Коллекции загружаются
#локальные_зарисовки
#методика_методов Заданная тема: Альбус Дамблдор ("Методы рационального мышления"). Зазеркалье. Маг, чародей, Шут и циркач... Я для людей - Вор и палач! Сотни имен, Тысячи глаз - Я отражен В каждом из вас! Чёрный Кузнец - Зеркало времени Зеркало, отражающее само себя. Почему-то эти слова в первый раз показались Альбусу странными. Каким образом зеркало может полностью отражать само себя? Даже если представить, что это возможно — каким образом зеркало может при этом отражать еще и что-то, не являющееся им? Второй мыслью, пришедшей к Альбусу, было воспоминание. Воспоминание о мальчике с черными волосами и шрамом на лбу. Серьезном, сконцентрированном мальчике, который казался себе гораздо более серьезным и сконцентрированным, чем был в реальности. Он увлеченно доказывал девочке с каштановыми волосами какую-то концепцию. Кажется… “Любое принятие решения требует два отдельных временных состояния — до и после решения.” Альбус только что принял решение о том, что концепция Зеркала является странной. Следовательно… Следовательно, он находится не вне времени. Альбус попробовал что-то сделать — подвигать рукой, открыть глаза — и понял, что у него нет ни руки, ни глаз. Это напоминало казнь. Древнюю магическую казнь, которую применяли Чинские маги. Называлась она “Клетка из плоти”. Казнимому отрубали голову, затем подключали ее к системе магического жизнеобеспечения. После этого ей удаляли глаза, уши и прочие органы чувств, оставляя лишь один головной мозг. А финальным, ужасающим штрихом — над останками жертвы проводили ритуал, похожий на руническую инверсию ритуала крестража, превращающий фактическую смерть в формальное бессмертие. Сознание человека оставалось жить, но было навсегда отключено от любых органов чувств. И прекратить эту вечную пытку у человека не было никакой возможности. Альбус вспомнил свой детский страх, когда он прочел об этом жутком ритуале в тайком позаимствованной у отца книге. Вспомнил, как во времена его неофициального сотрудничества с Отделом Тайн впервые увидел контейнер, в котором плавали жертвы “Клетки из плоти”. Вспомнил, как пытался сделать для них какие-нибудь протезы, своего рода “мысленные ленты”, чтобы спасти их и вернуть к хоть сколько-нибудь нормальной жизни — только чтобы обнаружить, что жертвы абсолютно сошли с ума и атаковали мыслепротезами тех, кто пытался им помочь. Вспомнил, как с глубокой скорбью после многочисленных попыток этот проект пришлось свернуть. Альбус не догадывался, что когда-нибудь детский страх придется испытать ему самому — пусть и в другом обличье. Значит, “Процесс безвременья” делал не то, что подразумевалось его создателями. Возможно, он отправлял не за грань времени, а за грань пространства. Возможны еще тысячи гипотез. Однако, у Альбуса перед безымянными жертвами “Клетки” было преимущество. Где-то там, по ту сторону Зеркала, по ту сторону пространства, времени или чего угодно, его ждал ученик. Ученик, который попытается его вернуть. Через год, десять лет, сто лет, тысячу — Гарри не сдастся. Значит, нужно просто дожить до этого времени. И постараться сохранить рассудок. Мысль о том, что перед невозможной задачей Альбус спасовал сам, Дамблдор волевым усилием отсек. Она явно не способствовала сохранению рассудка. Как и мысль о том, что Гарри, вполне возможно, уже валяется мертвой куклой после зеленой вспышки… *** В первый раз Альбус почувствовал это на восемнадцатом году своего заточения. Большую часть времени Альбус проводил в своеобразном трансе. Потеряв счет времени, он бесцельно бродил мыслью по полям сновидений, стараясь просыпаться как можно реже. Однако в этот момент что-то выкинуло его из состояния дремы. Дамблдор не успел ничего заметить или осознать — “что-то” исчезло так же быстро, как и появилось. Однако Дамблдора это не обеспокоило. Главное, что что-то существует! Главное, что есть что-то, что можно воспринимать! *** Через неизвестное время — если бы Дамблдор мог себе доверять, он сказал бы, что прошло минут пять — ощущение повторилось вновь. На этот раз он внимательно наблюдал за тем, что происходило с реальностью… А с реальностью происходило что-то давно знакомое и привычное. В мире, кроме Ничего, появилась белая дымка — такая же, как появлялась каждый раз в Омуте Памяти, когда Альбус опускал в него голову. Привычным мысленным усилием Альбус приблизился, чтобы увидеть воспоминания… или что там находится за дымчатой пеленой… Лицо. Как давно он не видел человеческого лица! Альбус смотрел, упиваясь визуальным изображением. Он почти забыл, как выглядит цвет, свет, форма. Что у людей, оказывается, бывает подбородок, нос, глаза. Что лицо может двигаться… Память, услужливо хранившая эти воспоминания, оказывается, хранила их абсолютно не услужливо. Белая дымка вновь накрыла вселенную, а затем пропала и она. Не осталось больше ничего. Но в транс Альбус теперь уходил спокойно и радостно. Он — почему-то — был убежден, что это вернется. *** Картинки появлялись часто — раз в несколько дней, если еще существовало такое понятие, как день. Дамблдор, как ребенок, учился видеть заново. Он быстро распознал, что видит самого себя — совсем юношей, только-только познакомившимся с Грин-де-Вальдом. Когда картинки появлялись, Дамблдор забывал обо всем и просто наслаждался цветом и светом. Когда картинки исчезали, Альбус начинал искать между ними связь, гадать, почему он видит то, что видит, или пытаться предсказать следующую картинку. Все они были связаны общей хронологией. Промежутки между картинками примерно соответствовали промежуткам времени между их появлениями. Наконец, затупленные пустотой мозги Дамблдора дошли до очевидного ответа. В каждом из этих воспоминаний Альбус держал Маховик Времени. *** С течением времени появились и звуки. Альбус с удовольствием слушал во второй раз диспуты с Геллертом, наблюдал за своими юношескими исследованиями и проделками. Печальные мысли безжалостно отсекались. Разумеется, было очень грустно видеть, как Альбус со своим лучшим другом рука об руку шел к величайшему заблуждению. С другой стороны… Альбус мог видеть. Конечно, Дамблдор не был пассивным наблюдателем. Альбус пытался как-то воздействовать на мир, на воспоминание, на пустоту — но все было бесполезно, и с течением времени Альбус сократил эти попытки до минимума. *** Это воспоминание… отличалось от других. Альбус и Геллерт ползли по пещерам, в которых, по преданию, ацтекские маги справляли свои ритуалы, заставляя Солнце восходить, а деревья — расти. Однако в этом воспоминании Альбус — впервые — не касался своего Маховика. С каждым шагом себя-молодого по пещере Альбус все больше и больше чувствовал неправильность. Что-то было не так. В этой пещере Альбус когда-то нашел странный артефакт, похожий на магловскую лампочку или прожектор. Он источал сильную магию времени, и Альбус с Геллертом долго повозились, отколупывая его от странно ровной и синей поверхности пола. Никакого применения этому артефакту не нашлось. Он умел мигать и жужжать “Вруп-вруп-вруп”. Точка. С течением времени он пополнил коллекцию разнообразного магического хлама, который Альбус, как сорока, собирал отовсюду. Этот хлам обычно распространялся по всем горизонтальным поверхностям комнаты или кабинета, в которых он обитал. Похоже, применение этому артефакту все же нашлось… С каждым шагом — где в полный рост, где на четвереньках, где ползком — напряжение нарастало. Альбус почувствовал, что в его голове копошатся странные, чужие мысли. Уж не сошел ли он, наконец, с ума? Альбус-из-воспоминания ступил на пол той пещеры, где был найден артефакт, и мысли перестали копошиться и полились на Альбуса бурным потоком. Откуда-то пришло чистое знание о том, что происходит и происходило с ним после заточения в Зеркале. Нет, он действительно находился вне Времени и Пространства. К сожалению, он слишком сильно пропитался магией Времени от постоянного использования Маховика. Неподвластное времени Зеркало не могло поместить что-то, имеющее в себе время, туда, где времени нет. Поэтому необходимо было эти эманации стереть. Жизнь Дамблдора была разложена на операционном столе, и из нее методично вырезались кусочки, изменяя реальность так, что использования Маховика не происходило. Альбус-из-воспоминания подошел к мерцающему артефакту и наклонился. Альбус захрипел от ужаса. Он не боялся смерти — детский страх бессмертия, “Клетки”, вытеснил из него страх смерти дочиста. Он не боялся и бессмертия — пережив собственную Клетку, он сумел победить этот страх. Но Альбус представил, что произойдет с миром, когда хирург-Зеркало начнет вырезать Маховик из взрослой жизни Дамблдора. В пепел слоя какой толщины превратится Европа, а за ней — и вся планета, если Альбус опоздает остановить Грин-Де-Вальда или отразить удар Волдеморта. Если бы у Альбуса были мышцы, он бы задергался изо всех сил, пытаясь вырваться из хватки Зеркала. Но он был безучастным наблюдателем. Он мог только смотреть… … молодой Альбус коснулся кончиками пальцев артефакта… … и Альбус понял, что такое — этот артефакт. Зеркало не может идеально отражать само себя. Всегда есть точка Зеркала, которую Зеркало не может отразить. Всегда есть гвоздик, на котором оно висит. … и Альбус ринулся туда, вглубь этой лампочки-прожектора, спасаясь, выходя из аналитической симуляции, которая длилась по субъективному времени двадцать четыре года, а по реальному — ноль секунд… *** Воронка. Воронка Времени и Пространства. И два мальчика, стоящие на ее краю. Два испуганных малыша, которым впервые открылись силы, которыми они должны повелевать. Альбусу стало особенно жаль того, что слева. Он попробовал пожалеть его, утешить, подбодрить… … и обнаружил, что может летать, как призрак, что заточение в Зеркале закончилось, что через гвоздик он частично убежал в другую комнату Мироздания, и пока он не вернется обратно, симуляция будет длиться, длиться и длиться, и ложное время будет не отличить от истинного… *** Гарри Поттер почесал бороду и поправил пару кабелей, опутывающих Зеркало. Не оглядываясь, он дал отмашку: — Начинайте откачку энергии! Машины загудели, пытаясь справиться с огромными потоками силы, протекающих сквозь них и выплескивающихся в сверхъемкие аккумуляторы. Частью своего разума Гарри отметил, что даже в случае провала операции почти бесконечный источник энергии никогда не помешает… … из пустоты раздался тихий звук: “Вруп… Вруп… Вруп…” Дрогнушив голосом Гарри закричал: — Всем расступ-питься! Из пустоты начала медленно материализовываться синяя будка, похожая на телефонную. Гарри впился ногтями себе в ладони, пытаясь остановиться, дождаться, когда это явления появится полностью… Дверь распахнулась. Из нее вышел мужчина в кожанной куртке, с с привычным любопытством взирающий вокруг. За его спиной стояла девушка в розовом платье, крепко держа мужчину за руку. Гарри не обратил на них никакого внимания. С радостным криком он побежал навстречу призраку, парящему у них над головами — и призрак, словно помолодев лет на тысячу, бросился к нему. Наблюдая, как удивленно переговариваются мужчина и девушка, Гермиона шепнула Драко: — Маглы не видят призраков. Для них Гарри обнимается с воздухом... 22 июня 2016
8 |
Heinrich Kramer
Не читал, к сожалению =-) |
https://fantlab.ru/work340
была мысль расписать в мини, почему трансгрессию только в семнадцать сдают |
Хех. Надо прочитать. Я лично вдохновлялся Вербером.
|
соответствует, в принципе
Показать полностью
После того как наложили маску, Пиркс почувствовал легкий шум в ушах. Он находился в абсолютной темноте. Расслабил мускулы, как было предписано, и неподвижно повис в воде. Глаза он не мог открыть, даже если б захотел: мешал парафин, плотно прилегавший к щекам и ко лбу. Сначала зазудело в носу, потом зачесался правый глаз. Сквозь маску, конечно, почесаться было нельзя. О зуде ничего не говорилось в отчетах других «утопленников»; по-видимому, это был его личный вклад в экспериментальную психологию. Совершенно неподвижный, покоился он в воде, которая не согревала и не охлаждала его нагое тело. Через несколько минут он вообще перестал ее ощущать. Разумеется, Пиркс мог пошевелить ногами или хоть пальцами и убедиться, что они скользкие и мокрые, но он знал, что с потолка за ним наблюдает глаз регистрирующей камеры; за каждое движение начислялись штрафные очки. Вслушавшись в самого себя, он начал вскоре различать тоны собственного сердца, необычно слабые и будто доносящиеся с огромного расстояния. Чувствовал он себя совсем не плохо. Зуд прекратился. Ничто его не стесняло. Альберт так ловко приладил трубки к маске, что Пиркс и забыл о них. Он вообще ничего не ощущал. Но эта пустота становилась тревожащей. Прежде всего он перестал ощущать положение собственного тела, рук, ног. Он еще помнил, в какой позе он лежит, но именно помнил, а не ощущал. Пиркс начал соображать, давно ли он находится под водой, с этим белым парафином на лице. И с удивлением понял, что он, обычно умевший без часов определять время с точностью до одной-двух минут, не имеет ни малейшего представления о том, сколько минут – или, может, десятков минут? – прошло после погружения в «сумасшедшую ванну». Пока Пиркс удивлялся этому, он обнаружил, что у него уже нет ни туловища, ни головы – вообще ничего. Совсем так, будто его вообще нет. Такое чувство не назовешь приятным. Оно скорее пугало. Пиркс будто растворялся постепенно в этой воде, которую тоже совершенно перестал ощущать. Вот уже и сердца не слышно. Изо всех сил он напрягал слух – безрезультатно. Зато тишина, целиком наполнявшая его, сменилась глухим гулом, непрерывным белым шумом, таким неприятным, что прямо хотелось уши заткнуть. Мелькнула мысль, что прошло, наверное, немало времени и несколько штрафных очков не испортят общей оценки: ему хотелось шевельнуть рукой. Нечем было шевельнуть: руки исчезли. Он даже не то чтобы испугался – скорее обалдел. Правда, он читал что-то о «потере ощущения тела», но кто мог бы подумать, что дело дойдет до такой крайности? «По-видимому, так и должно быть, – успокаивал он себя. – Главное – не шевелиться; если хочешь занять хорошее место, надо вытерпеть все это». Эта мысль поддерживала его некоторое время. Сколько? Он не знал. Потом стало еще хуже. Темнота, в которой он находился, или, точнее, темнота – он сам, заполнилась слабо мерцающими кругами, плавающими где-то на границе поля зрения, – круги эти даже и не светились, а смутно белели. Он повел глазами, почувствовал это движение и обрадовался. Но странно: после нескольких движений и глаза отказались повиноваться… Но зрительные и слуховые феномены, эти мерцания, мелькания, шумы и гулы, были лишь безобидным прологом, игрушкой по сравнению с тем, что началось потом. Он распадался. Уже даже и не тело – о теле и речи не было – оно перестало существовать с незапамятных времен, стало давно прошедшим, чем-то утраченным навсегда. А может, его и не было никогда? Случается, что придавленная, лишенная притока крови рука отмирает на некоторое время, к ней можно прикоснуться другой, живой и чувствующей рукой, словно к обрубку дерева. Почти каждому знакомо это странное ощущение, неприятное, но, к счастью, быстро проходящее. Но человек при этом остается нормальным, способным ощущать, живым, лишь несколько пальцев или кисть руки омертвели, стали будто посторонней вещью, прикрепленной к его телу. А у Пиркса не осталось ничего, или, вернее, почти ничего, кроме страха. Он распадался – не на какие-то там отдельные личности, а именно на страхи. Чего Пиркс боялся? Он понятия не имел. Он не жил ни наяву (какая может быть явь без тела?), ни во сне. Ведь не сон же это: он знал, где находится, что с ним делают. Это было нечто третье. И на опьянение абсолютно не похоже. Он и об этом читал. Это называлось так: «Нарушение деятельности коры головного мозга, вызванное лишением внешних импульсов». Звучало это не так уж плохо. Но на опыте… Он был немного здесь, немного там, и все расползалось. Верх, низ, стороны – ничего не осталось. Он силился припомнить, где должен быть потолок. Но что думать о потолке, если нет ни тела, ни глаз? – Сейчас, – сказал он себе, – наведем порядок. Пространство – размеры – направления… Слова эти ничего не значили. Он подумал о времени, повторял «время, время», будто жевал комок бумаги. Скопление букв без всякого смысла. Уже не он повторял это слово, а некто другой, чужой, вселившийся в него. Нет, это он вселился в кого-то. И этот кто-то раздувался. Распухал. Становился безграничным. Пиркс бродил по каким-то непонятным недрам, сделался громадным, как шар, стал немыслимым слоноподобным пальцем, он весь был пальцем, но не своим, не настоящим, а каким-то вымышленным, неизвестно откуда взявшимся. Этот палец обособлялся. Он становился чем-то угнетающим, неподвижным, согнутым укоризненно и вместе с тем нелепо, а Пиркс, сознание Пиркса возникало то по одну, то по другую сторону этой глыбы, неестественной, теплой, омерзительной, никакой… Глыба исчезла. Он кружился. Вращался. Падал камнем, хотел крикнуть. Глазные орбиты без лица, округлые, вытаращенные, расплывающиеся, если пробовать им сопротивляться, наступали на него, лезли в него, распирали его изнутри, словно он резервуар из тонкой пленки, готовый вот-вот лопнуть. И он взорвался… Он распался на независимые друг от друга доли темноты, которые парили, как беспорядочно взлетающие клочки обуглившейся бумаги. И в этих мельканиях и взлетах было непонятное напряжение, усилие, будто при смертельной болезни, когда сквозь мглу и пустоту, прежде бывшие здоровым телом и превратившиеся в бесчувственную стынущую пустыню, что-то жаждет в последний раз отозваться, добраться до другого человека, увидеть его, прикоснуться к нему. – Сейчас, – удивительно четко произнес кто-то, но это шло извне, это был не он. Может, какой-то добрый человек сжалился и заговорил с ним? С кем? Где? Но ведь он слышал. Нет, это был не настоящий голос. – Сейчас. Другие-то прошли сквозь это. От этого не умирают. Нужно держаться. Эти слова все повторялись. Пока не утратили смысл. Опять все расползалось, как размокшая серая промокашка. Как снежный сугроб на солнце. Его размывало, он, недвижимый, несся куда-то, исчезал. «Сейчас меня не будет»,– подумал он вполне серьезно, ибо это походило на смерть, а не на сон. Только одно он знал еще: это не сон. Его окружали со всех сторон. Нет, не его. Их. Их было несколько. Сколько? Он не мог сосчитать. – Что я тут делаю? – спросило что-то в нем. – Где я? В океане? На Луне? Испытание… Не верилось, что это испытание. Как же так: немного парафина, какая-то подсоленная вода – и человек перестает существовать? Пиркс решил покончить с этим во что бы ни стало. Он боролся, сам не зная с чем, будто приподнимал придавивший его огромный камень. Но не смог даже шелохнуться. В последнем проблеске сознания он собрал остатки сил и застонал. И услыхал этот стон – приглушенный, отдаленный, словно радиосигнал с другой планеты. На какое-то мгновение он почти очнулся, сосредоточился – чтобы впасть в очередную агонию, еще более мрачную, все разрушающую. Никакой боли он не ощущал. Э, если б была боль! Она сидела бы в теле, напоминала бы о нем, очерчивала бы какие-то границы, терзала бы нервы. Но это была безболезненная агония – мертвящий, нарастающий прилив небытия. Он почувствовал, как судорожно вдыхаемый воздух входит в него – не в легкие, а в эту массу трепещущих, скомканных обрывков сознания. Застонать, еще раз застонать, услышать себя… – Если хочешь стонать, не мечтай о звездах, – послышался тот же неизвестный, близкий, но чужой голос. Он одумался и не застонал. Впрочем, его уже не было. Он сам не знал, во что превратился: в него вливали какие-то липкие, холодные струи, а хуже всего было то – почему ни один болван даже не упомянул об этом? – что все шло через него насквозь. Он стал прозрачным. Он был дырой, решетом, извилистой цепью пещер и подземных переходов. Потом и это распалось – остался только страх, который не рассеялся даже тогда, когда тьма задрожала, как в ознобе, от бледного мерцания – и исчезла. Потом стало хуже, намного хуже. Об этом, однако, Пиркc не мог впоследствии ни рассказать, ни даже вспомнить отчетливо и подробно: для таких переживаний еще не найдены слова. Ничего он не смог из себя выдавить. Да, да, «утопленники» обогащались, вот именно обогащались еще одним дьявольским переживанием, которого профаны даже представить себе не могут. Другое дело, что завидовать тут нечему. Пиркc прошел еще много состоянии. Некоторое время его не было, потом он снова появился, многократно умноженный; потом что-то выедало у него весь мозг, потом были какие-то путаные, невыразимые словами мучения – их объединял страх, переживший и тело, и время, и пространство. Все. 1 |
Исповедник Онлайн
|
|
Дольше, чем ты думаешь!
|
Исповедник
Да, думаю я до-о-олго... =-) |