Для того, кто умел верить... (гет)

Вместе с запахом выжженных солнцем полей

Темной птицею в сердце входит новая осень.

Ты плетешь свой венок из траурных лент,

из увядших цветов и почерневших колосьев...

Fleur, «Для того, кто умел верить».

Ректор Пражской Академии высшей магии, по совместительству директор Пражской учительской семинарии, госпожа Эльжбета Коменская сидела в глубоком кресле перед камином, глядя в огонь невидящими глазами. На коленях у неё лежал новенький журнал, августовский номер «Вестника магического источниковедения», но сегодня госпожа Эльжбета едва ли перевернула две страницы этого издания, которое её, профессора истории магии, всегда живо интересовало. Она так глубоко погрузилась в свои думы, что вздрогнула, услышав, как часы в соседней комнате пробили половину двенадцатого. Госпожа Эльжбета устала, у неё был весьма хлопотный день, и радовало лишь одно: впереди выходные, которые она проведёт, мирно занимаясь своими делами и разбирая корреспонденцию. Но на душе у неё не будет спокойно. Уже никогда не будет.

Более пятидесяти лет отдала госпожа Эльжбета науке и преподаванию; благодаря её усилиям и неутомимому, деятельному труду Пражская учительская семинария стала одним из самых знаменитых в магическом мире учебных заведений, сюда приезжали завершать образование выпускники Шармбатона, Дурмстранга, Хогвартса и даже Ильверморни. Госпожа Эльжбета занималась исследованиями в опасной области пересечений истории мира магов и магглов, она занимала весьма высокое положение в Лиге волшебниц, Обществе реформации ведьм и Обществе помощи Бедствующим волшебницам, а также ряде специфических научных организаций; её ученики преподавали в самых разнообразных местах, её друзья и знакомые были разбросаны по всему свету: один в Центральной Африке изучал наследие древних колдунов, другой в Сибири искал следы утерянной цивилизации магов, третий зарылся в арабские архивы. Она всегда была в курсе всех новостей мира и могла решить почти любую проблему. Впервые за много лет, с самых дней её юности, когда в Европе свирепствовал Гриндевальд, а она сама, как «предательница» крови, пряталась от преследователей, госпожа Эльжбета не могла справиться с неумолимо надвигающейся бедой.

Газеты бодро сообщали о том, что в мире всё спокойно, и магам не стоит опасаться новой войны. Но какой историк в здравом уме верит газетам? Госпожа Коменская не верила. Она верила странноватым, но не лишённым смысла посланиям Батильды Бэгшот, редким письмам учеников, осевших в Британии. Она верила в ту версию убийства Дамблдора, её друга, коллеги и давнего корреспондента, которую слышала на его похоронах; она верила своим собственным глазам — обстановка накалялась с каждым днём. На адрес ректората семинарии приходили полные злобы и угроз письма «подлой любительнице грязнокровок»; в прошлом семестре ей пришлось отчислить весьма способного студента за дуэль, причиной которой послужило оскорбление на почве чистокровности; в научных кругах всё яростнее становились споры вокруг этой давней, давней проблемы, а на улицах авроры отлавливали хулиганов, рядящихся в тёмные одежды с символикой Гриндевальда или Упивающихся смертью. И чешскому отделению Общества помощи бедствующим волшебницам в последний год всё чаще приходилось иметь дело с англичанками, вынужденными в спешке бежать на континент от преследований и угроз адептов чистокровности. Испуганные, сбитые с толку женщины выдавали весьма противоречивые сведения о том, что творилось на острове.

А сегодня утром газеты сообщили, что Руфус Скримджер, британский министр магии, скоропостижно скончался и его пост занял другой. Английский «Пророк» восхвалял нового кандидата и обильно поливал грязью имя покойного министра, а независимое чешское издание, славившееся своими частными расследованиями, утверждало, что тот был убит сторонниками Того-Кого-Нельзя-Называть. И хотя Эльжбета не привыкла доверять газетам, её сердце ёкнуло и пропустило удар. Весть об убийстве министра — а интуиция подсказывала ей, что Скримджер действительно умер не своей смертью, — поразила её не только по политическим, но и по личным причинам. Три года назад именно она рекомендовала свою любимую ученицу в качестве гувернантки для дочерей начальника английского аврората. С тех пор между нею и Милисентой Корнер не прерывалась переписка, и лишь последнее письмо госпожи Эльжбеты осталось без ответа.

Госпоже Коменской ещё тогда не хотелось отправлять мисс Корнер в Англию, хотя она и была идеальным кандидатом, пожалуй, даже единственным. Скримджер желал почти невозможного: ему нужна была учительница английского происхождения, но без связей в Англии — он не хотел вводить в дом человека, у которого могли бы обнаружиться нежелательные знакомства с экстремистами, к которым он причислял как радикально настроенную аристократию, так и таинственных членов Ордена Феникса. При этом гувернантка его детей должна была обладать отличным дипломом, хорошими манерами и порядочным поведением.

Отец Милисенты, Эдгар Корнер, учился и служил вместе со Скримджером, но погиб в Первой магической войне. Почти вся его семья была уничтожена, и спастись удалось лишь матери Эдгара и его младшей дочери, в день нападения гостившей у бабушки. Миссис Корнер вместе с внучкой бежала на континент и осела в Праге — сказочно-красивом городе её далёкой мечты; Общество помощи бедствующим волшебницам помогло ей устроиться на работу и встать на ноги. Госпожа Эльжбета хорошо помнила хрупкую изящную даму с серебристыми волосами, которая явилась на собеседование в сопровождении девочки десяти лет.

— Я готова приняться за любую работу, — заявила эта дама, сложив на коленях свои холёные ручки. Она, видимо, знала, что некоторые леди не соглашались на те скромные, но честные заработки, которые могли предложить дамы из Общества.

— Я — тоже, — с нажимом произнесла девочка, решительным жестом перекидывая через плечо длинную пушистую косу.

— Дитя моё, у нас не принято использовать детский труд, — с улыбкой покачала головой Эльжбета, — но ты можешь помогать бабушке.

В тот же день миссис Корнер начала работать в секции англоязычной литературы библиотеки учительской семинарии, и Милисента неизменно присутствовала рядом с бабушкой. Девочка взбиралась по лестницам до самых верхних полок головокружительно высоких стеллажей, осваивала новые сложные чары, рылась в каталогах, в общении со студентами постигая тайны чешского языка. Эльжбета, частая гостья в библиотеке, заметила, что внучка старается взять на себя как можно больше физически тяжёлой работы — втайне от старушки, которая явно такого поведения не одобряет. В результате ряда дипломатических ходов госпоже Коменской удалось выяснить, что миссис Корнер страдает от последствий отсроченного проклятия, убивавшего её медленно и неумолимо. Не было возможности пресечь его действие, и единственное, чем Милисента могла помочь своей последней и горячо любимой родственнице — это сохранять бодрость духа и облегчать её повседневные тяготы.

— Миссис Корнер — мама твоего отца, ведь так? А родственники твоей мамы?.. — госпожа Эльжбета задумалась о судьбе юной мисс Корнер, которая в любой момент могла остаться исключительно на её попечении.

— Их не существует, — отрезала Милисента с такой недетской жёсткостью, что госпожа Коменская невольно выпрямилась и отодвинулась, — во всяком случае, для меня. И я скорее умру с голоду, чем приму хотя бы стакан воды из их рук.

В последних словах девочки звенело острое, горькое презрение, по своей силе достойное шекспировской трагедии. Оно прозвучало почти абсурдным диссонансом в тишине уютной пражской кондитерской, куда заманила её Эльжбета для конфиденциального разговора.

— Простите, мадам Элизабет, — прошептала Милисента, устыдившись своей вспышки, — моя мама происходила из очень гордой чистокровной семьи. Они были против того, чтобы она вышла замуж за моего отца и отказались от неё, хотя Корнеры — тоже чистокровные волшебники. Но мой папа был аврором, возможно, причина в этом. И я уверена, что они были среди нападающих в ту ночь, когда...

Девочка не договорила, опустив глаза на клетчатую скатерть. Госпожа Эльжбета положила свою мягкую, тёплую руку поверх холодной, узкой ладошки Милисенты.

— Я всё поняла, дитя моё, — проговорила она, — и что бы ни случилось, тебе не придётся беспокоиться о будущем. И терпеть нужду ты никогда не будешь.

Но маленькая мисс Корнер готова была терпеть и нужду, и лишения, лишь бы не преступить своих весьма строгих понятий о чести — пожалуй, ей даже хотелось пострадать ради правого дела. По-своему она была горда и надменна не меньше, чем её загадочные чистокровные родственники. Милисента недаром так хорошо освоилась в библиотеке: она росла в окружении книг и их героев, к десяти годам став весьма романтичной, почти экзальтированной барышней. Но, если этот своеобразный душевный настрой помогал Милисенте пережить свалившееся на неё страшное горе, Эльжбета не склонна была осуждать тех, кто воспитывал девочку. И если миссис Корнер проявляла чрезмерную, болезненную привязанность к внучке, буквально не спуская с неё глаз, то едва ли у кого-то повернулся бы язык порицать её. Ведь она в одну ночь потеряла многочисленную семью, бывшую смыслом её жизни в течение долгих лет, и теперь вся её любовь была сосредоточена на единственной уцелевшей девочке. А о том, каких усилий стоило растущей Милисенте кротко и терпеливо переносить опеку бабушки, становившейся болезненно мнительной и боязливой, когда дело касалось её живого сокровища, не знал и не догадывался никто.

Так шли годы. Милисента выросла и поступила в семинарию, а миссис Корнер тихо угасла на её руках, и утешение, что «она больше не страдает», было слишком слабым для любящего сердца девушки. Госпожа Коменская вновь пришла ей на помощь, зная, что работа — лучшее лекарство от любого горя; и Милисента, нырнув в учёбу с головой, стала одной из самых лучших выпускниц учительской семинарии и любимых студенток Эльжбеты. Разумеется, она была одинокой, странной, необычной, не похожей на ту весёлую, беспечную, полную жизни и энергии молодёжь, что училась под началом госпожи Коменской. И той было совсем нелегко отпустить эту летящую, ранимую душу на полузабытую родину, в чужую семью, в чужой дом.

Но — отпустить пришлось. Нет, своих чистокровных родственников мисс Корнер не боялась.

— Во-первых, мадам Элизабет, времена изменились, а во-вторых... я следила за газетами, и те, кого я могла бы опасаться, с восемьдесят второго года заключены в Азкабане, — равнодушно излагала факты Милисента, — Но ведь они не родственники мне ни по духу, ни по имени, мы никогда не общались. Они не признавали моего существования. Ведь мистеру Скримджеру важно именно отсутствие связей?

Этого Эльжбета не могла отрицать. В узком, тесно связанном родственными и дружескими узами магическом мире трудно было найти человека более одинокого, чем Милисента. И — госпожа Коменская знала, — на кладбище св. Мартина покоилась не только бабушка мисс Корнер, но и некто гораздо более молодой и горячо любимый. И если ещё совсем юная девушка не желала превратиться в живой памятник над этой могилой, ей необходимо было бежать как можно скорее...

Но от судьбы не убежишь. Руфус Скримджер был убит, и что же сталось с его семьей?.. А с девочкой, которая избежала гибели от рук Упивающихся Смертью только для того, чтобы через десять лет снова подставиться под удар?..

— Что с ними сталось? — неожиданно для самой себя вслух спросила госпожа Эльжбета, настойчиво глядя на портрет своего великого предка, расположившийся на почётном месте посередине стены. Но Ян Амос Коменский[1] молчал, вперив взор в пространство. Он был магглом, и старинная гравюра не умела говорить.

[1] Ян Амос Коменский (1592 — 1670) — великий моравский педагог и гуманист, основатель педагогики как науки, создатель классно-урочной системы, автор ряда трудов по истории Чехии и чешскому языку. Педагогическая система, созданная Коменским, была призвана сохранить и передать подрастающему поколению чешскую национальную культуру; для достижения этой цели им и были разработаны принципы всеобщего обучения и классно-урочной системы, используемые вплоть до наших дней. Как Вы уже поняли, среди потомков «отца педагогики» были волшебники, которым передалась тяга к наукам...