Зрячая (джен)

Взгляды. Ты не можешь сказать, когда точно ощутила их. Это было не наяву, в полусне, в родной кроватке, после маминого поцелуя, после чудесного дня, полного игр и веселья. Взгляды. Ты съёжилась тогда в постели, ты не могла выдавить даже крика, а только дрожать и потеть — и бояться, пугаться, ужасаться! Ты не могла объяснить и самой себе, что тебя так пугало, какими именно они были, но ты была по-детски уверена в их враждебности, чуждости, а когда мама нашла тебя утром, невыспавшуюся, заплаканную, то молча обняла.

Твоя мама была мудрой женщиной. Она не стала тебя расспрашивать сразу. Она дала тебе выплакаться, напоила вкусным зельем и, обнимая, тихо спросила, что случилось, что за кошмар тебе приснился.

Сначала она не поняла тебя. Думала про монстра-под-кроватью, спрашивала, почему ты не позвала её, почему хотя бы не спряталась под одеяло… Не понимала. Им безразлично, есть ли кто-нибудь рядом, под одеялом ты или под кроватью — они видят всё равно! И тут ты замолкла — а вдруг теперь они посмотрят и на маму? Нельзя-нельзя-нельзя! Потом, позже, ты поймёшь, что именно в этот момент в тебе исчезла детская вера во всемогущество родителей и ты впервые ощутила настоящее одиночество: только ты и они, и никто не поможет тебе, кроме самой себя. Никто — и никогда! И чувство, что ничто не поможет, заставляло кровь стыть в жилах, а тебя — замирать, будто бы это помогло скрыться от них.

Конечно, мама не понимала, кто такие они и почему смотрят. Но мама была очень талантливой волшебницей, а потому долго водила над тобой волшебной палочкой, заставляла пить очень противные зелья, а ещё всё время обнимала тебя — но в больницу не вела. Ты думаешь, что мама уже тогда что-то чувствовала, поэтому начала подозревать, что где-где, а в больнице тебе не помогут. И мама не поможет. Никто и никогда!

А вечером пришёл папа. И папа-то сразу понял, в чём дело. Наверное, понял не до конца, но он был настоящим путешественником, искателем редкостей и древностей, слышал и видел больше, чем мама вычитала во всех своих книгах. И первое, что он сделал — это сказал тебе:

— Не смотри в ответ, Луна. Слышишь? Не смотри в ответ! Никогда не смотри, что бы ни случилось!

— Хорошо, папочка, — прошептала ты. Папа улыбнулся, и тебе показалось, что взгляды стали дальше, слабее, проходили мимо, будто бы они перестали тебя замечать…

— А теперь иди ко мне во кабинет, доченька, — ласково продолжил он. Обернулся к маме и сказал: — Пандора, это очень важно — не слушай, о чём мы говорим. Ты меня поняла?

— Конечно, Ксено, я понимаю, — но голос её похолодел. Сейчас ты много раз себя спрашиваешь, могло ли всё пойти иначе — или не могло? И ты думаешь: нет, не могло.

Рабочий кабинет папы был таким большим, что захватывало дух! Папа говорил, что это «чары незримого расширения», что мама — большой молодец, и ты охотно верила ему. Но сейчас папа немножко пугал тебя серьёзностью и сосредоточенностью. Он никогда таким не бывал! Мама называла папу «заблудившимся в небесах», иногда ласково, а иногда раздражённо, но тогда он стал таким серьёзным и тутошним, что и тебе было не по себе. Насколько может быть не по себе после взглядов!

— Садись напротив, Луна, — отец пододвинул два стула к окну. Не на колени, а напротив него, как в серьёзных взрослых разговорах! — Посмотри на улицу.

— Красиво? — неуверенно сказала ты, разглядывая кружащиеся на ветру осенние листья. Разглядывая… взгляды… ты поёжилась и спросила: — Они больше не посмотрят, папа? Ты их прогнал?

— Нет, доченька, — неожиданно грустно улыбнулся папа и как-то странно на тебя посмотрел. — Какая же ты у меня уже взрослая… Они вернутся, Луна. Прости.

— Но… но, папа, ты же их прогнал! — воскликнула ты.

— Отвлёк, — покачал он головой. — Они скоро вернутся, дочка, и это первое, что ты должна запомнить. Они всегда там, и они смотрят. Всегда. С этим ничего нельзя поделать, доченька, и даже не думай об этом! Были очень хорошие люди, которые попытались что-то поделать, а теперь их просто нет. Ты же не хочешь исчезнуть, доченька?

— Не хочу, папа! — и подняла на него взгляд. Папа выглядел таким усталым, что у тебя вырвалось: — Всё будет хорошо!

— Второе, что ты должна запомнить — это ни в коем случае не смотреть в ответ. Ты у меня умная девочка и совсем не хочешь от нас исчезать, правда?

— Я запомню, папа! — уверила ты, хотя и не представляла, как вообще можно посмотреть на них в ответ. Как вообще можно не смотреть, а смотреть?

— Они смотрят всегда и смотрят на всё, — вздохнул он. — Не потому что они злые или добрые, дочка. Они просто другие. Когда ты вырастешь, я объясню тебе получше, но сейчас просто попробуй представить, что они не такие уж и страшные. Они не хотят, чтобы ты исчезла, просто… так случается, понимаешь? Дерево не хочет, чтобы его листики падали вниз, ветер не хочет кружить их туда-сюда — просто так случается. Понимаешь?

— Мама говорила, что листики падают, потому что законы природы, — медленно произнесла ты. Тогда ты не понимала, что такого страшного в объяснении отца и в том, что он согласился с тобой, назвал маму умницей и даже добавил, мол, есть законы природы, которые нужно не открывать, а скрывать, иначе всем будет только хуже.

А потом отец стал расспрашивать, что ты делала в прошлый день. Он был очень настойчив и, несмотря на твою детскую память и подступающую сонливость после страшной ночи, ты вспомнила всё чуть ли не поминутно. Особенно отца заинтересовало, что ты пролезла в его кабинет, оставленный открытым. Он подробно расспросил, на что ты смотрела, и ты припомнила странную книгу на столе, которой сейчас уже не было. На обложке была какая-то картинка, что-то, показавшееся тебе очень-очень неправильным и до того странным, что ты глядела на неё несколько минут, пытаясь разобраться. Но что именно было на обложке — ты так и не вспомнила.

Не помнишь ты этого и сейчас, а тогда отец немного испугался и взволнованным голос заставил тебя рассказать, не открывала ли ты каких-нибудь других книг и не брала ли чего-нибудь неправильного в комнате. Отец с облегчением вздохнул, когда узнал, что после непонятного рисунка у тебя заболела голова и ты убежала к маме, а потом вдруг что-то понял и поинтересовался, а не видишь ли ты чего-нибудь странного в комнате сейчас?

Конечно же, ты видела! Ты рассказала о каких-то тёмных металлических цилиндрах на деревянной полке, которой раньше не было, ещё об одной полке книг с неправильными названиями, из которых сейчас ты можешь припомнить только «Культы упырей», о мерцающем существе под потолком и о том-кто-прячется-в-углу. Кто именно прятался в том углу, ты забыла также, но уверена, что он был довольно страшным сам по себе, но совсем не страшным рядом с папой.

— Всё придётся прятать, — вздохнул отец. — Иди к маме, доченька, и ничего-ничего ей не рассказывай, если не хочешь, чтобы она исчезла.

Ты выбежала из комнаты… и едва не сбила с ног маму, ждущую тебя под дверью. Ты не уверена, действительно ли мать услышала что-то из вашего разговора случайно или специально стояла под дверью, но это определённо было началом конца твоего счастливого детства — именно это, а не взгляды, к которым, как ты выяснила на собственном опыте, привыкнуть вполне можно.

Взгляды вернулись под утро, но были уже не такими страшными. А вот отец ушёл. Мать отправила тебя гулять и заперла дверь заклинанием, но ты пролезла обратно через маленькое окошко в кладовку и, сопя от любопытства, обнаружила, что мать что-то делает в кабинете отца, приговаривая:

— Где же, где же! Она должна быть где-то здесь!

Это так тебя заинтересовала, что ты прокралась на цыпочках к двери кабинета и быстро заглянула внутрь. Мама направляла волшебную палочку туда, где ты видела полки, и шептала заклинания, тихо ругаясь. Но ведь никакой полки там уже не было! Ты так сильно наклонилась, выглядывая из-за двери, что чуть не упала. Но мать тогда была слишком занята, чтобы заметить твоё подглядывание.

Через несколько дней, когда ты немного привыкла к взглядам, а отец снова отправился в какую-то экспедицию на поиски своих любимых древних тайн и позабытых существ, мама отвела тебя в свой кабинет и попросила помочь ей в эксперименте. Ты прекрасно помнишь, как обрадовалась тогда. Тебя! Мама! Зовёт! Помочь! В эксперименте! Раньше что мама, что папа предостерегали тебя от всяких взрослых тайн — конечно же, ты просто горела желанием всё-всё-всё увидеть-разузнать. Помочь маме и показать, что ты уже достаточно взрослая — что может быть лучше?

Как всегда, мама работала в подвале. Здесь была целая лаборатория! Сейчас ты считаешь, что ползающие, летающие и бегающие эксперименты матери довольное жуткие, а их названия: «морщерогие кизляки», «мозгошмыги», «нарглы» и все остальные — просто нелепы для таких… тварей. Но мать занималась не только этим. Прокручивая детские воспоминания, ты с удивлением обнаруживаешь полноценную алхимическую лабораторию, которую и позволить-то себе могли единицы из волшебников, а ещё — небольшую библиотеку запретных чар, включая даже «Волхование всех презлейшее»!

Пол лаборатории был разделён волшебной чертой на опасную и безопасную части. В опасной части мать обычно проводила эксперименты, например, пробовала новые заклинания, высунув в неё одну только палочку, или выпускала своих зверьков, чтобы понаблюдать за их поведением, а изредка ставила за черту столик и готовила там зелья. Ты помнишь, что тогда тебе было жутко любопытно, есть ли за Чертой (мысленно ты называла её именно так, с прописной буквы) что-то особенное и что будет, если туда шагнуть, но что бы ты ни делала, невидимый барьер не давал не то что руки — даже краешка платья просунуть!

И конечно же, ты была жутко рада, когда мама взяла тебя за руку и провела прямо за Черту. Правда, ничего особенного за ней не было — только остальная лаборатория исчезла, как будто её затопила чёрная жижа! Мама наколдовала два стула и велела сесть напротив. Вертясь и волнуясь, ты в очередной раз спросила, что надо будет делать. Мама вновь отмахнулась, вместо этого достала из кармана пузырёк со светящимся нежно-сиреневым зельем, откупорила и протянула тебе.

Ты выпила. Зелье было чудеснейшим на вкус! Как будто смешали сразу все виды ягод, и они странным образом не мешали друг другу, а только помогали! Гораздо позже ты узнаешь в этом описании вкуса «Прекогницию Морганы», эликсир, требующий сложнейшей алхимии для приготовления и запрещённый Министерством магии с самого его образования, ещё до Статута о секретности. В самом действии «Прекогниции» не было ничего ужасного: она всего лишь делала сознание идеально ясным — настолько что даже полный неумёха в прорицании начинал видеть будущее и прошлое, словно на ладони. А запретили его потому, что малейшая ошибка в приготовлении приводила к настоящей катастрофе — выпивший эликсир превращался в безумца, и безумца опасного, видящего будущее и прошлое, как на ладони!

(На самом деле, её запретили не поэтому, но рассказывать, почему — нельзя, и лучше бы мне поверить, что есть вещи, от которых следует держаться стороной, и «Прекогниция» — одна из них)

Но тогда ты просто наслаждалась вкусом, а мама сказала тебе закрыть глаза и шепнула заклинание:

— Легилименс.

Ты всё ещё не знаешь, что она хотела найти и как вообще должны были взаимодействовать «Прекогниция» и заклинание чтения мыслей. Хотела ли она увидеть будущее? Или прошлое — и узнать, что за книги стояли на полках у отца? Но она ошиблась. Потому что прежде, чем она увидела что-нибудь, они увидели её, и в этом ты уверена совершенно точно.

Что было впоследствии? Ты не помнишь, и все методы восстановления памяти, какие только ты нашла, тебе не помогли. В одном ты уверена — ничего хорошего не было. Их взаимодействие с «Прекогницией», тобой и мамой привело к чему-то ужасному, к чему-то, что ты даже сейчас, после всего пережитого, не можешь себе представить. В одном ты уверена: мама не исчезла.

Ты пришла в себя в лаборатории, по-прежнему за чертой — ты различила стену мрака сквозь приоткрытые глаза. Тебе было плохо и больно, но сознание оставалось удивительно чётким — ты думаешь, что это остаточное действие «Прекогниции». Ты не могла шевелиться, даже закрыть или открыть глаза — только смотреть в узкую щёлочку. Звуки расплывались, сознание периодически ускользало следом, но потом возвращалось обратно, чёткое и ясное. Тебе не было страшно, а только противно — какой-то мерзкий, тошнотворный запах проникал в нос и, казалось, расползался по всему телу, неприятно пощипывая.

На фоне чёрной стены говорили двое. Один из них — отец, а другой — тёмная, даже чёрная фигура, будто бы расплывающаяся на фоне Черты. Сейчас ты уверена, что дело не в «потустороннести» облика этого второго, а в том, что он был чернокожим и закутался в чёрный же плащ. Отец говорил взволнованно, а тот, второй — спокойно и даже как-то… возвышенно?

— …никакой необходимости делать это так рано! — горячился отец. — Она ещё очень мала и может не…

— Тёмный… — спокойно отвечал человек-в-чёрном. — Измерения пересекутся… Йог-Сотот… Ключ и Врата… Другого ключа не будет… Великая честь… — обрывки этих слов заставили бы тебя тогда сжаться от ужаса перед какой-то обыденной запредельностью, которая не имела ровным счётом никакой связи с обычным, нормальным волшебством… но ты всё равно не могла пошевелиться.

— Нет!.. Может умереть… Слаба… Пандора виновата… Вектор изменения… Неверный путь… — отчаянно возражал отец.

— Иллюзия знания — величайшее заблуждение, опутавшее людей… — это было самое длинное предложение, который ты расслышала от гостя-в-чёрном. — Испытание… Вечность… Пение бездны… Зрячая… Ответный взгляд…

— Нельзя!.. Рано… Усилия будут тщетны… Всего девять лет… Разум не выдержит… — шептал отец.

— Исправление возможно… — отвечал его собеседник всё так же спокойно — но странным образом в этом спокойствии читалось неохотное согласие. — Колебания бран… Годы перемен… Смысл… Ритуал… Жертва… Последняя Истина…

— Спасибо! — всё тише и тише звучал голос отца. — Спасибо, теперь я исправлю… Подготовлю… Рано знать… Её душа…

— Она очнулась! — резко сказал чёрный человек, и это почему-то тебя испугало.

— Спи, доченька, — с неожиданной лаской произнёс отец, и палочка в его руке вспыхнула и погасла, а следом погасло и твоё сознание.

Вновь ты пришла в себя в папином кабинете. Ты чувствовала слабость во всём теле, но сознание было всё таким же кристально ясным. Царила ночь; папин ночник горел на удивление тускло, на тебе скрестились взгляды, на сей раз будто бы ожидающие — но чего? В этот раз — и впервые за свою жизнь — ты чётко осознала, что один из взглядов — заинтересован. Он буравил тебе спину, всматривался в твоё лицо, оглядывался вокруг — но тебе почему-то не было жутко. Возможно, потому что в этом взгляде не ощущалось космического равнодушия всех остальных?

Ты ощущала, что должна подняться и увидеть — как бы ни странно это было для девятилетней — преодолела слабость и поднялась. Ты знала или чувствовала, что сейчас произойдёт что-то важное, когда выбралась из папиного массивного кресла, закуталась в папину же огромную кофту, чтобы не замёрзнуть в одной ночнушке, влезла в тапочки, тоже папины, и поторопилась в коридор.

Было темно и тихо. Замолкло тиканье циферблатов, не слышно было и трелей сверчков, не шелестела за окном листва — и в этой абсолютной, сгустившейся тишине ты различала шаги и странный, жужжащий шёпот внизу, в гостиной. В коридоре было темно — кроме тусклого света в гостиной, бросающего жуткие тени на лестницу вниз, горел ещё ночник в мамином кабинете. Тебе казалось, что заглянуть туда нужно просто обязательно. С мамой ведь всё хорошо?

С мамой всё было странно. Сложив руки на груди, она лежала посреди своего кабинета на каком-то старом матрасе, пахнувшем плесенью. Ты осторожно подошла и прикоснулась к её руке. Тёплая! Мама дышала, но очень медленно и редко — тогда ты этого не осознавала, поняла только сейчас, благодаря той ясности сознания, уловившего каждое ощущение, каждый шорох, движение и звук.

У изголовья матраса стоял знакомый по папиному кабинету цилиндр из странного тёмного металла в фут высотой и чуть меньше в диаметре. Наверху цилиндра было выгравировано: «Пандора Лавгуд». Ты заметила, что на чуть выпуклой стороне цилиндра есть три треугольных отверстия, а из его основания в дальний тёмный угол тянулся толстая резиновая трубка. Ты осторожно дотронулась до цилиндра. Тёплый! Прямо как мама… Какой-то прибор, который её исцеляет, да? Теперь тебе кажутся смешной такая идея, но тогда ты была свято уверена, что папа всё-всё-всё исправит! И не сказать ведь, что ты не была права…

Ёжась под взглядами, ты на цыпочках приблизилась к лестнице. Несмотря на то, что тебе нужно было видеть то, что внизу, какой-то иррациональный ужас не давал просто спуститься, и ты замерла, вслушиваясь в тихие реплики отца и странный жужжащий шёпот от его неведомого собеседника. Было что-то неестественно жуткое, что-то глубоко неправильное в этом шёпоте — это был не обычный акцент, а что-то… чуждое, чужое! Ты не могла объяснить, что, но чувство, что если прямо сейчас спустишься, то произойдёт нечто ужасное, было очень явным.

И отец, и его неизвестный собеседник говорили на иностранном языке, но каком именно, ты не можешь понять и сейчас. Изредка в разговоре мелькали знакомые слова, иногда вырывающиеся у папы раньше: Шаб-Ниггурат, Ньярлатотеп, Юггот. Конечно, папа запретил тебе даже запоминать их, не то что повторять, но тогда, будучи, должно быть, ещё под действием остатков эликсира, ты различала их как никогда чётко.

Ты не уверена, сколько простояла там, вслушиваясь в голоса и смотря на жуткие тени на лестнице, не могущие принадлежать ничему человеческому — пусть и понимаешь сейчас, что наверняка это была игра света и тени. Наконец наружная дверь отворилась, и папин гость ушёл, чем-то громко шумя. Ужас отпустил тебя, а заинтересованный взгляд вновь упёрся прямо в лицо, в лопатки и, кажется, в макушку и ступни одновременно! Ты спустилась, зачем-то пытаясь ступать тише, окликнула папу, в задумчивости смотрящего на единственную свечку.

— Луна? — встрепенулся тот. — Как ты себя чувствуешь, девочка моя?

— Плохо, папа… — честно ответила ты.

— Что-нибудь болит? — он немедленно подхватил тебя на руки и посадил себе на колени.

— Ничего… просто тяжело двигаться, — ты заметила, что за окном что-то мерцает фиолетовым. — А что там?

— Не смотри туда, девочка моя, — вздохнул отец. — Всё будет хорошо — это я тебе обещаю. А пока… извини, но это нужно для твоего же благополучия, — ты ощутила, как кончик папиной волшебной палочки легонько коснулся виска. — Обливиэйт.

Ты не помнишь, что было дальше — несмотря на все усилия, приложенные, чтобы вспомнить. Тебе кажется, что остаточный эффект «Прекогниции Морганы» столкнулся со стирающим память заклинанием. В конце концов, «Прекогниция» отступила, но и блокирующие память чары сработали не в полную силу.

Так или иначе, ты очнулась уже утром неясно какого дня, взгляды всё так же преследовали тебя, об инциденте с мамой ты не помнила ровным счётом ничего, как и о странном госте с жужжащим шёпотом или о другом, сотканном из тьмы. Мама тоже исчезла, а папа объяснил, что с ней приключилось жуткое несчастье, что теперь её больше нет. К вам, вернее, к папе дважды приходили люди в тёмно-серых мантиях с глубоким капюшоном — невыразимцы из Отдела тайн, и папа о чём-то громко с ними спорил. Потом были похороны с закрытым гробом, и ты плакала навзрыд, а затем, когда узнала, что много дней выпали из памяти из-за неудачного эксперимента мамы, то решила вести дневник.