#литература #писательство #длиннопост
Литературные дебюты наших классиков: кто с какой стороны и под какие фанфары залетел в писательство.
Короче, когда они не были еще никакими классиками, а были вполне себе йуными аффтарами, складывалось у них все очень по-разному…

Жуковский начал понемногу печататься с 14-ти лет (стихи в духе времени, ничего особенного). Но пять лет спустя его очаровала элегия Т.Грея «Сельское кладбище» — и тут-то оказалось, что для поэтического перевода, видимо, существует совершенно отдельная муза (о которой древние греки ничего не знали). Вот она и проявила благосклонность к Жуковскому, который в итоге стал основоположником новой школы поэтического перевода: не «по букве», а по духу и смыслу.
А к элегии Грея он сохранил особенное чувство на всю жизнь: спустя много лет вернулся к ней и сделал новый перевод, стараясь как можно ближе передать впечатление от подлинника.

Автор «Горя от ума» дебютировал комедией «Молодые супруги» (переработка пьесы третьестепенного французского драматурга). У Грибоедова есть и еще несколько пьесок, написанных в соавторстве или / и по мотивам произведений других авторов. По уровню они настолько уступают «Горю от ума», что кое-кто даже сомневался, будто именно Грибоедову принадлежит знаменитая комедия.
В любом случае, при жизни ни увидеть на сцене, ни опубликовать свое «Горе…» (исключая пару отрывков, потрепанных цензурой) Грибоедову не удалось. Название комедии оказалось пророческим.

Другой Александр Сергеевич, который «солнце нашей поэзии», стишки начал сочинять с семи лет — на французском языке. Критик П.Анненков отзывался о них как о «гладеньких и легких». Писал Александр в подражание тем авторам, с которыми знакомился: после Лафонтена — басни, после «Генриады» начал эпическую поэму (впрочем, шуточную). К сожалению, он ее уничтожил, когда его высмеял француз-гувернер.
Лицейская лирика — технически безупречные подражания самым разным авторам и стилям. Пушкин как бы пробегает поочередно все художественные системы. А «пушкинский период» в русской литературе принято отсчитывать с 1820 года, когда вышла поэма «Руслан и Людмила», с элементами разрушения традиционных жанровых и стилевых канонов.
Первое же опубликованное стихотворение Пушкина — «К другу стихотворцу», с предупреждением всем, кто решился вступить на писательский путь: «Катится мимо их Фортуны колесо; / Родился наг — и наг ступает в гроб Руссо».
Последняя строка: «Быть славным — хорошо, спокойным — лучше вдвое».
Сам Пушкин собственному совету не последовал.

«Ночное светило нашей поэзии» (так его обозвал Д.Мережковский), как и полагается, начало с того, что стало отражать свет «солнца»: первые поэмы Лермонтова — «Черкесы» и «Кавказский пленник» — это переделки пушкинского «Кавказского пленника», вдобавок украшенные вставками из произведений Козлова, Батюшкова, Дмитриева, Жуковского, Капниста, Марлинского, а также переводов Парни и Байрона.
Лермонтов изменил сюжет по своему вкусу: в частности, в его версии «Кавказского пленника» погибают оба героя (видно, и в 14 лет юный поэт уже был поклонником ангста). Тем не менее, отдельные элементы «канона» (и даже цитаты из него) сохранены.
Таким образом, можно считать, что начинал Лермонтов с фанфиков, да еще и стихотворных. Да еще и с элементами кроссовера. Отличился, одним словом.
В дальнейшем, когда Лермонтов уже окончательно определится с тем, что он «не Байрон, а другой», он сохранит привычку цитировать и воспроизводить… только уже самого себя. Фрагменты ранних произведений перемещаются в более поздние; исходные варианты начинают рассматриваться как черновые. Знаменитый монолог Печорина «Да!.. такова была моя участь со дня рождения…» впервые появляется в драме «Два брата», а герой с именем «Григорий Александрович Печорин» — в незаконченной повести «Княгиня Лиговская». Отдельные фрагменты исповеди пленника в поэме «Боярин Орша» позднее использованы в «Мцыри». И так далее. Творчество Лермонтова — своего рода метатекст.

Гоголь, обладавший замечательным талантом подражания и перевоплощения, приехав в Петербург, сначала пытался поступить на сцену, но… до рождения Станиславского оставалось еще целых 35 лет. В общем, не вписался он в тогдашнее представление об актерской игре.
А литературным дебютом Гоголя стала поэма-идиллия «Ганц Кюхельгартен», опубликованная под псевдонимом В.Алов: он рискнул ее издать на деньги, врученные матерью для уплаты процентов по заложенному имению.
Молодой автор уселся ждать отзывов, но дождался только убийственных своей краткостью и ехидством замечаний «Северной пчелы» (Ф.Булгарин) и «Московского телеграфа» (Н.Полевой). Полевой процитировал несколько строчек из первой главы:
— и заключил: «Заплатою таких стихов должно быть сбережение оных под спудом».
Отзыв Булгарина был идентичным, вплоть до использованного выражения: «Свет ничего бы не потерял, когда бы сия первая попытка юного таланта <Гоголь имел неосторожность так представиться в предисловии к своему сочинению> залежалась под спудом».
Гоголь кинулся по книжным лавкам забирать свою бедную осмеянную поэму и сжег ее в гостиничном камине. Его путь в литературе начинается, таким образом, с того же акта, которым и завершится: всего за несколько дней до смерти он сожжет законченный беловик второго тома «Мертвых душ».
Но юный автор все же не пал духом окончательно. Из своей «малороссийской глубинки» он привез в Петербург еще и тетрадь заметок «Всякая всячина», с записями сказок и легенд, слышанных в детстве. В 1830 году он решился напечатать (без подписи!) повесть «Бисаврюк, или Вечер накануне Ивана Купала». Она и положила начало циклу «Вечера на хуторе близ Диканьки», который имел громадный успех.
Так что спасибо Булгарину с Полевым: если бы они из сострадания стали расхваливать очередного юного поэта, возможно, Гоголь так бы и закончил свои дни всеми забытым графоманом, упорно пытающимся кропать стишки.
И такая насмешка судьбы: те несколько экземпляров «Ганца…», которые все же были проданы, спустя сто лет стали дорогостоящим библиографическим раритетом. Ведь их написал автор «Ревизора» и «Мертвых душ»!

Со стихов начинал и Тургенев: в 16 лет он написал драматическую поэму «Стено» в подражание Байрону. К 20-ти годам начал публиковать в журналах элегии. Позднее о своих поэтических опытах писатель отзовется так: «…дорого бы дал, чтобы их вообще не существовало на свете».
Справедливости ради: он был неправ. Поэтический талант у него был (вспомним хотя бы «Утро туманное, утро седое…»); позднее Тургенев написал также ряд пьес, которые, впрочем, считались несценичными — и тоже не потому, что были плохи: просто в них автор чуточку опередил эпоху. Курс на изображение быта, отказ от сценических амплуа и жанровых рамок, «подтекст» (само это понятие впервые было употреблено именно по отношению к пьесам Тургенева) — всё это получит признание только через полстолетия, в пьесах Чехова.
А для нас, несмотря на свою разностороннюю одаренность, Тургенев, в общем, так и остался прозаиком.

Первая напечатанная работа Герцена — статья о Гофмане, восторженная и очень романтическая (позднее о Гофмане он отзывался негативно).
Беллетристику Герцен писал в течение весьма короткого времени — и началось это после ссылки в Вятку, куда его отправили по обвинению (недоказанному) в «распевании песен, порочащих царскую фамилию». В Вятке началась и служебная карьера Герцена, так как местные власти испытывали острый дефицит толковых и образованных кадров. Вятский губернатор оригинально мотивировал свое решение перед вышестоящими властями тем, что «образованность и добропорядочность жизни политических ссыльных могут приносить некоторую пользу, в то время как вредные политические мнения их по свойству вятских жителей не могут быть распространены между ними».
Вот по материалам вятских впечатлений Герцен и написал свое первое художественное произведение — насмешливую повесть о провинции «Записки одного молодого человека». Правда, речь там шла не о Вятке, а о некоем Малинове, где во всем городе «было три глаза выразительные: два из них принадлежали одной приезжей барышне, третий — кривой болонке губернаторской».

А ровно через 13 лет порог той же самой вятской канцелярии губернского правления и в том же качестве младшего чиновника переступил ссыльный Салтыков (Щедрин), опубликовавший в «Отечественных записках» свои дебютные повести «Противоречия» и «Запутанное дело». Здесь уже причина и следствие (ссылка и литературная деятельность) поменялись местами.
«Отечественные записки» находились на дурном счету, и власти давно решили их прихлопнуть. Сначала хотели придраться к публикации статистика Веселовского о жилищных условиях петербургских рабочих (ясное дело, скверных) и совсем уже было подготовили доклад императору, как вдруг там же наткнулись на Щедрина… В итоге фамилия Салтыкова в докладе заменила фамилию Веселовского, а статистик был так напуган, что навечно бросил свои опасные раскопки и посвятил себя метеорологии — как области относительно неподцензурной.
Как ни странно, вятская ссылка Салтыкова спасла от куда худших неприятностей: через год грянуло дело «петрашевцев», которое закончилось для ряда обвиняемых (в том числе Достоевского) смертными приговорами. К счастью, император в последний момент заменил расстрел на ссылку и каторгу: как-то не хотелось «терять лицо» в глазах цивилизованной Европы. Как ни горевал Салтыков, оказавшись против собственного желания в Вятке, это все-таки было получше Сибири: ведь он также бывал у Петрашевского! С Салтыкова, правда, тоже сняли показания, но тем дело и кончилось: ссылку себе он к тому времени уже заработал сам.

Первое произведение Гончарова — «светская» повесть «Счастливая ошибка» — написано им в 17 лет. При жизни автора не печаталась (и для печати не предназначалась). Единственное ее достоинство — хороший язык; о сюжете и психологической убедительности пока говорить не приходилось. Хотя тему Гончаров выбрал довольно живую (джейн-остиновскую, если угодно): ложное самолюбие, которое мешало его влюбленным героям быть честнее в выражении своих чувств.
К написанию первой книги своей «О»–трилогии — «Обыкновенная история» — Гончаров приступил только через 6 лет, писал ее два года, потом еще год читал вслух на литературных вечерах. И только когда вполне убедился, что роман принимают хорошо и отзывы будут положительные, решился его опубликовать. Литературоведы обнаруживают там некоторое сходство со «Счастливой ошибкой», но со стороны разглядеть его невозможно.

Отец Островского, судейский чиновник, вынудил сына поступить на юридическое отделение университета. Через три года Александр, безумно увлекшийся театром, все-таки бросил учебу, и тогда отец запихнул его на должность писца в Совестном суде.
Когда Островский начал писать пьесы, это не вполне добровольное знакомство с отечественными законами и с изнанкой жизни очень пригодилось. Уже первая его вещь — «Картины семейного счастья» — обнаружила гораздо более обширный и достоверный жизненный опыт, чем можно было ожидать от 23-летнего автора.
Но хотя у него как у автора пьес из русского быта практически не было конкурентов, путь драматурга не был усыпан розами. Вот некоторые отзывы, которые периодически появлялись в газетах:
«Он пережил свой талант».
«Выдохшаяся знаменитость — печальнее могилы».
«Островский из апельсина превратился в репу».
«Зрители уже давно остыли к нему».
«Гроза» — «похабная пьеса! Никакой светской жизни, всё одни купцы да мужики». <Мнение явно какого-то поклонника «аристократизма».>
«На всякого мудреца довольно простоты» — «скомпоновано слабо и на скорую руку».
«Горячее сердце» — «грубая и плоская карикатура».
«Бешеные деньги» — «самая дурная из дурных пьес Островского».
«Трудовой хлеб» — «крайне низменный уровень!»
«Волки и овцы» — «карикатура и неудачный фарс».
«Бесприданница» — «ни одного нового мотива».
И даже вот такая, с позволения сказать, любезность — о пьесе «Поздняя любовь»:
«О г. Островский! Отчего вы не умерли до написания своей Поздней любви!»
Ах, как не хватало Островскому кнопки «пожаловаться на комментарий»! Увы, он даже ответить не имел возможности. Писатель, публично переругивающийся с критиками насчет достоинств своих произведений, стал бы посмешищем всей России.

Первый сборник своих стихов — «Мечты и звуки» — Некрасов составил в 19 лет: он был написан в подражание очень вычурному и очень модному в то время лирику В.Бенедиктову. Свое творение он представил на суд Жуковского. Известный своей мягкостью и снисходительностью Жуковский посоветовал начинающему поэту напечатать сборник анонимно: «Впоследствии вы напишете лучше, и вам будет стыдно за эти стихи».
Некрасов послушался — и не пожалел об этом.

Тютчева-поэта вообще знали немногие, ценили — единицы. Но эти единицы были — Пушкин, Некрасов, Тургенев, Лев Толстой (вообще к поэзии относившийся очень недоверчиво).
Дебют Тютчева состоялся в пушкинском журнале «Современник», где в 1836 г. за подписью «Ф.Т.» появилась подборка из 24 стихотворений, с пометкой «Стихотворения, присланные из Германии» (Тютчев служил в Российской дипломатической миссии). Но «раскрутить» начинающего поэта Пушкин не успел.
Деловая и личная жизнь Тютчева была исключительно насыщенной; он не стремился печататься и не жалел о том, что мало кому известен как поэт. И даже не особенно огорчился, когда однажды, разбирая старые бумаги, случайно отправил в огонь бóльшую часть написанных и не опубликованных стихотворений.
Поэтическая слава Тютчева оказалась посмертной. Так что его биография как будто подтверждает промелькнувшее однажды в блогах суровое замечание, что «для фидбэка пишут только слабаки, а реальные пацаны пишут для себя» (©).

Напротив, имя Фета гремело прямо-таки скандально — несмотря на невинные любовно-пейзажные сюжеты, а вернее как раз благодаря им, потому что Фет стал знаменем «чистого искусства» и антинекрасовской оппозиции.
Фет начал писать стихи на первом курсе университета. Показал их профессору (и по совместительству литератору) М.Погодину; тот, в свою очередь, показал Гоголю (надеюсь, это отчасти утешило Николая Васильича за провал его «Ганца Кюхельгартена»). Гоголь одобрил. Но первый сборник Фета («Лирический Пантеон») оказался финансово убыточным.
В более поздние годы знаменитый певец соловьев, роз и «робкого дыханья» будет писать стихи не столько во имя соловьев, сколько ради денег, и они станут эти деньги приносить: вот только сам автор будет мечтать о том, чтобы разделаться с этим сочинительством и вообще забыть само имя «Фет», которое было уже известно всей России.
Но это отдельная (и очень поучительная) история из серии «все это было бы смешно, когда бы не было так грустно»: о ней, возможно, вспомню в другой раз. Тем более, у Фета в этом году юбилей.

Достоевский начал с драматических опытов (не сохранились); пытался заняться переводами — но в печать попал только его перевод свежего романа Бальзака «Евгения Гранде». (Название так и осталось: сейчас в переводе он назывался бы «Эжени Гранде».)
А потом Достоевский попытал счастья в качестве прозаика. И первое его произведение — «Бедные люди» — произвело сенсацию. «Новый Гоголь явился!» — восторгались Некрасов с Белинским. Автор был вне себя от эйфории — и даже 30 лет спустя помнил испытанное тогда чувство («Неужели я и вправду такой гений?»).
Сейчас, через 170 лет, мы можем оценить иронию ситуации. Молодого автора расхвалили за то, чего в нем не было. (Вернее, за то, что было глубоко вторичным.) Установки — вещь очень сильная, даже если речь идет о профессиональных критиках. Белинский увидел в «Бедных людях» нечто, как ему показалось, знакомое — историю горестей «маленького человека» — и уцепился за это.
Между тем Достоевский не столько продолжал Гоголя, сколько отталкивался от него. И когда вышла следующая его повесть, Белинский испытал страшное разочарование. До выхода в свет зрелых вещей Достоевского критик не дожил и остался в уверенности, что «Бедные люди» — своего рода литературный метеор, случайная удача.
Так и получилось, что «Бедные люди» остались при жизни автора произведением с самым положительным «фидбэком». Всё остальное находило, мягко говоря, очень неоднозначную оценку — и вообще при жизни Достоевского никто не считал его гением: в лучшем случае — талантливым, но «неровным» автором, заведомо уступающим тому же Тургеневу. Среди прочего Достоевского попрекали отвратительным стилем и… неумением «в психологию».

В 1851 году у Толстого появилась мысль записать «день случайно выбранный». Он придумал название: «История вчерашнего дня». Внешние события там должны были присутствовать как поводы для анализа смены моментов сознания: откуда, из какого сцепления предшествующих мыслей, ощущений и переживаний берется каждое следующее действие, реплика, чувство. Сохранился даже небольшой фрагмент этого опыта, но в целом Толстой пришел к заключению, что для полного описания одного-единственного дня задуманным способом ему пришлось бы потратить всю оставшуюся жизнь.
Так что этот замысел не получил развития, но наработки пригодились начинающему автору при создании первого произведения, которое увидело свет: повести «Детство».
При выходе его Толстой слегка поцапался с Некрасовым, редактором «Современника»: тот позволил себе изменить название на «Историю моего детства». «Кому какое дело до истории моего детства?» — возмущался Толстой. Некрасов воспринял повесть как мемуарную, но для автора важно было нарисовать обобщенный психологический «портрет» определенного возраста (хотя он действительно воспользовался некоторыми личными воспоминаниями).
Уже в этой повести отчетливы черты того метода, к которому Толстой пытался подступиться в «Истории вчерашнего дня». С легкой руки Чернышевского, сотрудничавшего в «Современнике», он получил так и оставшееся за ним название «диалектика души».
Любопытно, что Чернышевский сделал свой — очень хороший — анализ повести из соображений скорее дипломатических. В целом Толстой как писатель Чернышевскому был совершенно чужд. Но критик хотел придержать перспективного автора при журнале и принял соломоново решение: отметил всё, что можно было похвалить с чистой совестью, и мудро оставил при себе свое основное впечатление.

Чехов, особенно ранний, писал много, легко и, так сказать, «разнокачественно». Когда он впоследствии отбирал свои тексты для прижизненного собрания сочинений, то подошел к отбору весьма сурово и выбросил многие отличные вещи — в том числе даже такие жемчужины, как две самые первые, написанные, когда автор учился на втором курсе медицинского факультета: «Письмо к ученому соседу» и юмористический перечень литературных штампов «Что чаще всего встречается в романах, повестях и т.п.?»
Если сейчас открыть собрание сочинений Чехова, то можно увидеть, что в каждом томе сначала помещены произведения, отобранные автором, а потом — отдельно — отвергнутые (последних с годами становится все меньше).
Чехов много работал с начинающими писателями — и был вежлив, доброжелателен, однако внимателен даже к мелочам и нелицеприятен. Как бы он ни относился к автору, но оценивал не человека, а произведение. В качестве примера можно посмотреть письмо Н.Хлопову:
http://chehov-lit.ru/chehov/letters/1887-1888/letter-376.htm