Да будет Свет (джен)

Бог сотворил ягнят, а человек сотворил овец. Жалких подобий божьих созданий. ⁽¹⁾

Хелена сотрет их с лица земли, это ведь ее судьба, ее прирожденное право. Ее цель.

Нож, острый и удобный, который Томас дал ей много лет назад, лежит в кармане пальто. Она лениво тянется за ним — пальцы скользят по резной рукояти, вычерчивая знакомый узор в виде рыбы, — но не вытаскивает. Вместо этого она идет за равнодушной женщиной по имени Мария, показывающей ей новое временное жилье. Хелена следит за тяжелым шагом Марии — дерево под ногами крепкое, но скрипучее. Это неважно. Когда Хелена останется одна, то будет вести себя тихо. Будет незаметной как луна, чей серебристый лик невидим за ярким светом дня.

Далекие тяжелые тучи обещают дождь. Хелена надеется на дождь; жаждет свежести мокрой травы, отсыревшего камня, капель воды на коже и чистого воздуха. Городской воздух куда более душный и разреженный, жужжит деловито как улей по всему городу, и от этого некуда деться. У каждого человека здесь есть цель, но ни у кого — истинной.

Такой великой, как у нее, во всяком случае.

Они достигают второго этажа, и Хелена машинально бросает взгляд в окно на украденный мотоцикл, припаркованный внизу. Чем он ближе, тем спокойнее. Будет проще сбежать, если что. Намного проще. Два лестничных пролета или один небольшой прыжок. Если она все верно рассчитала, если она была осторожной. Хелена прыгала с гораздо более высоких скал и выжила; спускалась с куда большей высоты, нежели балкон второго этажа.

Окна в комнатах наглухо закрыты — это отлично для сохранения тайны, о которой знает лишь Бог, Томас и она сама. А Мэгги уже нет, аминь.

Мария останавливается у первой двери, самой близкой к возможному пути отступления⁽²⁾, и Хелена чувствует крошечную искорку волнения в гудящих венах, даже некую тяжесть страха в груди. Что она увидит, когда дверь откроется? Какой будет комната? Хелена надеется, что не крошечной, что стены позволят руке вытянуться во всю длину; что это будет не клетка.

Дверь распахивается. Молитвы Хелены услышаны — комната идеальна. Бог добр. Аминь.

Мария приглашает Хелену войти первой, и та проскальзывает внутрь как бродячая кошка, как женщина, достойная такой большой комнаты для неё одной.

Нет, кошкой она была, когда отправилась в отель к Кате Обингер. Или же пантерой, изящной и утонченной. Она проскользнула незамеченной в пустой дом: идеальный порядок, выверенная ложь. Стены были такими яркими, что почти сияли. И повсюду белое, нестерпимо чистое — жалкая имитация ангельских крыльев. Хелена водила руками в перчатках по стенам и мебели, только чтобы увидеть: может ли грязь пристать к ним, может ли реальность проступить сквозь мнимое совершенство?

Катя была не настоящей, она была овцой в фальшивой шкуре. Теперь она мертва. Мертвые овцы не блеют, мир стал чуточку чище, аминь.

Фальшивая шерсть Кати будет гнить в земле или куда там ее положила Элизабет Чайлдс⁽³⁾, и природа сделает то же, что и всегда. То, для чего создана Богом. Она очистит и излечит. Скатертью дорога.

Хелена переключает внимание обратно на большую широкую комнату. Не фальшивую и непристойно нарядную, как комната копии; это место истинно. Грязь проступает сквозь пыль, лежащую на мебели тонким слоем. Это место более чем подходит ей. Лучше, чем клетка.

Здесь Хелена больше, чем крадущаяся пантера, больше, чем любое другое животное; она — оригинал. Она — свет.

Хелена чувствует Марию, та, в свою очередь, слишком хорошо ощущает, что прямо позади кто-то стоит. Волосы на шее Хелены приподнимаются в знакомом ощущении угрозы, и в следующий миг пальцы уже поглаживают лезвие надежно спрятанного ножа. Она представляет, как втыкает его в живот этой медленной грузной женщины, как резко проворачивает, как сталь прорывается сквозь дряблую кожу и тонкий слой мышц, и чувствует только горечь на языке. Кожу на спине начинает пощипывать — это словно пение гимна, словно призыв вскрыть ее прямо сейчас.

Мария не представляет угрозы. Хелена убивает только овец, не людей — до тех пор, пока они не дают ей повода защищаться. Мария такого повода не дает, лишь кучу всяких наставлений. Так что Хелена не трогает ее.

Она отодвигается, чтобы дать Марии пройти, и самой удобнее расположиться между странной стеной, отгораживающей остальную часть комнаты от прихожей и двери.

Строгость правил вызывает у Хелены желание громко зашипеть сквозь зубы, но этих правил не так много, и она подчиняется. Как и всегда.

Она может уходить и приходить когда захочет — она бы всё равно так и делала, — но не должна ничего ломать. Должна всегда запирать дверь, следить за мебелью, а если придут копы, прогнать их.

Смех поднимается из груди пузырьками, когда Хелена слышит последнее правило, подкрепленное суровым взглядом и предупреждающим тоном. Накатывает волна головокружения, но Хелена подавляет ее. Преодолевает. Сладость момента оседает на языке, словно тающий сахар. Если заявится овечка-коп, Хелене ничего не будет угрожать. Она всадит пулю в живот Бет Чайдлс в ответ на ту, что Бет пустила в Мэгги.

Мэгги больше нет. Ровной дороги. Прости меня, аминь.

Быть может, сначала Хелена ослепит Бет, оставив блуждать во тьме, которой та принадлежит. Заставит понять, каково это — терять что-то, что уже нельзя вернуть. Перед тем как потушить ее словно свет.

До этого Мария говорит только по-английски, теперь же переходит на знакомый язык, который ласкает слух Хелены будто мед. Каждый слог отдает уютом — домом. Хелене редко приходится разговаривать на родном языке — Томасу это не нравится, — и она не может припомнить, когда последний раз говорила на нем с кем-то еще. Она смакует мгновение словно лакомство. Словно сбывшуюся мечту.

Маленький сгусток страха в груди ослабевает, потом исчезает окончательно.

Мария спрашивает Хелену, почему та здесь, и Хелена лжет: говорит, что из-за семьи. Это только половина правды. Томас — ее семья, ее спаситель. Бог добр. Очень добр, раз привел Томаса к ней. Она счастлива и благодарна; Господь отправил пастыря, чтобы найти Волка, который уничтожит Овцу.

Она здесь ради него. Ради Мэгги. Ради Бога. Ради семьи и ее цели. Можно сказать, она здесь ради дела.

Это не ложь и не правда; ее задание намного важнее любой другой работы. Ее награда — не жалкие куски бумаги, которые можно скомкать в кулаке, а прекрасное осознание того, что она лечит этот мир. В конце тьмы ждет светлая вечность. Господь заберет ее домой, где она снова сможет встретиться с Мэгги и Ангелами. Во веки веков. Аминь.

Тепло наполняет ее, свет разливается в груди, мягко скользит по каждому нерву, по каждому сантиметру кожи. Хелена так наполнена светом, что даже парит. Она легкомысленна как ребенок, но все еще тверда как камень в присутствии чужака.

Она обводит взглядом голые стены, мысленно уже планируя ловушку, в которую поймает овечку-копа, чтобы выпотрошить. Зеленые обои напоминают Хелене о птицах, на которых она когда-то охотилась — ради еды, ради практики.

Ради выживания, но не по заданию Хелена убила куда больше живых существ, чем несколько овечек. Она убила множество версий себя. Ребенка, который боялся, не мог причинить вред, отказывался подчиняться. Подростка, что тосковал по вещам, которые не мог назвать, и решил не говорить вовсе. Список почти бесконечен.

(Хотя, иногда она все еще сопротивляется. Все еще хранит робкие секреты в груди. Нарушает тишину едва слышными кощунственными молитвами, судить которые может лишь Господь).

Но теперь всё прекрасно. Хелене нужно было научиться, стать лучше. И она стала. Она теперь гораздо сильнее, и она творит дело Господа, пока Он ведет ее. Аминь. Аминь. Аминь.

Мария закончила с нотациями, и Хелене нечего ответить. Она должна привести свой план в действие и выследить копию, как ястреб выслеживает жертву.

Как только округлости Марии покидают комнату, Хелена запирает дверь, как и обещала, и задергивает шторы.

Теперь она одна. С ней только Бог.

Она бросает рюкзак на кровать — настоящую удобную кровать с мягким одеялом и перьевыми подушками, на которых так приятно устроить больную голову. Насколько же ей повезло? Она прыгает на матрас, чувствуя, как тот слегка пружинит под ее весом. Затем тонет в мягкости словно камень. Словно маленький осколок из тех, что застрял у нее в груди.

Его тяжесть давит с тех пор, как умерла Мэгги. Иногда Хелена думает: «Скатертью дорога», а иногда: «Вернись, Мэгги, я скучаю, вернись».

Воспоминание о смерти Мэгги оставляет кислый вкус на языке, горечь и боль. Гонит прочь любое тепло и оставляет лишь понимание того, что есть работа, которая должна быть выполнена. Еще много овец предстоит выследить, волк должен продолжать охоту.

И в этом вся Хелена, когда она одна. Вечно голодный волк с зияющей раной внутри, которую она не может описать. С пустотой, что всегда грызет ее, щелкая зубами, и смотрит испытующим напуганным взглядом.

Ей необходимо есть. Иногда боль в животе напоминает об этом.

И она не была сытой с тех пор, как…

Она вспоминает, но никак не может вспомнить, когда в последний раз желудок был полон. Тупая боль внутри слегка затуманивает мысли. Всё вокруг плавает в клочьях облаков — похожих на пули, одна из которых убила Мэгги, — хотя в голове должно быть чисто. Однако Хелена не дрожит неистово всем телом, как иногда случается, когда сахар в крови упал, и от вида еды делается еще хуже.

Мэгги немного рассказывала ей про сахар в крови, и Хелена слушала с широко распахнутыми глазами, затаив дыхание. С тех пор она всегда носит сахар с собой. Это очень важно, ее тело жаждет сладости сахара постоянно.

Хелене помогает, что воздух здесь теплый. Холоднее, чем в Европе, но все равно достаточно теплый. От холода обычно трясет сильнее.

Мэгги была холодна. Тепло вытекло из нее вместе с алой кровью, забрызгавшей асфальт.

Мысли о Мэгги заставляют Хелену резко потрясти головой, чтобы прогнать прочь болезненные воспоминания. Светлые кудри прыгают, как пружины в кровати. Бесполезно молиться о мертвых; Хелене нужно сфокусироваться на жертве, что ещё жива.

Мысли о Мэгги вызывают комок в горле, и все тело переполняется чувством вины слишком большим даже для целого дома, не то что для одной Хелены.

Бог добр. Бог велик. Бог милосерден.

Она вытягивается на кровати, насколько возможно, думает, насколько позволяет плывущее сознание.

Она успокоит свой голодный желудок — и он, словно только и ждал этого, урчит отчаянно и умоляюще.

— Да покормлю я тебя, шумная тварь, — говорит Хелена, слегка позабавленная. — Но сначала…

Она должна истечь кровью словно овца, должна покаяться словно грешница.

Хелена выуживает нож из кармана, кладет его на стол возле кровати. Она не оставит его здесь, теперь он ее друг навсегда. Дар от Томаса, который сам — дар от Бога.

Бог добр. Бог велик. Бог милосерден.

Но только для тех, кто кается.

Следующая вещь, которую Хелена с почтением вытаскивает — Библия. Куда бы Хелена ни шла, та всегда лежит в рюкзаке, завернутая в ткань, для защиты и уверенности, что никакая грязь никогда ее не коснётся.

Книга в руках так светла и тяжела. Грубая черная кожа так же прекрасна, как и выцветшие золотые — прости, аминь — буквы, что иногда блестят в лучах солнца.

Позже Хелена поест, набьет рот сахаром и вообще всем, что сможет найти, чтобы живот больше не рокотал словно землетрясение. Но сначала она должна выполнить кучу разных обещаний, чтобы из грешницы стать святой.

Она кладет священную книгу на стол возле лампы, зажигает свет, и комната становится чуточку теплее.

Затем Хелена снова лезет в сумку. Извлекает еще один нож, для других целей. Он поменьше и сделан из сверкающего серебра — чтобы не допустить заражения.

Мэгги учила ее, как нужно стерилизовать — раны, лезвия, оружие. Томас учил ее охотиться и убивать, а Мэгги — лечить себя и выживать.

Горло Хелены сжимается, и она вновь сосредотачивается на ноже. Лезвие не сверкает как обычно — мало света, — и переливающееся серебро в темной комнате становится тусклым.

Она снимает пальто, стягивает тонкую белую ткань, мешающую получить удовольствие от наказания за преступление к вящей славе Господней.

Боль — это наказание, и ни один грешник не сможет покаяться, не пролив собственную кровь во имя прощения.

Томас учил ее этим словам, и она была хорошей ученицей.

Она прижимает нож к основанию спины и тихо молится. Каждое слово звучит с благоговением, она смотрит вверх, сквозь темный потолок на ту сущность, что более велика, чем сама жизнь.

— Прости меня, Отец, за то, что я согрешила. Благословен Ты, Господь, что готов прощать.

Слова слетают с губ медленно, но твердо, в то время как маленькое лезвие тонет в молочной белизне кожи, рассекая ее, вычерчивая знакомую линию, священный узор. Покрывая спину новыми крыльями, что сверкают божественно-красным.

Ради тебя, Мэгги. Прости меня.

Она испускает тихий вздох, в котором смешиваются удовольствие и боль. Закрывает глаза, наслаждаясь моментом. Тьма умиротворяет, будто беззвездное небо. Отголоски всего, что она прячет за изгибами закрытых век. Она позволяет благословенной сладкой агонии окатить ее, словно святой водой. Будто бы слово Божье дарует ей прощение.

Хелена позволяет мыслям успокоиться и уплыть. На несколько блаженных мгновений воцаряются тишина и покой.

А затем:

Бог добр. Бог велик. Бог дарует мне милосердие и поможет очистить мир от овец.

Мысли возвращаются обратно, чувство вины продолжает сверлить изнутри. Хелена сильнее вдавливает металл в кожу, пытаясь снова найти покой. Когда попытка проваливается, она переключает мысли.

У нее одна цель. Томаса здесь нет, некому составить ей компанию. (Благословение и в то же время проклятие). И одинокое сердце яростно бьется в груди. Как эхо голоса до сих пор испуганной девочки.

Но все не так: Хелена на самом деле не одинока, с ней всегда Бог.

Она — воин, а Он — ее защитник.

Она — Свет этого мира, а Он — свет в ней.

Она оригинал. Он тот, кто ведет ее.

Завтра она — волк в неприметной одежде — отправится искать овцу.

Но сегодня она будет греться в лучах боли во славу Господа. Она очистится от грехов (прости, Мэгги, прости, прости) и вновь принесет мир на эту землю.

Хелена продолжает резать плоть, вскрывая раны, следуя своему пути, своей цели. Тяжесть ангельских крыльев — огромная ноша и величайшее благословение, которые ей приходится нести.

Бог велик, Бог милосерден.

Но иногда Хелена задумывается: а кто она такая на самом деле?

1) Овцами Хелена называет других клонов, считая их копиями себя-оригинала. Тут видна отсылка к первому клонированному животному — овечке Долли (прим. перев.).

Вернуться к тексту

2) В оригинале в этом месте было также выражение getaway vehicle, но на русском "транспортное средство для побега" звучит слишком по-канцелярски, поэтому решил не переводить это совсем. Если кто подскажет подходящий вариант, буду благодарен (прим. перев.).

Вернуться к тексту

3) Знающие канон поймут, что хоронила Катю не погибшая на тот момент Бет, а притворявшаяся ей Сара, но Хелене еще неоткуда было об этом знать (прим. перев.).

Вернуться к тексту