Сената завязался бой и трансляция чрезвычайной сессии прервалась "по техническим причинам". Арманду бы по голове настучать за его любовь к эффектным представлениям и наплевательское отношение к родному ребенку, но что толку? Если к пятидесяти годам ума нет, то уже вряд ли когда-нибудь прибавится.

"Хорошо хоть додумался отправить девочку ко мне. Эта ее дуреха-гувернантка скорее окончательно довела бы ребенка до нервного срыва, чем успокоила".

— Он потрясающий, правда? — Исанн обернулась и одарила Бертрама счастливой улыбкой. Старик даже немного удивился, что она нашла в себе силы оторвать взгляд от Палпатина, изящно и даже как-то по-доброму втаптывавшего в грязь подставного либерального журналиста. — Теперь, когда джедаи и Сенат не могут строить против него козни, все точно будет хорошо!

"Смотря для кого", — подумал Бертрам, но вслух с малышкой согласился: ни к чему портить ребенку настроение, тем более что у нее-то уж точно есть все причины для радости.

Пока Исанн пожирала влюбленными глазами новоявленного императора, Бертрам смотрел на нее, добродушно посмеиваясь про себя: все, вот и первая влюбленность, теперь ни одному прыщавому пареньку из числа сверстников ничего не светит. Что ж, ничего удивительного: Исанн — девочка умная и не по годам развитая, вот и кумиры у нее поинтереснее малолетних красавчиков из мужских гимназий и звезд эстрады.

"Вот только вряд ли Арманд обрадуется, если лет через десять этот старый шельмец действительно обратит внимание на его красавицу".

Интервью продлилось еще около получаса, после чего сменилось дебатами экспертов-политологов. На счастье Бертрама, девочке они быстро наскучили, и она милостиво позволила увести себя на кухню — отпраздновать "папину победу" загодя купленным тортом. За столом Исанн трещала без умолку, делясь впечатлениями и надеждами на будущее. В числе последних, наряду с миром во всей галактике, подозрительно часто мелькала казнь Мейса Винду и, почему-то, Мон Мотмы. На вопрос, откуда у маленькой девочки такая кровожадность, маленькая девочка ответила просто и гениально: "А что, разве они не заслужили?". И ведь не поспоришь. Но поговорить с Армандом насчет того, что воспитывает дочку он несколько не так, как это делают нормальные люди, определенно стоило.

— А когда папа вернется? — спросила Исанн, когда от торта осталось лишь несколько крошек на тарелке. Бертрам потянулся было положить ей еще, но девочка отрицательно помотала головой. — Он же обещал, что приедет сразу же, как разберется с делами.

— Значит, еще не разобрался. Ты подумай, сколько на него сейчас свалилось.

— Да, наверное.

Девочка погрустнела и принялась смущенно колупать ложкой второй кусок торта, который Бертрам ей все-таки положил. Похоже, ее мучил какой-то другой вопрос, но она не решалась его задать. Старик посмотрел на нее понимающе, хитро прищурив глаза: дескать, говори, не стесняйся.

— Дядя Бертрам, — наконец подала она голос, набрав в грудь воздуха и приняв до смешного самоуверенный вид. — А как вы думаете, я бы смогла работать на благо Империи? Ну, как вы или папа?

"Ну, начинается... Эх, Вандрон, конечно, тот еще жук, но пропаганду развернул такую, что любо-дорого посмотреть. А у маленьких девочек из-за нее глупые мысли в голове появляются".

— Тебе-то зачем? — снисходительно улыбнулся он. — Исанн, наша работа на сказку не похожа. Думаешь, она действительно такая интересная и благородная, как показывают в фильмах?

— Я не дура, — обиженно насупилась девочка. — И побольше многих знаю, чем вы на самом деле занимаетесь. Может, это и не так здорово, как в кино, но уж точно интереснее, чем распоряжаться каким-нибудь благотворительным фондом, как мама. И гораздо важнее! Я хочу настоящим делом заниматься, понимаете? Приносить пользу Империи, а не просто пользоваться тем, что она мне дает. Иначе чем я буду лучше глупых куриц, которые учатся со мной в одном классе?

Она выглядела очень забавно в этот момент: огромные глаза сверкают, щеки горят, вид такой одухотворенный, что хоть сейчас в пропагандистский фильм о правильном воспитании молодежи... Бертрам не смог сдержать снисходительной улыбки.

— А может, ты прирожденный сенатор? — спросил он полушутя-полувсерьез. — Вот вырастешь и будешь продвигать правильные законопроекты, помогать императору делать Империю лучше... а папа твой — охранять тебя от политических противников, завидующих твоему влиянию, уму и красоте.

— Издеваетесь, — резюмировала Исанн, разочарованно вздохнув. — Ладно, я поняла... можно еще чаю?

Судя по хитрому блеску в глазах и упрямо сжатым губам, девочка твердо решила, что будет работать в госбезопасности. Бертрам нашел это очень милым и забавным: чем бы дитя не тешилось... ничего, еще год-полтора подонимает отца этой глупостью, а потом перебесится. Так со всеми детьми бывает.

* * *

Арманд приехал за дочерью ближе к ночи. К этому времени Исанн уже спала, утомленная долгим, богатым на события и переживания днем. Бертрам постелил ей в одной из спален, клятвенно пообещав разбудить, как только приедет отец, а сам дожидался друга, ученика и начальника в гостиной. На кофейном столике высилась бутылка отборного кореллианского виски, пока еще плотно закрытая, — напиток стоил примерно пятую часть от месячного жалования старика и потому бережно хранился до особого случая. Такого, как становление Империи, например.

— Я уже думал, что ты собрался ночевать в офисе, — приветливо улыбнулся Бертрам, когда Арманд переступил порог.

— И бросить тебя с моей маленькой фурией? Я слишком дорожу твоим здоровьем.

Он тяжело опустился в кресло и с наслаждением запрокинул голову, разминая затекшие мышцы. Даже в неярком свете торшеров было видно, что выглядит директор не лучшим образом: он казался бледным и осунувшимся; куда-то исчезли его привычные моложавость и энергичность — сейчас Арманду можно было не просто дать все его пятьдесят с небольшим, но и прибавить по ошибке с полдесятка лет.

"Ударный труд еще никогда не шел никому на пользу".

— Не наговаривай на маленькую, — с напускной строгостью проворчал Бертрам, разливая виски по стаканам. — У тебя прекрасная девочка, воспитанная, красивая и умная. Не пойму только, за что тебе досталась.

Он наполнил стаканы (скрюченные артритом руки дрожали, но Бертрам все же умудрился не пролить ни капли) и предложил один Арманду. Тот усмехнулся:

— И сам не знаю. Везение, Бертрам, чистое везение. Как она?

— Спит. Очень за тебя переживала. Проблем с ней не было... если не считать принудительный просмотр пропаганды. Исанн в восторге от Палпатина, и мне приходилось восторгаться вместе с ней.

Арманд хрипло рассмеялся, да как-то невесело. Кажется, у каждого, кто знал Палпатина достаточно близко, с годами вырабатывался иммунитет к его почти сверхъестественной харизме.

— Маленькая еще, впечатлительная... потом поумнеет.

— Что-то ты не очень рад триумфу.

— Отчего же? Рад... только сил никаких уже не осталось. Хоть бы день не видеть все эти рожи.

— За что боролся, Арманд. Лучше меня понимаешь, что покой тебе в ближайшие годы разве что сниться будет.

Они выпили молча — ни нужды, ни настроения для тостов не было. Некоторое время сидели в тишине: Арманд в ней отчаянно нуждался после прошедшего дня, а Бертрам хорошо это понимал. В который раз старик порадовался про себя, что ему в свое время хватило ума отказаться от директорского поста: страшно представить, сколько нервных клеток и лет жизни он себе сберег.

— Ну, рассказывай, — мягко потребовал он, когда Арманд лицом стал напоминать скорее живого человека, чем поднятого из могилы мертвеца. — Какие новости из коридоров власти?

— За пять минут не расскажешь, — Арманд страдальчески поморщился и плеснул себе еще виски. — В общем и целом — неплохо. Его величество спектаклем остался доволен, раздает титулы, ордена и полномочия всем, кто под руку подвернется. Проект реформы Убиктората, которую я у него уже год выбить пытаюсь, наконец подписал... вот только с оговоркой. С той самой.

Бертрам понимающе кивнул.

— Вандрон все-таки протолкнул свой проект политической полиции? Ну, это было ожидаемо. Много полномочий оттяпал?

Главный пропагандист Республики, а теперь и Империи, давно носился с идеей эдакого промежуточного звена между ведомством Арманда и обыкновенной полицией. Что не нравилось, естественно, ни Арманду, ни министру внутренних дел, но явно нравилось Палпатину, не желавшему сосредоточения слишком большой власти в руках главы ССБ. Проект Вандрона, чтоб этому жуку до конца жизни речевки своих активистов слушать, был обречен на успех.

— Достаточно. Стихийные бунты, уличные беспорядки, терроризм мелких и средних масштабов, надзор за морально-идеологической обстановкой в войсках — все это теперь его вотчина. Формально это его ИСБ стоит ниже нас и обязана оказывать всестороннее содействие по первому же требованию, но знаю я, как это на практике будет выглядеть. Палпатину явно кажется, что мне слишком хорошо жилось.

— Избаловался ты, вот что я тебе скажу. Одна дублирующая служба лучше, чем четыре. Забыл уже, как это было?

— Твоя правда. Ну, за перемены к лучшему.

— Давай за них.

После второго стакана виски сил у обоих мужчин заметно прибавилось. У Бертрама даже мелькнула шальная мысль, что он поторопился со своим решением, озвучить которое Арманду все время мешала то совесть, то дела, то неподходящий момент. Но тут же его руки задрожали так сильно, что старик чуть не расплескал остатки алкоголя себе на грудь.

Нет, все-таки не поторопился. Вернее, даже припозднился лет как минимум на десять.

— Арманд, — начал он через силу, — ты знаешь, как я ценю и уважаю тебя. Я искренне горжусь всем, чего ты добился. И, думаю, ты вполне в состоянии идти дальше без брюзжания древнего старика, который даже роспись свою на рапорте об отставке ровно поставить не может. Ты в этом убедишься, когда это документ завтра ляжет тебе на стол.

Бертрам криво усмехнулся, но Арманд не ответил даже подобием улыбки.

— Значит, уходишь на покой?

— Да. И не только потому что устал. Скажу тебе откровенно, я не желаю видеть больше ни одной государственной тайны, за знание которой меня могут придушить в собственной постели. Хочу остаток жизни провести спокойно.

"И никогда, никогда больше не смотреть в твои глаза и гадать, не решил ли ты, что я знаю слишком много. Ты хороший человек, Арманд. Но директор Айсард — безжалостный мерзавец без чести и совести. Не хочу я больше видеть эту твою ипостась".

Какое-то время они молча смотрели друг другу в глаза. Бертрам знал — Арманд прекрасно понял все, о чем он умолчал. Они давно уже научились понимать друг друга без слов.

— И я этого хочу, Бертрам, — сказал он тихо. — Я приму твою отставку. И не волнуйся: я никогда не прикажу придушить в постели человека, который имел сотню шансов уничтожить меня и не воспользовался ни одним.

[1] Комиссия по защите Республики, вскоре после провозглашения Империи преобразована в Комиссию по охране Нового порядка. Общественная организация, призванная продвигать идеи Палпатина среди широких слоев населения.