Её головы (джен)

У Элизы нет друзей, только отрубленные головы цвета разложившихся трупов. Их глаза сверкают ярче, чем драгоценности матери, а тусклые короны, сползая набок, подсвечивают её комнату по ночам.

Они не настоящие, просто её воображаемые друзья, разговаривающие с ней обо всем, о чем она хочет. Некоторые головы она зарисовывает на бумаге сине-серым карандашом, а потом подкрашивает золотым украшения у тех, у кого они держатся. Некоторые головы молчаливы и задумчивы, другие болтают без умолку, так что Элиза убирает их в шкаф, куда прячет все, что ей не нравится: скучные подарки родителей, исписанные кривым почерком тетради с глупыми заданиями, переставшие быть любимыми книги.

Одна из самых дружелюбных голов принадлежит её дяде, другая — её деду, а самая любимая — придворному поэту-карлику. У её отца большое королевство, и головы так и сыпятся, как кочаны капусты в погребе замка.

Элиза уже привыкла, что казнь может случиться от любого пустяка. На прошлой неделе, например, портной подобрал отцу неверный цвет сюрко для встречи с герцогом из далёкой страны.

— Не плачь, Педро, ты скоро привыкнешь. В этой стране много безголовых.

Дни Элизы не отличаются друг от друга: сначала скучные уроки танцев с худым бородатый танцмейстером, потом урок географии, с картами, раскрашенными в два цвета: синий и красный. Синий — это цвет их королевства, и оно все растёт и растёт. Потом — арифметика и чтение. Мать она видит только в обед, сидя по ту сторону стола и разглядывая её наряд и головной убор, красиво заплетенные волосы и тонкие черты лица. После обеда можно поцеловать матери руку, сказать, что узнала за сегодняшний день, и уйти. У матери нет на неё времени: она занимается братьями, собой и вышиванием, и у неё часто болит голова. Кухарка Золла говорит, что это от того, что мать часто рожает. У Элизы двенадцать братьев, и тринадцатый появится весной. Отец хочет быть уверен, что его королевство не достанется какому-нибудь неприятелю.

После обеда у Элизы свободное время. Она проводит его с наибольшей пользой для себя: или присутствует на казнях, зарисовывая головы, или незаметно сбегает к слугам на кухню, чтобы перехватить пирожок с дичью до ужина, или придумывает себе герб. Ей шестнадцать, а значит, скоро её выдадут замуж, и её нынешний герб соединится с чужим и незнакомым.

— Как дела у твоего отца на восточной границе? — голова деда с трудом ворочает языком.

Элиза натягивает одеяло до самого подбородка и устало зевает.

— Герцог Пфальц повержен, — уверенно отвечает она. — Завтра я пойду смотреть на его казнь. Он очень переживает свой позор, и, мне кажется, стоит его утешить.

— Ты уже три дня не упражнялась с мечом, — лениво замечает дядя, глядя из шкафа поверх других голов. — Хочешь быть хуже, чем Дирк?

Элиза поджимает губы. Дирк — её десятилетний брат-задира, которого и научить-то ничему невозможно.

В дверь тихонечко стучат, и Элиза тут же шикает на головы, запирая шкаф. Но за дверью стоит мальчишка с кухни. У него приятное лицо и искренняя улыбка, и под мышкой — мешок с персиками.

— Проходи, — Элиза выпускает его в комнату. — Всё спокойно? Ты видел герцога?

Мальчишка с кухни по имени Себ герцога, конечно же, видел. И тут же рассказывает Элизе в деталях все-все: и тёмные от ярости и унижения глаза поверженного противника, и его искривленный в ухмылке рот, и слова, намекающие на то, что он отравится раньше, чем начнётся казнь.

Элиза дёргает плечом, доставая из-за кровати детский меч.

— Голову ему все равно отрубят, мёртвому или живому.

Себ отводит глаза, потому что Элиза стоит перед ним в длинном ночном платье, но её голые лодыжки слишком заметны, и он боится лишиться за это жизни. Королевна давно ему нравится, но он, разумеется, должен об этом молчать.

Его предел — подавать блюдо на ужин, и если кто-нибудь узнает, что он...

— Не беспокойся, — Элиза садится на кровать и втыкает меч в половицу. — Всем наплевать. Каждый живёт своей жизнью.

Себ единственный, кто знает её секрет про головы, и Элиза, поднявшись с кровати, приоткрывает шкаф. Оттуда ещё доносятся всхлипы портного.

— Не может привыкнуть, — поясняет Элиза, обернувшись к кухонному мальчишке.

— А ты сможешь?

Она смотрит на него непонимающе, и Себ снова отводит взгляд.

— Матушке сказали, что через месяц будет пир, на который съедутся все подходящие для брака с тобой мужчины. И ты уедешь отсюда навсегда.

Все внутри её сжимается. Уехать! Отсюда! А как же её головы? Ведь кроме них, у неё ничего нет. И рисунки, наверное, взять не разрешат.

— Я не поеду.

— Никто спрашивать не будет.

Элиза сердито указывает ему на дверь, и Себ, поклонившись, покорно исчезает. Элиза достаёт из мешка персики и ест один за другим, а последний разрубает мечом.

Поразмыслив, на казнь герцога она все-таки приходит: с бумагой и карандашом, в чёрном платье из плотной парчи. Её русые волосы лежат на плечах, и зелёные глаза смотрят чисто и строго.

— Мне жаль тебя, дитя, — произносит он грустно, глядя на её сосредоточенное лицо. — Ты ничего о жизни не знаешь, и погибнешь раньше, чем успеешь узнать. Неужели тебе не противен твой отец?

— Нет, — кротко отвечает Элиза. — Вы бы тоже отрубали головы врагам. Так проще защитить своих близких. Я закончила. Похоже?

Герцог вглядывается в рисунок. В темнице темно, но в тусклом свете двух свечей он различает знакомые черты.

— У вас хорошо выходит.

— После казни приходите в мой шкаф, — произносит она вежливо. — Мне самой запрещено касаться голов врагов королевства. А вы выглядите интересным собеседником.

— Непременно, — отзывается он спустя минуту, слушая, как её шаги затихают в галерее. — Непременно.

Элизе рассказывают о готовящемся для неё сюрпризе лишь за три дня, и она сперва начинает готовиться, но потом решительно убирает лучшие платья обратно в шкаф.

— Что мне делать? — спрашивает она удрученно, и головы, выплыв из шкафа, окружают её со всех сторон.

— Выбери самого старого, и он быстро помрёт, а ты освободишься, делов-то, — советует бывшая повариха. — Я так за конюха вышла. Два месяца, и помер...

— От стариков воняет, — брезгливо отвечает Элиза. — Может, за самого богатого?

— Они обычно скупы, — голова рыцаря Амбуаза из уничтоженного королевства звучит убедительно. — А тебе такие не нужны.

— Выбирай самого симпатичного, — советует хорошенькая голова посудомойки. — Не прогадаешь.

— По бабам ходить будет, — мрачно предостерегает уродливый конюший.

— Выбирай доброго, — подсказывает голова епископа. — Мир на доброте стоит.

— Как бы не так! — возражает ему голова непослушной монашки. — Доброго убьют быстро, да за тебя, королевна, примутся. Нет уж, выбирай самого сильного. Чтобы — раз! — и всех врагов разом наповал одной ручищей.

Головы начинают спорить между собой, все оживленнее и громче, летая в воздухе, и Элиза, уйдя в себя, раздражённо зажимает уши и поэтому не слышит, как голова чистильщика обуви замечает:

— Выбирай самого влюблённого!

... За окнами башни хрипло каркают мокрые вороны.

Как только она входит в огромный зал, то сразу понимает: выбора не будет. Всё давно решено за неё. И холодный взгляд матери, сидящей возле младших братьев, лишь подтверждает её страх. Руки становятся липкими, и её впервые накрывает ледяная волна страха — за саму себя. Ей представляется её собственная голова, кружащаяся над замком. Отца Элиза почему-то не находит: наверное, он появится позже, когда вернётся с охоты за вепрем. Отцу непременно хотелось убить вепря самому, и его желанию никто не мог противиться.

Её внимание сразу привлекает молодой человек с копной чёрных волос, стоящий вполоборота у камина. Он выше её на голову, строен и крепок, вот только лицо его не вполне красиво, а покрыто мелкими уродливыми шрамами. И потом, когда он торопливо и будто в изнеможении оборачивается, она обращает внимание на его сюрко: на нем — перечеркнутый герб, а на гербе — вепрь. Каким образом он здесь оказался? Отец не может отдать её за этого человека.

— Вам только кажется, что ваша голова крепко сидит на шее, — замечает Элиза, подходя к нему поближе и говоря так, чтобы не услышала мать.

— Поверьте, она прикреплена намертво, — спокойно отвечает он, кривя губы. — Вы можете быть так же уверены в вашей?

Элиза усмехается. Во всяком случае, он дерзок, а дерзость она любит. И она высоко поднимает голову, пытаясь казаться смелой и независимой. У неё есть её головы. У неё есть её меч. Если нужно — она не станет колебаться, и её рука не дрогнет. Если что и можно было выучить в этих холодных стенах, так только одно: ты для себя сама — превыше всего, и за себя надо драться. И детство, и мечты вдруг исчезают из груди, улетают в северное небо. Остаётся она, и этот зал, и этот незнакомый человек, и мать, которая не любит, и отец, который отдаёт в неизвестность. И она вспоминает слова герцога о жалости. О, нет. Ей себя не жалко, она многое видела за свои шестнадцать, и она знает, что у жизни много лиц.

Молодой человек с перечеркнутым вепрем на сюрко продолжает разглядывать её, но Элиза не может понять, нравится она ему или нет. Только странно блестят его молодые глаза, и от этого блеска ей хочется спрятаться. На мгновение ей чудится, что она словно видела его в детстве или в своих снах, блуждая по развалинам.

— Кто вас прислал?

— Мой дядя. У него больше никого нет.

И его голос дрожит.

Никогда не показывай свой страх, иначе тебя будет легко одолеть. Это единственное, чему научил её отец. Но ей подойдёт. Она спрячет свой ужас глубоко в сердце и выпрямит спину.

И Элиза некоторое время молчит, смотря прямо в карие глаза все ещё незнакомца, а потом шепотом произносит:

— Хотите, я покажу вам свои головы?