Небывалая лёгкость приятно окутала меня следующим утром. Неприхотливо взяв с захламлённого стола в отведённых гномам покоях немного сохранившей целостность провизии, я отправился искать свободный балкон. Впрочем, благодаря моей привычке рано вставать, поиски долгими не оказались, и я свободно разместился на перилах первой увиденной площадки.

Расцвет весны Средиземья прекрасен, особенно, когда наблюдаешь его с одной из высоких башен Ривенделла: многовековые деревья испокон веков плотными стенами окружали долину, в их ветвях кипела маленькая жизнь, над их вершинами свободолюбиво резвились птицы… Как же любил я это время года — время свободы, красоты, тепла… Время, недоступное для моих замёрзших просторов.

— Ты всё та же ранняя птица?

Губы тронула широкая улыбка. Я не обернулся, дождавшись, пока Элронд неспешно приблизился и встал рядом, оперевшись о высокую балюстраду.

— Как же красив твой край… — завороженно произнёс я, всё всматриваясь в простирающиеся на тысячи миль зелёные кроны. — Ты и представить не можешь, каков истинный север в своей безжалостной суровости.

Помню, на несколько минут балкон погрузился в умиротворённое безмолвие, прерываемое лишь звонкими голосами птиц, после чего эльф неожиданно произнёс:
— Так оставь его.

Подавившись куском хлеба и едва усмирив разрывающий гортань кашель, я воззрился на Элронда так, словно он предложил нечто устрашающе абсурдное. Хотя, впрочем, так оно и было.

— Несмешная шутка.

— А я не шучу, Рэйна.

— Тогда ты явно позабыл одну важную деталь из нашей истории…

— Вот уж никогда бы не подумал, что ты суеверна.

— Во мне нет и капли тех глупых предрассудков, что ты мне приписал. Я верю проверенным фактам, — я вновь устремил потемневший взор на просторы Раздола. — Ты в самом деле думаешь, что мой народ не пытался покинуть север? Ещё задолго до моего рождения была совершена первая попытка. И вторая… И третья… Я разговорил как-то одного старца, пережившего те времена. Видел бы ты его — мертвенно бледного, вечно трясущегося при малейшем упоминании Айнур… То, что он мне поведал, — голос мой дрогнул. — Ничего более жуткого мне никогда не приходилось слышать.

— И ты зовёшь себя не суеверной?

— Их было четверо!!! — злостно впечатал я кулак в соседнюю стену. Посуда мгновенно упала с моих колен, с треском разбившись на острые осколки. — Четверо! Четверо охотников вернулось обратно с последней такой экспедиции! А уходили сотни! — я соскочил с перил, приближаясь к эльфу. — И те немногие, кто остался, не рискнув участвовать… те, кто выхаживал их потом, этих выживших смельчаков, под конец шарахались от них, потому что раны не затягивались, ссадины с синяками не заживали! И никто, никто из них, впрочем, долго не прожил — все умерли от побоев! Все, кроме этого дряхлого старика, который спустя месяц после нашей беседы окончательно скопытился от страха!

— Рэйна! — грозно прервал меня Элронд, которому я уже тяжело дышал в подбородок. — Прошу, успокойся, твои глаза почернели.

— Проклятье вашего народа восходит к Эпохе Древ, иными словами, ему около пяти тысяч лет, — я безумно жаждал отозваться на этот факт, однако сдержался, ибо до того своеобразно пообещал Элронду его выслушать. — И ты только что отметила, что последний массовый поход за пределы севера был сделан твоими предками задолго до твоего рождения. Время идёт, Рэйна, и ваши вековые труды не проходят даром: не мне тебе рассказывать, как спокойно стало в Эриадоре, Арноре и Рованионе* с тех пор, как ты носишь корону.

— Не стоит приписывать это исключительно к моим заслугам, — всё же не выдержал я.

— Твоя скромность здесь не к месту, — слегка нахмурился Элронд. — За время правления твоих предшественников подобный перемен не было. Ты же, в отличие от большинства из них, посвятив себя правлению много позже положенного срока и пробыв на своём посту каких-то девять столетий…

— Десять.

— Десять… — легко усмехнулся эльф вместе со мной. Очевидно, так же поддался навязчивой мысли о том, как же давно всё это было… — Десять столетий — малый срок для таких, как вы. И совсем не срок для тех, с кем вы сражаетесь. А потому работа, проделанная вашим народом под твоим присмотром, не может не впечатлять.

— Ну ты скажешь… Почти все предводители до меня носили корону и дольше, следовательно, их заслуги не идут в сравнение с моими. Особенно, если вспомнить, чем я занимался в первую половину своей жизни…

— Изучала свой край? В этом нет ничего постыдного.

— Элронд, я сбежал! — резко глянул я на эльфа. — Удрал, поджав хвост, и первые пару лет откровенно скрывался, трясясь от страха при одном лишь упоминании родного дома!

— Твой побег вряд ли кто-то назовёт беспричинным. Ты и сама это знаешь, — заметил владыка, продолжая вглядываться вдаль. — Я лишь хотел сказать, что времена изменились. Прошло не одно десятилетие с тех пор, как о твоём отце последний раз шептались энты Фангорна.

— Не думай, что я его ещё страшусь. Даже если он и жив, то вряд ли рискнёт вредить мне или моему народу вновь. Меня сдерживает не страх, Элронд. Вернее, не страх перед ним, его местью или же иными помыслами… Нет, я боюсь наказания куда более жестокого, чем встреча с отцом.

— И вновь мы возвращаемся к твоему суеверию, — бессовестно улыбнулся эльф, на что я не смог не среагировать ответной улыбкой.

— Как же сложно тебя разубеждать… Видимо, мои старания бессмысленны! — театрально развёл я руками, вздохнув. Напряжённость в общении с Элрондом никогда не длилась особенно долго, возможно, потому, что нам обоим она казалась излишней: он — мудрый эльф, почти столь же древний, как майар, наверняка устал быть серьёзным; я же вовсе серьёзным быть почти что не умел.

— Переступить границы севера для вас означает переступить через проклятье, бросить вызов Айнур в попытке отстоять своё право на более благополучное существование, — молвил напоследок эльф. — Ты страшишься даже не наказаний, которые, возможно, обрушатся на вас, как и на ваших предков много лет назад. Нет, Рэйна, ты боишься самой мысли о такой экспедиции лишь потому, что лучше других осознаёшь всю тяжесть ответственности, что ляжет на твои плечи, коли ты примешь однажды подобное решение. Ты знаешь, что за тобой — первым лучом надежды за многие столетия — твой народ пойдёт безоговорочно, а потому ты считаешь, что в случае провала и возможных потерь навсегда предашь их веру в тебя. Но ты ошибаешься. Совершенно разумный, несущий лишь благородные помыслы поступок не способен убить в верных охотниках любовь и доверие. Ведь всё, что ты делала за последнее тысячелетие, ты делала для них.

Бильбо кивнул, а я задумался.

— Знаешь… А ведь никто, пожалуй, кроме Балина и Бофура, ну и этих обалдуев Дуринцев… — я постарался не обращать внимания на удивлённый взор хоббита. — Как бы прискорбно это ни было, никто, кроме них, тебя не хватится.

Теперь уже Бэггинс впал в задумчивость. А мне стало непомерно тоскливо от высказанной только что суровой правды… Можно сказать, что я ощутил весьма странный укол совести: мне-то повезло накануне наконец решить свои проблемы с компанией гномов. По крайней мере, это стало хотя бы возможным… Естественно, было до ужаса глупо мучиться совестью перед Бильбо за подобные обстоятельства, однако моему сознанию явно казалось в тот миг иначе.

— Торин меня ненавидит, — вдруг спокойно произнёс хоббит.

— Я не думаю, что всё так…

— Это так, — глянул полурослик мне прямо в глаза. — Он сомневается во мне, думаю, что даже не верит ни одному моему слову… В чём-то, пожалуй, он даже прав.

— Бильбо…

— Нет, в самом деле: я не воин. Я и не вор. Я лишь обуза для отряда, лишний рот, лишний ездок, который и отплатить за место своё ничем не в состоянии.

— А троллей кто обхитрил? Кто наши шкуры спас?

— Гэндальф, — грустно рассмеялся Бэггинс.

— Ох, прекрати! Что ты несёшь?! Ты умело выиграл нам лишнего времени — это дорогого стоит!

— Мне просто повезло! — начал разводить руками полурослик. — Но кто сказал, что в следующий рисковый раз повезёт снова? И вообще… Будь у меня оружие или хотя бы ловкость, меня бы не схватили, и нас бы на ужине троллей не было! И стычка с браконьерами! О чём я только думал, когда полез впереди вас?! Я ведь всё испортил!

То раскрывая рот, то закрывая, так и не проронив ни слова, смотрел я на хоббита — безумное моё желание возражать и отговаривать неизбежно разбивалось о безжалостную логичность слов Бильбо. Не любил, да и не люблю я до сих пор такие противные моменты… Хотя, думаю, не найдётся того, кто испытывал бы спокойствие в подобной ситуации. Мне очень хотелось подбодрить полурослика, но я не знал как, не нашёл в тот вечер нужных слов… Мы погрузились в молчание.

Следующее утро началось весьма необычно: тремя тяжёлыми ударами в хрупкую дверцу моей комнаты. Разомкнув глаза, я резко кувыркнулся набок, слетев с кровати и приземлившись прямо на больную руку. С длинными ругательствами на собственном наречии поплёлся я к двери, готовый убить того смельчака, что разбудил меня столь неприятным способом.
Однако, открыв дверь, я вынужден был придержать свою решимость — на пороге стоял Торин, такой же взъерошенный, как и я, немного раздражённый и явно уставший.

— Собирайся. Мы уходим.

Не знаю, сколько времени ушло у меня на понимание сказанных слов. Рассвет едва начался, вокруг ещё стояла лёгкая утренняя темень, а потому о скорости мысли можно было временно забыть.

— Куда? — наконец осипшим голосом изрёк я, сонно уставившись на гнома.

— В дорогу, — Торин отозвался достаточно спокойно. Кажется, он тоже плохо соображал. А, возможно, и нет. Возможно, дело в том, что на сей вопрос он уже ответил за то едва начавшееся утро с тысячу раз и просто смирился с сонной тупостью своих компаньонов. — Собирайся, мы ждём у вторых ворот… — повторил гном прежде, чем уйти.

Дверь медленно закрылась. Сознание необходимо было немедленно включать, и я метнулся к кувшину с водой. Вернее, я едва не запутался в собственных ногах, таким образом, оступившись и в два шага долетев до заветной тумбы, на которой смирно стоял высокий расписной кувшин, наполненный водой. А если совсем честно, то я его чуть не опрокинул, пока пытался хоть как-то умыть с трудом разлипающиеся веки, а когда закончил, всё равно промахнулся и неудачно вернул посуду на место, из-за чего та упала и разлетелась на осколки по полу.
Звон битой керамики, застывший в ушах, немного помог мне «протрезветь». Вновь выругавшись и решив оставить несостоявшийся кувшин — то есть то, что от него осталось — как есть, я взялся за сборы. Окинув комнату взглядом, кинулся к своим вещам, рассовал всё, что вынимал из потрёпанной сумки, обратно по её уголкам, в который раз едва не оторвав дохлый ремешок от нитей ткани, когда застёгивал — давно уж пора бы его перешить, только всё не до этого…