Нас запомнят войной, но пусть назовут прощением (гет)

Я назову нас борьбой и песней, ошибкой и сказкой вместе.

На плечах друг у друга построили замки из позвонков и крови.

Горе свело нас, скрепило грязью былых историй,

Короновало каждого, трон возвело на чужих костях,

Мы полюбили, но мёртвой частью самих себя.

И не верили клятвам, которые дали в дороге на эшафот.

Может, в жизни другой и времени кто-то надеждой нас назовёт?

Может, в жизни другой мы встретились, не почувствовав боя кнут?

Я бы нас назвала прощением, но не вспомнила про войну.

Никита Гилл

Второе августа, 1999 год. Понедельник

В окно настойчиво стучится крупная рыжевато-бурая сова. Гермиона мельком смотрит на неё через стекло над кухонной раковиной, не зная, стоит ли впускать неожиданную гостью. Однако воспитание не позволяет игнорировать птицу, поэтому она поднимает створку, и сова бесцеремонно выпускает из клюва свёрнутый пергамент. Затем она оглядывает девушку сверху вниз печальным янтарным глазом, и Гермиона протягивает угощение, которое держит на подоконнике для подобных случаев. Сова доброжелательно ухает и летит прочь.

Гермиона хмурится: совы улетают, не получив ответа, только если отправитель намеренно указал, что ничего не ждёт. Мягким взмахом палочки над свитком она проверяет, не наложено ли на него опасное или тёмное проклятие. Это уже вошло в привычку, годы войны и сражений сделали Гермиону подозрительной. Постоянная бдительность.

Лежащее перед ней письмо, однако, безобидно. Простой пергамент, перевязанный изумрудно-зелёной лентой, с гербом, от которого по коже бегут мурашки.

Две змеи, обернувшиеся вокруг буквы «М», — раньше Гермиона никогда не получала ничего подобного, но и без того всё ясно. В памяти всплывают жестокий смех и длинные светлые волосы.

Малфой.

Трясущимися руками Гермиона вскрывает печать и развёртывает свиток. Не будь на письме её имени, она приняла бы это за нелепую ошибку. И плевать, что её маленький коттедж не похож на жилой из-за наложенных чар Фиделиуса, а Гарри — единственный их хранитель. У неё даже не подключён камин — удивительно, что сова Малфоя вообще смогла её отыскать. Должно быть, на это ушло много часов.

Затаив дыхание, Гермиона медленно разворачивает пергамент.

«Мисс Гермиона Джин Грейнджер,

Позволь поблагодарить тебя за участие в суде надо мной и моей матерью год назад. Мне известно, что только ваши с Поттером показания спасли нас от Азкабана. Её свобода в последний год и четыре месяца много значила для меня.

Кроме того, я хотел бы извиниться за то, как обращался с тобой в Хогвартсе, и за свой выбор на войне. У меня нет оправдания. Ты блестящая ведьма, и мне жаль, что я причинил тебе боль.

Искренне,

Драко Люциус Малфой».

Дрожащими пальцами Гермиона опускает письмо на стол, чувствуя, что дрожит как осиновый лист то ли от шока, то ли от разливающегося по венам страха.

Гермиона давно догадалась, что Драко Малфоя воспитывали в убеждении, будто чистота крови напрямую связана с ценностью ведьмы или волшебника. Не нужно обладать богатым воображением, чтобы понять, какого отца представлял из себя Люциус Малфой. Гермиона простила Драко насмешки и издевательства в школьные времена. Он был ребёнком. Все они были детьми, сражавшимися на войне, которой не заслужили.

В её сердце больше не осталось места для ненависти.

И даже так Гермиона никогда не представляла себе день, когда будет держать руках настоящее письмо с извинениями от Драко Малфоя. Не думала, что когда-нибудь он поблагодарит её за присутствие на суде (то решение принесло и ей, и Гарри много проблем). Не думала, что когда-нибудь он напишет такие правильные слова, непохожие на все прошлые жестокости.

Гермиона не может оторвать взгляд от последнего предложения: «Ты блестящая ведьма».

Хотя она никогда не сомневалась в своём уме и старалась окружать себя людьми, ценящими это, слова Малфоя задевают её. Одиннадцатилетняя девочка из прошлого, сжавшаяся от впервые услышанной в свой адрес «грязнокровки», каким-то образом продолжающая задаваться вопросом, влияет ли кровь на магию и значимость человека, теперь безмолвствует.

Дрожа, Гермиона прижимает письмо к груди. С плеч словно сваливается огромная тяжесть и опускается вместе с конвертом в маленький сундучок. Гермиона упрячет его подальше, сохранит в тайне, принадлежащей только ей одной. Отчего-то кажется: Драко Малфой предпочёл бы, чтобы всё обернулось именно так. Доказательство того, что у него всё-таки есть сердце, будет храниться там, где никто и никогда не догадается его искать.

Тринадцатое сентября, 1999 год. Понедельник

Гермиона не планирует отвечать на письмо Малфоя. Вместо этого почти целый месяц она прячет пергамент, скрывая его даже от себя самой, но он никак не выходит из головы.

С обыкновенным рвением Гермиона бросается в работу, заполняет формы и заявки на переселение домовых эльфов, никогда не проводя за столом больше двух дней подряд. Она полна решимости внести изменения в сложившуюся систему мироустройства, и хотя Г.А.В.Н.Э. пошло не совсем по плану, Гермиона по-прежнему несёт факел справедливости всем домовикам волшебного мира, которые заслуживают большего.

Сейчас мир нуждается в этом как никогда: ропот недовольства преследует Гермиону на каждом шагу. Заброшенные предприятия возвращаются к работе, но медленно, число учащихся в Хогвартсе сократилось по сравнению даже с военным временем, и люди продолжают бояться. Гермиона искренне желает что-то изменить, а для этого стоит начать со своей давней страсти — защите умеющих колдовать не-волшебников.

Когда часы бьют без пяти полдень, Гермиона вскакивает. Обычно во время обеда она работает, но сегодня спешит в кафетерий.

Гермиона нетерпеливо отыскивает обеденный стол, который делит с Гарри, когда он не отлучается по делам авроров. На столе уже лежит номер «Ежедневного пророка», и она собирается выбросить его, как и положено поступать с мусором, коим, по её мнению, является «Пророк».

Первую полосу занимают крупные чёрные буквы с движущимся изображением гроба, опускающегося в землю. «ГЛАВА РОДА МАЛФОЙ УМЕРЛА В 45».

Сердце ухает, когда Гермиона узнаёт в размытых пятнах колдографии лицо Драко Малфоя. Она хватает газету, жадно вчитываясь в статью, и отрешённо опускается на привычное место.

Нарцисса Малфой скончалась в невероятно молодом возрасте сорока пяти лет. Причина смерти не указана. Драко Малфой числится единственным живым представителем рода Малфой.

Гермиона не питала особого интереса к Люциусу Малфою, но помнит, что его нашли мёртвым в камере Азкабана всего за шесть месяцев до конца войны. Хотя причину смерти не обнародовали, было нетрудно сделать вывод, что день за днём жизнь утекала из него, пока тело, наконец, не сдалось окончательно.

Гермиона не праздновала, не горевала и даже не думала об оставшихся Малфоях.

Но сейчас? Сейчас её переполняет печаль, которую, похоже, не удастся так просто стряхнуть, из-за Драко Малфоя, осиротевшего всего в двадцать лет. Гермиона не знает, как Драко относился к родителям, но в волшебном мире ни для кого не секрет, что Нарцисса Малфой любила своего единственного сына. Возможно, это и стало решающим аргументом, уберёгшим женщину от Азкабана. Любовь к Драко побудила её обмануть Волдеморта и спасти тем самым жизнь Гарри Поттеру.

Ещё мгновение Гермиона смотрит на чёрно-белое лицо на фотографии: оно кажется тем сильнее знакомым, чем дольше вспоминаются угловатые черты, заострённый подбородок и усмешка, застывшая на губах. Платиновые волосы сразу обращают на себя внимание, но Гермиона не может не задержаться на глазах, зернистых из-за бумаги. Интересно, скорбит ли Малфой?

— Что нового? — Голос подошедшего к столику Гарри отрывает Гермиону от необычных размышлений.

Она покашливает.

— «Пророк» сообщает, что Нарцисса Малфой мертва.

На мгновение Гарри выглядит шокированным, но тут же берёт себя в руки и садится напротив.

— Какой… ужас. — Он звучит искренне. — Не могу поверить, что ей достались всего год и четыре месяца свободы.

Его слова отдаются в ушах отголосками письма Драко Малфоя:

«Её свобода в последний год и четыре месяца много значила для меня».

Знал ли он, что она умирает?

На долю секунды Гермиона задумывается, рассказать ли Гарри о письме, которое всего лишь месяц назад отправил ей Драко Малфой. Слова вертятся на кончике языка, готовые вот-вот сорваться, но Гарри отодвигает газету и ставит перед Гермионой дымящийся кофе.

— Кофе со сливками и кусочек сахара, — зелёные глаза Гарри сверкают, — для моей любимой ведьмы.

Гермиона смеётся:

— А как же Джинни?

— Не говори ей, что я это сказал, — заговорщически шепчет Гарри, — но вы обе претендуете на роль фавориток.

Гермиона хихикает и делает глоток, разглядывая лучшего друга поверх стакана. Не существует ничего — ни гор, ни океанов, ни чудовищ, — что она бы не покорила ради него. Растрёпанные чёрные волосы и зелёные глаза так же дороги ей, как и свои собственные.

Они нечасто обедают вместе, поскольку работа отнимает у обоих всё свободное время. Записка, которую Гарри отправил в отдел регулирования магических популяций и контроля над ними тем утром, оказалась очень кстати, и Гермиона ухватилась за возможность повидаться.

Связаться с Роном не получается, что неудивительно, хотя Гермиона ловит себя на мысли, что скучает. Прошло всего три месяца, с тех пор как он оставил стажировку в аврорате ради помощи Джорджу. Они с Гарри не винят его. Восстановление «Всевозможных Волшебных Вредилок» и необходимость поставить Джорджа на ноги — в приоритете. Мир нуждается в розыгрышах и веселье.

Работа бок о бок с братом в магазине шуток пришлась Рону по душе. Ему всегда нравились изобретения близнецов и пакости, которые они устраивали.

Однако ему нравилась и учёба в аврорате, Гермиона знает, что Рон преуспел бы на этом поприще. Он обладает логическим складом ума, хорош в стратегиях и имеет опыт на поле боя.

Тем не менее Гермиона радуется, что он избрал другой путь. Война наложила на Рона свой отпечаток, как и на всех остальных, и было сложно спокойно наблюдать, как бесконечная охота на тёмных волшебников разрушает его дух. Присущая одному ему жизнерадостность помогла ей и Гарри пережить ужасные времена.

— Я скучаю по Рону, — говорит Гарри, поигрывая крышкой стакана. — Мы не виделись целую вечность.

Гермиона улыбается.

— Я только что подумала о том же самом. Напишу Молли, у неё в конце октября день рождения, так что, может, получится привлечь Рона к планированию какой-нибудь вечеринки по такому случаю.

— Ещё же больше месяца! — возражает Гарри. — Сейчас только сентябрь!

— Никогда нельзя быть слишком подготовленным, Гарри Поттер.

Гарри закатывает глаза, но совершенно дружелюбно, и Гермиона не может не улыбнуться в ответ.

Они болтают обо всём сразу, о коттедже Гермионы и о том, привела ли она наконец в порядок старый дом родителей. Гермиона узнаёт об успехах Джинни в квиддиче и нравится ли Гарри новообретённый статус полноправного аврора.

— Кингсли весь на нервах, — тихо сообщает Гарри, — думаю, общественность и Визенгамот оказывают на него давление.

Гермиона усмехается.

— И что же он должен сделать по их мнению? В одиночку восстановить экономику и магическое население после разрушительной войны?

Гарри пожимает плечами.

— Пожалуй, именно этого все и ждут.

— Ничто, кроме времени, не способно решить это, Гарри, — предостерегает его Гермиона. — Лучшее, что мог бы предложить Визенгамот, — какие-нибудь стимулы для владельцев малого бизнеса? В их силах дать больше кредитов не-людям, которые тоже пользуются магией! — Внезапно Гермиона оживляется, наполняется жаром.

Гарри добродушно улыбается, но легко заметить, что он не разделяет энтузиазма подруги:

— Не думаю, что они пойдут на это, Гермиона.

— Но… но ты только представь! — в отчаянии восклицает она. — Ты знаешь, у скольких оборотней наверняка есть невероятные идеи или как они могли бы увеличить рынок труда?

Гарри мрачно кивает.

— Я и раньше не отрицал, что обращение с оборотнями отвратительное, и, к сожалению, после войны стало только хуже.

— Сивый. — Гермиона зло выдавливает его имя. Любой разговор о правах оборотней неизбежно сводится к Фенриру Сивому — его позор отныне падает на всех оборотней тенью жестокости и садизма. Как быстро люди забыли Ремуса Люпина: его доброту и благородство, его последнюю жертву, принесённую во имя мира. Профессор провёл всю жизнь, сражаясь против Волдеморта, но никак не смог помочь собратьям. Гнев Гермионы по этому поводу не угасает на протяжении сотен встреч, посвящённых социальной поддержке оборотней и закону об их ассимиляции.

Гарри соглашается, но быстро меняет тему, чтобы отвлечь Гермиону. Они обсуждают предстоящую вечеринку ко дню рождения Молли Уизли и решают, что пригласят Билла с Флёр домой, и Чарли тоже, хотя вряд ли он сможет вырваться из Румынии. Может, получится устроить международный звонок через камин.

Обед пролетает незаметно, и Гермиона почти неохотно возвращается к работе. Она не переставая думает о прочитанной в «Пророке» статье. Думает о Драко Малфое, оставшемся в одиночестве в огромном поместье, наедине со всеми ужасами, которые хранят его стены.

Гермиона отыскивает перо и призывает лист пергамента. Она отодвигает от себя бланки и служебные записки и принимается составлять ответ на письмо, на которое поклялась никогда не отвечать.

Больше часа она пишет и переписывает, пока не остаётся довольна, а затем копирует готовый черновик на чистый пергамент. Аккуратно свернув, Гермиона перевязывает его найденной в столе красной лентой. В отличие от Малфоев, она не имеет фамильного герба, поэтому пользуется простым заклинанием, чтобы создать маленькую восковую печать.

Гермиона отправляется в министерскую совятню: она намного меньше, чем хогвартская, и содержит всего несколько бесплатных сов для сотрудников. Девушка выбирает маленькую, практически полностью чёрную птицу с большими жёлтыми глазами и прикрепляет к её лапе письмо.

— Пожалуйста, отнеси это Драко Малфою, — просит Гермиона. — Он не обязан отвечать, так что можешь сразу возвращаться.

Сова взмывает в воздух, и Гермиона дожидается, пока её силуэт не исчезнет, но даже тогда медлит. Собственные слова, всплывающие в памяти, не перестают насмехаться над ней.

«Мистер Драко Люциус Малфой,

Я сожалею, что так долго не отвечала на твоё письмо. Я прощаю тебя за всё, что происходило в школе. Мы были детьми, и я не могу таить за это обиду. А что о твоих действиях во время войны: что ж, полагаю, у тебя не было особого выбора, хотя вряд ли это тебя утешит. Однако если это принесёт какое-то успокоение, то знай, что я тебя не виню.

Сегодня утром я прочитала новость о кончине твоей матери и глубоко сожалею о потере. Я не могла не прийти на её суд, поскольку благодаря ей выжил мой лучший друг. Надеюсь, ты хорошо провёл с ней время после войны, — мне очень жаль, что его оказалось недостаточно.

Искренне,

Гермиона Грейнджер».