Для нас (гет)

Я держусь в стороне, хлопая в ритм, когда костлявая рука сжимает мой локоть. Джоанна сердито смотрит на меня.

— Ты собираешься упустить шанс позволить Сноу увидеть, как ты танцуешь?

Она права. Что может подсластить победу — счастливо танцующая Сойка-пересмешница? Я ищу Прим в толпе. Зимними вечерами у нас было много времени, чтобы практиковаться, мы хорошие партнеры.

Я начинаю приближаться к ней, но внезапно чувствую руку на своем запястье и смотрю вверх, сначала ожидая увидеть, как Гейл тащит меня на танцпол, но потом вспоминаю, что он уже танцует. Вместо него я вижу Хеймитча, слабую ухмылку в уголке его рта, когда он тащит меня на танцпол с большей силой, чем это необходимо.

— Можно мне этот танец? — спрашивает Хеймитч, на что я закатываю глаза.

— Похоже, ты не дал мне особого выбора, — бормочу я в ответ достаточно громко, чтобы он услышал, и его легкая ухмылка практически превращается в настоящую улыбку, когда он начинает уверенно вести меня в танце, чего я от него не ожидала.

Мы ловим взгляды друг друга, и в тот момент, когда наши лица разделяют всего несколько сантиметров, он говорит:

— Для Пита, — и я улыбаюсь.

Да, мы делаем это для Пита.

Он, очевидно, обеспокоен моими травмами, поскольку очень внимательно относится к нашим вращениям, но я успокаиваю его одним взглядом — со мной все в порядке, — поэтому Хеймитч делает еще несколько резких поворотов. На этот раз я вижу человека, которым он мог бы стать, если бы игры никогда не уничтожили его... и мне это нравится. Мне это очень нравится.

У меня слегка болят ушибленные рёбра, но я игнорирую боль, наслаждаясь легкостью, которую вижу в глазах своего наставника, но теперь я понимаю, что он больше не мой наставник.

Он мой союзник. Мой друг.

Танец преображает нас.

Мы показываем движения гостям из 13 Дистрикта. Настаиваем на том, чтобы жених и невеста присоединились. Беремся за руки и делаем огромный вращающийся круг, и танцы начинаются.

Так долго не происходило чего-либо настолько глупого, радостного или забавного.

Это свобода.

Упиваясь этим чувством, я смотрю на Хеймитча, который стоит рядом со мной, он не отходил от меня с самого танца, и я улыбаюсь ему, наконец чувствуя, что любая враждебность, которую я могла все еще питать к нему из-за его поступков, исчезает. На мгновение я забываю, что за мной наблюдают, смотрю на его профиль и снова вижу молодого человека, которого однажды видела на записи Второй Квартальной Бойни. Красивый, сильный и решительный.

И я чувствую, как сердце останавливается на мгновение, когда Хэймитч оглядывается на меня.

Я что-то чувствую.

Что-то знакомое... и совершенно новое.

Это теплая дружба, которую я испытывала к Питу до того, как его развратил Капитолий. Это искра огня, которую я иногда чувствую с Гейлом. Это чистое влечение, которое я иногда испытывала к Финнику... но все сразу, одновременно.

И это меня смущает.

Мы смотрели друг на друга дольше, чем следовало бы, потому что я чувствую боль в поврежденных ребрах оттого, что задерживаю дыхание.

Быстро отворачиваюсь, но чувствую, что поздно — Хэймитч видел все, что я не хотела бы ему показывать.

К счастью, мне больше не о чем беспокоиться, потому что вынесли торт.

Четыре человека выкатывают огромный свадебный торт из соседней комнаты.

Большинство гостей отходит назад, освобождая дорогу для этой диковины, этого великолепного творения, где по сине-зеленым волнам с белыми гребнями из сахарной глазури плывут рыбы и парусные судна, тюлени и морские цветы.

Но я проталкиваюсь через толпу, чтобы убедиться в том, что и так поняла с первого взгляда.

Как не оставляло сомнений то, что вышивка на платье Энни была сделана рукой Цинны, так не оставляет и то, что глазированные цветы на торте были выполнены Питом.

Это может показаться мелочью, но на самом деле говорит красноречивее всяких слов.

Хеймитч многое держал от меня в секрете.

Тот мальчик, которого я видела в последний раз, неистово кричащий и пытающийся вырваться, никогда бы не сделал подобного.

Никогда бы не смог взять себя в руки и сосредоточиться на творении чего-то идеально подходящего Финнику и Энни.

Как будто ожидая мою реакцию, Хеймитч стоит рядом со мной.

—Хочешь поговорить, — предлагает он.

В коридоре, где на нас не смотрят объективы камер, я спрашиваю:

— Что с ним происходит?

Хеймитч качает головой:

— Я не знаю. Никто из нас не знает. Иногда он ведёт себя вполне разумно, а потом вдруг ни с того ни с сего опять срывается. Торт — тоже своего рода терапия. Пит трудился несколько дней. И тогда казалось, что он снова стал прежним.

— Значит, ему теперь разрешают ходить где угодно? — спрашиваю я. От одной мысли мне становится не по себе.

— Нет. Он работал под строгим присмотром. Его все ещё запирают в палате. Но я разговаривал с ним, — говорит Хеймитч.

— Наедине? — спрашиваю я. — И у него начался приступ?

— Нет. Он, правда, очень злится на меня э, но по вполне разумный причинам. За то, что я не рассказал ему о заговоре повстанцев и все такое, — Хеймитч замолкает, будто что-то решая. — Он говорит, что хотел бы увидеться с тобой.

Я не знаю, как на это отреагировать, поэтому ничего не говорю, но мысли беззвучно мечутся. Одна часть меня кричит: «Да!», но другая часть меня молча умоляет: «Нет», и я не знаю, какую из них слушать. Кажется, Хеймитч чувствует мой внутренний конфликт и подходит ко мне, обнимает меня за плечи. Я его не отталкиваю.

Мы стоим так достаточно долго, его рука обнимает меня за плечи, мои руки прижаты к груди... потом я протягиваю их и обнимаю его за талию. Не знаю, что заставляет меня это делать, но это кажется правильным.

Я дорожу этим моментом тишины: прижимаю ухо к груди Хеймитча и прислушиваюсь к устойчивому биению сердца, находя убежище в краткой передышке, которую могу найти в объятьях. Я не хочу терять его... но также не хочу терять Пита или Гейла.

Пит, скорее всего, никогда не будет прежним, и я должна с этим смириться. Так сказал Хеймитч, и теперь я понимаю, что он, скорее всего, прав. А Гейла я больше не знаю. Гейл жаждет борьбы и восстания больше, чем тот мальчик из Дистрикта 12, для него это стало чем-то большим. Я просто хочу, чтобы это закончилось. Не хочу участвовать в этом дальше. И на мгновение я могу притвориться, что революции не существует.

— Хеймитч...

— Да?

— Я не думаю, что смогу это сделать, — я смотрю на него, ловлю взгляд его серых глаз.

— Я так и думал, дорогая, — кивает Хэймитч, и по неизвестной причине я чувствую, как тепло наполняет мою грудь, когда слышу это слово — «дорогая». Я не слышала, чтобы он меня так называл... Не могу вспомнить, сколько времени прошло.

Я продолжаю смотреть на него, а затем понимаю, насколько мы на самом деле близки друг к другу.

Чувствую то, что чувствовала раньше: сердце замирает, перехватывает дыхание — он смотрит на меня, и его взгляд уже не просто утешение, а нечто совершенно иное. Его рука перемещается с моих плеч на талию, и он притягивает меня ближе. Мои пальцы впиваются в его поясницу, но я не отрываюсь.

Его дыхание касается моих губ.

— Китнисс, — шепчет он, и я слышу вопрос в том, как Хэймитч произносит мое имя, мне остается только кивнуть, и расстояние между нами сокращается.

И мы целуемся. Вместо отвращения или шока от поцелуя я запоминаю его вкус и ощущение губ. Поцелуи Пита были мягкими и сладкими, но без мастерства; Гейл пылкий и страстный, но слишком стремительный и лишен изящества.

Поцелуй Хеймитча... В нем есть сладость, и я чувствую, как все его тело прижимается к моему, как он сдерживается, огонь, свернувшийся клубком под закаленными мускулами. Его губы движутся вдоль моих с утонченностью и элегантностью, отчего у меня на глазах появляются слезы. Я отвечаю как можно старательней, но поцелуй заканчивается слишком рано, и я слышу слабый звук протеста, сорвавшийся с моих губ, когда он отстраняется, но руки все еще крепко обвивают мою талию.

— Я не должен был этого делать, — слышу я его шепот и качаю головой.

— Нет... я рада, что ты это сделал.

Он пристально смотрит на меня, и я отвечаю ему слабой улыбкой, чувствуя слезы на своих ресницах. Нет, это не слезы печали или боли, с которыми я слишком близко познакомилась за последние несколько месяцев — это слезы чистой радости.

— Хеймитч… — я убираю прядь волос с его лица, но его ладони крепко сжимают мои пальцы, глаза выдают отчаяние, будто он боится услышать отказ, но я качаю головой с легкой улыбкой в ​​уголке рта. — Хеймитч, — повторяю я, поднося другую руку к его лицу и внимательно проводя ей по подбородку, — спасибо, что спас меня.

В его глазах шок. Я никогда не благодарила его за то, что он меня вытащил. Никогда.

В первый раз я обиделась на него, потому что он предпочел меня Питу. Во второй раз я ненавидела его по той же причине. В тот раз он сказал, что округам нужна была их Сойка-пересмешница, но теперь я знаю настоящую причину.

Из-за этого.

Медленно, чтобы не удивить его, я наклоняюсь и нежно целую его губы, и чувствую, как он снова сдерживается. Немного отступаю и смотрю на него.

— Я не могу сказать тебе, дорогая, — все, что он говорит, и я киваю.

— Я знаю.

Мы стоим в уединении коридора, наслаждаясь этими минутами, которые у нас есть вместе, и оба понимаем, что это не может длиться долго. И это меня убивает. Теперь, когда мои глаза открыты, я вижу, как он пытался сказать мне это по-своему, как много он... ну, это слово невозможно сказать. Это горько и сладко, жестоко и совершенно несправедливо по отношению к нам обоим. Шанс обрести счастье... но мы оба знаем, что не можем им воспользоваться.

Революция на первом месте.

Пит на первом месте.

Я просто Сойка-пересмешница, а он просто советник, хотя я подозреваю, что он — истинный разум Коин и ее решений, и поэтому мы не можем взять то, что действительно заслуживаем.

Через несколько долгих минут он медленно отстраняется и смотрит мне в глаза, серый снова встречается с серым, и Хэймитч болезненно улыбается. Его рука приближается к моему лицу, его пальцы на мгновение касаются кожи на моем лице, успокаивая меня единственным способом, который ему доступен.

— Мы должны вернуться, — говорит он, и я киваю.

Мы возвращаемся в комнату, которая является переоборудованным танцевальным залом. Я подхожу к своей матери и Прим, бросая последний взгляд в сторону Хеймитча, когда он подходит к жениху и невесте, приглашая Энн на танец — в этот момент я чувствую резкую боль в груди.

— Китнисс, — говорит Прим, — что это было?

Я смотрю на нее с полной уверенностью, что у меня взгляд оленя в свете прожектора.

— О... м-м-м, Пит хочет меня видеть, — говорю я ей лишь часть правды. То есть, Хеймитч хотел поговорить со мной об этом, так что, строго говоря, я не лгу. Смотрю на маму и вижу ее плотно сжатые губы — я уверена, что она хочет мне что-то сказать, но не в присутствии Прим.

— Прим, я думаю, Гейл хотел с тобой потанцевать, — говорю я ей, пытаясь отвлечь ее, и она улыбается и быстро идет туда, где Гейл стоит с Делли, а я подхожу к маме.

— Мам, ты выглядишь…

— Не надо, — нехарактерным для нее образом она меня перебивает, ее глаза сосредоточены на ком-то в другом конце комнаты. Я веду за ее взглядом и вижу, что она смотрит на Хеймитча. — Мама, я не знаю, что ты… — но моя попытка сделать вид, будто я ничего не понимаю проваливается.

— Он яд, — говорит она, почти шипя слова, и я вздрагиваю от ее тона. — Он алкоголик, и он никогда не будет заботиться ни о чем больше, чем о бутылке в своей руке, ты меня понимаете?

Моя спина напрягается, но решимость переполняет меня.

— Он такой же, как я, мама. На самом деле, если бы Сноу убил тебя, Прим и Гейла, думаю, я бы поступила именно так же, как он. И ему было даже тяжелее, чем мне на арене. В том году их было сорок восемь. Как ты думаешь, скольких ему пришлось убить? — мама смотрит на меня широко раскрытыми от шока глазами. — Да, я так и думала, — говорю я, пытаясь сдержать свой тон и сдерживая гнев. — Не вините его за его бремя или то, как он с ним справляется. Я та, кто слышал, как он просыпается с криком в ночи, не в силах избежать кошмаров. Он прошел через ад, и если бутылка позволила ему с этим справляться, то это прекрасно. У него был выбор и похуже бутылки.

Я думаю о Джоанне.

Мама все еще смотрит на меня, поэтому я решаю высказать все:

— Он единственный, кто понимает, через что я прошла. И хоть это не твое дело, ничего не будет. Мы оба это знаем, — и с этими словами я ухожу, пытаясь сдержать слезы, чувствуя, как они обжигают мои ресницы, но мне удается это контролировать.

Я снова смотрю на Хеймитча и чувствую, как первая капля срывается, когда он ловит мой взгляд.

Похоже, что президент Сноу наказал меня самым худшим из возможных способов, заставив меня стать Сойкой-пересмешницей.

Из-за того, кто я есть и что представляю собой, я вынуждена пожертвовать тем единственным в мире, что сделало бы меня счастливой. Но мне все еще нужно видеть его каждый день; всегда рядом, но никогда вместе... и я чувствую, как внутри меня загорается новая ярость.

Я знала, что, возможно, мне придется умереть за дело, но теперь у меня есть воля и причина жить.

Хеймитч.

В конце концов, если нам это удастся, и я смогу спасти его... тогда это будет все, что мне нужно.

Он смотрит на меня, и я слабо киваю ему, на что он отвечает мрачной улыбкой на лице.

Я поворачиваюсь и выхожу из комнаты. Я Сойка-пересмешница... и я совершу эту революцию.

Для нас.