Ведьма (гет)

В ночи тихо шуршит голос:

— Свет исчезает... Вода мертва… Иссушены чёрные души…

В темноте словно угли тлеют глаза. Бледная фарфоровая кожа — снежная, холодная — похожа на мёртвую плоть. Яркие губы, карминно-кровавые, шевелятся, вышёптывая слова:

— Смерть-сестра, объятья раскрой… Город будет разрушен…

В ненасытном чреве котла исчезают пучки трав, глазные яблочки, тягучий чёрный сок. Трепещущее тёплое сердце, сжимаемое в руке, сочится меж пальцев алыми потёками, прежде чем следом утонуть в пучине варева.

Хриплый смех ведьмы, похожий на вороний грай, переходит в сиплый надсадный вой. Шёлковые волосы, блестящие и смертно-чёрные, змеятся по плечам. И внезапно взметаются, увлекаемые в дикий танец. Ведьма кружится в вихре безумной пляски, движения её лёгкие, лохмотья кружев на платье и рваный подол вьются чёрными крыльями.

Дочь гнева и зависти, воронья мать, смерти сестра — много у неё имён. Когтистые пальцы её тянутся в грозовое небо. Ведьма хохочет, из горла её рвётся клокочущий звук. Пальцы-крючья сгибаются, впиваясь в ладонь, по руке до локтя бегут багряные, почти чёрные солёные струйки. На тонком запястье постукивает костяной браслет, на отравленном ветру развеваются, спутываясь, чёрные волосы. Небо гремит, отозвавшись на её зов, и она выходит в поле, поднимает лицо. В глазах у неё такое, что в языках всего мира не находится слов, чтобы описать — разве что в языке трепещущего пламени.

Небеса заполняет клёкот и грай. Туча чернеет, вспучивается тысячей клювов и крыльев. Ревёт, раздираемая молниями, и наконец трескается с оглушительным грохотом, обрушиваясь на землю проклятием.

Оно хлынуло разом повсюду, неся ядовитый дождь, а следом — смерть. Деревенские земли погибнут, а неурожай приведёт за собой голод. Все стальные орудия покроет ржа, дождь съест металл как лакомство. Десятки людей и животных умрут от язв, покрывших тела: гнойные струпья ничто не сможет излечить, боль и страдания будут терзать до самого последнего вздоха.

Предвкушая всё это, ведьма снова смеётся, кружится, вороньё облепляет её, а затем разлетается с криками. Посреди поля остаётся лежать тело без языка и глаз, со вскрытой грудиной. Острые обломки рёбер белеют в темноте.

* * *

Ведьма Ингра владела самым тёмным колдовством. Ей было столько лет, что она могла помнить даже сотворение мира. Говорили, что она бессмертна.

Когда кто-либо наносил ей обиду, погибал весь город. Когда ей становилось скучно, происходили странные и страшные вещи: растения могли опасть жирными опарышами, вся вода могла превратиться в кровь, с неба градом могли посыпаться обрубки человеческих пальцев… Когда ей наскучивало собственное обличье, она оставляла прежнее тело обезображенным трупом на корм своим крылатым детям и овладевала другим, которое было ей по нраву.

Больше всего ей нравились девушки с молочно-белой кожей и смоляными волосами, чёрными глазами и яркими сочными губами. Любое тело, избранное Ингрой, получало дар вечной молодости, но враги поговаривали, что имелся один-единственный способ справиться с ведьмой — заставить её полюбить. Секрет её неуязвимости крылся в том, что у неё не было никаких привязанностей, и пока оставалось так, Ингра была сильна, могущественна, бессмертна и беспощадна.

Сказки об этой страшной колдунье Грета знала наизусть. Часто она видела её во сне, и тогда просыпалась в холодном поту, дрожа и тяжело дыша.

В одном таком сне, например, Грета увидела, как ведьма вышла из своей хижины в чаще леса. Она направилась к ручью, но за деревьями вдруг показался юноша, который держал под уздцы коня.

— Красавица! Не бойся доброго путника, я лишь привёл коня на водопой, — объяснил юноша.

А Ингра решила притвориться обычной девушкой, выглянула из-за дерева и обворожительно улыбнулась. Она прекрасно знала силу своих женских чар и умела ей пользоваться. Так Ингра узнала, что юношу зовут Фердинанд, он из дальних земель и здесь проездом — в края, где он должен спасти проклятую злой ведьмой принцессу. На этих словах Грета услышала у себя в голове сумасшедший неудержимый хохот, оттого и проснулась.

Следующей ночью во сне Греты ведьма снова пришла к лесному ручью. Чистейшая вода манила её, звала к себе и умоляла заглянуть в прозрачную гладь небольшой запруды, похожую на зеркало. Отчего-то Ингра не хотела делать этого, а Грета — откровенно боялась. Во сне она была одновременно и как бы в голове ведьмы, и наблюдала за всем со стороны. Это было странное ощущение, Грете оно не нравилось.

На третью ночь сон вновь показал Грете лесной ручей, ведьму и Фердинанда с конём. Последнее ее удивило, ведь ранее он так спешил спасти свою принцессу, а теперь оказалось, что он вовсе не уехал из этих краёв. Но ведьма была довольна, будто она и впрямь очаровала его и считала само собой разумеющимся, что он, завороженный её красотой, так и не смог расстаться, забыв о своей проклятой принцессе.

Ведьма льнула к нему, но не давала прикоснуться. Дразнила, подманивая ближе, но тут же отстранялась, как только Фердинанд собирался заключить в объятия гибкий девичий стан. Они словно играли в салки в этом прекрасном густом лесу, который отчего-то казался Грете зловещим, а она наблюдала за их игрой, и ей было немного неловко оттого, что она подсматривала.

Вдруг Грета — то есть ведьма, глазами которой она смотрела — оступилась на скользкой лесной подстилке из опавшей хвои и только успела испуганно вскрикнуть:

— Держи меня! — как стала падать в запруду, протянув руки Фердинанду.

Грета боялась удариться спиной о твёрдую зеркальную поверхность, которая казалась водой. Или всё-таки наоборот? В голове всё перемешалось, страх бешено колотился в груди, и Грета проснулась, так и не узнав, чем же закончилось это падение, успел ли Фердинанд спасти её. Открыв глаза, она никак не могла успокоиться. Ей всё чудилось, что острые осколки-льдинки раздирают кожу в клочья, раздробленное отражение мёртвой девушки со страшным треском разлетается вокруг, а потом полынья смыкается над головой ледяной глыбой, толстым стеклом, надгробной плитой, и дышать больше нечем, она тонет, тонет в толще тёмной ледяной воды… А всё оттого, что он — не удержал.

Грета помнит, как очнулась однажды в хрустальном гробу, и это был не сон. Из её памяти начисто стёрлось всё, что было до, и это неимоверно страшило. Ведь кто-то заживо похоронил её и бросил в пещере посреди леса. Где-то были её родные, её прежняя жизнь, понятия о которой она теперь не имела. Единственное, что было в её новой жизни — эти сны о ведьме, загадочные и очень реалистичные.

Ингра вынырнула из неглубокой запруды, мокрое платье облепило тело, белая лёгкая ткань стала абсолютно прозрачной, и Фердинанд невольно залюбовался девушкой, которая под платьем оказалась совершенно обнажена.

— Держу! — весело шагнул он ей навстречу и схватил в охапку, вынося из воды.

Ведьма не сопротивлялась, хотя в глубине у неё зарождалась злость, ведь он предал её, не удержал от падения. Горячая обида разливалась в груди смертельным ядом, это было страшное, опасное чувство — в первую очередь для обидчика.

На руках он вынес её на опушку, где заканчивался тёмный лес и начинался бескрайний луг, дурманящий ароматами трав и цветов. Яркое солнце заливало округу, и Ингра сощурилась и недовольно надула губы. Фердинанд уложил её на мягкую траву; платье быстро высыхало под палящими лучами, чёрные волосы, казалось, вот-вот расплавятся и растекутся по плечам густой смолой. Чтобы ей не напекло голову, Фердинанд принялся собирать цветы и травы для венка. Терпкая полынь, зонтики любистока, яркие цветы барвинка, соцветия лебеды, ароматная вербена, сладко-горький паслён, ягоды которого похожи на вороньи глаза… Тщательно подобранный букет, каждое растение которого усиливает магические свойства. И меж цветов — игла, на кончике которой холодной бесстрастной каплей застыл яд.

Ингра приняла дар как должное, Фердинанд торжественным жестом водрузил венок ей на голову, словно короновал. Горделивая ведьма злорадно улыбалась и не догадывалась о ещё большем предательстве со стороны простоватого на первый взгляд юноши.

Она почувствовала укол в висок, и через мгновение тело стало цепенеть. Действие яда длилось недолго, и за это время Фердинанду надо было успеть победить ведьму. Нет, он не должен был проткнуть её сердце острым клинком или обезглавить — в этом случае она просто забрала бы тело очередной красавицы, оставив это гнить в его руках. Секрет вечной молодости ведьмы, по легендам, крылся в девственной чистоте, а осквернённое тело она уже не сможет покинуть, оно начнёт стареть, и это станет первым шагом на пути избавления от страшного колдовства зловредной ведьмы — так поведали Фердинанду в тайном ордене. Это был кропотливо продуманный план, много времени потребовалось, чтобы подготовить всё для его исполнения, и вот Фердинанду выпала такая честь.

Он был рад увидеть, что ведьма была очень — даже слишком — красивой. Он задрал подол её ещё немного влажного платья, обнажив белые ноги, крутые широкие бёдра, мягкий живот, маленькие торчащие девичьи груди. Разведя в стороны её ноги, Фердинанд осмотрел под тёмными курчавыми волосами манящую розовую щелку. Ни один мужчина ещё не проникал меж этих лепестков, он будет первым… Ведьма осознавала всё, что с ней происходит, но не могла ни пошевелиться, ни как-либо ещё выразить свой протест — он читался только в горящем, испепеляющем взгляде, но Фердинанд не смотрел на её лицо, он попросту трусил сделать это.

Выпустив на волю своё орудие, призванное победить ведьму, он смочил ладонь неким зельем, что дали ему в ордене, и провёл несколько раз от основания до головки и обратно, тщательно сдабривая магическим снадобьем. Затем Фердинанд навалился на девушку и вошёл в неё одним движением. Ему показалось, что тело под ним содрогнулось, и он, испугавшись, что действие парализующего яда заканчивается раньше положенного срока, сильно сжал плечи ведьмы, придавливая её к земле. Движения его в ней были резкими, быстрыми, он старался как можно глубже проникнуть в её лоно, не заботясь ни о чём, кроме как о лишении её чести. Ему казалось, что чем грубее он с ней будет, тем более униженной будет чувствовать себя ведьма и оттого быстрее перестает быть неуязвимой.

Наконец он почувствовал, что готов осквернить её своим семенем, и вынул испачканный кровью член, чтобы выплеснуться на её живот и бедра. От его хватки на плечах у ведьмы распустились цветы кровоподтёков, подол платья был измазан кровью и ярким травяным соком. Такую он её и уложил в изготовленный для неё хрустальный гроб, дожидающийся жертвы в лесной пещере. Такую он её и оставил там, надеясь, что колдовство сработает и ведьма позабудет и его, и всё, что он с ней сделал — как и было обещано.

Фердинанд вернулся в дом, где остановился на постой, уже к ночи. Месяц щурился в окно и словно бы хищно улыбался. От этого бросало в дрожь, или, может быть, просто трясло от осознания содеянного.

— Я убил её, — шептал Фердинанд, — убил…

Конечно, даже лёжа в гробу, ведьма не была мертва. Обезврежена, околдована, обесчещена, обессилена… Он не мог думать о ней как о кровожадной беспощадной колдунье, представляя распластанное беспомощное тело красивой черноволосой девушки. Во рту было горько, словно он отведал упругих ягод паслёна, и на душе было горько, и тянул к земле огромный камень греха. Он убил…

Фердинанд стоял в тазу, пытаясь смыть с себя вину и память, очиститься от этих липких воспоминаний. Но вода, смешавшись с грязью и кровью, просачивалась меж досок, а запах насильника и убийцы никак не пропадал, этим духом пропиталось всё вокруг. Фердинанда выворачивало наизнанку, он хотел исторгнуть своё нутро, чтобы больше не быть собой, не быть тем, кем стал, но всё было напрасно. Вместо сердца у него теперь трепыхался смоляной комок, такой же чёрный, как вороново крыло, как её волосы, которые растекались по земле и путались с травой, играя на солнце. Закрывая глаза, он видел перед собой картину, как ослепительные блики собирались над её головой в корону, в нимб. Она была так прекрасна: чистый ангел, белокожий, невинный. А он…

— Убил!

И небо должно было обрушиться ему на голову за это деяние. Он ждал, что бездна разверзнется под ним, поглощая. Но небеса молчали, и земная твердь была незыблема — такое ждало его наказание. Ни богу, ни дьяволу не было до него дела, он должен был жить в мире, который создал, и презирать себя за то, что стал монстром. И чувствовать, постоянно чувствовать аромат луговых цветов и трав под палящим солнцем.

Но если его покровители из тайного ордена милосердны, они смогут сделать так, чтобы он забыл о содеянном. В конце концов, они сделали его орудием своего вероломного плана и теперь в долгу перед ним.

Во сне Грета видела себя многоликой ведьмой, которая была всегда юна и прекрасна, неподвластна времени и недоступна никаким земным горестям и печалям. В зеркале Грета видела омрачёную тоской девушку с потускневшим взглядом и ноющим от боли и страха сердцем. Ей казалось, что она опутана липкой паутиной, спелёнута по рукам и ногам, и очень страшно было даже пошевелиться, чтобы нечаянно не тронуть протянутую к ней нить — кровь стыла в жилах, когда она представляла, что может скрываться на той стороне.

Единственным прекрасным в её жизни было чувство безмерной благодарности и тонкой-тонкой нежности, которое она испытывала к своему спасителю. Он вызволил Грету из страшной пещеры, и взгляд его бездонных карих глаз говорил, что он был пленён её красотой, как только увидел. Он называл её своей принцессой и рассказывал сказки, что прибыл из далёких-далёких земель, только чтобы спасти её. И он говорил, что кто бы ни желал Грете зла, кто бы ни заточил её в гробу, пусть даже та самая ведьма, леденящие кровь легенды о которой слагали повсюду, он убережёт её, спасёт снова.

Грете совсем не казалось странным, что её спаситель также являлся во снах и в них словно был знаком с ведьмой. Ведь это были всего лишь сны, пусть и пугающие, такие похожие на реальность. Грета не боялась своего спасителя.

Больше всего она любила сидеть с ним у камина, когда он держал в своих больших ладонях её руки, и долго-долго смотреть в огонь. Её волосы рассыпались по плечам, а в груди была такая бездонная нежность, что не нужно было никаких слов — всё равно самое сокровенное не высказать словами. Грета не знала, что будет после: вернётся ли к ней память, разлюбит ли её Фердинанд, растолстеет ли она от быта, или они всегда-всегда будут счастливы и встретят вместе старость… Но угольком в её груди разгоралось чувство — жаркое, светлое, неистовое. Такое, что ноги становились ватными, по позвоночнику проходила дрожь, и невозможно сопротивляться, совершенно бесполезно пытаться выстоять, незачем быть сильной. Нужно только сдаться, окунуться в рыжий тёплый отсвет каминного пламени, поймать нежную улыбку Фердинанда, ласковый взгляд, пылкие искорки в уголках карих глаз. Такая радость закипала внутри, такая безумная, всепоглощающая нежность захватывала… Но стоило заглянуть в его глаза, как таящиеся в них боль и печаль заставляли замирать её сердце.

Когда Фердинанд в очередной раз пришёл к Грете, в его руках было волшебное снадобье. В ордене ему выдали порцию чистейшего забвения, видя, на какие муки обрекли, но он не мог не поделиться с ней — не имел никакого права.

Фердинанд сделал глоток, и веки его стали тяжёлыми. Грета сделала глоток и уснула тут же в его объятиях. Ведьма Ингра открыла глаза, очнувшись ото сна, в котором она — какая невероятная чушь! — любила. Кого? Этого смертного?

Ингра залилась смехом, холодящим кровь в жилах. Она хлопнула в ладоши, и сердце Фердинанда разорвалось — изо рта его хлынула кровь, яркая, алая. Чёрные птицы налетели, почуяв добычу, и за несколько минут от врага остались лишь обглоданные кости. Ингра была довольна, дети её были сыты.

Однако пусть она и вернула свою силу, утраченное с девственной чистотой бессмертие вернуть не могла даже такая могущественная ведьма. И хотя век её был сочтён человеческой меркой, она стала ещё более злой и беспощадной...

* * *

Старуха с седыми нечёсаными космами шуршит пахнущим затхлостью одеянием. Морщины избороздили лицо её, некогда пленявшее своей красотой, белизной и гладкостью кожи. В лунном сумраке всё более неспокойно ей, всё больше зябнут древние кости. В старом-престаром замке трепещет она чёрной вороньей тенью, скользит в тишине коридоров из покоев в покои.

И только зеркало в тонкой серебряной раме шепчет ей голосом молодого юноши:

— Ты так прекрасна, моя принцесса… Так хороша...