Наследие. Некромантова бездна (джен)

...кругом ничего, кроме белой пены цветущего кустарника. Запах знакомый — острый, резкий, маслянисто-древесный и тревожный, но вспомнить его и назвать не получается.

Не получается вспомнить даже свое имя.

Не получается даже увидеть себя. Кто он? Дух? Тень? Воспоминание?

Он выглядывает из зарослей и видит обнесенное низенькой изгородью поле, испещренное рядами каменных плит. «Кладбище,» — услужливо подсказывает память. На этом все.

На кладбище пусто — раннее утро, только-только занимается заря. Хотя... Нет, один человек все же здесь есть.

Темноволосый мужчина сгорбился у белого, совсем нового надгробия. Он, пожалуй, был молод, но в глазах его была такая мука, что он казался стариком. И, если приглядеться, на висках у него серебрилась седина.

Его губы шевелились, словно он шептал что-то, но отсюда, от изгороди, ничего не разобрать.

Тень — он так и не вспомнил своего имени — подошел ближе.

— Аннстис моя, Аннстис, — твердил мужчина едва слышно.

Наверное, так звали ту, что лежала под белым камнем. Тень поразмыслил немного и пришел к выводу, что, кем бы он не являлся, девчонкой он точно не был.

Да и не видел мужчина тени .

Зачем, спрашивается, звать мертвых? Зачем мертвым слушать живых?

Тень знал откуда-то, что мужчина взывает к пустоте. Здесь уже не было и следа души этой Аннстис. Она, верно, перешагнула порог Того мира, и ей нет дела до страдающего над ее могилой человека. Что она видит, эта Аннстис — Острова ли Блаженных, что прозваны Инис Аваллон, или же пред ней предстали ужасы Аннона — неведомо. И если сегодня не канун Самайна — а где бы вы по осени видели цветение — то она не видит и не слышит этого мужчину, кем бы он ей не был.

Тени было жаль мужчину. Однозначно, его горе было неподдельным. Да он и сам недалеко был от порога смерти: периодически он начинал кашлять, и для любого мало-мальски знающего человека этот кашель означал чахотку. Если этот мужчина не встанет с промерзшей земли, то захлебнется собственной кровью куда раньше, чем тень предположил поначалу.

Но, похоже, какие-то крохи везения у этого мужчины еще оставались — к нему подошел другой, чуть пониже, но с виду куда крепче. Они были похожи как братья.

— Кадм, перестань истязать себя, — пробасил пришедший, положив руку на плечо мужчины. — Ее не вернуть, как бы сильно ты не страдал. Знаешь, она бы не обрадовалась тому, что ты себя гробишь.

Тот, что помладше, поднялся, стряхнув руку брата, и свирепо зыркнул на него:

— О, разумеется! Пойми, Тио, это все не просто так! Не помнишь, что произошло на мосту? Я уверен, я почти уверен, что это мое личное испытание, — он снова опустил глаза на надгробие, но мыслями был уже далеко. — Неспроста же Она отпустила нас. Неспроста позволила выбирать.

Лицо его исказило судорогой.

— Это все изощренная пытка! Но будь я проклят, если позволю Ей посмеяться надо мной! — его грудь сотрясали рыдания, но он продолжал кричать: — Я найду способ! Ты сама вложила мне в руки оружие, и будь уверена — я сумею обратить его против тебя!

Он зашелся в приступе кашля и упал на колени.

— Я воспользуюсь Камнем, чего бы это не стоило! Я раскрою его секрет и посрамлю Тебя, ясно? Тебе не отнять ее у меня, никогда, никогда!

К кому бы не обращен был этот вызов, он остался без ответа. Не грянул гром, и земля не разверзлась. Лишь качнулись на ветру цветущие серые ветви.

Тень вдруг вспомнил, что кусты эти называются бузиной.

* * *

Картина вдруг померкла. Не было больше ни бузины, ни кладбища, ни братьев. Тень почувствовал холод — хотя как можно мерзнуть, если и тело-то твое незнамо где? — и попытался уйти из этого неприятного места.

Пусть кладбище, неважно — там хотя бы светило солнце, и земля, если уж говорить на чистоту, были не так уж холодна — по крайней мере, для тени. Да и узнать, что предпринял этот Кадм, было бы интересно...

Но вместо этого тень увидел, как вокруг сгущается тьма. Сначала она клубилась в отдалении, но потом осмелела и приблизилась, и уже наступала тени на пятки — если позволено будет сказать так о том, кто этих самых пяток не видел.

При ближайшем рассмотрении тьма оказалась с неприятным багряным оттенком. Она потекла вперед, устремляясь к самой сущности тени — и резко бросилась вперед, мазнув длинным щупальцем по тому, что тень, сумей это увидеть, счел бы своим лицом.

Тень пронзила жгучая боль, а тьма отступила, унося с собой серебристый росчерк воспоминания.