Нас запомнят войной, но пусть назовут прощением (гет)

Шестнадцатое ноября, 1999 год. Вторник

Последние два года Джордж Уизли провёл, наблюдая, как его младший брат доблестно пытается починить то, что разрушила война. Даже утопая в пучине горя и скорби, он не мог не заметить, как после кончины Фреда Рон окружил его заботой и вниманием. Его решение бросить обучение на аврора встретило гораздо меньшее сопротивление, чем ожидалось: можно сказать, вся семья вздохнула с облегчением, когда Рон занял место Фреда.

Стараясь быть честным хотя бы с самим собой, Джордж признаёт, что благодарен. Он благодарен брату за всё, что тот сделал в прошлом году: не раздумывая взял на себя обязанности владельца магазина, продолжая оплакивать Фреда. Часто Джордж просыпался от звука шагов Рона, входящего в маленькую квартирку над магазином и приносящего с собой обвинительный запах отбеливателя и перезвон пустых бутылок в кромешной тишине. И завтрак, съесть который было под силу даже Джорджу, хотя и без особого энтузиазма.

Всё это время Рон усердно скрывал эмоции, пряча их за маской наигранного веселья, поэтому сейчас Джордж с удивлением отмечает, что младший брат пришёл в магазин опоздав на добрых десять минут, и, ко всему прочему, с таким выражением, будто кто-то умер.

— Эй, малыш Ронникс, что с лицом?

Рон нерешительно закатывает глаза на слова брата.

— Прошлой ночью Ханну привёл домой Невилл. Она даже стоять не могла — судя по всему, заявилась пьяной к нему домой.

— Вот чёрт, — говорит Джордж, всем своим видом выражая понимание. Он знает всю подноготную. Когда-то он был её частью. — Она что-нибудь помнит?

— Нет, — отвечает Рон, — или да. Не знаю. Не спрашивал. Я уложил её спать, а потом немного поболтал с Невиллом. Он тоже не знает, что с этим делать. Кажется, она приходит к нему уже не в первый раз.

— Даже представить не могу, как тяжело ему видеть её в таком состоянии.

— Да уж, врагу не пожелаешь, — соглашается Рон, ставя бумажный стаканчик с кофе возле кассы. — Оказывается, он живёт с Пэнси Паркинсон. Хотя теперь с Пэнси Долгопупс. Они поженились в министерстве почти сразу и всё это время успешно скрывали.

— Кошмар какой, я бы не выдержал. — Джордж хихикает, представляя, как просыпается от насмешек и пронзительного визга Пэнси Паркинсон.

Рон пожимает плечами.

— Понимаю, но Невилл не сказал о ней ничего плохого, так что мне не хочется принижать его жену. Даже если она слизеринка.

— Даже если твоя жена влюблена в него?

Рон полушутливо отмахивается, а Джордж морщится. Это была вовсе не шутка.

— Даже так, полагаю, — вздыхает Рон. — Вдобавок ко всему, мы с Ханной обсуждали создание семьи, ведь смысл закона — завести как можно больше детей. Мы же оба этого хотим, поэтому для нас это как будто бы логичное решение в данный момент. Просто я… никогда не представлял, что всё случится вот так.

Джордж пристально смотрит на брата — в подобные моменты он донельзя похож на Артура. Словно свет, он излучает отцовы мягкость и сострадание. Всегда было очевидно, что из всех детей Уизли именно Рон пойдёт по стопам отца и заведёт большую семью. Чарли с Перси мечтали сбежать из дома при малейшей возможности, чтобы обрести независимость. Билл женился на Флёр и первым делом заявил, что двоих детей будет вполне достаточно. И только Рон сильнее остальных стремился домой. Он никогда не пропускал праздников, возвращался даже на Рождество. Исключением стали разве что военные годы, но из-за них и так никто не праздновал.

Джорджу всегда представлялось, что семью он заведёт одновременно с Фредом. Они вместе будут учить детей проказничать, расскажут им про свои школьные годы и покажут, как правильно подшучивать над другими. Теперь же… Одному Мерлину известно, что его ждёт. От Джорджа и самого мало что осталось, чтобы предложить семье. И еще меньше — жене.

Он морщится, вспоминая о Парвати. Накануне вечером она отправилась навестить Падму, чтобы помочь ей подготовиться к свадьбе с Блейзом, которая состоится всего через три дня.

Между ними ничего не происходит, но Джордж, кажется, привык к звукам и виду постороннего человека, периодически вмешивающегося в его личное пространство. Парвати аккуратна и тактична и прекрасно понимает, что от Джорджа стоит держаться подальше, когда он не в настроении. Она превратила диван в небольшую кровать и отгородила её ширмой, ни словом не обмолвившись о близости или хотя бы о необходимости спать вместе. В некотором смысле жить с ней довольно просто.

Исключением становятся редкие моменты, когда он застает её погружённой в видение. Обычно он даже не замечает этого — Парвати постоянно видит вещи, которых для него не существует, и едва ли чувствует себя смущённой. В первый раз, когда он обнаружил её дрожащей на полу кухни, его словно пинком швырнуло обратно на войну: он согнулся над её распростёртым телом, вытянул волшебную палочку и принялся выводить руны целительской диагностики.

Спустя четыре минуты Парвати наконец подала признаки жизни, а когда окончательно пришла в себя, то бросилась в его спальню с невиданным отчаянием и сожгла в гардеробе всё, что хотя бы отдалённо напоминало синий цвет. Даже пурпурный и бирюзовый не избежали её разрушительного гнева.

С тех пор Парвати ни разу не упоминала о произошедшем, но Джордж не забывал сделанного ею предупреждения: он кричит, глядя на свои окровавленные руки, а в воздухе витает страх смерти.

Вряд ли это тяжелая работа — избегать одежды одного цвета.

— Ханна… добрая, — медленно произносит Рон, вырывая Джорджа из его мыслей.

Джордж вздыхает.

— Не сомневаюсь, что так и есть.

— Она мне нравится. — Рон пожимает плечами, встречаясь взглядом с Джорджем. — Я серьёзно. Наверное, она всё-таки нравилась бы мне гораздо больше, если бы не напивалась до смерти, но со мной она всегда добра. У неё красивый смех.

— Браки строятся не на доброте и смехе, — ядовито выплёвывает Джордж, пугаясь собственной резкости. Он злится не на Рона, а на этот проклятый мир. Мир, в котором его любимый брат утешает себя добротой вместо любови.

Рон устало отвечает:

— Они и не на таком строятся, Джордж. Просто я… сочувствую ей. Будущее, которое она планировала годами, изменилось практически за одну ночь. Она любит Невилла. А я не знаю, что сделать, чтобы ей стало лучше.

Джордж тяжело опускает голову.

— Не могу поверить, что собираюсь сказать это, братец, но… Просто оставайся самим собой. Ты всё твердишь, что она добрая? Ну так ты тоже. Если я чему-то и научился, так это тому, как хорошо ты умеешь заботиться о людях. И люди, ради которых ты так стараешься… они, ну, могут не сразу это понять. Но я обещаю… однажды они поднимут глаза и увидят, что всё это время ты был рядом.

Рон на мгновение замирает, а Джордж фыркает и отворачивается. Краем глаза он поглядывает, как брат возится с кассой. Рон медленно потягивает кофе, и Джордж в очередной раз поражается тому, насколько он вырос.

— Полагаю, ты прав, Джорджи, — бормочет Рон, и его веснушчатые щёки заливает румянец. На лице появляется тень улыбки, которая так сильно напоминает Джорджу Фреда, что становится больно. — Спасибо.

— Ну да, — усмехается Джордж, — решишь кому рассказать — не поверят.

— Я сохраню твой секрет, — смеётся Рон, — а теперь иди уже давай. Я сегодня опоздал и подменю тебя, так что можешь пойти пообедать.

— Эй, с каких это пор я обедаю ни свет ни заря…

Звонок над дверью обрывает его протест, и в просачивающемся сквозь дверной проём свете Джордж видит Парвати, чьи тёмные волосы блестят на солнце.

— Привет, — здоровается она, — я тут подумала, а почему бы нам вместе не пообедать, Джордж?

Рон прикрывает смех кулаком, и Джордж бросает на него мрачный взгляд. Он поворачивается лицом к Парвати и низко кланяется ей.

— Какая удача, а мой сотрудник как раз вызвался проспонсировать наш променад, — объявляет Джордж, — и, само собой, я сделаю всё, чтобы угодить своей дражайшей жене.

Парвати закатывает глаза на его слова, но всё равно приобнимает за плечи. Джордж подмигивает Рону через плечо и вознаграждается звуком искреннего смеха.

* * *

Завтракая сэндвичами из «Фортескью», Джордж пересказывает новости Парвати. Они расположились на скамейке в парке в паре кварталов от кафе, надеясь избежать внимания прессы. Конечно, Джордж не так знаменит, как Гарри, Рон или Гермиона, но «Пророк» неустанно охотится за любыми необнародованными парами, подобранными в рамках Закона. Бедные Майкл Корнер и Мариетт Эджком догадались об этом слишком поздно: Скитер подкараулила их на выходе из магазина мебели, где они вместе выбирали диван.

— Видишь что-нибудь? — нетерпеливо спрашивает Джордж.

Парвати морщится.

— Ты же знаешь, что это не так работает. Я ничего не вижу. Только ты, синий цвет и кровь. И чем дальше, тем чаще, это видение затмевает все остальные. Неважно, что я делаю — ничего не меняется.

Джордж глубоко дышит, набираясь терпения, не свойственного его гриффиндорскому сердцу.

— Ладно. Хорошо. А ещё хоть что-нибудь ты видишь? Кроме синего цвета.

Парвати хмурится.

— Ничего, связанного с Ханной. Я не слишком близка с ней, поэтому неудивительно, что её будущее ускользает, даже когда я намеренно ищу путь. И, конечно, я вижу Малфоя с бокалом, так что могу с уверенностью могу сказать, что твои неумелые попытки убедить его отказаться от шампанского не увенчались успехом.

— Ну, не мог же я ему напрямую сказать, — возражает Джордж, — что моя жена увидела, как он пьёт шампанское, а потом лежит в могиле, где следом за ним мы хороним его жену! Должен же я был хоть как-то попытаться.

Парвати вздыхает.

— Прости, я знаю. Ты прав.

— Я? — переспрашивает Джордж. Худшее в браке с прорицательницей — невозможность быть правым по определению.

— Да, — решительно кивает Парвати, — ты всё же кое-что изменил. Я всё еще вижу, как Малфой пьёт шампанское, и он всё ещё зол, но теперь Гермиона больше не хоронит его, засыпая камешками. Она плачет. Я бы сказала, ей отчаянно хочется упокоить его.

— Хочешь сказать, — взрывается Джордж, — что она желает ему смерти?

Парвати задумчиво бормочет что-то под нос, и Джордж замечает, как её тёмные глаза на мгновение расфокусируются.

— Нет, я так не думаю.

— И с чего это она должна? — зло уточняет он. На ум приходит неуместное, но удивительное воспоминание о свадьбе сестры, где Драко Малфой казался неприлично приятным и безобидным. Если уж на то пошло, он выглядел влюблённым в Гермиону. С тех пор от них не приходило вестей, но если бы что-то произошло, Рон обязательно рассказал бы ему. Гермиона ведь планировала продолжить работать в министерстве, и, не приди она туда, Джордж узнал обо всём хотя бы потому, что Гарри незамедлительно начал выяснять подробности и поставил всех на уши.

Вдруг рука Парвати крепко сжимает его плечо.

— Джордж.

Кажется, она уже не в первый раз повторяет его имя. Даже на смуглой коже заметно, как побледнело её лицо, и, думая про себя, сколько же он провёл погружённым в мысли о смерти, Джордж жалеет о случившемся.

— Прости.

Парвати хрипло отвечает:

— Клянусь, если бы я увидела что-то ещё, что-то плохое о Гермионе, я бы сразу тебе рассказала. А я бы увидела, Джордж, поверь. Я дорожу Гермионой, мы знаем друг друга много лет. Я не считаю, что Драко Малфой причинит ей вред. Ни в одном из возможных вариантов будущего, что я вижу.

Джордж чувствует, как расслабляется спина и напряжение, о котором он даже не подозревал до настоящего момента, покидает тело. Не сказать, что он боялся за Гермиону — она невероятная ведьма, и свидетельством её силы и мастерства служит предположение Джорджа о том, что в Парвати увидела Гермиону, пытающуюся убить Драко, чтобы защитить себя.

На войне Гермионе пришлось несладко, и полученные там травмы нанесли ей непоправимый ущерб, но это не значит, что она растеряла сноровку. Джордж не забыл, с каким упорством она умеет добиваться желаемого. Если бы Гарри пал от палочки Волдеморта, Гермиона без сомнений отыскала бы другой способ.

Её нынешняя хрупкость не продлится вечно. Джордж ясно увидел это в ту ночь, когда пришли письма от министерства. Если бы Драко Малфой желал Гермионе зла, она без колебаний покончила бы с ним.

— Но есть ещё кое-что, — говорит Парвати, возвращая руку к себе на колени и привлекая внимание Джорджа. — Я видела звёзды.

— Звёзды?

Парвати слабо улыбается при виде его растерянного выражения лица.

— Да. Звёзды. Тысячи ослепительно ярких звёзд сияют в ясном ночном небе. За ними наблюдают зёленые глаза — я вижу их поразительную зелень в лунном свете. Вдруг с неба одновременно срываются две звезды и падают прямо в эти глаза. Понятия не имею, что это значит.

— Зёленые глаза, как у Гарри? — спрашивает Джордж.

Парвати неопределённо пожимает плечами.

— Может быть. В любом случае, мне кажется, что это хорошее предзнаменование. Видишь ли… ничего подобного я никогда раньше не чувствовала. Такого радостного. Предвкушающего. Меняющего жизнь.

— М-да, перемена что надо, — ворчливо отвечает Джордж.

Парвати показывает ему язык, и Джордж вгрызается в сэндвич, лишь бы не обращать внимания на её дерзость. Она хороша в своём оранжевом платье, и он не в первый раз замечает, насколько красива его жена.

Парвати резко перестаёт жевать и с трудом сглатывает. Джордж не ожидает, что она повернётся к нему и пронзит гневным взглядом.

— Прекрати.

— Прекратить что? — Джордж искренне сбит с толку.

— Джордж, прекрати. — Её голос холоден как лед, в нём слышится неизвестная прежде властность. — Ты меняешь ситуацию. Остановись. Пожалуйста.

— Да как я могу что-то сейчас менять? — требовательно уточняет он, указывая на недоеденный сэндвич. — Мы обедаем!

Парвати долго всматривается в Джорджа. Джордж ничего не скрывает.

Он ничего и не может скрыть.

— Ерунда, — наконец произносит она. — Не бери в голову.

В оглушительной тишине, наполненной секретами и невысказанными вопросами, Парвати доедает сэндвич, а Джордж потягивает кофе. Каждый из них тащит за собой призраков прошлого, и невидимость делает их лишь более осязаемыми.

— Послушай, давай просто убедимся, что с Роном и Ханной всё в порядке. Думаю, ты был прав, посоветовав Рону проявить. — Серьёзность на лице Парвати сменяется озорством. — Если бы мне достался такой добрый, терпеливый и заботливый муж, я бы его никому не отдала.

— Эй! — возмущённо восклицает Джордж. — Да я самый настоящей образец терпения и доброты.

Лицо Парвати расплывается в улыбке, и Джорджа затопляет нежностью. Возможно, Рон не так уж сильно ошибался. Доброта — это не пустяк.

— Да, ты нечто, — не спорит Парвати, — хотя, надо сказать, когда я думаю о тебе, «терпение» отчего-то не приходит в голову даже в первой десятке эпитетов.

Джордж гримасничает.

— А должно бы! Ты тащишь меня на очередную свадьбу, где я опять буду разыгрывать трезвенника.

Выражение лица Парвати смягчается.

— Ты поймёшь. Мне даже не обязательно предвидеть это. Спасибо, Джордж.

Он бросает в неё салфетку и вознаграждается заливистым смехом.