Нас запомнят войной, но пусть назовут прощением (гет)

Двадцать пятое октября, 1999 год. Понедельник

К приходу Гермионы «Дырявый котел» полон людьми, а за стойкой суетится мадам Розмерта. Меланхолия, витающая в воздухе, которой Гермиона не чувствовала с тех пор, как прошёл месяц после войны, словно пропитывает всё вокруг. Она узнает несколько лиц с работы и из хогвартского прошлого, но не останавливается, пока не достигает столика в задней правой части бара.

Конечно, Гарри и Рон уже сидят там и спорят из-за чего-то связанного с квиддичем, и, несмотря на удручающие события, произошедшие на прошлой неделе, настроение Гермионы улучшается при виде их родных лиц.

Она садится рядом с яростно доказывающим что-то Роном и толкает его локтем. Он со стуком закрывает челюсти и поворачивается, растягивая губы в глупой ухмылке.

— Привет, Миона, — здоровается он, — спасибо, что вытащила. Мы вечность не виделись.

Гермиона смеётся.

— Мы виделись друг с другом всего несколько дней назад, Рон.

На другом конце стола усмехается Гарри.

— Ты знаешь, что он имеет в виду. Вместе — да, но мы давненько не собирались только втроём.

— Это правда, — кивает Гермиона, легко сдаваясь, — давно. Поэтому давайте, рассказывайте мне всё. Я знаю, что вы оба размышляли о ВМН.

Гарри соглашается с едва заметной улыбкой.

— Да. Гермиона, я понимаю, что не совсем так представлял себе женитьбу на Джинни, но не могу сказать, что я недоволен. Мы проведём церемонию в «Норе» шестого ноября, уже через две субботы. И надеемся сохранить это в тайне: ты же знаешь, как отреагирует пресса, если пронюхает о моей свадьбе.

Гарри закатывает глаза, и Гермиона кивает, думая о том, как похожи его слова на те, что она написала Малфою всего днём раньше. Она незаметно теребит браслет, спрятанный под рукавом кардигана. Внезапно Гарри перегибается через стол и хватает её за руку, сжимая в своей ладони. Знакомый жест, и Гермиона мягко улыбается.

— Я попросил Рона стать моим свидетелем, а Джинни надеялась, что ты согласишься стать её, Гермиона. Вы двое — моя единственная семья, и ничто никогда не могло бы значить для меня больше, чем вы рядом. К чёрту Закон — этот день будет самым счастливым, и вся моя семья соберётся вместе.

Гермиона сглатывает комок в горле, отчаянно желая заговорить, но не в силах найти слов. В отличие от неё, Рон всегда хорошо справлялся с эмоциональными ситуациями; он протягивает руку и хлопает по их с Гарри ладоням.

— Гарри, дружище, я уверен, что говорю за нас обоих: для нас это большая честь, — уверенно произносит он. — Это единственное хорошее, что сотворил идиотский министерский закон, и я, например, не могу дождаться официально назвать тебя своим братом.

Гермиона тяжело сглатывает.

— Рон абсолютно прав, Гарри. Ничто не сделает меня счастливее, чем стоять рядом с тобой и Джинни.

Этот момент длится в её сознании бесконечно: замерев в дикой какофонии «Дырявого котла», её лучшие во всём мире друзья сжимают её руку, запечатлевая на коже обещание негасимого семейного единства.

— Гарри, — говорит она, — как ты думаешь, я могла бы пригласить Малфоя?

Рон поворачивает голову и опускает руку с недоверчивым выражением лица. Гермионе почти хочется взять свои слова обратно, но она вряд ли сможет провести завтрашний день, избегая этой темы.

— Я знаю… знаю, это смешно, — поправляется Гермиона, — но вы ведь понимаете, что мне всё равно придётся выйти за него через месяц. И было бы неплохо… было бы замечательно продолжить видеться с моими друзьями.

Рон стискивает зубы, но Гарри решительно кивает.

— Гермиона. Ты можешь привести на мою свадьбу кого угодно, но, пожалуйста, пообещай, что он будет вести себя прилично. Джинни убьет его прямо из-за алтаря, если он что-нибудь ляпнет, а я бы предпочёл избежать смертей на своей свадьбе, если ты не против.

Гермиона давится смехом от его слов. Рон вскипает, его голос разливается кислотой над затихшим столиком:

— Чёрт возьми, Гарри, ты с ума сошел?

Гарри слегка пожимает плечами.

— У нас мало выбора, Рон. Малфой станет мужем Гермионы, и, как ты только что сказал, мы семья. Она могла бы выйти замуж за настоящего хорька, но даже это не заставило бы меня отречься от неё, не согласен?

Напряжение нарастает, но Рон потирает лоб и выдыхает, Гермионе кажется, что этот выдох проникает в самое нутро.

— Миона, не могу поверить, что говорю это, но, думаю, тебе стоит взять с собой своего хорька.

— О, спасибо вам обоим. — Гермиона лучезарно улыбается. — Обещаю, он будет вести себя хорошо, даже если это означает, что мне придётся лично его заколдовать.

Гарри усмехается и потягивает сливочное пиво.

— Итак, ты уже говорила с ним?

C тяжёлым вздохом Гермиона откидывается на деревянную спинку стула.

— Мы ходили выпить кофе пару дней назад. И завтра вечером у нас свидание.

— Вот же, — Рон удивлённо выпучивает глаза, — а я всего-то раз отправил письмо Ханне.

Гермиона шлёпает его по лежащей рядом руке.

— Рональд Уизли, я говорила тебе или не говорила, чтобы ты обращался с ней хорошо и вёл себя достойно?

Гарри хмурится.

— Она права, приятель, это немного некрасиво.

— Я и общался хорошо, — ворчит Рон. — Она ответила только сегодня утром. И я не забуду написать ещё раз сегодня вечером. Наверное, мне надо пригласить её куда-нибудь.

— Действительно, надо, — соглашается Гарри, — я знаю, что вы друзья и не больше, но было бы полезно обсудить ваши планы, куда двигаться дальше, понимаешь?

— Он прав, Рон, — вмешивается Гермиона, — сперва узнай, хочет ли она пышной публичной свадьбы или предпочтёт тайно обвенчаться. И важно решить, где вы оба будете жить после того, как поженитесь, и хочет ли она детей!

— Зачем? — огрызается Рон. — Какая разница, хотим мы детей, не хотим? Они всё равно будут. Как и у вас, у вас обоих. Выбора нет, помнишь?

Гермиона громко закрывает рот. Рон прав, а она всеми силами избегала думать об этом. Закон гласит, что у них есть ровно год с момента получения письма, чтобы зачать ребенка. Это значит, что у Гермионы осталось всего триста шестьдесят два дня. Браслет будто бы жжёт запястье, прекрасный, но неизбежно напоминающий о том, что она больше не свободна.

— По-моему, это уже перебор, — говорит Гарри. — Я имею в виду, не поймите меня неправильно, мы с Джинни оба хотим детей. Но, в конце концов, Джинни надеялась посвятить несколько лет квиддичу, прежде чем появятся дети. Судя по всему, этому не суждено произойти.

Рон тяжело вздыхает.

— Даже близко не так, как планировал буквально кто угодно. С другой стороны, я знаю, что Ханна хочет детей, и скорее раньше, чем позже.

— Что? — Гарри бросает взгляд на Рона. — Откуда ты знаешь?

Рон пожимает плечами.

— Мы как-то говорили об этом на вечеринке. Она упомянула, что Невилл не сильно поддерживает её в этом вопросе, что хочет подождать до более серьёзного возраста, но она уже готова.

Гарри хмурится, как будто не может представить, чтобы Рон по доброй воле обсуждал с Ханной будущих детей, но извиняющийся взгляд друга на мгновение смущённо падает на Гермиону, и она краснеет. Слишком легко догадаться, что эта тема, должно быть, возникла у Ханны ближе к концу злополучного романа Рона и Гермионы. Хотя они имели много общего, будучи друзьям, в романтическом плане Рон был готов забыть войну в браке и детях, а Гермиона едва восстановилась, и мысль о том, чтобы заботиться ещё об одном человеке, бередила незажившие раны глубоко в душе.

— Это хорошо, Рон, — отвечает Гермиона, — тогда у тебя не возникнет никаких проблем с соблюдением графика зачатия.

Рон потирает затылок и отводит взгляд. Гарри старается сгладить неловкость и переводит тему:

— Гермиона, лучше расскажи о встрече с Малфоем. Ты успела узнать у него всё, что хотела?

Гермиона хмурится.

— Не совсем. Однако я удивилась, узнав, что у нас схожие вкусы в книгах.

— О, Гермиона. — Смех Гарри рассеивает её скверное настроение. — Почему я не удивлён, что вы только о чтении и разговаривали?

Гермиона вскидывает подбородок, тщательно сдерживая задорную улыбку.

— Ну, это значит, что у нас есть по крайней мере одна общая черта, которая, честно говоря, стала для меня шоком. Считаю это хорошим предзнаменованием.

— Думаю, это не так уж и плохо, — соглашается Рон. — Во всяком случае, могло быть и хуже. Ханна в письме сообщила, что Невилла свели с Пэнси Паркинсон. Ты вообще можешь представить, каково это — жениться на ней? Да с каким-нибудь флоббер-червём больше общего наберётся.

Гарри поёживается. Хотя он часто пытался быть справедливым в своих суждениях о действиях слизеринцев во время войны, он никогда не простил выходки Пэнси Паркинсон.

— Бедный Невилл, — вздыхает Гермиона, — он такой ранимый. Она съест его живьём.

Рон заметно приободряется.

— Вообще-то, говоря о съеденных заживо, Чарли написал Астории Гринграсс. Он упомянул, что работает с драконами, и она восприняла это без особого энтузиазма. Полагаю, он втайне надеется, что она навестит его и Венгерская Хвосторога решит проблему за него.

Гермиона хихикает.

— Рональд, это ужасно. Значит, ты считаешь, они не поладят?

— Чтоб тебя, нет, конечно. В Хогвартсе Астория была хорошо известна своей красотой и отсутствием мозгов, и, судя по тому, что упомянул Чарли, это не так уж далеко от истины. Мысль о жизни в Румынии, по-видимому, оказалась «неприемлема» для такой девушки, как она.

— К сожалению, — вмешивается Гарри, — тут я не могу не согласиться с Роном. Похоже, они не очень хорошо подходят друг другу.

— А что насчёт Дафны? Перси отправил ей сову?

Рон хлопает по столу, пугая Гермиону.

— О, Мерлин, Миона, ещё как отправил. Это было нечто. Он отправил ей сову с полной хронологией будущих событий и темами для разговора. И написал, что хочет составить «тщательно детализированный план действий» для их брака.

Гермиона морщится.

— О нет. Скажи, что она не послала его…

— В том-то и дело, — перебивает Гарри, — что она согласилась!

— Веришь, нет, но вся из себя королева Гринграсс отправила в ответ ещё более идиотское письмо, в котором приняла его предложение и предоставила — и тут я цитирую Перси — «конструктивные улучшения в их плане». У меня не хватило сил вынести краткого пересказа Перси их переписки. Это было скучнее скучного. — Рон почти задыхается от смеха, рассказывая эту историю.

Гермиона смеётся.

— Честно говоря, Малфой сказал, что этого стоило ожидать. Я упомянула о паре Перси с Дафной, и он подтвердил, что она хорошая, но примерно такая же скучная, как рост тыкв.

Гарри усмехается.

— Тогда, возможно, министерству удалось хоть что-то сделать правильно.

— А ещё я слышала от Полумны, — добавляет Гермиона, — что её объединили с Теодором Ноттом. Прежде чем вы начнёте паниковать, я выяснила, что Теодор совсем не похож на своего покойного отца и он не Пожиратель смерти. Больше ничего не знаю, но я пригласила её встретиться на выходных, но ответа пока не получила. Вы будете свободны в воскресенье?

— Да, — соглашается Гарри, — мы давно не виделись с Полумной, так что я за.

Рон ворчит:

— Нотт, может, и не Пожиратель, но мне всё равно это не по душе. Почему никому из ОД не достались пуффендуйцы или даже когтевранцы? Сплошные слизеринцы.

Гермиона хмурится от слов Рона, удивлённая, что раньше не подумала об этой связи. Министерство едва ли дало хоть малейшую зацепку о методе побора пар, и хотя она навела кое-какие справки на работе, оказалось, что никто понятия не имеет, в чём заключался этот процесс.

На мгновение Гермиона задумывается: может, она искала не там, где следовало, пытаясь найти лазейку, возможности избежать нежеланного брака. Пожалуй, ей следует проанализировать, как и почему сочетаются пары.

— Рон, — бормочет она, — иногда у тебя встречаются проблески гениальности.

— Что? — Рон недоумевает. — Что я такого сказал?

— Пока ничего! Но мне пора идти. — Гермиона допивает остатки сливочного пива. — Кажется, ты открыл мне новый путь для исследований!

Гарри лишь немногим быстрее Рона догадывается, что к чему.

— Собираешься выяснить, почему нас поставили в пары именно таким образом? Ты считаешь, что это поможет победить ВМН?

Гермиона вздыхает.

— Честно говоря, понятия не имею. Я уже пытаюсь разобраться, но, пока Макгонагалл не пришлёт мне книги из хогвартской библиотеки о предыдущих поколениях волшебников и брачных контрактах между чистокровными семьями, мне не на что опереться. Было бы интересно посмотреть, как мы оказались объединены: я имею в виду, что общего у меня с — кем-кем — Драко Малфоем?

Рон фыркает.

— Кроме любви к книгам, я бы ничего не назвал. И Ханна прелестна — но почему бы не отдать ей Невилла? Что есть такого у меня, чего нет у него?

Гарри кивает.

— Это хорошая отправная точка, Гермиона. Дай знать, если тебе понадобится помощь. Мне тоже пора идти, Джинни скоро будет дома.

Золотое трио обменивается короткими объятиями на пороге «Дырявого котла». Гарри сразу же трансгрессирует, а Гермиона решает немного задержаться. Рон задумчиво разглядывает камни под ногами.

— Рон, — мягко произносит Гермиона, — я правда думаю, что тебе стоит пригласить Ханну на свидание. Она, наверное, так же напугана, как и ты.

— Я знаю, — отвечает он, — и я не боюсь заговорить с ней, так что не переживай. На самом деле… честно говоря, на самом деле, дело в Джордже.

Всё внутри Гермионы сжимается.

— Джордж? Что случилось?

Рон пожимает плечами.

— Он сам не свой. Как тогда, после… ну, ты знаешь. Он ещё даже не написал Парвати. Ты ведь помнишь, что он живёт над магазином? Ну, я вообще не видел его с пятницы, только слышал, как он бродит там наверху. Я волнуюсь, Миона.

— О, Рон, — вздыхает Гермиона, — мне так жаль. Мы должны дать ему время. Может, будет лучше, если ты напишешь Парвати от его имени, скажешь, что Джордж плохо себя чувствует, но хотел бы встретиться с ней на следующей неделе? Возможно, этого хватит, чтобы он оправился.

Рон серьёзно кивает.

— Так и сделаю. Просто… Просто я не знаю, что сделает министерство, если мы не подчинимся.

— Ты думаешь, он не женится на ней?!

— Не знаю. Мне вообще кажется, что он даже не думает о ней, понимаешь? — Рон уныло смотрит на неё, и Гермионе приходит в голову, что в уголках его рта появились морщинки, которых она раньше не видела, — так непохожие на его обычную ухмылку.

— Рон, напиши Парвати, — советует Гермиона, — и расскажи об этом Джорджу. Я поспрашиваю в министерстве, каковы последствия несоблюдения ВМН. У меня складывается впечатление, что снисхождения ждать не придётся, если честно.

— Я тоже так думаю, — соглашается Рон, — они были бы глупцами, если бы ввели этот закон, а потом позволили людям избежать его. Иначе каждый бы так и поступил.

Гермиона протягивает руку и сжимает его плечо.

— Не волнуйся об этом, Рон. Просто позаботься о Джордже и Ханне, и дай знать, если тебе что-нибудь понадобится, хорошо?

Рон улыбается ей: тепло, но устало, и на мгновение Гермиона возвращается в те дни, когда его улыбка придавала миру смысл. Не существует в мире лучшего человека, который смог бы позаботиться о Джордже Уизли, и Гермиона импульсивно наклоняется вперёд и снова обнимает Рона.

— Ты знаешь, что я люблю тебя, верно? — бормочет она. — Для меня нет никого важнее вас с Гарри.

Рон сжимает её так крепко, что хрустят рёбра, но Гермиона не жалуется. Он взъерошивает её волосы, когда отпускает, и она хмурится, наблюдая за его рукой.

— Я тоже люблю тебя, Миона, — ухмыляется Рон, — и мы всё исправим. Мы всё исправим. Весь чёртов мир, если придётся.

Она улыбается.

— Нам уже не впервой, да?

В ушах эхом звучит смех Рона, и, даже приземлившись перед воротами дома после трансгрессии, Гермиона не перестаёт ухмыляться. Вид коттеджа радует, и она взмахивает рукой, зажигая свет внутри. Гермиона входит под защитные чары, и её окутывает долгожданное чувство безопасности.

На пороге лежит письмо со знакомым гербом. Гермиона поднимает его и заходит в дом, по пути накладывая пару дополнительных заклинаний, чтобы комнаты привести в порядок. Она поудобнее усаживается в своё любимое кресло и разворачивает последнее письмо от Малфоя.

«Дорогая мисс Грейнджер,

надеюсь, твой день прошёл лучше, чем мой. Сегодня утром я получил новость о том, что Трейси Дэвис мертва. Я понимаю, ты, скорее всего, не была с ней близко знакома, потому что она училась на Слизерине, но в Хогвартсе мы дружили. И это… кажется таким несправедливым: она пережила войну, чтобы в итоге закончить… вот так.

Но хватит об этом. Сегодня я весь день восстанавливал оранжерею, которая очень нравилась моей матери. Хотя я не разделяю её любви к цветам, мне кажется, что именно этим и следует заняться, особенно когда наступила осень. Это красивое место, а их осталось слишком мало. Возможно, однажды ты её увидишь.

Я принесу тебе книгу Скамандера завтра вечером.

До встречи,

Мистер Драко Малфой».

Гермиона вяло роняет письмо к ногам, на ковёр. Трейси Дэвис. Они действительно не были знакомы, но напоминание о смерти и войне тяжело давит на сердце. Слова Малфоя о несправедливости того, что она пережила войну и всё равно умерла, — до чего же они правдивы. Гермиона задаётся вопросом, что произошло с Трейси — ведьмы и волшебники редко уходят из жизни такими молодыми.

Гермиона протяжно вздыхает, отбрасывая мрачные мысли о бывшей однокурснице и представляя Драко Малфоя, восстанавливающего клумбы, к которым не испытывает ни малейшего интереса. Хотя он и не сказал этого прямо, нетрудно представить, что он делает это в память о покойной матери. Гермиона никогда не считала Драко Малфоя сентиментальным, но становится всё более очевидным, что он любил её.

Теперь Гермионе хочется увидеть оранжерею. Она даже представляет, насколько та величественна, но мысль о возвращении в Малфой-мэнор — даже теперь — настолько отвратительна, что спирает дыхание. Осознание этого явственно возникает в сознании: рано или поздно придётся туда отправиться; в конце концов, ей вряд ли удастся выйти замуж за Драко и игнорировать его родовое поместье. Гермиона молится, чтобы только не пришлось там жить — её коттедж удобен и безопасен, и почти целый год ушёл на то, чтобы это стало реальностью.

Гермиона встаёт, не обращая внимания на письмо на ковре. Без помощи волшебства она заканчивает уборку и гасит свет. Она пробирается в свою одинокую спальню на ощупь, раздевается догола и залезает под одеяло.

В темноте Гермиона не может отвлечься от какофонии мыслей. В ней тревожно отзываются слова Гарри и Рона. Ребёнок.

Интересно, хочет ли Малфой детей. Она не может представить его в роли отца, а мимолётное воспоминание о Люциусе Малфое заставляет кровь стыть в жилах. Гермиона отбросила любые мысли о детях задолго до войны и, конечно, не имела намерения заводить их сейчас, до закона о ВМН. И всё равно — у неё не осталось семьи, с которой можно было бы посоветоваться, и как же хорошо иметь тех, к кому хотелось бы возвращаться.

В темноте Гермиона морщится: едва ли это достойная причина заводить детей. Механизм преодоления собственного одиночества. Хотя, наверное, её доводы вряд ли имеют значение, поскольку она лишена выбора.

Сон ускользает, и Гермиона довольствуется тем, что представляет, чем будет заниматься на работе следующим утром. Там лежит большой технический отчёт о популяции русалок в Великобритании, который она откладывала несколько дней, а теперь полна решимости заняться им.

Наконец, Гермиона засыпает с мыслями о правах русалок и восстановлении нации, вихрем крутящимися в голове, а новый браслет удобно покоится на запястье.