Да будет Свет (джен)

Бог сотворил ягнят, а человек сотворил овец. Жалких подобий божьих созданий. ⁽¹⁾

Хелена сотрет их с лица земли, это ведь ее судьба, ее прирожденное право. Ее цель.

Нож, который Томас дал ей много лет назад, лежит в кармане пальто, как всегда острый и удобный в использовании. Она лениво тянется за ним, пальцы скользят по резной рукоятке, вычерчивая знакомый узор в виде рыбы. Но она не извлекает его наружу, вместо этого следуя за равнодушной женщиной Марией, показывающей ей ее новое временное жилище. Она следит за тяжелыми шагами Марии, дерево под ногами крепкое, но скрипучее. Неважно, когда она останется одна, будет вести себя тихо. Будет спокойной как луна, чей серебристый лик невидим из-за резкого дневного света. Далекие тяжелые тучи обещают дождь.

Она надеется на дождь; жаждет свежести мокрой травы, отсыревшего камня, капель воды на коже и чистого воздуха. Городской воздух более душный, тяжелый; жужжание деловых пчел повсюду и некуда деться. У всех их есть какая-то цель, а в целом — никакой.

Нет такой великой, как у нее, во всяком случае.

Они достигают второго этажа и Хелена бросает взгляд на украденный мотоцикл, который она припарковала снизу, машинально. Чем он ближе, тем надежнее для нее. Будет проще сбежать, если что. Намного проще.

Два лестничных пролета или же всего лишь небольшой прыжок. Если она все верно рассчитала, если она была осторожной. Хелена прыгала с гораздо более высоких скал и выжила. Спускалась с куда большей высоты нежели балкон второго этажа.

Окна в каждой комнате наглухо закрыты, отлично для сохранения в тайне дел, о которых в курсе лишь Бог, Томас и она сама. Мэгги уже нет, аминь.

Мария останавливается у первой двери, ближайшей к выходу⁽²⁾, и Хелена чувствует крошечную искорку волнения внутри гудящих вен, даже некую тяжесть страха в груди. Когда дверь откроется, что она увидит? Какой будет комната? Она надеется, что не крошечной, что стены позволят руке вытянуться во всю длину; что это не будет клетка.

Дверь распахивается. Молитвы Хелены услышаны — комната идеальна. Бог добр. Аминь.

Мария приглашает Хелену войти первой, и она входит. Крадется внутрь как бродячая кошка, как женщина, достойная такой большой комнаты, что вся для нее.

Нет, кошкой она была, когда отправилась в отель к Кате Обингер. Или же пантерой, такой изящной и утонченной. Она проскользнула незамеченной в пустой номер, все в порядке, великолепная ложь. Стены были такими яркими, они почти что сияли. И повсюду белое — жалкая имитация ангельских крыльев, все такое нестерпимо чистое. Хелена водила руками в перчатках по стенам и мебели, только чтобы увидеть, может ли грязь пристать к ним, может ли что-то проступить сквозь мнимое совершенство и стать реальным.

Катя была не реальной, она была овцой в фальшивой шкуре. Теперь она мертва. Мертвые овцы не блеют, мир стал чуточку чище, аминь.

Ее фальшивая шерсть будет гнить в земле или куда ее положила Элизабет Чайлдс⁽³⁾, и природа сделает то, что должна. То, для чего ее создал Бог. Она очистится и выздоровеет. Скатертью дорога.

Хелена переключает внимание обратно на большую широкую комнату. Не фальшивую и непристойно нарядную, как комната копии; в этом месте есть настоящее. Грязь рассеяна в пыли, лежащей на мебели тонким слоем. Это место более чем подходит ей. Лучше, чем клетка.

Здесь она больше, чем крадущаяся пантера, чем любое другое животное; она — оригинал. Она — свет.

Ей кажется, что Мария достаточно осведомлена о той, что стоит прямо перед ней. Волосы на ее шее поднимаются в знакомом ощущении тревоги. В следующий миг ее пальцы уже поглаживают лезвие надежно спрятанного ножа.

Она представляет, как втыкает его в живот этой медленной, неповоротливой женщине, как резко поворачивает его и тот прорывается сквозь дряблую кожу и тонкий слой мышц. И чувствует только горечь на языке. Кожу на спине начинает щипать, это словно пение гимна, словно призыв вскрыть ее прямо сейчас.

Мария не представляет угрозы. Хелена убивает только овец, не людей — до тех пор, пока они не дадут ей повод защищаться, и Мария не дает такого повода, дает лишь кучу всяких наставлений. Так что Хелена не трогает ее.

Она отодвигается, чтобы дать Марии пройти и удобнее расположиться между странной стеной, отгораживающей остальную часть комнаты, и входной дверью.

Строгость правил вызывает у нее желание громко зашипеть сквозь зубы, но этих правил не так много, и она подчиняется. Как и всегда.

Она может уходить и приходить когда захочет — так или иначе она это сделает — но она не должна ничего ломать. Должна всегда запирать дверь, следить за мебелью и, если придут копы, отослать их прочь.

Пузырьки смеха поднимаются из ее груди, когда она слышит последний наказ, данный вкупе с суровым взглядом и предупреждающим тоном. Накатывает волна головокружения, но Хелена подавляет ее. Преодолевает это. Сладость момента мягко оседает на языке, словно тающий сахар. Если заявится коп-овечка, Хелена уже не будет столь послушной. Она всадит пулю в живот Бет Чайдлс в ответ на ту, что она послала в Мэгги.

Мэгги больше нет. Скатертью дорога. Прости меня, аминь.

Быть может, сначала она ослепит ее, оставив блуждать во тьме, которой она принадлежит. Заставит понять, каково это — терять что-то, что уже нельзя вернуть. Перед тем, как потушить ее, словно свет.

Мария говорила только по-английски, теперь же она переходит на знакомый язык, который ласкает слух Хелены словно мед. Каждый слог отдает комфортом; дом. Хелене так редко приходится разговаривать на родном языке, Томасу это не нравится. И она не может припомнить, чтобы в последнее время говорила на нем с кем-то еще. Поэтому она смакует момент словно лакомство. Словно сбывшуюся мечту.

Маленький комок страха в ее груди ослабевает, затем исчезает окончательно.

Мария спрашивает, почему она здесь, и Хелена лжет — говорит, что из-за семьи, это правда только наполовину. Томас — ее семья, ее спаситель. Бог был добр. Очень добр, раз привел Томаса к ней. Она так счастлива и благодарна; Господь отправил пастыря, чтобы найти Волка, который уничтожит Овцу.

Она здесь ради него. Ради Мэгги. Ради Бога. Ради семьи и ее цели.

Можно сказать, она также здесь ради дела.

Это не ложь и не правда; ее задание намного важнее любой другой работы. Ее награда — не жалкие кусочки бумаги, которые можно скомкать в кулаке, а прекрасное знание того, что она лечит этот мир. В конце тьмы ждет светлая вечность. Господь заберет ее домой, где она снова сможет встретиться с Мэгги и Ангелами. Во веки веков. Аминь.

Тепло наполняет ее, свет разливается от груди, мягко скользит по каждому нерву, каждому кусочку кожи. Хелена так наполнена светом, что даже парит, она легкомысленна как ребенок, но все еще тверда как камень в присутствии чужака.

Она обводит взглядом голые стены, мысленно уже создавая ловушку, в которую поймает копа-овечку, а затем выпотрошит ее. Зеленые обои напоминают ей о птицах, на которых она когда-то охотилась — ради еды, ради практики.

Хелена убила куда больше, нежели несколько овечек, ради выживания (но не по заданию).

Она убивала множество версий себя, много раз. Ребенком, который боялся, не мог убить, отказывался подчиняться. Подростком, что тосковал по вещам, которые не мог озвучить и даже не осмеливался этого сделать⁽⁴⁾. Список почти бесконечен.

(Хотя, иногда она все еще не подчиняется. Все еще хранит робкие секреты в груди. Россыпь тихих богохульных молитв, судить которые может лишь Господь).

Но все в порядке. Хелене нужно было учиться, становиться лучше. И она стала. Она гораздо сильнее теперь, и она сотворит дело Господа, пока Он ведет ее. Аминь. Аминь. Аминь.

Мария заканчивает говорить, и Хелене больше нечего сказать. Она должна привести свой план в действие, найти копию и выследить ее, как ястреб выслеживает жертву.

Как только округлые очертания пожилой женщины исчезают, Хелена закрывает дверь. Запирает ее, как и обещала, задергивает шторы.

Теперь она одна. С ней только Бог.

Она бросает рюкзак на кровать — настоящую, удобную кровать с мягким одеялом и перьевыми подушками, на которые так приятно положить больную голову. Насколько же ей повезло? Она прыгает на кровать, чувствуя, как матрас слегка пружинит под ней. Затем тонет в мягкости словно камень. Словно маленький обломок, один из тех, что застрял у нее в груди.

Его тяжесть давит с тех пор, как Мэгги умерла. Иногда Хелена думает: «Скатертью дорога», а иногда: «Вернись, Мэгги, я скучаю, вернись»

Воспоминание о смерти Мэгги оставляет кислый вкус на языке, горечь и боль. Гонит прочь любое тепло и оставляет лишь понимание того, что есть работа, которая должна быть выполнена. Еще много овец предстоит выследить; волк должен продолжать охоту.

И в этом вся Хелена, теперь, когда она одна; волк, всегда голодный, всегда зияет внутри что-то вроде раны, что-то, чего она не может описать. Что-то внутри нее, что всегда пустое. Всегда грызет ее, клацая зубами, и смотрит любопытным, испуганным взглядом.

Ей необходимо есть. Иногда боль в животе напоминает об этом.

И она никогда не была сытой с тех пор, как…

Она вспоминает, но никак не может вспомнить, когда в последний раз ее желудок был полон. Тупая боль в животе слегка затуманивает мысли. В голове застыли клочья облаков — прямо как пули, одна из которых убила Мэгги — хотя должны быть чистые мысли. Но она не дрожит неистово всем телом, как иногда случается, когда упал сахар в крови, а вид пищи и воды только пугает.

Мэгги немного рассказывала ей про сахар в крови, и Хелена слушала с широко распахнутыми глазами и затаенным дыханием. С тех пор она всегда держит сахар поблизости. Это очень важно, и ее тело жаждет сладости сахара постоянно.

Помогает то, что воздух здесь теплый, холоднее, чем в Европе, но все равно достаточно теплый. От холода обычно трясет больше.

Мэгги была холодна. Тепло вытекло из нее вместе с алой кровью, забрызгавшей асфальт.

Мысли о Мэгги заставляют Хелену резко затрясти головой. Чтобы прогнать прочь болезненные воспоминания. Светлые кудри прыгают, как и пружины на кровати. Бесполезно молиться о мертвых; ей нужно сфокусироваться на еще живой жертве.

Мысли о Мэгги вызывают глухие рыдания в горле, и все тело переполняется чувством вины, слишком большим для всего дома.

Бог добр. Бог велик. Бог милосерден.

Она вытягивается на кровати насколько возможно, думает, насколько позволяет ее плывущий разум.

Она успокоит свой голодный желудок — и он, словно только и ждал этого, урчит отчаянно и умоляюще.

— Да покормлю я тебя, шумная тварь, — говорит Хелена, слегка смущенная. — Но сначала…

Словно овца, она должна истечь кровью, словно грешник, она должна покаяться.

Она выуживает нож из кармана, кладет его на стол возле кровати. Она не оставит его здесь, теперь он ее приятель навеки. Дар от Томаса, который сам дар от Бога.

Бог добр. Бог велик. Бог милосерден.

Но только для тех, кто кается.

Следующая вещь, которую она вынимает с почтением — Библия, что все время в ее рюкзаке, куда бы она ни пошла. Завернутая в защитную ткань — для сохранности и чтобы быть уверенной, что грязь никогда не ляжет на ее пути.

Книга в руках так светла и тяжела. Грубая черная кожа так же прекрасна, как и выцветшие золотые — прости, аминь — буквы, что иногда блестят в лучах солнца.

Позже она поест, набьет щеки сахаром и вообще всем, что сможет найти, так что ее живот больше не будет греметь словно землетрясение. Но сначала она должна выполнить кучу разных обещаний, данных как грешницей, так и святой.

Она кладет священную книгу на стол, возле лампы. Зажигает свет, и комната начинает ощущаться чуть более теплой.

Затем она снова лезет в сумку. Извлекает другой нож, для другой цели. Этот поменьше и сделан из сверкающего серебра — чтобы предотвратить заражение.

Мэгги учила ее, как нужно стерилизовать — раны, лезвия, оружие. Томас учил ее охотиться и убивать, а Мэгги учила лечить себя и выживать.

Горло Хелены плотно сжимается, и она вновь концентрирует внимание на цели в ее руке. Лезвие не сверкает, как обычно, ведь света довольно мало, переливающееся серебро становится тусклым в темной комнате.

Она снимает пальто, а затем стягивает тонкую белую ткань, что препятствует получению наслаждения в реальном наказании за преступление, в славе ее Господа.

Боль — это наказание, и ни один грешник не сможет покаяться, не пролив собственную кровь, во имя прощения.

Томас учил ее этим словам, и она была хорошей ученицей.

Она располагает нож у основания позвоночника и тихо говорит. Каждое слово звучит с благоговением, она смотрит вверх, сквозь темный потолок, на ту сущность, что более велика, чем сама жизнь.

— Прости меня, Отец, за то, что я согрешила. Благословен Ты, Господь, что готов прощать.

Слова выходят из губ с медленной, но твердой грацией, в то время как маленькое лезвие тонет в молочной белизне кожи. Разрывая ее, вычерчивая знакомую линию, священный узор. Покрывая спину новыми крыльями, что сверкают божественно-красным.

Ради тебя, Мэгги. Мне жаль.

Она испускает тихий вздох, в котором смешались удовольствие с болью. Закрывает глаза, наслаждаясь моментом, тьма умиротворяющая, будто беззвездное небо. Отголосок всего, что она прячет за изгибами закрытых век. Она позволяет благословенной, сладкой агонии окатить ее, словно святой воде. Будто бы слово Божье дарует ей прощение.

Она позволяет мыслям успокоиться и уплыть. На несколько Благословенных мгновений воцаряются тишина и покой.

А затем:

Бог добр. Бог велик. Бог дарует мне милосердие и поможет очистить мир от овец.

Мысли заплывают обратно, и чувство вины продолжает свербить ее изнутри. Она сильнее вдавливает металл в кожу. Пытаясь снова найти покой, когда попытка проваливается, она переключает мысли.

Цель на ее пути одна. Томаса здесь нет, некому составить ей компанию. (Благословение и в то же время проклятие). И одинокое сердце горячо бьется в груди. Эхо голоса испуганной девушки все еще звучит испуганно.

Но все в порядке, Хелена на самом деле никогда не одинока; с ней Бог.

Она — воин, а он — ее защитник.

Она — Свет этого мира, а он — свет в ней.

Она оригинал. Он тот, кто ведет ее.

Завтра она отправится искать овцу, волк в неприметной одежде.

Но сегодня она будет греться в лучах боли во славу Господа. Она очистится от грехов (прости, Мэгги, прости, прости) и вновь принесет мир на эту землю.

Хелена продолжает врезаться в плоть, вскрывая раны, следуя своему пути, своей цели; тяжесть ангельских крыльев — огромная ноша и величайшее благословение, которые ей приходится нести.

Бог велик, Бог милосерден.

Но иногда она задумывается: а кто она на самом деле?

1) Овцами Хелена называет других клонов, считая их копиями себя-оригинала. Тут видна отсылка к первому клонированному животному — овечке Долли (прим. перев.).

Вернуться к тексту

2) В оригинале в этом месте было также выражение getaway vehicle, но на русском "транспортное средство для побега" звучит слишком по-канцелярски, поэтому решил не переводить это совсем. Если кто подскажет подходящий вариант, буду благодарен (прим. перев.).

Вернуться к тексту

3) Знающие канон поймут, что хоронила Катю не погибшая на тот момент Бет, а притворявшаяся ей Сара, но Хелене еще неоткуда было об этом знать (прим. перев.).

Вернуться к тексту

4) Тут не очень понятно: согласно сериалу Хелена начала убивать клонов уже во взрослом возрасте. Быть может, только видела себя в тот момент ребенком? (прим. перев.).

Вернуться к тексту