- Айболит, ну не бичуйся ты так. Умер на операционном столе. Бывает. Привезли его слишком поздно. Сам знаешь, как с такими авариями бывает. Хрясь, и пополам. И там уже ничего не сделать.
- Но если бы...
- Если бы кабы... Всё. Не первый раз, не последний, что ты как практикант. Нельзя так, никакого сердца не хватит. Всё. Умер. Бывает. Смерть - это только начало, ты же сам знаешь.
- Знаю.
- Ты из стакана пей, пей. И занюхивай.
- Бррр.
- Вот, братец. Смена твоя закончилась, сейчас ты пойдешь домой, выспишься, а я за ночь всё как обычно оформлю.
- Ты там его маму помягче подготовь... и швы помельче, он-то еще совсем маленький...
- Не учи ученого. Не волнуйся, всё будет хорошо. В первый раз, что ли. И ты пей, пей, у тебя еще полстакана осталось.
Когда Айболит ушел, Айумер допил из его стакана, хрустнул соленьким огурчиком, посидел немного в тишине, а потом сказал сам себе: "Солнце село, за работу". Он извлек и промумифицировал кишечник, сердце, прочие пахучести, наполнил тело уже своего пациента консервантами, положил его на черную каменную плиту с выбитыми на ней письменами тринадцати запретных языков. Айумер разжег по кругу пять красных свечей и, положив руки на свой гримуар в обложке из кожи мертворожденного ребенка, зачитал долгий скрипучий стих.
В воздухе запахло прохладой и озоном.
- Ничего, зайчик, еще до восхода солнца, - с легким торжеством в голосе сказал Айумер, глядя как глазницы его пациента наполняются фиолетовым свечением, - я пришью тебе новые ножки, и ты опять побежишь по дорожке!