[отзыв к главе 3.2]

Здравствуйте!
Все три прочитанные мною главы обхемные и полные впечатлений, но после первой я уже не могла остановиться, а вторая потянула за собой третью - такой был мощный финальный аккорд, что я не могла оставить Эда и Эл в неизвестности. Стив... его появление - оглушительная неожиданность, но что может сравниться с развязкой! Нацизм - это просто бездна зла. Сколько отвращения до физической судороги вызывал Рудольф, а до него - Гиббельс, Гиринг, которые пытались запятнать своей мерзостью Элисон, но тут появился блудный братец - и пробил дно, иначе не скажешь. Я помню его краткое, но говорящее само за себя появление в воспоминании Эдварда, когда он тоже трясся над деньгами, которые "должны были быть его", одергивал и презирал сестру, позволял себе расистские высказывания, и вот теперь мы увидели его во всей красе. Не думаю, что буду грустить из-за того, что на этого... хочется слово поприличнее подобрать, но, может, оно того не стоит?.. хватило и половины главы. Больше не надо. Предатель, извращенец, наркоман, нацист, для которого нет ничего святого, родную сестру он готов бросить на растерзание шакалов и сам еще поучаствовать... из тех, видимо, кто согласится на "сначала я, потом ты". Какой же кошмар... Шокирует его подлость и низость падения, но особенно острое потрясение от крушения надежд Элисон. Ее радость такая чистая, когда случается их встреча! Так переданы ее эмоции, это чистое чудо, дар Небес, она просто-напросто порхает над землей, и так сердце млеет, когда наблюдаешь за ней, она будто маленькая легкая девочка, которая дождалась не просто рождественского подарка: она будто увидела самого Санту, который его оставлял для нее. На контрасте с живописанием исторических реалий, этого удушливого до полоумия Нюрнберга, в котором массово исходят потом, экстазом и истерией, теряя последние капли рассудка и совести, Элисон, которая ни жива ни мертва ходила в этой толпе, вдруг готова взлететь до седьмого неба, не ниже. И счастье так ослепляет ее, что скупые реакции брата ее ничуть не смущают. Мне кажется, она так давно не испытывала столь ярких, сильных и светлых эмоций, и конечно, холодная насмешливость Стива ничуть ее не отрезвляет, а попытка Эда критически взглянуть на произошедшее лишь выводит из себя. Она в отрицании, она не может, только обретя свою мечту, тут же от нее отказаться. И наговорив в споре много лишнего Эду, который ни в чем не виноват, она просто пыталась излить тот страх потери, который парализует ее душу. И очень мощная сцена, когда Эд, услышав обвинения Эл, молча пьет... воду... из фляжки... (само это уже восхитительная деталь), а потом рассказывает все, от чего он хотел уберечь воображение и уши Элис. Это даже не оплеуха. Это такой урок, который, хотелось бы мне верить, не забудется так просто. Конечно, Элис устала от дикого напряжения, от страха, она еще не пережила толком происшествие с Рудольфом, на их глазах чудище нацизма пожирает рассудок и волю населения целой страны, уродует и искажает некогда высокую культуру этих очаровательных древних городов… И встреча со Стивом это как сказка, как избавление, и слышать от Эда, что надо оставаться настороже, что нельзя бросаться в объятья к брату, который «был мертв и ожил, пропадал и нашелся», а надо подозревать его в худшем… Конечно, она взбрыкнула. Позволила себе забыть, что Эдвард неустанно пытается ее защитить, что он в разы опытнее, что у него нюх на подвох… (в этом отношении показательна сцена в гостинице, где Эд после утомительной дороги и поисков все равно первым делом проверяет номер от и до, а Элисон просто падает на кровать) И ведь не бросил ее, что бы она ему не наговорила. Пошел, наверное, в этот ресторан и засел там в засаде, ждал, и снова в критический момент вышел на сцену. Дальше события развивались по самому жуткому сценарию, который и представить было нельзя, поскольку темп был очень высокий. Я просто успевала только что воздух хватать ртом, вне себя от тревоги. Родной брат. Почти половину книги для Элис (и так или иначе для читателя, все же надежда Элис заражала больше, чем воспоминание Эда о той ссоре, где Стив явил свое лицо) он был как маячок, обещанное чудо… И вот так. Страшно и безысходно. Убила своего брата. Потому что он был готов убить ее, убить Эда. За деньги. Мотив настолько банален, что от этого будто еще более чудовищный. Но больше всего в этой сцене меня потрясло, как Элис, вырвавшись из рук брата, закрыла собой Эда. Ведь тут даже времени нет, чтобы подумать – это чистое доказательство любви. А потом и выстрелила – закрывая Эда. Несмотря на то, что это страшно, и развязка трагическая, я представляю эти кадры почти как в фильме, и скажу вам, дорогой автор, что Элис в этот момент прекрасна. Как была прекрасна, когда набросилась на Рудольфа. И вот, в двух главах подряд наши супруги убивали, чтобы защитить друг друга. Только, увы, последствия слишком разные оказались.
Рудольф был насильником, нацистом и мерзавцем. Стив был насильником, нацистом и мерзавцем, но еще и родным братом. Воспоминания о котором давали Элис одну из существенных опор для того, чтобы справляться с кошмаром действительности. Такой поворот событий расплющит и более устойчивого и, прямо говоря, здорового человека, а Элис, истощенная, взвинченная, не прожившая до конца боль от предательства Эда и горе от потери ребенка, изъеденная страхом… как она могла бы это вынести? А ведь я обманулась, обманулась этой сценой острой нежности в финале главы, и потом, сценами, которые отмечены в дневнике Эда, когда он опекал ее, нежил, ласкал, пытался отогреть, увезя в тихое, красивое место, где бы ничто не напоминало, какой кошмар произошел в их жизни и какой ужас происходит со всем миром… Столько надежды во мне разгорелось. Что вот теперь Элис наконец-то сможет открыться Эду по новой, что теперь их близость вспыхнет костром, вдвойне, втройне… Так казалось… и потом все будто стало утекать сквозь пальцы. Элис стала натурально сходить с ума. Страшно, очень страшно. Сцена, где она в парке смотрит в небо, пока все тело не окоченеет, а потом издает этот полувопль-полустон боли, откровенно пугающая. Ее резкое охлаждение с Эдом после вот этой болезненной близости так ранит…
Я плакала, когда читала воспоминания Элис о дне, когда она потеряла ребенка. Ее страх, ее боль, осознание, что она теряет своего малыша, сверхчеловеческое усилие, чтобы схватить судьбу за глотку, и в конце – эта человеческая, чистая печаль на лице старого доктора. Не знаю, просто дрожь пробрала от всего этого эпизода, и когда эмоции схлынули, я подумала о том, что Элис никому об этом не говорила, ни с кем не пыталась поговорить, чтобы хоть чуточку облегчить эту боль, она – только в ней, она ее опустошает, разъедает, и когда она приходит к маленькому мальчику и плачет, лаская его, она одновременно и пытается хоть как-то себя исцелить вот этой привязанностью и нежностью, и вместе с тем ведь будто сдирает кожу с раны и кромсает ее. И все же… Эд сказал же ей, «это был и мой ребенок тоже». Конечно, факт его измены вот _именно в тот день_ перечеркивает все. Почти все. Если бы перечеркнул все, Элис бы не плакала, когда она в ярости и бессилии выкрикнула ему страшные слова: «Ненавижу тебя». Не верю, Эл. Не верю, милая. И ты сама себе не веришь. Это боль, злость, страх, обида, вина, все вместе пожирает ее изнутри, и это ее «ненавижу» скорее к самой жизни в лице Эда, потому что Эд – единственный, кто может ее вообще услышать, кто может понять этот крик. Максимально несправедливо, но так жизненно. В большой боли мы чаще изводим и обжигаем самых близких, чем черпаем у них поддержку и помощь. Для того, чтобы получить поддержку, прибиться к чужому теплу, нужно смирение, а страх, гнев и злость заставляют нас костенеть в гордости. Пожалуйста, Эл, опомнись, позови его. Или приди сама! Ведь он не уйдет далеко. Будет рядом. И куда бы ты не пошла, он будет держать тебя за руку, пусть и на расстоянии. Твоих слов он, может, ожидал. Все равно едва ли Элис ранит его больше, чем он – сам себя, бичуя себя за каждую ошибку. Но надо, надо двигаться дальше, иначе их засосет в эту воронку потерь, ненависти и безысходности. Но откуда опустошенной и уже почти что душевнобольной Элис взять силы на прощение, на желание снова жить, любить и быть любимой?..
Сцена допроса от самого Гиббельса вновь обличает всю низость и паскудность режима, идеологии, сотворенной такими вот животными без совести и души. Сущий демон, никчемный и пустой, но сидит и играется, издевается, наслаждается своим правом сильного в гнусном сладострастном экстазе. Горжусь Элис, которая так бойко и стойко выдержала этот допрос, но, боюсь, он мог стать последней каплей для ее душевного состояния. Горжусь Эдом, который выдержал это, выдерживает все это, ведь у них есть еще и миссия, и рабочие обязанности, и банальная угроза не вернуться домой каждый вечер… И обе сцены, в которых дан взгляд Ханны на Элис и на Эда (я рада, что этот персонаж не исчезает из повествования и открывается по-новому, моменты с протянутым платком и с криком про любовь впечатляют, значит, что-то в ее душе происходит…), показывают нам, как они, бедные, изменились под всем этим гнетом… А ведь мы знаем, как они оба могут сиять, светить и согревать! так страшно терять Элис, которая пару глав назад могла еще улыбнуться Эду, взять его за руку и, ступая в пасть к дракону, пообещать, что все будет хорошо. А Эд, который впервые за много лет возносит молитву, потому что понимает, что как бы он ни старался, он все равно не сможет все сделать сам. Он тоже уязвим, тоже хрупок, и понимает, что его сил недостаточно. Теперь не просто чтобы защитить Эл, а чтобы не потерять ее, чтобы добудиться до нее, ведь она ушла очень, очень глубоко в какую-то ледяную пустошь… Что вернет ее оттуда? Если с Эдом что-то случиться? Очень, очень переживаю! Спасибо вам!