А что можно еще на каноне придумать?
Модифицировать чары "Табу", что бы рекурсивно распространялись и взрывались после i-того наложения?

Не думаю, что по Табу можно передавать боевые чары в принципе. Иначе упиванцы передавали бы связку ступефая и петрификус тоталуса. Но - нет.

Может нельзя на конкретную цель? А если можно было бы, то пострадал бы только произнесший, а, упиванцам надо было захватить всех.

Да хотя бы область с помощью протего отгородить. Но эт фигня. Передать штук сто ступефаев частным дождём и аналогично с петрификусами - они, между прочим, без луча, что особенно ня. Точного попадания не нужно, только касание.

Мозги из того же Отдела тайн?)

Воооот, видишь, ты уже генерируешь идеи!:) А как конкретно? В подробностях! НЦ-шных!:)

УСТРОИТЬ КРОССОВЕР

И конкурс. Дополнительное условие: употребление слова "нясмерть":)

Там была идея в том, что мысли наносят самые сильные и долгозаживающие травмы. Соответственно, могут и убить. А мысли генерируются этими самыми мозгами. Что-то вроде пираний: развести побольше - и в массы)

Ага. А ещё они могут... ну... того-этого мозги других людей. И тогда из-них будут рождаться ещё агрессивные злые мозги! Эпидемия мозгов, размножающихся церебральным сексом с мозгами обычных людей! Ньяхахахаха!

Где я был, когда Статут пал окончательно?

Выходил из райских врат, оплакивая отца, который со своей, по крайней мере, точки зрения, — был еще жив.

С тех пор как Джиневра ушла в омут, минуло почти два месяца. Это по нашему счету два месяца. Она же могла прожить день, а могла и лет десять; хозяева Зала Мозгов настраивали помимо всего прочего и часы субъективного времени.

Возвращаться мать не собиралась. С мужем соизволяла встречаться только на условиях, равнозначных пощечине. Он не жаловался, навещал ее всякий раз как жена позволяла: дважды в неделю, потом раз в неделю. Потом — раз в две недели. Их брак распадался с экспоненциальной обреченностью неправильно сваренного феликс фелицис , и все же отец тянулся к ней и принимал ее условия.

В день, когда комиссия Симмона опубликовала свой доклад, я вместе с отцом стоял у постели матери. Случай был особый — последний раз, когда мы могли увидеть ее во плоти. Два месяца ее тело, вместе еще с пятью сотнями новопоступивших в приют, лежало в приемной, доступное для обозрения родственникам. Конечно, контакт оставался иллюзией, как и должен был: оно не могло с нами общаться, но оставалось зримым, плоть его была теплой, а простыни — чистыми и глажеными. Из-под края Омута выглядывала нижняя челюсть Джиневры, хотя глаза и уши закрывал шлем. Можно было к ней прикоснуться. Отец часто так и делал. Возможно, некая частичка ее сознания ощущала это.

Тем не менее, в конце концов, кому-нибудь придется захлопнуть гроб и сплавить останки. Место потребуется для новоприбывших. Мы пришли, чтобы провести с матерью последний день. Гарри еще раз взял жену за руку. С ней по-прежнему можно будет общаться — в ее мире и на ее условиях, — но к вечеру остов трансфигурируют и упакуют в хранилище, слишком эффективно утрамбованном, чтобы принимать посетителей из плоти и крови. Нас уверяли, что тело останется в целости: чары постоянной трансфигурации оставляют объект неизменным. Оболочка всегда будет готова вернуться к работе, если рай вдруг пострадает в некоей непредставимой катастрофе. Все, объясняли нам, обратимо. И все же — так много стало восходящих, а никакие катакомбы не могут расширяться до бесконечности. Ходили слухи о расчленениях, об усечении несущественных частей с течением времени, согласно некоему алгоритму оптимальной упаковки. Быть может, к следующему году от Джиневры останется лишь торс, а еще через год — только отрубленная голова. А может, ее тело срежут до самого мозга прежде, чем мы выйдем из здания, да так и оставят ожидать последнего прорыва, который возвестит начало Великой Портретизации.

Слухи, говорю же. Сам я лично не встречал никого, кто вернулся бы после восхождения. Хотя — а кто захотел бы? Даже Люцифер покинул небеса, лишь когда его с них сбросили.

Папа, возможно, знал точно — он всегда был в курсе того, о чем большинству людей знать не положено, но никогда не болтал лишнего. Если отец и мог что-то рассказать, его откровение, очевидно, не заставило бы Джиневру передумать, а для Гарри этого было достаточно.

Мы накинули капюшоны, служившие для невключенных разовыми пропусками, и встретили маму в спартански обставленной гостиной, которую она измышляла для наших встреч. Окон в ее мир не предусматривалось — ни намека на ту утопию, что она создала для себя. Джиневра даже не воспользовалась гостевыми средами, созданными для уменьшения неудобства гостей. Мы оказались в безликой бежевой сфере пяти метров в поперечнике. И никого, кроме нее. Возможно, подумал я, в ее представлении такая обстановка не слишком отличается от утопии. Отец улыбнулся.

— Джинни.

— Гарри.

Она была на двадцать лет моложе, чем оболочка на кровати, и все же у меня от ее вида мурашки но спине поползли.

— Сири! И ты пришел!

Она всегда обращалась ко мне по второму имени. Не припомню, чтобы мать когда-нибудь называла меня сыном.

— Ты здесь все так же счастлива? — спросил отец.

— Невероятно. Как бы я хотела, чтобы ты присоединился к нам.

Гарри улыбнулся.

— Кому-то надо поддерживать порядок.

— Ну, ты же знаешь, мы не прощаемся, — возразила она. — Вы можете навещать меня, когда захотите.

— Только если ты сменишь обстановку.

Не просто шутка — лживая шутка; Гарри пришел бы по её зову, даже если бы идти пришлось босиком по битому стеклу.

— И Челси тоже, — продолжала Джиневра. — Так здорово было бы, наконец, после стольких месяцев с ней познакомиться.

— Челси не придет, Джиневра, — пробормотал я.

— Ну да, но я же знаю, вы еще общаетесь. Понимаю, у вас были особые отношения, но то, что вы разошлись, не значит, что она не…

— Ты же знаешь, она…

Я замер на полуслове. В голове зародилась неприятная мысль: возможно, я действительно не сказал им?

— Сынок, — вполголоса промолвил Гарри, — может, оставишь нас на минутку?

Я бы с радостью оставил их на всю жизнь, поэтому вырубился обратно в палату, глядя на труп матери и на слепого, парализованного отца, как тот забивает информационный поток положенными случаю банальностями. Пусть поиграются. Пусть завершат свою так называемую связь, как посчитают нужным. Может, хоть раз в жизни заставят себя быть честными друг с другом, хоть там, в мире ином, где все прочее — иллюзия. Может быть.

Смотреть на это я так или иначе не желал.

Но мне, конечно, пришлось исполнить собственные формальности. В последний раз я сыграл роль в семейном спектакле, причастился привычной лжи. Мы пришли к согласию, что ничего не изменить, и никто не отклонялся от сценария достаточно далеко, чтобы на этом основании обвинить остальных в обмане. И, в конце концов — напомнив себе сказать «до свиданья» вместо «прощай» — мы распрощались с мамой.

Я даже подавил рвотный рефлекс и обнял ее.
* * *

Когда мы вынырнули из темноты, в руке у Гарри был ингалятор. Мы еще не миновали вестибюль, а я вяло понадеялся, что он сейчас швырнет пшикалку в мусорник. Но отец поднес руку ко рту и вкатил себе еще дозу амортенции, чтобы избежать искушения.

Верность в баллончике.

— Он тебе больше не нужен, — промолвил я.

— Пожалуй, — согласился он.

— Все равно не сработает. Нельзя запечатлеться на том, кого нет рядом, сколько бы зелья ты ни вынюхал. Просто…

Гарри промолчал. Мы прошли мимо охранников, высматривавших реалистов-инфильтраторов.

— Ее больше нет, — выпалил я. — Ей все равно, даже если ты найдешь кого-то еще. Она даже будет счастлива.

Она сможет сделать вид, что баланс подведен.

— Она моя жена, — ответил он.

— Эти слова потеряли смысл. Да и не имели.

Он чуть улыбнулся.

— Мы говорим о моей жизни, сынок. Меня она устраивает.

— Папа…

— Я не виню ее, — проговорил он. — И ты не вини.

Ему легко говорить. Легко даже принять боль, которую она причиняла ему все эти годы. Жизнерадостная маска не заслоняла бесконечных желчных упреков, которые отец сносил, сколько я себя помню. Ты думаешь, так легко, когда ты исчезаешь на целые месяцы? Думаешь, легко постоянно гадать, с кем ты, и где ты, и жив ли ты вообще? Думаешь, легко растить одной такого ребенка?

Она винила отца во всем, а он безропотно сносил ее выходки, потому что понимал — все ложь. Знал, что служит лишь предлогом. Мать ушла не из-за его измены или постоянных отлучек. Ее решение вообще не было с ним связано. Никак. Всё дело во мне. Джиневра покинула мир, так как не могла больше смотреть на существо, заменившее ей сына.

#упрт

Эмн, это - откуда??

И что значит? Я не совсем понял:)

Ретеллинг Ложной Слепоты же.
Способ уничтожить мир с помощью Зала Мозгов.

Ложную Слепоту всё ещё не читал, о господин жуткий спойлерист-с.

Не, это из начала же. Спойлеров нет.

Тогда ня.

ужс какая упоротость. И че по этой упоротости есть целый фик? Ссылочку можно?

Это не фик. Ускорение-сан сказал, что это переделка книги на манер фика.

ааааа, все, понял

еще интересует апокалипсус ? вот что я нашел: http://spyglass1.livejournal.com/17866.html
(коллапс вложенных чар расширения пространства, мощность пропорциональна уровням вложенности)

Известно. Нет, там не апокалипсис, а всего лишь удачное применение оружия массового уничтожения. Неканонного оружия.