Зрячая (джен)

Взгляды. Ты не можешь сказать, когда точно ощутила их. Это было не наяву, в полусне, в родной кроватке, после маминого поцелуя, после чудесного дня, полного игр и веселья. Взгляды. Ты съёжилась тогда в постели, ты не могла выдавить даже крика, а только дрожать и потеть — и бояться, пугаться, ужасаться! Ты не могла объяснить и самой себе, что тебя так пугало, какими именно они были, но ты была по-детски уверена в их враждебности, чуждости, а когда мама нашла тебя утром, невыспавшуюся, заплаканную, то молча обняла.

Твоя мама была мудрой женщиной. Она не стала тебя расспрашивать сразу. Она дала тебе выплакаться, напоила вкусным зельем и, обнимая, тихо спросила, что случилось, что за кошмар тебе приснился.

Сначала она не поняла тебя. Думала про монстра-под-кроватью, спрашивала, почему ты не позвала её, почему хотя бы не спряталась под одеяло… Не понимала. Им безразлично, есть ли кто-нибудь рядом, под одеялом ты или под кроватью — они видят всё равно! И тут ты замолкла — а вдруг теперь они посмотрят и на маму? Нельзя-нельзя-нельзя! Потом, позже, ты поймёшь, что именно в этот момент в тебе исчезла детская вера во всемогущество родителей и ты впервые ощутила настоящее одиночество: только ты и они, и никто не поможет тебе, кроме самой себя. Никто — и никогда! И чувство, что ничто не поможет, заставляло кровь стыть в жилах, а тебя — замирать, будто бы это помогло скрыться от них.

Конечно, мама не понимала, кто такие они и почему смотрят. Но мама была очень талантливой волшебницей, а потому долго водила над тобой волшебной палочкой, заставляла пить очень противные зелья, а ещё всё время обнимала тебя — но в больницу не вела. Ты думаешь, что мама уже тогда что-то чувствовала, поэтому начала подозревать, что где-где, а в больнице тебе не помогут. И мама не поможет. Никто и никогда!

А вечером пришёл папа. И папа-то сразу понял, в чём дело. Наверное, понял не до конца, но он был настоящим путешественником, искателем редкостей и древностей, слышал и видел больше, чем мама вычитала во всех своих книгах. И первое, что он сделал — это сказал тебе:

— Не смотри в ответ, Луна. Слышишь? Не смотри в ответ! Никогда не смотри, что бы ни случилось!

— Хорошо, папочка, — прошептала ты. Папа улыбнулся, и тебе показалось, что взгляды стали дальше, слабее, проходили мимо, будто бы они перестали тебя замечать…

— А теперь иди ко мне во кабинет, доченька, — ласково продолжил он. Обернулся к маме и сказал: — Пандора, это очень важно — не слушай, о чём мы говорим. Ты меня поняла?

— Конечно, Ксено, я понимаю, — но голос её похолодел. Сейчас ты много раз себя спрашиваешь, могло ли всё пойти иначе — или не могло? И ты думаешь: нет, не могло.

Рабочий кабинет папы был таким большим, что захватывало дух! Папа говорил, что это «чары незримого расширения», что мама — большой молодец, и ты охотно верила ему. Но сейчас папа немножко пугал тебя серьёзностью и сосредоточенностью. Он никогда таким не бывал! Мама называла папу «заблудившимся в небесах», иногда ласково, а иногда раздражённо, но тогда он стал таким серьёзным и тутошним, что и тебе было не по себе. Насколько может быть не по себе после взглядов!

— Садись напротив, Луна, — отец пододвинул два стула к окну. Не на колени, а напротив него, как в серьёзных взрослых разговорах! — Посмотри на улицу.

— Красиво? — неуверенно сказала ты, разглядывая кружащиеся на ветру осенние листья. Разглядывая… взгляды… ты поёжилась и спросила: — Они больше не посмотрят, папа? Ты их прогнал?

— Нет, доченька, — неожиданно грустно улыбнулся папа и как-то странно на тебя посмотрел. — Какая же ты у меня уже взрослая… Они вернутся, Луна. Прости.

— Но… но, папа, ты же их прогнал! — воскликнула ты.

— Отвлёк, — покачал он головой. — Они скоро вернутся, дочка, и это первое, что ты должна запомнить. Они всегда там, и они смотрят. Всегда. С этим ничего нельзя поделать, доченька, и даже не думай об этом! Были очень хорошие люди, которые попытались что-то поделать, а теперь их просто нет. Ты же не хочешь исчезнуть, доченька?

— Не хочу, папа! — и подняла на него взгляд. Папа выглядел таким усталым, что у тебя вырвалось: — Всё будет хорошо!

— Второе, что ты должна запомнить — это ни в коем случае не смотреть в ответ. Ты у меня умная девочка и совсем не хочешь от нас исчезать, правда?

— Я запомню, папа! — уверила ты, хотя и не представляла, как вообще можно посмотреть на них в ответ. Как вообще можно не смотреть, а смотреть?

— Они смотрят всегда и смотрят на всё, — вздохнул он. — Не потому что они злые или добрые, дочка. Они просто другие. Когда ты вырастешь, я объясню тебе получше, но сейчас просто попробуй представить, что они не такие уж и страшные. Они не хотят, чтобы ты исчезла, просто… так случается, понимаешь? Дерево не хочет, чтобы его листики падали вниз, ветер не хочет кружить их туда-сюда — просто так случается. Понимаешь?

— Мама говорила, что листики падают, потому что законы природы, — медленно произнесла ты. Тогда ты не понимала, что такого страшного в объяснении отца и в том, что он согласился с тобой, назвал маму умницей и даже добавил, мол, есть законы природы, которые нужно не открывать, а скрывать, иначе всем будет только хуже.

А потом отец стал расспрашивать, что ты делала в прошлый день. Он был очень настойчив и, несмотря на твою детскую память и подступающую сонливость после страшной ночи, ты вспомнила всё чуть ли не поминутно. Особенно отца заинтересовало, что ты пролезла в его кабинет, оставленный открытым. Он подробно расспросил, на что ты смотрела, и ты припомнила странную книгу на столе, которой сейчас уже не было. На обложке была какая-то картинка, что-то, показавшееся тебе очень-очень неправильным и до того странным, что ты глядела на неё несколько минут, пытаясь разобраться. Но что именно было на обложке — ты так и не вспомнила.

Не помнишь ты этого и сейчас, а тогда отец немного испугался и взволнованным голос заставил тебя рассказать, не открывала ли ты каких-нибудь других книг и не брала ли чего-нибудь неправильного в комнате. Отец с облегчением вздохнул, когда узнал, что после непонятного рисунка у тебя заболела голова и ты убежала к маме, а потом вдруг что-то понял и поинтересовался, а не видишь ли ты чего-нибудь странного в комнате сейчас?

Конечно же, ты видела! Ты рассказала о каких-то тёмных металлических цилиндрах на деревянной полке, которой раньше не было, ещё об одной полке книг с неправильными названиями, из которых сейчас ты можешь припомнить только «Культы упырей», о мерцающем существе под потолком и о том-кто-прячется-в-углу. Кто именно прятался в том углу, ты забыла также, но уверена, что он был довольно страшным сам по себе, но совсем не страшным рядом с папой.

— Всё придётся прятать, — вздохнул отец. — Иди к маме, доченька, и ничего-ничего ей не рассказывай, если не хочешь, чтобы она исчезла.

Ты выбежала из комнаты… и едва не сбила с ног маму, ждущую тебя под дверью. Ты не уверена, действительно ли мать услышала что-то из вашего разговора случайно или специально стояла под дверью, но это определённо было началом конца твоего счастливого детства — именно это, а не взгляды, к которым, как ты выяснила на собственном опыте, привыкнуть вполне можно.

Взгляды вернулись под утро, но были уже не такими страшными. А вот отец ушёл. Мать отправила тебя гулять и заперла дверь заклинанием, но ты пролезла обратно через маленькое окошко в кладовку и, сопя от любопытства, обнаружила, что мать что-то делает в кабинете отца, приговаривая:

— Где же, где же! Она должна быть где-то здесь!

Это так тебя заинтересовала, что ты прокралась на цыпочках к двери кабинета и быстро заглянула внутрь. Мама направляла волшебную палочку туда, где ты видела полки, и шептала заклинания, тихо ругаясь. Но ведь никакой полки там уже не было! Ты так сильно наклонилась, выглядывая из-за двери, что чуть не упала. Но мать тогда была слишком занята, чтобы заметить твоё подглядывание.

Через несколько дней, когда ты немного привыкла к взглядам, а отец снова отправился в какую-то экспедицию на поиски своих любимых древних тайн и позабытых существ, мама отвела тебя в свой кабинет и попросила помочь ей в эксперименте. Ты прекрасно помнишь, как обрадовалась тогда. Тебя! Мама! Зовёт! Помочь! В эксперименте! Раньше что мама, что папа предостерегали тебя от всяких взрослых тайн — конечно же, ты просто горела желанием всё-всё-всё увидеть-разузнать. Помочь маме и показать, что ты уже достаточно взрослая — что может быть лучше?

Как всегда, мама работала в подвале. Здесь была целая лаборатория! Сейчас ты считаешь, что ползающие, летающие и бегающие эксперименты матери довольное жуткие, а их названия: «морщерогие кизляки», «мозгошмыги», «нарглы» и все остальные — просто нелепы для таких… тварей. Но мать занималась не только этим. Прокручивая детские воспоминания, ты с удивлением обнаруживаешь полноценную алхимическую лабораторию, которую и позволить-то себе могли единицы из волшебников, а ещё — небольшую библиотеку запретных чар, включая даже «Волхование всех презлейшее»!

Пол лаборатории был разделён волшебной чертой на опасную и безопасную части. В опасной части мать обычно проводила эксперименты, например, пробовала новые заклинания, высунув в неё одну только палочку, или выпускала своих зверьков, чтобы понаблюдать за их поведением, а изредка ставила за черту столик и готовила там зелья. Ты помнишь, что тогда тебе было жутко любопытно, есть ли за Чертой (мысленно ты называла её именно так, с прописной буквы) что-то особенное и что будет, если туда шагнуть, но что бы ты ни делала, невидимый барьер не давал не то что руки — даже краешка платья просунуть!

И конечно же, ты была жутко рада, когда мама взяла тебя за руку и провела прямо за Черту. Правда, ничего особенного за ней не было — только остальная лаборатория исчезла, как будто её затопила чёрная жижа! Мама наколдовала два стула и велела сесть напротив. Вертясь и волнуясь, ты в очередной раз спросила, что надо будет делать. Мама вновь отмахнулась, вместо этого достала из кармана пузырёк со светящимся нежно-сиреневым зельем, откупорила и протянула тебе.

Ты выпила. Зелье было чудеснейшим на вкус! Как будто смешали сразу все виды ягод, и они странным образом не мешали друг другу, а только помогали! Гораздо позже ты узнаешь в этом описании вкуса «Прекогницию Морганы», эликсир, требующий сложнейшей алхимии для приготовления и запрещённый Министерством магии с самого его образования, ещё до Статута о секретности. В самом действии «Прекогниции» не было ничего ужасного: она всего лишь делала сознание идеально ясным — настолько что даже полный неумёха в прорицании начинал видеть будущее и прошлое, словно на ладони. А запретили его потому, что малейшая ошибка в приготовлении приводила к настоящей катастрофе — выпивший эликсир превращался в безумца, и безумца опасного, видящего будущее и прошлое, как на ладони!

(На самом деле, её запретили не поэтому, но рассказывать, почему — нельзя, и лучше бы мне поверить, что есть вещи, от которых следует держаться стороной, и «Прекогниция» — одна из них)

Но тогда ты просто наслаждалась вкусом, а мама сказала тебе закрыть глаза и шепнула заклинание:

— Легилименс.

Ты всё ещё не знаешь, что она хотела найти и как вообще должны были взаимодействовать «Прекогниция» и заклинание чтения мыслей. Хотела ли она увидеть будущее? Или прошлое — и узнать, что за книги стояли на полках у отца? Но она ошиблась. Потому что прежде, чем она увидела что-нибудь, они увидели её, и в этом ты уверена совершенно точно.

Что было впоследствии? Ты не помнишь, и все методы восстановления памяти, какие только ты нашла, тебе не помогли. В одном ты уверена — ничего хорошего не было. Их взаимодействие с «Прекогницией», тобой и мамой привело к чему-то ужасному, к чему-то, что ты даже сейчас, после всего пережитого, не можешь себе представить. В одном ты уверена: мама не исчезла.

Ты пришла в себя в лаборатории, по-прежнему за чертой — ты различила стену мрака сквозь приоткрытые глаза. Тебе было плохо и больно, но сознание оставалось удивительно чётким — ты думаешь, что это остаточное действие «Прекогниции». Ты не могла шевелиться, даже закрыть или открыть глаза — только смотреть в узкую щёлочку. Звуки расплывались, сознание периодически ускользало следом, но потом возвращалось обратно, чёткое и ясное. Тебе не было страшно, а только противно — какой-то мерзкий, тошнотворный запах проникал в нос и, казалось, расползался по всему телу, неприятно пощипывая.

На фоне чёрной стены говорили двое. Один из них — отец, а другой — тёмная, даже чёрная фигура, будто бы расплывающаяся на фоне Черты. Сейчас ты уверена, что дело не в «потустороннести» облика этого второго, а в том, что он был чернокожим и закутался в чёрный же плащ. Отец говорил взволнованно, а тот, второй — спокойно и даже как-то… возвышенно?

— …никакой необходимости делать это так рано! — горячился отец. — Она ещё очень мала и может не…

— Тёмный… — спокойно отвечал человек-в-чёрном. — Измерения пересекутся… Йог-Сотот… Ключ и Врата… Другого ключа не будет… Великая честь… — обрывки этих слов заставили бы тебя тогда сжаться от ужаса перед какой-то обыденной запредельностью, которая не имела ровным счётом никакой связи с обычным, нормальным волшебством… но ты всё равно не могла пошевелиться.

— Нет!.. Может умереть… Слаба… Пандора виновата… Вектор изменения… Неверный путь… — отчаянно возражал отец.

— Иллюзия знания — величайшее заблуждение, опутавшее людей… — это было самое длинное предложение, который ты расслышала от гостя-в-чёрном. — Испытание… Вечность… Пение бездны… Зрячая… Ответный взгляд…

— Нельзя!.. Рано… Усилия будут тщетны… Всего девять лет… Разум не выдержит… — шептал отец.

— Исправление возможно… — отвечал его собеседник всё так же спокойно — но странным образом в этом спокойствии читалось неохотное согласие. — Колебания бран… Годы перемен… Смысл… Ритуал… Жертва… Последняя Истина…

— Спасибо! — всё тише и тише звучал голос отца. — Спасибо, теперь я исправлю… Подготовлю… Рано знать… Её душа…

— Она очнулась! — резко сказал чёрный человек, и это почему-то тебя испугало.

— Спи, доченька, — с неожиданной лаской произнёс отец, и палочка в его руке вспыхнула и погасла, а следом погасло и твоё сознание.

Вновь ты пришла в себя в папином кабинете. Ты чувствовала слабость во всём теле, но сознание было всё таким же кристально ясным. Царила ночь; папин ночник горел на удивление тускло, на тебе скрестились взгляды, на сей раз будто бы ожидающие — но чего? В этот раз — и впервые за свою жизнь — ты чётко осознала, что один из взглядов — заинтересован. Он буравил тебе спину, всматривался в твоё лицо, оглядывался вокруг — но тебе почему-то не было жутко. Возможно, потому что в этом взгляде не ощущалось космического равнодушия всех остальных?

Ты ощущала, что должна подняться и увидеть — как бы ни странно это было для девятилетней — преодолела слабость и поднялась. Ты знала или чувствовала, что сейчас произойдёт что-то важное, когда выбралась из папиного массивного кресла, закуталась в папину же огромную кофту, чтобы не замёрзнуть в одной ночнушке, влезла в тапочки, тоже папины, и поторопилась в коридор.

Было темно и тихо. Замолкло тиканье циферблатов, не слышно было и трелей сверчков, не шелестела за окном листва — и в этой абсолютной, сгустившейся тишине ты различала шаги и странный, жужжащий шёпот внизу, в гостиной. В коридоре было темно — кроме тусклого света в гостиной, бросающего жуткие тени на лестницу вниз, горел ещё ночник в мамином кабинете. Тебе казалось, что заглянуть туда нужно просто обязательно. С мамой ведь всё хорошо?

С мамой всё было странно. Сложив руки на груди, она лежала посреди своего кабинета на каком-то старом матрасе, пахнувшем плесенью. Ты осторожно подошла и прикоснулась к её руке. Тёплая! Мама дышала, но очень медленно и редко — тогда ты этого не осознавала, поняла только сейчас, благодаря той ясности сознания, уловившего каждое ощущение, каждый шорох, движение и звук.

У изголовья матраса стоял знакомый по папиному кабинету цилиндр из странного тёмного металла в фут высотой и чуть меньше в диаметре. Наверху цилиндра было выгравировано: «Пандора Лавгуд». Ты заметила, что на чуть выпуклой стороне цилиндра есть три треугольных отверстия, а из его основания в дальний тёмный угол тянулся толстая резиновая трубка. Ты осторожно дотронулась до цилиндра. Тёплый! Прямо как мама… Какой-то прибор, который её исцеляет, да? Теперь тебе кажутся смешной такая идея, но тогда ты была свято уверена, что папа всё-всё-всё исправит! И не сказать ведь, что ты не была права…

Ёжась под взглядами, ты на цыпочках приблизилась к лестнице. Несмотря на то, что тебе нужно было видеть то, что внизу, какой-то иррациональный ужас не давал просто спуститься, и ты замерла, вслушиваясь в тихие реплики отца и странный жужжащий шёпот от его неведомого собеседника. Было что-то неестественно жуткое, что-то глубоко неправильное в этом шёпоте — это был не обычный акцент, а что-то… чуждое, чужое! Ты не могла объяснить, что, но чувство, что если прямо сейчас спустишься, то произойдёт нечто ужасное, было очень явным.

И отец, и его неизвестный собеседник говорили на иностранном языке, но каком именно, ты не можешь понять и сейчас. Изредка в разговоре мелькали знакомые слова, иногда вырывающиеся у папы раньше: Шаб-Ниггурат, Ньярлатотеп, Юггот. Конечно, папа запретил тебе даже запоминать их, не то что повторять, но тогда, будучи, должно быть, ещё под действием остатков эликсира, ты различала их как никогда чётко.

Ты не уверена, сколько простояла там, вслушиваясь в голоса и смотря на жуткие тени на лестнице, не могущие принадлежать ничему человеческому — пусть и понимаешь сейчас, что наверняка это была игра света и тени. Наконец наружная дверь отворилась, и папин гость ушёл, чем-то громко шумя. Ужас отпустил тебя, а заинтересованный взгляд вновь упёрся прямо в лицо, в лопатки и, кажется, в макушку и ступни одновременно! Ты спустилась, зачем-то пытаясь ступать тише, окликнула папу, в задумчивости смотрящего на единственную свечку.

— Луна? — встрепенулся тот. — Как ты себя чувствуешь, девочка моя?

— Плохо, папа… — честно ответила ты.

— Что-нибудь болит? — он немедленно подхватил тебя на руки и посадил себе на колени.

— Ничего… просто тяжело двигаться, — ты заметила, что за окном что-то мерцает фиолетовым. — А что там?

— Не смотри туда, девочка моя, — вздохнул отец. — Всё будет хорошо — это я тебе обещаю. А пока… извини, но это нужно для твоего же благополучия, — ты ощутила, как кончик папиной волшебной палочки легонько коснулся виска. — Обливиэйт.

Ты не помнишь, что было дальше — несмотря на все усилия, приложенные, чтобы вспомнить. Тебе кажется, что остаточный эффект «Прекогниции Морганы» столкнулся со стирающим память заклинанием. В конце концов, «Прекогниция» отступила, но и блокирующие память чары сработали не в полную силу.

Так или иначе, ты очнулась уже утром неясно какого дня, взгляды всё так же преследовали тебя, об инциденте с мамой ты не помнила ровным счётом ничего, как и о странном госте с жужжащим шёпотом или о другом, сотканном из тьмы. Мама тоже исчезла, а папа объяснил, что с ней приключилось жуткое несчастье, что теперь её больше нет. К вам, вернее, к папе дважды приходили люди в тёмно-серых мантиях с глубоким капюшоном — невыразимцы из Отдела тайн, и папа о чём-то громко с ними спорил. Потом были похороны с закрытым гробом, и ты плакала навзрыд, а затем, когда узнала, что много дней выпали из памяти из-за неудачного эксперимента мамы, то решила вести дневник.

3 декабря 1990.

С Джинни так скучно! Зря я пришла к ней в гости… Она всё время говорила о Гарри Поттере и совсем ничего не знает из нумерологии и книжек, только скучные сказки для малышей! А когда я попросилась домой, к книгам и папе, миссис Уизли сказала, что я «не по годам развитый ребёнок» и отправила играть в куклы, чтобы детство не прошло зря! В куклы играют только малыши! Ужас-ужас-ужас, у Джинни оказалась кукла Гарри Поттера!

23 января 1991.

Я снова видела странные фиолетовые огни в папином кабинете. Надо получше прятать дневник, чтобы папа не узнал, что я их видела! Он почему-то боится, что я узнаю о них. Зачем он их зажигает? Ведь он такой усталый после этого! И целую ночь не спит!

13 февраля 1991.

На день рождения папа подарил мне специальные линзы! Он назвал их «спектролинзами», и их больше сотни! Они все разноцветные и такие забавные, а если через них смотреть, то становятся невидимыми всякие интересные вещи, например, сбежавшие мозгошмыги или папины «извлечения из Пнакотических манускриптов». Оказывается, эти вещи и вправду не видят обычные люди, и папа сказал, что обычные люди — это не магглы, а не-такие, как я или он.

Быть обычным человеком — это очень удобно, ведь тогда ты не видишь многих неприятных вещей. Например, эти крохотные белые черви, которые постоянно лезут под ноги и которых раньше ты не видела! Папа сказал, что нормальные люди не видят этих червей, потому иногда могут раздавить их и поскользнуться на ровном месте! Есть даже название такое: «оступиться». Это не только черви — бывает, что прямо в доме торчит старая невидимая коряга, а потом люди считают какой-нибудь угол «проклятым», мол, там всё время спотыкаешься да оступаешься на ровном месте!

Линзы папа подарил специально, чтобы я сравнивала, что видно, а что нет. Папа сказал, что мне нельзя рассказывать, что я вижу всякие вещи, кроме самых-самых известных, ну, фестралов, например.

А ещё сегодня я снова видела у папы ту самую книжку. Значит, он скоро уедет в экспедицию? Интересно, возьмёт ли он меня с собой?

12 марта 1991.

Я очень плохая девочка и точно не должна была этого делать, но я нашла мамин школьный «рабочий дневник» и не скажу об этом папочке! Там столько интересных заклинаний, а папа до сих пор не знает, что мамина палочка у меня и очень хорошо меня слушается. Ух, сколько интересного я с ней сделаю! А дурочка Джинни пусть и дальше играет со своей куклой Гарри!

17 апреля 1991.

Дорогой дневник, сегодня умер последний наргл… Я писала, что вчера нарвала свежих поганок, которые он так обожал, а теперь не знаю, куда их девать… Я выкопала ямку с помощью маминой палочки на заднем дворе и попросила у папы сделать гробик, как у мамы, ведь это последний её зверёк, с тех пор как сбежали мозгошмыги. Папа почему-то заплакал… Я похоронила наргла без гробика сама, и это было очень грустно… Хотела позвать дурочку Джинни, но она наверняка испугается и убежит, когда увидит наргла. Папа снова закрылся в кабинете и пьёт свой коньяк, а я совсем одна… Скорей бы Хогвартс!

19 мая 1991.

Я выучилась заклинанию «акцио». А ещё папа, оказывается, знал, что у меня есть мамина палочка и даже как-то ещё зачаровал, чтобы я случайно не сделала чего-нибудь плохого! Папа сегодня, когда увидел, что я умею притягивать вещи, поговорил со мной как со взрослой — прямо как тогда, про взгляды, в кабинете! Он сказал, что магия очень опасная и что с мамой стряслась беда, потому что она слишком увлеклась волшебством, забыв об осторожности. Он вручил мне небольшую книжечку, которую написал сам и в которой сказано, что можно и что нельзя делать при колдовстве, как лучше тренироваться, а как нельзя. А когда я выучу книжку и «сдам зачёт» по ней папочке, он снимет все ограничения с палочки, правда-правда!

11 августа 1991.

Джинни — мелкая и обзывает меня занудой и заумной, но она всё-таки классная! Я подарила ей на день рождения пару линз, и она тут же поняла, что если смотреть сразу в две, то невидимое будет снова видимым! Правда, потом меня отругал папа, а ещё, оказывается, что червей и мозгошмыгов так не увидишь, только коряги и фестралов, но всё равно она молодец! Интересно, а если посмотреть через тройные линзы? Обязательно попробую.

12 августа 1991.

Никогда, никогда не смотреть через тройные линзы! Папа стёр мне память снова. Почему он вообще подарил мне эти страшные линзы??? Я не знаю, что будет, если через них смотреть, но точно ничего хорошего! Папа сказал, чтобы я больше так не делала, разложил линзы и зачаровал их, чтобы больше пары нельзя было приблизить друг к другу… Хорошо хоть их нельзя сломать, а то было бы совсем ужасно!

13 августа 1991.

Папа извинился, что подарил линзы. Он сказал, что не подумал, что очень виноват и что он всё время забывает, что я ещё ребёнок. Он сказал, что обязательно возьмёт меня в свою следующую экспедицию. Ура! А ещё он сказал, что спрячет все линзы, кроме четырёх, потому что попробовал посмотреть через пять подряд и стёр самому себе память! Я спросила, где он вообще взял эти жуткие штуки, а папа что-то пробормотал про «Невыразимые культы» и «кристаллы истины Ми-го»…

2 октября 1991.

Мы отправляемся в экспедицию! Меня провожала Джинни, сказала быть поосторожней. Она теперь часто говорит, что папа стал каким-то жутковатым, но я точно знаю, что с ним всё в порядке. А ещё папа говорит, чтобы я не прислушивалась к голосам. Мы поговорили как взрослые люди, и я поняла, что папа теперь не только как я, видит (на самом деле, я вижу больше, чем он!) и его видят, но ещё и слышит, и он очень боится, что его услышат. Мы отправляемся искать какие-то руины, где есть специальный секрет, чтобы папу никогда не услышали. А ещё там может быть секрет, чтобы нас больше не видели! Мне так хочется, чтобы у нас всё получилось…

19 октября 1991.

Мы наконец-то добрались до Аркхэма! Папа долго говорил с этими странными американскими аврорами и невыразимцами из «Фонда SCP», а потом нас всё-таки пустили внутрь. Правда, в центр города нас всё равно не пропустят, потому что там находится Мискатоникский университет, ну, раньше находится. Теперь там что-то такое ужасное, что это место спрятали под кучей всяких чар, чтобы никто не добрался ни случайно, ни специально, и каждый год накладывали поверх самые новые наговоры, зелья и всё такое, что только может скрыть и спрятать. Интересно, а если взять шесть линз подряд, то можно увидеть здание университета?

22 октября 1991.

Мы смогли выбраться с помощью проводника, престарелого невыразимца, из путаницы улиц в окраинах Аркхэма. Здесь совсем нет белых червей и коряг, но когда я пытаюсь понять, где мы действительно находимся, то кружится голова! Папа говорит, что это из-за математиков и нумерологов университета, которые открыли что-то слишком неправильное и даже поделились этим открытием. А ещё мне нельзя говорить, что я вижу семь солнц: три нормальных, красное, тёмно-жёлтое, розовое и последнее — голубое. Папа видит только два…

29 октября 1991.

Мы наконец-то добрались до отеля. Ну, это раньше был отель, а теперь это «база исследования Мискатоникской аномалии», вот. Тут много всяких разных учёных, и магглов, и магов, и некоторые магглы в очень странных мантиях. Папа говорит, что это «культисты», которых привлекло американское правительство и которые помогают только затем, чтобы «тайны Аркхэма не открылись недостойным». А ещё он сказал, что это снобизм и что Йог-Сотот всё равно есть в каждом из нас, а когда я спросила, кто это такой — попросил забыть и не вспоминать. И вообще, с культистами говорить нельзя, потому что они обычно ничего не понимают и могут сделать только хуже. Но почему тогда их пригласили помочь?

7 ноября 1991.

Папа больше не пропадает и теперь он точно знает, куда нам нужно идти. Я всё ещё думаю, говорить ли ему, что я вижу Мискатоникский университет, вернее, все три Мискатоникских университета и что один культист поймал мой взгляд, посмотрел туда же и упал в обморок. Я привела его в чувство, плеснув воды заклинанием, а он теперь таращится на меня, как на какую-то богиню! И шепчет что-то про «истину в глазах ребёнка» и «невыразимость вечности». Это так странно… Хорошо хоть его быстро увели другие культисты. Наверное, я зря сказала им, как меня зовут? Но ведь мама говорила, что вежливые люди всегда представляются!

4 декабря 1991.

Дневничок, мы наконец-то пересекли эту пустыню! Я писала, что тут даже волшебная палочка не всегда может достать воду? А которая получаются — тухлая и зеленоватая. Папа чистит её специальными чарами, которые заставил заучить. Но всё это позади! Теперь мы в городе! Здесь очень много тени, но папа долго водил всю экспедицию между заброшенными домами. Все стали уже возмущаться, и я даже прикрикнула на них! Папа, правда, сказал больше так на них не смотреть и вообще не смотреть, даже если меня что-то очень злит, потому что нормальным людям страшно… Но мы нашли безопасный дом, правда, папа всё равно сказал выставлять дозор на ночь, потому что тут могут бродить они. Не те они, которые смотрят, а те, которые ходят.

23 декабря 1991.

Теперь и Арнольда, нашего дорогого проводника тоже нет… Папа говорит, что мы с ним не исчезнем, даже если встретим их, но я всё равно боюсь…

26 декабря 1991.

Мы нашли их! Папа говорит, что мы уходим немедленно и что он сделает «портключ», эта такая штука, которая как аппарация, только через предмет, и работает там, где просто нельзя появляться и исчезать, как это делают волшебники. Он никому ничего не сказал и мне тоже велел молчать. Мы собираемся их всех здесь бросить. Я понимаю папу. Если мы не уйдём, то случится что-нибудь очень-очень-очень плохое. Когда я спросила, такое же плохое, как с мамой, или нет, папа очень странно на меня посмотрел и сказал, что не такое…

27 декабря 1991.

Папа считал нумерологию, математику, оккультизм и руны всю ночь, но на утро у нас был портключ, который точно вынесет наружу! Я пишу из дома. Дорогой дневник, как же я рада, что мы наконец-то дома!

22 мая 1992.

Папа говорит, что скрижали помогут, но не до конца и что ему уже не помочь… Он много повторял, чтобы я не занималась маггловским оккультизмом и нумерологией ни в коем случае, а ещё о том, что какой-то «чёрный человек» ему всё наврал.

4 июня 1992.

Папа увёз последнюю книгу из своего тайника… Я так и не сказала ему, что скопировала несколько маминой палочкой и спрятала к себе в тайник. Он всё ещё не знает, что я веду тебя, дневник. Я специально сегодня положила тебя на стол, а папа поставил на тебя чашку кофе — не заметил! И мой тайник он не найдёт тоже… Наверное, я буду как папа — очень-очень скрытной! Мне нравятся тайны и всё «запредельное», как это называет папа. Он уже говорит со мной, как со взрослой, а я знаю, что взрослые выбирают сами. Я обязательно научусь всем этим оккультизмам и нумерологиям, чтобы помочь папе с шёпотом!

10 июля 1992.

Мы с папой ловили мозгошмыгов! Представляешь, дневник (я уверена, что никто сюда не заглянет… и иногда мне очень жаль), их стало очень-очень много! Они повсюду! Папа говорит, что «экосистема отбалансируется». Ой, я совсем забыла объяснить, как папа видит мозгошмыгов! Ему для этого нужно четверная спектролинза. Он теперь носит «монокль», это такая половинка очков. Я проверяла — всё равно в спектромонокль видно меньше, чем мне, и не видно дневник и тайник.

А ещё я сделала себе очки из спектролинз — настоящие спектрочки! Буду носить их в школе, чтобы случайно не ляпнуть чего-нибудь о невидимом. Папа говорит, что на самом деле оно не «невидимое», а «предельное». Он сам придумал так называть: вроде как есть «здешнее», есть «запредельное», о котором он запрещает думать и откуда смотрят и шепчут, а что-то среднее — это и получается «предельное». Или «полуздешнее» — это я придумала сама! Полуздешнее как бы тут, а как бы и не тут, поэтому видят его только те, у кого:

1) «по-другому работает зрительная кора мозга»;

2) «глаза унаследованы от фейри».

Я сделала списком, как это делала мама в своём дневнике — это выглядит очень научно, правда? Папа говорит, что у него 1, у мистера Олливандера 2, а у меня и 1, и 2 вместе, поэтому я вижу так много. И ещё он обещал меня обязательно познакомить с мистером Олливандером, потому что мне нужно купить свою палочку, раз уж мамину я потеряла. Я не стала говорить ему, что он просто перестал видеть мамину палочку, когда она полежала в моём тайнике. Наверное, это из-за тайника? Всё, что там полежит, станет полуздешним?

3 августа 1992.

Гарри Поттер гостит у Уизли! Так вот где Джинни пропадала — глазела на своего Гарри! Она говорит, он очень скромный, как настоящий герой, а ещё — что его привезли на летающем автомобиле мистера Уизли. Я уговорила папу, чтобы мы пошли вместе с Уизли в Косой переулок. Интересно, какой этот Гарри Поттер? Папа говорит, что в нём нет ничего особенного, но я-то вижу больше! Правда, папа может слышать, но пока что он от слуха избавился.

7 августа 1992.

Сегодня пришёл список учебников. Гилдерой Локхарт? Мы с папой так много смеялись, что у него даже возникла идея издавать специальный журнал о несуществующих (по-настоящему и не очень) зверях и подвигах по их поискам и обузданию! А что? Локхарту можно, а нам нельзя? Где он чистокровного вампира отыскал? Последнего в шестнадцатом веке убили, и это сделали магглы! Сейчас остались одни «вырожденцы», как ругается папа, да ещё упыри иногда вылезают, но упыри — не вампиры, они едят трупы, а вампиры пьют кровь… Папа говорит, что это как с магами. Настоящих чистокровных магов с кровью фейри-с-холмов и договорами с теми-кто-извне осталось считанные единицы, а остальные — вырожденцы, ну, папа говорит, что это не совсем ругательство и что так даже лучше для людей. Думаю, он прав — если все маги будут говорить с теми-кто-извне, видеть запредельное и всё такое делать, то мир сойдёт с ума…

Папа очень ругается на «чистокровных снобов», в которых «древней крови» уже не осталось, только снобизм да высокомерие… Они все дураки и не понимают, с кем по-настоящему связался Лорд Волдеморт и что было бы, если бы он победил. Папа рассказал, что Волдеморт сумел пробудить в себе настоящее наследие, и что мне ни в коем случае так нельзя делать и что он и другие нормальные маги — сторонники людей, а не тех-кто-извне, поэтому он не даст Волдеморту вернуть старые времена! Это мы сегодня снова говорили как взрослые люди. Я спросила папу, а почему он сам связывается с теми-кто-извне, и он сказал, что это была и ошибка, и неошибка, ну, что кто-то же всё равно должен быть с нашей стороны, следить, чтобы они не вернулись и не вернулись старые времена. Но он «слишком заигрался с огнём» и очень предо мной и мамой виноват…

А я поняла, что именно на мне будет эта миссия, когда папа уйдёт. А на ком ещё? Кому я ещё могу доверить это? Я и так вижу, и меня видят, уж лучше я, чем кто-то вроде Джинни.

8 августа 1992, раннее утро.

Сегодня мы идём всё покупать! Мы с папой пойдём пешком, без появлений-исчезновений. Аппарация немного страшная, я уже писала, дневничок? Папа не видит, но нас немного «кидает» во время аппарации, и я не хочу видеть эти образы снова! А портключ нестрашный, он просто «искажает пространственный континуум», как написано у мамы в дневнике, но он очень-очень сложный, а я пока что не нумеролог, чтобы разобраться, как делать портключи…

8 августа 1992, утро.

В Гарри нет ничего необычного. Ну, шрам зелёным светится на лбу, но у меня вот глаза серебряным светят — ничего особенного. Интересно, чьё это наследие — зелёный шрам-молния? Его открыл Гарри Волдеморт? Гарри теперь тоже на пороге? Столько вопросов, а я так и не смогла их задать! Папа запрещает говорить на такие темы с посторонними…

Гарри попал в Лютный переулок по каминной сети, но это ничего страшного, там нет ничего такого, его разве что убить могли, но Хагрид выручил. Джинни очень волновалась, но я её успокоила. А ещё мы купили себе палочки! На палочки накладываются специальные чары Надзора. Ну, то есть, говорят, что на волшебников, но папа знает, что на палочки, просто там «детектор испорченный», поэтому даже если кто-то рядом поколдует другой палочкой, всё равно сработает. Ещё папа говорит, что он испорченный, потому что Олливандеру не нравится такое ограничение, он злится и не ставит нормальный.

Мистер Олливандер такой интересный! У него глаза как у меня, много-много невидимых палочек, а ещё невидимый помощник из какого-то их рода, который измеряет линейкой! Папа шепнул, что с мистером Олливандером, если что, можно говорить об этих вещах.

Ой, а ещё знаешь, что произошло? Я видела настоящую драку! Мистер Малфой и мистер Уизли подрались возле этого глупца Локхарта! Малфой сунул пустой старый дневник Джинни в учебники, а я его успела выхватить по дороге домой. Он немного другой, но я не уверена. Надо будет попробовать в нём что-нибудь написать.

26 августа 1992.

Мы с дедушкой Ньютом (он тоже немного другой и сам сказал себя так называть) придумали, что делать с мозгошмыгами.

2 ноября 1992.

Подведу итоги первых двух месяцев:

1) Конечно, я в Гриффиндоре. Самая отважная исследовательница на Земле!

2) Много видеть — это больно.

3) Очки-половинки директора как спектролинзы — не хуже четверных.

4) Снейп — дурак и больше не встречается со мной взглядом.

5) Потолок в Большом зале — это рабочие врата, и папа об этом знал.

6) Меня боятся все, кроме Гарри, Гермионы, Джинни и всех Уизли.

7) Дневник Тома подсказывает, где в Хогвартсе есть тайные ходы и обещает провести в Тайную Комнату, если я найду ему жертву. Я правда не знаю, как поступить. Я ещё не та, кто стоит на грани и не культистка какая, чтобы жертвы приносить! А он ведь не петухов Хагридовых хочет…

8) Папа прислал первый выпуск журнала! «Придира»! Выглядит круче, чем звучит.

13 мая 1993.

Наверное, Джинни так ничего и не поняла, и для неё это просто было весёлое приключение. Я сказала дневнику, что нашла жертву, мы с Джинни спустились в Тайную Комнату. Дневник попытался кого-то позвать на чужом языке, но я помню чары тишины. Пока Джинни искала клад и всё такое, я начертила узор, который сработает только там, и выбросила дневник. Я слышала, как он кричал, а Джинни не слышала. Оно считает меня немного ненормальной, что я тут мелом рисунки странные черчу. А потом мы вернулись обратно. Тут есть не только «звуковое управление», как сказал бы папа, но и «ручное управление», невидимые тумблеры, правда, они очень тяжёлые. Думаю, я больше сюда не вернусь. Это плохое место, но я понимаю, какое наследие искал здесь Том.

3 августа 1993.

К папе приходил чёрный человек. Ночью, но я проснулась и подслушивала. Они говорили на каком-то из тех языков, и он что-то требовал от папы. Они упоминали меня.

31 августа 1993.

Папа сказал, что всё будет хорошо.

1 сентября 1993.

Если посмотреть на дементоров этим взглядом, то они уходят. Люди — тоже.

7 сентября 1993.

Это было последнее его письмо. Папы больше нет.

15 сентября 1993.

Я думала, что кто-нибудь заметит, но никто не заметил, что папа исчез. Никто не пришёл из Министерства, и Дамблдор тоже не знает.

1 мая 1994.

Мама назвала бы это «парадоксальным», но я просто сказала, что папа уехал в экспедицию, когда меня спросила Макгонагалл. Я просто кивнула, когда она спросила, встретят ли меня. Получается, я свободна? Так странно…

1 августа 1994.

Никто так и не узнал. Я выпускаю «Придиру» сама. Говорю, что папа приболел, а как выздоровеет — сразу в новую экспедицию. Нашла папин «выключатель» по его записям. Теперь наш дом нельзя найти.

18 августа 1994.

Олливандер говорит, что я молодец и что в наш дом нельзя пускать никого из Министерства. Он обещал помочь, а если выяснится, что папа совсем пропал, то оформить опеку. Получается, я теперь совсем одна и по-настоящему свободна. Не знаю, пугает это меня или вдохновляет. Думала сегодня: а можно ли было что-то поменять? А что, если бы папа не связывался с этими табличками и городом? Можно ли заблокировать зоны головного мозга, которые делали папу зрячим и слышащим?

25 апреля 1994.

Сегодня на нумерологии я поняла, как надо смотреть, чтобы увидеть их, смотрящих. Я не стала стирать себе память. Должна знать. Могу себя контролировать! Я надеюсь.

2 мая 1994.

Люблю я или не люблю Гарри? Наверное, люблю. Наверно, не должна любить. Думаю, я справлюсь.

6 ноября 1995.

Теперь Гаррик — мой официальный опекун. Он не будет меня ограничивать. Он понимает, что я зашла слишком далеко. Он попросил только не применять ничего из знаний против Министерства. Я не знаю, смогу ли сдержаться. Но он одобряет, чтобы я противостояла Волдеморту. Дамблдор осведомлён, но в нём нет нашей крови и он не видит. Нужен кто-то вроде меня.

2 августа 1996.

Я пришла в себя в Мунго. Могла ли я догадываться, с чем столкнусь в Отделе тайн? Могла. Могла ли я понимать, что для меня это самое опасное место? Могла. Могла ли я поступить иначе? Не могла. Шляпа была права, когда отправила меня на Гриффиндор.

3 марта 1997.

Мозгошмыги на удивление результативны.

25 июля 1997.

Ну вот и всё. Дамблдора больше нет. Нам осталось найти несколько частей. Я знаю, что должна делать. Гарри справится сам. Он сильный, я знаю, и с ним будут остальные. Я выступлю против Волдеморта на его поле. Я обращусь к тем-кто-извне. Я встречусь с чёрным человеком. Я заплачу нужную цену. Он пожалеет.

6 сентября 1997.

Цена заплачена. Жертва принесена. Я больше не чиста, но я чувствую, что готова идти дальше. Я знаю, что Волдеморт ответит.

3 ноября 1997.

Он ответил.

8 декабря 1997.

Отдела тайн больше нет. Я не могу допустить, чтобы до него добрались. После всего, что мы сделали, нельзя допустить эскалации. Я верю в Гарри и надеюсь не прибегать к последним средствам.

3 сентября 1998.

Пришла в себя дома. Скопилась целая стопка газет и писем, которую натаскали совы. Всё закончилось. Мы победили. Когда всё пошло не так? Когда я заглянула в копии книг отца? Когда вошла в Отдел тайн? Когда пропал папа? Когда я выбросила дневник и его съели? Когда мы поехали в Аркхэм? Когда мама убила себя экспериментом? Когда я посмотрела на знак и меня увидели? Когда папа впервые встретился с ними? Не знаю. Я больше не увижусь с Гарри. Не хочу. Я должна понять. Должна вспомнить. Есть заклинания и зелья, которые могут вернуть память. Есть рабочие журналы и библиотека мамы. Я вынесла кое-что из Отдела тайн и могу проникать в Запретную секцию Хогвартса. Я найду ответы на вопросы. Вот только не будут ли они слишком страшными? Боюсь того, кем становлюсь. Но я не могу остановиться. Я должна двигаться вперёд во что бы то ни стало.