Где-то снаружи, за толстыми бревенчатыми стенами, кукарекает петух, перекликаются грубыми голосами друг с другом воро́ны – выходит, сейчас белый день. Конечно, там может быть и пасмурно, и дождливо, но все-таки днем светло. А здесь, в маленькой комнатушке, выгороженной в длиннющем доме шерифа Кудды, царит полумрак. Окон нет вообще, единственная дверь наглухо заперта. Стоя́щая посреди грубого стола глиняная лампа нещадно чадит, распространяя вокруг себя вонь горелого сала. Но те, кто сейчас здесь находится, кто сидит за столом вокруг этой лампы, уже не замечают мерзкого запаха: привыкли. Ну, и еще немного выручает, спасает от духоты постоянный сквозняк, тот самый, от которого так колышется пламя в светильнике.
– Ну не падайте же так духом, Карадок. Смотрите: вот, например, Эомер, племянник роханского короля Теодена, – он по наущению изменника тоже был схвачен и посажен в темницу. Но ведь правда все равно восторжествовала! Изменника изобличили, а Эомер стал наследником роханского престола, а потом и королем, – рассказывает на камбрийском языке приглушенный девичий голос.
– Эомер? – удивленно переспрашивает юноша тоже по-камбрийски. – Но так же звали моего далекого предка! – юноша замолкает, что-то тихо пересчитывает, загибая пальцы, потом опять громко, взволнованно восклицает. – Да-да, моего предка в восьмом колене! Эомер, сын Ангельзеова и, как говорят, потомок самого Вотана – он приплыл на наш остров много-много лет назад... Леди, неужели предания вашего народа тоже сохранили память о нем? А может быть, Святая и Вечная сама была с ним знакома?
Девушка печально качает головой, но ее собеседник, должно быть, не видит этого в слабом свете лампы и восторженно продолжает:
– Выходит, мои предки пришли сюда из этого самого Рохана, а вовсе не из Ангельна, как повествует наше семейное предание?..
– Да нет же, это совсем другой Эомер, – перебивает девушка. – И вообще... На самом деле его ведь вообще никогда не было, это же просто сказка такая... Ну, про нас с мамой, про эльдар, про тех, кого теперь в Британии называют сидами... Ну, то есть не только про нас... и не совсем про нас... – девушка запинается, смущенно замолкает.
– Тогда зачем вы нам это рассказываете, великолепная? – не выдерживает юноша, безуспешно пытаясь скрыть недовольство и обиду.
– Танни, опять ты со своими красивыми выдумками! – раздраженно вмешивается другая девушка, выговаривая камбрийские слова с саксонским акцентом. – Зачем обманывать себя и других?
– Так я же вас так утешить пытаюсь... – оправдывается та, которую назвали Танни. – Ну, чтобы совсем уж не унывать, что ли...
Уже второй день Танька проводит в этой тесной каморке. А с ней вместе – еще двое пленников. Санни – жестоко избитая, с головой, наполовину обритой в знак позора. А еще – тот, кого Танька ну никак не ожидала здесь встретить: юный принц Кердик из дома Иклингов, или, как он сам себя называет, Карадок ап Пеада, сын Пеады, нынешнего короля Мерсии, и его покойной первой жены Гвенллиан верх Ноуи, Королевы Гвен.
Оба – знакомые и незнакомые Таньке сразу, но каждый – по-своему. Санни – та стала привычной, почти родной за больше чем два года знакомства. Но вот такую ее, отчаявшуюся, поникшую, Танька, кажется, никогда даже представить бы себе не смогла – ни в учебной аудитории, ни на экскурсиях с мэтром Финном, ни на посиделках на новоселье, ни даже после ссоры с Падди или неудачного ответа на экзамене... Нет, Санни не плакала, ни на что жаловалась, даже вообще не рассказывала о пережитом. Просто молчала, сидела неподвижно, как языческая статуя, а при попытках заговорить с ней либо вовсе не откликалась, либо, как сейчас, бросала собеседнику злые слова, словно бы желая ранить того как можно больнее. А принц Кердик – с ним Танька виделась прежде несколько раз, когда в Глентуи приезжал мерсийский король. Виделась – но толком никогда не общалась. Будучи старше Этайн на несколько лет, принц, видимо, не считал ее заслуживающей внимания собеседницей, ограничивался положенными по обычаю учтивыми словами – и только. А еще, кажется, тогда он ее боялся: особенно это было заметно, когда юная сида, прислушиваясь к чему-нибудь или просто забывшись, неосторожно шевелила ушами. Зато в плену принц, вроде бы, чуточку оттаял – впрочем, может быть, это просто потому, что в здешней полутьме он не замечал Танькиного нечеловеческого облика? Только все равно ненадолго этого хватило! Одна неосторожно сказанная фраза – и всё рухнуло... Вот зачем только она опять принялась эти сказки вспоминать! Выросла ведь уже, взрослая жизнь началась, и беды навалились настоящие, нешуточные, – а всё ей никак не наиграться в выдуманных героев! Знает же, что и не эльдар они с мамой никакие вовсе, и не потомки Дон, а так, не пойми кто. Что-то вроде плодовых мушек у мэтрессы Изангильды: запустили высокоумные мэтры человека в мамином теле на планету, как муху в баночку, да и принялись наблюдать: выживет ли, погибнет ли, оставит ли потомство... Человека того давно нет уже и в помине – а мэтры, может быть, за мамой до сих пор наблюдают! А сама Танька – и вовсе побочный результат эксперимента... Ну вот правда, зачем только мама ей всё как есть рассказала? Насколько лучше было бы жить спокойно, верить в предков из-под холмов, а о том, как оно на самом деле, и не знать, и не догадываться!
Тяжело ворочается где-то глубоко в груди «цензор»: кажется, никак не может решить: возмущаться ли лжи или со всем с этим соглашаться?