Есть причина, по которой роль французской chanson de geste в становлении жанра фэнтези проявилась только опосредованно – за счет того, что авторы «Влюбленного Роланда» и «Неистового Роланда» позаимствовали из нее образ Роланда, место действия и некоторые детали сеттинга (царствование условного, литературного Карла Великого, постоянные сражения христиан с «неверными» и тд и тп).

Формально у «каролингской жесты» очень много общего с артурианой. Есть статичный мир, в котором правит мудрый и великий монарх (в одном случае – это Артур, в другом – Карл Великий), монарха окружают доблестные рыцари, которые то верно служат королю, то ссорятся с ним, и основной смысл повествования – в изображении их воинских подвигов, путешествий и приключений, в воспевании их доблести и подробном рассказе об их личности (во всяком случае, о тех чертах характера, которые интересовали авторов этой эпохи). И там, и здесь истории все время разрастаются, герои обретают братьев, детей, родителей, племянников, истории о разных персонажах искусственным образом соединяются в одну, а подвиги героев постоянно умножаются за счет того, что новые рассказчики хотят добавить к приключениям любимых персонажей что-то новое.

Вопреки общепринятому мнению – точнее было бы сказать, не мнению, а неким смутным образам в нашем сознании – различие между рыцарским романом и chanson de geste лежит не в том, что мир романов фантастичен, а мир жесты тяготеет к реализму. В каролингской жесте фантастической условности и сказочных событий так же много, как и в современных жесте рыцарских романах.

В жестах тоже фигурируют волшебники (такие, как Можис или Оберон) и великаны вроде Фьерабраса и Робастра, регулярно происходят разные невероятные события (превращение рыцарей в лебедей), а животные бывают наделены почти человеческими чувствами и волей (конь Баяр из раза в раз спасает своего хозяина, Рено де Монтобана, который бунтует против Карла, и за это Карл ненавидит коня так же сильно, как и своего мятежного вассала). В конце концов, сам император Карл, как и Артур, как бы не вполне человек, он существует вне времени (в поэме «Ансеис Картахенский» ему уже двести лет) и обладает сверхчеловеческой мудростью и могуществом.

Даже названия некоторых поэм из каролингской жесты говорят сами за себя – скажем, в жесту о Гуоне Бордосском наряду с другими произведениями входит «Гуон, король Волшебной страны». И если фокусировать внимание только на сочетании реального и фееричного, то мы никак не сможем объяснить, почему жеста все-таки интуитивно не воспринимается, как «средневековое фэнтези», а вот рыцарский роман в такой роли смотрится очень органично.

Сказочная условность в жесте не заставляет воспринимать ее, как аналог и прообраз фэнтези, совсем не потому, что она не настолько распространена или же не настолько фантастична, как в вымысел в рыцарских романах, а потому, что в этой сказочной условности часто отсутствует личностное начало, проявление авторской воли, ценностей и вкусов – словом, индивидуальности.

Здесь, безусловно, есть свои градации. Истории о приключениях Робастра и Можиса явно ближе к фэнтези, чем очевидно сказочные, мифические сюжеты вроде семи рыцарей, которых колдовские чары превратили в лебедей. Или истории, в которой Элиас женится на своей возлюбленной с условием, что она никогда не спросит его имени, а когда она, в конце концов, не сдерживает любопытства, за рыцарем является лодка, которую тянет гигантский лебедь, и навсегда увозит ее мужа. Этот сюжет в том или ином виде встречается в мифах множества народов, а вот в _фэнтези_ такой сюжет будет выглядеть совершенно неуместно, инородно и нелепо (о чем следовало бы подумать тем, кто бездумно выводит фэнтези из мифов, сказок и легенд).

Но в целом – к фэнтези гораздо ближе описанные в жестах детские подвиги Роланда, в частности, история о том, как ему и его друзьям запретили сражаться вместе со взрослыми рыцарями, и в разгар битвы они пришли на помощь войску Карла с кухонными ножами, ложками и ухватами (что, разумеется, переломило ход сражения и привело к победе христиан). Разница в том, что этот эпизод явно придумал не "народ", а человек. Он воплотил в этом сюжете то, чего хотелось ему самому, а личные страсти и личные страхи очень сильно отличаются от страхов и желаний, растворенных в коллективном бессознательном и давно потерявших личностную значимость.

В жесте одновременно присутствуют два вида чудесного – с одной стороны, происходит мифологизация, и народная память о каких-то реальных событиях перемешивается с мифическими мотивами (Элиас, рыцарь с лебедем, становится дедом Готфрида Бульонского), а с другой стороны – рассказы о каких-то «исторических» событиях расцвечиваются и дополняются личной фантазией рассказчика.

На тот момент, когда существовали жеста и рыцарский роман, будущее было однозначно за индивидуальным вымыслом, за максимально полным и бескомпромиссным выражением авторской личности в литературе. Возможно, сейчас происходит нечто прямо противоположное. Метавселенные, фанфикшн, открытый мир, ремейки, пересмотры и интерпретации… Возможно, область вымысла снова становится открытой, коллективной, а успех отдельного сюжета определяется тем, насколько авторскую личность можно вынести за скобки и отнестись к персонажам и сюжету, как к доступному для всех желающих конструктору.

#средневековая_литатература #рыцарский_роман #chanson_de_geste #фэнтези #рыцари #карл_великий