Что же, душевные страдания мои воплотились в реальность уже на следующее утро: едва проснувшись, я обнаружил, что свалился с той ветки, на которой уснул-таки, самую малость не дождавшись рассвета. И пусть подобное со мною уже случалось, я всё-равно разрешил себе удивиться тому, что падение с приличной высоты меня не пробудило…

Как следствие «весёлого» пробуждения, в прибавку к недавним побоям появились новые ссадины, отнявшие у меня радость спокойного завтрака: шея ныла так, что я даже левой мыслью забеспокоился, не обошёлся ли этот полёт чем-то серьёзным.

Второй неприятностью стал проливной дождь — стоило нам лишь двинуться в путь, как мелкие утренние капли сменились непрекращающимся потоком воды.
Я не любил дождь. А ливни ненавидел всем сердцем. Я всегда был сторонником снегопадов — в медленном кружении пушистых снежинок, так напоминающих замёрзшие звёзды, что спустились прямо с неба порадовать глаз скользящим танцем, было нечто волшебное, нечто сказочное… Даже неистовые бураны виделись мне куда более симпатичными, чем эта противная, шумная вода, столь неприятно тарабанющая по моему капюшону. А мокрая насквозь одежда, мерзко липнущая к телу наравне с волосами!.. А обувь!.. Чистить сапоги от липкой грязи и сырой земли я уставал порою…

К слову, разыгравшаяся гроза не пришлась по вкусу не только мне одному: гномам явно не понравился тот факт, что раскуривать трубку сидя в седле они больше не могут.

— Слушайте, мистер Гэндальф, нельзя что-нибудь сделать с этим потопом? — не вытерпел-таки один из них.

Помню, бедолага Кили, не скачущий рядом в тот день и не задавающий разнообразные вопросы, как он привык делать все прошлые дни, а смирно ведущий пони рядом с братом, прямо позади своего дяди, выглядел расстроенным, что и насмешило меня, и вынудило мысленно дать себе по шее (итак болящей), ведь мальчишке явно неласковым способом объяснили, с кем стоит проводить увлекательные беседы, а с кем нет…
Гномы, увы, злопамятны. И мне бы стоило это учесть, когда я накидывался на их короля с оружием. Благо, шёл я, замыкая цепочку отряда, а не посреди такового — могу спорить, меня бы пинали и сталкивали с коня совершенно открыто и без угрызений совести…

— Вы в порядке?

Сей внезапный вопрос заставил меня резко выпрямиться в седле и начать рассеянно озираться по сторонам, пока я не наткнулся на беспокойство голубых глаз. Я имел (и имею по сей день) дурную привычку засыпать в седле при долгой дороге, от чего и клевал носом полдня, лишь морщась от назойливых капель.

— Всё хорошо, Бильбо…

Любезный хоббит решил составить мне скромную компанию в тот непогожий день, застав меня в сонном состоянии. А потому наш последующий диалог может показаться читателю забавным, ибо я был заторможенным собеседником в тот день…

— Не прогоните?

Не сразу понял я, о чём именно спрашивает хоббит, а потому ответ мой прозвучал спустя минуту вдумчивого молчания, успевшую смутить горе-взломщика, что уже собрался было вернуться на прежнее место в строю отряда…

— А!.. Нет, что Вы… Не спрашивайте даже. Я сейчас буду рад любой компании…

На мои слова Бильбо не нашёлся что ответить, к удивлению моему, немного приуныв и начав теребить в руках поводья. А впрочем, неловкость момента быстро прояснилась: очевидно, подробности неудачного нападения уже были хоббиту известны, что побудило меня насторожиться — не вздумал ли бедняга себя необоснованно винить…?

— Я, собственно… поблагодарить Вас хотел. Мне не нужно было так вольничать, а Вы ослушались приказа Торина, чтобы помочь мне… И теперь, когда повздорили из-за меня… — Бильбо как-то несдержанно выдохнул, — Это было очень самоотверженно.

— Ну… От чего же, ты бы не смог?

Повторюсь, я был на пороге в царство Морфея, и на слова мистера Бэггинса, к слову, с утра походившего на выжатый лимон, я в который раз среагировал не сразу, и, по мнению самого хоббита, придал значение вообще не той части сказанного.

— Вы… Я!.. Я не о том… Я вообще-то!..

— Успокойся, Бильбо, прошу тебя, — сдержав смешок, поторопился я остановить поток чистейшего негодования, — Я не глуп, чтобы не понимать твоей благодарности, и не хочу придуриваться, будто благодарность эту не принимаю. Но ты не прав — ты смог бы тоже.

— Отнюдь… — хоббит вздохнул, — Я слаб и неуклюж, меня страшат будущие трудности… Я не Тук, я всё же Бэггинс. Не понимаю, зачем вообще я согласился!.. Мог бы сидеть сейчас в своём саду, держать в одной руке книгу, а в другой — что-нибудь свежеиспечённое…

— Скучаешь? — незатейливо перешагнул я черту учтивых обращений.

— Безумно…

— Я понимаю, — Бильбо горько усмехнулся мне в ответ, покачав головой. А после чуть нахмурил брови, словно что-то вспоминая:
— Гэндальф проговаривался, что вы месяцами можете не возвращаться в родной край…

— Да, приходится. Но не думай, дорогой Бильбо, что сие отбивает желание вернуться. Скорее уж наоборот… Я бы тоже с удовольствием сидел бы в своём кресле, закинув ноги на стол, потягивая крепкий чай из лечебных трав, подслащённый мёдом, и любуясь ночным небом из своего старого окна, раму которого я давненько собираюсь заменить и по-новому покрасить… Я люблю свой древний, как этот мир, дом. Но мой долг охотника не позволяет мне сидеть на одном месте, — я усмехнулся, — По крайней мере в больших количествах.

— Но я не охотник… Я даже не вор…

— А Гэндальф мне тебя расхваливал.

— Я яблоки таскал у соседей в детстве, только и всего!.. — не вытерпел Бильбо, рассердившись, о чём свидетельствовали его порозовевшие щёки. А откровение это порядком рассмешило меня и губы за долгое время вновь растянулись в радостной улыбке.

— Вот теперь и расплатишься с соседями, горе-взломщик, — хохотнул я, после добавив уже спокойно: — Гэндальф ни в чей дом не заглядывает просто так…

— О, если бы Вы сказали мне об этом в тот же треклятый день!.. — взвыл Бильбо, возведя глаза к небу, да настолько мученически, что мне даже получилось представить, как в дом бедного хоббита вламываются тринадцать голодных гномов…

— Бильбо, — обратился я тогда к хоббиту, — Ты можешь быть в высшей мере слаб и неуклюж, но ни первое, ни второе не определяет ни твоей храбрости, ни твоей чести… Волшебники хитры, почти всеведущи и почти всегда получают то, что хотят, но они не просто так врываются в нашу жизнь: они всегда преподносят нам частичку того заветного волшебства, словно в знак извинения за ту суматоху, в которую они вынуждают нас окунуться… — понимающе, насколько смог, я глянул прямо в глаза немного растерявшемуся хоббиту, — Ты ещё ощутишь это волшебство, Бильбо.

Я никогда не считал себя мастером живописного дела, однако зарисовки делать любил (и люблю по сей день). Да и дневником ту ветхую книжонку назвать было сложно: хотя и встречались полностью заполненные моим мелким почерком страницы, большинство таковых было изрисовано, нежели исписано…

К слову, раз уж я упомянул свою писанину, не лишним будет добавить, что язык лорэнтов был весьма богат согласными, в отличии от гласных, и потому на слух был довольно резок и, в большинстве своём, насыщен шипящими и глухими. А для учения был непомерно сложен… К примеру, один и тот же слог в различных словах звучал совершенно по-разному, в зависимости от букв, стоящих следом; и многие из согласных произносились как гласные, делясь на признаки, разъяснять которые здесь бессмысленно — бедный читатель лишь запутается.
А потому, стоит только добавить как мало тех, кто помимо самих носителей сего языка ещё его помнит: то некоторые из высших эльфов, да немногие из Ордена волшебников, в числе которых Гэндальф. Хотя, над усилиями последнего я частенько посмеиваюсь и сегодня — Серому магу трудно даётся держать в памяти все те комбинации, о которых мы уже заикались. Но к исправлениям моим волшебник, казалось, прислушивался всегда с интересом, нежели с раздражением…

А рисовал я по вечерам, во время привалов. И листая это разваливающееся переплетение пожелтевших страниц сейчас, я твёрдо утверждаю — записывать было нечего: дни тянулись монотонно — все по одной и той же схеме — и вгоняли этим в невыносимую тоску, а последние яркие краски тускнели под напором нагнетающих атмосферу гномов. И сущей мукой стали наши редкие пересечения с Дубощитом, не упускающим возможности выказать всё своё холодное презрение одним лишь взглядом…

Однако, был всё же лучик света в тех серых днях — мистер Бэггинс весьма умело скрашивал моё существование в отряде. Наши редкие беседы о тяжести сна рядом с гномами и плотности ужина (где больше сокрушался сам Бильбо, нежели я) в какой-то момент переросли в каждодневные посиделки вдали ото всех, а темы сменились на более глубокие… Забавно то, что хоббит почти не интересовался мной как охотником — один лишь раз спросил он:

— А как давно ты… занимаешься охотой?

— С тех пор, как научился стойко держать в руках меч.

— И многих ты сразила…?

— Людей или чудищ? — усмехнулся я, глянув на Бильбо.

— Драконов…

— Приелись же вам эти твари…

Хоббит к рассказу о различиях между всеми тремя видами чудовищ отнёсся со всей серьёзностью, слушая меня внимательнее многих юных лорэнтов…

— Выходит, — с минуту посидев в задумчивости, спросил Бэггинс, — Дракона нельзя убить? Но как же так?! Как тогда избавиться от них?

— А вопрос-то стоящий…

— Неужели он до сих пор без ответа?

— К счастью, нет… Лорэнты не бездумные убийцы, дорогой Бильбо — свои трофеи мы тщательно изучаем. О драконах, правда, сведений скопилось немного на данный момент, но всё же мы не безоружны пред ними. В моей деревне, в Лорэнтских горах стоит на отшибе пятистенка, подкошенная ураганами, скрипучая и старая, как мои сапоги. Насколько известно мне, там никто никогда не жил. Однако, вот уже пару тысяч лет этот кривой домишко хранит под собою нашу подземную библиотеку.

— Библиотека в горах…?

— О да… Внушительный лабиринт, где незнающий ходов легко заблудиться. Книгами да свитками тот, правда, заполнен лишь наполовину, и не все из них писаны нашими жрицами — многие некогда переданны нам эльфами и нуменорцами.

— И эльфы сражаются с драконами? — удивлённо глянул на меня хоббит.

— Могут. Но, скажем так, не слишком этим увлекаются… Всё-таки, то наша работа.

— И что же, в той библиотеке хранятся все существующие знания о драконах?

— И не только о них, — я улыбнулся: глаза Бильбо почти светились от любопытства, — Обо всём, что только можно знать: истории различных рас, карты всего Средиземья, свойства всех существующих трав и растений — лечебных и ядовитых, о животных и птицах, о магии, о свете и тьме… Я как-то рискнул выделиться: запасся свечами на неделю, набрал книг и взаправду пропал на семь дней. Чуть не помер от голода, но много узнал…

— Так как же убить дракона…? — осторожно напомнил хоббит о начале этого разговора.

— Никак.

Ответ мой мистера Бэггинса ожидаемо поразил и, кажется, немного напугал: — Но как же тогда…

— Погоди, не отчаивайся ты так, — мой смешок хоббиту был непонятен, — Мы на своём пути истинного дракона вряд ли встретим, это раз. А два, штука тут вот какая… Убить одно чудище нельзя, зато можно избавиться ото всех разом, — я не дал изумлённому Бильбо вставить и слова, продолжив, — Историю этих тварей ты уже знаешь, но вот какого её завершение: «когда смиренны станут и змеи все, и ящеры, тогда лишь пропадёт вражда меж племенем Лорэнтов и драконов, тогда лишь кончится их злоба и месть, и пропадёт тот хаос, что господствовал на земле до тех пор».

За моими словами последовало безмолвие. Хоббит раскрыл рот, но так ничего и не сказал, на время о чём-то задумавшись…

— То есть… Иными словами, чтобы избавиться от всех драконов, надо… убить всех прочих… ну, тех, что слабее… Так?

— Выходит, что так, — пожал я плечами.

— Но это ведь затянется на века!..

— Уже затянулось, дорогой Бильбо. Но с каждым годом, с каждым месяцем… С каждым часом мы всё ближе к тому славному дню, когда проклятие себя исчерпает.

— Мне жаль твой народ, Рэйна… — неожиданно произнёс хоббит, грустно взглянув в сторону, — Никто и не знает, в каком опасном мире мы живём… Никто кроме вас. И никто не может вам помочь.

Я поник — и мне на мгновение стало тоскливо. Но лишь на мгновение, ибо когда-то давно я уже печалился об этом… Когда был молод и полон протестов, когда не считал себя обязанным выполнять столь тяжкий и опасный труд, не считал, что должен умирать рано ради всех остальных, даже не ведающих о моём существовании… Но это…

— Это ничего, Бильбо, — вновь обратил я на себя его внимание, — Кто-то ведь должен. К тому же, то мы виновны в этом хаосе и опасности для всех живых. Не говори, что-то неправда!.. Не говори. Мы несём ответственность за прошлые дела, Бильбо. Несём. И однажды справимся — это уже не так далеко, как было когда-то…

— Ты… ты просто смирилась, верно?

— С чем? Со смертью в огне и когтях? О нет, дорогой Бильбо. Я не смирён. Всякий раз, как о подобном думаю, лишь сильнее загораюсь желанием умереть в глубокой старости от какой-нибудь простуды, назло всему плохому в этом мире!

— Ты отважная, — он наконец улыбнулся на мои героические восклицания.

— Да я тебе больше скажу — я безрассудно отважен. Почти безмозгло отважен, если угодно…

Над последним мы смеялись уже вдвоём.

Минула неделя с тех пор, как в отряде неминуемо накалилась обстановка, и я с горечью признавал, что пролетающее мимо время отнюдь не остужает пыл гномов… Вечное игнорирование, толкания в плечо, мусор в тарелке… Очевидно было, что ситуацию необходимо исправлять.
Но я не знал как, ибо извинения мои здесь никому и подавно не нужны были. И, возможно, ничего исправить и не вышло, если бы не столь удачные обстоятельства, поджидающие и меня, и весь отряд за поворотом.

Хотя, удачные ли они? Судить будете сами…

— Попал! — радостно воскликнул Кили, срываясь с места — спонтанного укрытия в густых зарослях — и подбегая к только что поверженному оленю, который обязательно обрадует Бофура, намекнувшего молодому принцу сегодня перед охотой, что крольчатина порядком приелась вечно ворчащим путникам.

Кили неплохо обращался с мечом и топором, однако лучник из юного потомка Дурина был первоклассный, а потому дядя несколько дней назад поручил племяннику заняться охотой, назначив его ответственным за добычу к ужину (а также к завтраку, обеду и всем прочим перерывам для еды). Кили новая «должность» поначалу пришлась по вкусу, ибо приносить пользу для молодого принца было весьма значимым и почётным, а тот факт, что задание было дано лично ему и лично Торином, и вовсе доставил Кили безмерное счастье.

Однако позже гном с лёгким привкусом горечи осознал, что сие поручение было дано ему в первую очередь (если и вовсе не по одной этой причине) за тем, дабы он как можно реже находился в лагере, рядом с… Охотником.

Пыл безумного интереса утихомирить стало для Кили совершенно невозможным, когда он понял, что и просто наблюдать за так называемым лорэнтом — дело до жути увлекательное, ибо Рэйна была полна деталей, принцу никак не ведомых, да и множество вещей делала абсолютно иначе, нежели гномы, среди которых Кили прожил всю свою сознательную жизнь. К примеру, ловкость охотницы удивляла: она с лёгкостью взбиралась на высочайшие деревья за доли секунд, словно по привычке перемахивала кульбитами и замысловатыми прыжками через валуны, поваленные деревья… Даже на лошадь она взбиралась прыжком, и с такой лёгкостью!.. А её оружие… Кили безумно хотелось ознакомиться с ним — подобных работ он никогда не видел! И молодой принц был уверен — новоявленный друг не отказал бы ему: не столь холодна и надменна Рэйна, как кажется на первый взгляд. И в добавок ко всему прочему, юного гнома манило наречие, на котором дева изредка перекидывалась парой слов с Серым магом. В голове Кили часто проносились варианты просьб хоть немного просветить, поучить его…

Но с недавних пор всё это и вовсе стало невозможным: Торин чётко дал понять, что сближаться с «подозрительным существом, подвергшем всех их опасности» он запрещает. А Кили давно усвоил, что запреты дяди не стоит нарушать…

То был старик. И тот непременно расстался бы с жизнью, ибо овраг был глубок, а каменистые выступы его — остры, если бы не ловкость и крепкая хватка юноши, мигом подскочившего и подхватившего седовласого человека под силки, оттаскивая его от острого края…

Уж не ведаю, какой именно произошёл меж ними разговор; могу лишь догадываться, что старец был юному принцу бесконечно благодарен и, к слову, вряд ли признал в нём гнома, ибо Кили был довольно высок для представителя своего народа. Как бы там ни было, решение потомок Дурина принял очевидное: незнакомца (имя которого на тот момент юноша уже, скорее всего, знал) надо было отвести в наш лагерь, ведь тот был ранен, и ранен опасно — те порезы я видел своими глазами… Знаю и то, что на Кили налетели сомнения насчёт верности своих рассуждений, когда он, перекинув руку хромающего спутника через шею, начал приближаться к месту нашего перекура. Особенно сильно те сомнения зашевелили нервы юного гнома, когда того встретил дядя.

— Потрудись объясниться, — обратился Дубощит к племяннику, когда старика оставили с Оином — лучшим травником среди своих.

— Я нашёл его у оврага в паре милях отсюда, дядя… Он был ранен… Почти упал… Я…

— Ты ведь понимаешь, что он может быть шпионом? — вопрос прозвучал спокойно и даже чуть тише, чем прошлая просьба.

— Чьим? — в недоумении спросил тогда Кили. И получил ответ в виде косого взгляда в мою сторону: я копался в мешках с продовольствием вместе с Балином и, естественно, бессовестно подслушивал, что позволял мне мой слух. Но Торин явно считал, что я глух.

— Дядя, но это же глупо!.. — не видел того, но могу спорить, что мальчишку наградили взором, строже коего он ещё не получал в свою сторону. Однако Кили продолжил, правда, уже не столь уверенно: — Он едва не разбился насмерть — как подобное можно подстроить? Да и, глянь! Они не похожи на знакомых.

— Твои доброта и наивность тебя лишь красят… — Дубощит с долей мягкой грусти покачал головой, опустив ладонь на макушку племянника, — Но в мире живёт хитрость и коварное зло, которым нельзя доверять.

— Но…

— Хватит «но». Оин закончит и мы уходим.

Так было решено и решение это было поставлено, как твёрдо неоспоримое, однако, подошедший вскоре к Дубощиту Двалин не спешил соглашаться с другом...