Я увидел рифму (джен)

Сегодня было десятое сентября, и Питер Макфарлейн — администратор отеля «Дом у озера», расположенного в горной шотландской глуши, нервничал с самого утра. Вероятно, вечером приедет тот странный человек, поведение которого не давало Питеру покоя вот уже два года.

Питер не любил, когда в его жизни не было покоя, он в принципе был довольно «приземлённым» человеком, который не верил ни в бога, ни в чёрта, ни в астрологию, ни в Лох-Несское чудовище, обитавшее, если верить легендам, всего в полусотне миль от отеля.

Тогда, десятого сентября тысяча девятьсот девяносто пятого, некий Джейсон Уоллес захотел заселиться в отель. Выглядел он совершенно обычно: ему было, наверное, около пятидесяти лет, он был среднего роста, среднего телосложения, с незапоминающимися чертами лица. На нём был чёрный деловой костюм и длинный плащ самого заурядного серого цвета. Питер подумал, что этот Уоллес, вероятно, коммерческий представитель, который продаёт по всей стране какие-нибудь краскопульты или линии по производству картонных коробок (конференция производителей картонных коробок состоялась в «Доме у озера» месяц назад и очень впечатлила Питера).

Уоллес сказал, что намерен остановиться в отеле всего на одну ночь и спросил, могут ли ему предоставить номер тридцать три. Питер не удивился этой просьбе, потому что часто встречал постояльцев, находящихся в плену нумерологических предрассудков, и, сверившись с книгой регистрации, ответил, что номер тридцать три свободен. Уоллес обрадовался и сформулировал куда более причудливую просьбу: он попросил принести ему в номер чёрный нож, верёвку длиной тридцать три сантиметра, уточнив, что это примерно тринадцать дюймов, и три апельсина.

«Очередной чокнутый», — заключил Питер, внутренне порадовался, что Уоллес не захотел заказать себе в номер трёх мулаток-стриптизёрш или ещё чего-то в таком духе и заверил постояльца, что через двадцать минут и нож, и верёвка, и апельсины будут ему предоставлены.

— Нож должен быть именно чёрный! — уточнил Уоллес. — Это важно!

— Я вас понял. Будет именно чёрный.

Всю ночь из номера Уоллеса доносился шум — музыка, голоса, смех, звук бьющейся посуды, и Питер сделал бы ему замечание, но в том крыле отеля постояльцев больше не было, и Уоллес никому не мешал.

Утром Питер решил осмотреть номер постояльца с такими необычными запросами и увидел, что с номером всё в порядке: везде были чистота и порядок, а на столе лежали и нож, и верёвка, и апельсины. Питер почувствовал раздражение — зачем просить принести тебе какие-то предметы, если не собираешься ими воспользоваться — но вслух ничего не сказал.

Уоллес выглядел свежим, отдохнувшим и как будто даже счастливым. Он оставил прекрасные чаевые и покинул «Дом у озера», чтобы вернуться ровно через год.

Всё повторилось: просьба предоставить ему тридцать третий номер, просьба принести непременно чёрный нож, тринадцатидюймовую верёвку и три апельсина, ночной шум из номера, идеальной порядок в нём с утра и отличные чаевые.

Сразу после отъезда Уоллеса Питер задумался, чем можно объяснить его поведение, и никак не мог это объяснение найти. Он покопался в своей памяти и ничего похожего не смог вспомнить (а ведь он проработал в этом отеле двадцать два года!), позвонил двум своим знакомым администраторам других отелей — они тоже ни с чем подобным не сталкивались — и без каких-либо результатов прошерстил три десятка номеров «Вестника отельера». Питер как-то вдруг размечтался, что было бы хорошо, если бы он мог как-то задать интересующий его вопрос другим отельерам мира, поделиться с ними опытом или попросить совет, но совсем не представлял, как это организовать.

Почти каждый вечер Питер думал об Уоллесе, ноже, верёвке и апельсинах, эта загадка измучила его, и он уже с ужасом начал ожидать наступления десятого сентября, причём не мог сказать точно — боится ли он того, что Уоллес приедет, или того, что он не приедет и его тайна навсегда останется тайной.

Пытаясь отвлечься, Питер включил телевизор. Показывали ситком «Жизнь под ярким солнцем» о том, как обычная шотландская семья переехала в Тоскану. Питер очень любил этот сериал — он шёл уже пару лет, но сюжет и шутки в нём оставались очень хорошими и вообще сериал был замечательно жизнерадостным и вдохновляющим.

Как только закончился сегодняшний эпизод, тренькнул колокольчик на входе, и Питер увидел Уоллеса.

— Добрый вечер! Я хотел бы остановиться у вас на одну ночь и снять номер тридцать три…

* * *

Утром Питер твёрдо решил поговорить с Уоллесом и всё выяснить.

— Сэр, извините мою бестактность, — проговорил он, — но, думаю, вы понимаете, что ваши просьбы выглядят несколько необычно и вызывают у меня и остального персонала нашего отеля вопросы. Может быть, вы будете так любезны и расскажете, зачем вам номер тридцать три, нож, верёвка и апельсины?

Уоллес слегка улыбнулся:

— Конечно, расскажу. Если вы обещаете никому больше эту историю не рассказывать.

— Обещаю. И даже клянусь.

— Хорошо. Здесь нет мистики, религии или чего-то такого. Это просто мой способ призвать музу.

— Кого?

— Музу. Вдохновение.

«И всё-таки чокнутый», — заключил Питер.

— Восемь лет назад, — начал свой рассказ Уоллес, — я дошёл до крайней точки: сочинять ничего не мог, меня ничего не вдохновляло, ничего не интересовало, и я ни в чём не видел смысла. Я сидел в тридцать третьем номере прекрасного отеля в горах Швейцарии, пытался хоть что-то выдать, и у меня ничего не получалось. Полный, абсолютный ступор. Абсолютный! Я пил джин прямо из бутылки, заедал его апельсинами (премерзкое сочетание, скажу я вам!) и понял, что жить мне, собственно, больше незачем. Жена ушла, дети выросли, а как писатель я кончился.

Уоллес замолчал, вздохнул и продолжил:

— Душевая занавеска висела на крепком нейлоновом шнуре, и я понял, что это то, что нужно. Я оторвал этот шнур, принёс его в номер и увидел, что его можно привязать к трубе под потолком. Я не знаю, что это была за труба, но мне показалось — она меня выдержит. Дальше всё было просто, и я не буду утомлять вас подробностями… — Уоллес нервно сглотнул. — В общем, я сделал тот самый шаг со стула, оттолкнул его и увидел… Растущая Луна освещала три апельсина, лежащие на столе… Это было так прекрасно! Я увидел… ощутил… рифму, понимаете?

Питер молча кивнул.

— Круглая оранжевая Луна светила на круглые оранжевые апельсины, и это было так прекрасно! Так гармонично! Всё так сочеталось, так было друг к другу прилажено, а я… Я собрался досрочно покинуть этот мир, хотя мог бы ещё долго его наблюдать! Каким же я был дураком! Как мне захотелось жить, вы не представляете! А уже было поздно!

Уоллес снова замолчал.

— И вдруг я увидел, что на шкафу лежит кем-то оставленный нож, чудом дотянулся до него и смог перерезать верёвку. И в этом тоже была рифма!

— Почему?

— Кто-то положил нож именно в этом месте, горничная его не увидела и не убрала, и он мне пригодился единственно возможным для меня способом! Сама Вселенная хотела, чтобы я жил!

Формулировка была безумной, но Питер понял Уоллеса.

— Никогда раньше я не писал с таким вдохновением, как в ту ночь! Я смотрел на Луну, апельсины, нож и ту верёвку, и слова летели, летели и ложились на бумагу… И это были правильные слова, которые располагались в правильном порядке! За ту ночь я написал в три раза больше того, что планировал. И я был счастлив! Я взял верёвку с собой и уже дома её измерил. Она затянулась вокруг моей шеи, и длина этой петли была всего тридцать три сантиметра. И здесь тоже была рифма — жил-то я в тридцать третьем номере!

— И теперь вы повторяете тот вечер, проводите своеобразный ритуал, чтобы ощутить вдохновение? — спросил Питер.

— Именно.

— Почему вы не приносите свои нож, верёвку и апельсины? А если в отеле не будет чего-то из этого? И почему вы не бронируете номер тридцать три заранее?

— И нужный номер будет, и эти вещи тоже будут, если Вселенная захочет продолжения моей жизни.

— А шум, доносящийся из вашего номера?

— Это просто магнитофон. На кассете записана аудиодорожка нескольких моих любимых фильмов. Мне так легче работается.

— Могу я спросить, что именно вы пишете? Роман?

— О, я не пишу романы. Я — сценарист на телевидении.

— Вот как! Можно пример вашей работы?

— «Жизнь под ярким солнцем» смотрели?

— Конечно! Мой любимый сериал из новых!

— Я вхожу в команду его сценаристов. И вчера я сочинил сюжеты шести новых эпизодов, представьте себе.

— Но вашего имени нет в титрах, — с подозрением прищурился Питер.

— Пользуюсь сценическим псевдонимом, тайну которого я не собираюсь вам раскрывать, — парировал Уоллес. — Придётся вам поверить мне на слово.

— Что ж, — сказал Питер, — тогда до встречи в следующем году? Я сохраню для вас и нож, и верёвку. А апельсины у нас и так каждый день есть — на завтрак их заказываем.

— О, нет-нет-нет. Теперь я к вам не приеду, вы теперь знаете о рифме, а так нельзя. В следующем году я найду другой отель. И у меня будет новая беседа со Вселенной.

— Надеюсь, она вам ответит.

— Я тоже.

Уоллес отсчитал чаевые и покинул отель.

Питер долго размышлял о том, насколько всё рассказанное этим постояльцем правдиво и не сумасшедший ли он, но ни к каким определённым выводам не пришёл.

Через два года ситком «Жизнь под ярким солнцем» неожиданно завершился каким-то невнятным финальным эпизодом. Поговаривали, что его главный сценарист «что-то с собой сделал и остался инвалидом», но Питер не мог проверить эти слухи.