Пожизненный контракт (джен)

Там в центре поэмы, если, конечно, отбросить в сторону все эти благоуханные плеча и неозаренные туманы и розовые башни в дымных ризах, там в центре поэмы лирический персонаж, уволенный с работы за пьянку, блядки и прогулы. Я сказал им: «Очень своевременная книга, — сказал, — вы прочтете ее с большой пользой для себя».

(с) Венедикт Ерофеев.

Недавно, в процессе перемещения с одного побережья на другое, я заново прочел всем известную драму, в центре которой находится девушка, стоящая на пороге того, чтобы обеспечить себя на всю жизнь, просто выйдя замуж. Так вот было устроено семейное законодательство в те былинные времена: окольцованному мужчине некуда было деваться от того, чтобы быть кормильцем, надежей и опорой, и развод ему по требованию не предоставлялся. (О том, какая морока была получить развод, можно почитать в «Анне Карениной», а о том, во сколько могло встать откупиться от надоевшей жены и хотя бы де-факто пожить свободным, можно почитать в «Дворянском гнезде»). Так что в те годы хорошо выйти замуж — это была вполне себе карьера.

Конечно, далеко не всегда брак заключался только с целью обеспечить женщину до конца ее дней — бывало, например, что брак скорее напоминал любимые нами, финансистами, слияния и поглощения: богатая семья через брак присоединяла к себе оборотистого, идущего в гору человека. Так, например, в «Обыкновенной истории» женились и дядя, и племянник Адуевы, взяв за женой большое приданое, а в реальной жизни так женился на богатой купеческой дочке поэт Афанасий Фет, по стечению обстоятельств записанный незаконнорожденным и нуждающийся в деньгах. Источником средств для мужа приданое было таким себе, потому что совместной собственности на имущество у супругов в Российской Империи не возникало: тот же Фет фактически долгое время был у жены управляющим, и все крупные сделки жена по его совету заключала от своего имени и к своей выгоде. Но Фет был практичный поэт, с управления жениным имуществом тоже кое-что имел, работал мировым судьей и умер, имея неплохой собственный капитал.

За пределами же мира слияний и поглощений приданое имело функцию облегчения начала семейной жизни: чтобы семейная жизнь не начиналась с обустройства супружеской спальни и жениного гардероба (от чего легко можно офигеть в край, говорю вам как поживший и несколько раз переезжавший человек) — так вот, чтобы семейная жизнь начиналась легко, красавиц выдавали замуж вместе с пеньюаром, фермуаром и будуаром (ну или его содержимым), а также с любимой подушкой, перинками, собачкой Жужу и остальными вещами, спасавшими мужа от капризов на новом месте.

Однако к героине прочитанной мной драмы не относилось ни первое, ни второе. Не было у нее приданого, и называлась она потому бесприданница, о чем поведал нам драматург Островский. Так что не мог ее муж ни рассчитывать раскрутиться, управляя ее имуществом и делая большие дела с ее папашей, ни даже надеяться избежать после свадьбы расходов на тысячу несомненно нужных женщинам вещей. А взамен ему предоставлялось право обеспечивать девушку всю жизнь и решать все ее проблемы.

Прикинув дебет к кредиту, бряхимовское купечество от такой выгодной сделки начало сторониться — мне, признаться, стало за девушку обидно, я же по профессии в те времена был бы наставником купечества, и я полез в текст искать, что бы еще ей в активы записать, — и вскоре уткнулся головой в книгу в некотором отчаянии. Оказалось, что мамаша Огудалова учила Ларису быть красивой и петь под гитару — хорошо, что не учила ее ходить в матросском костюмчике, а то по тем временам был бы полный набор навыков для хорошего дома терпимости. Не то чтобы такие навыки развращают девушку, но ставка на красоту и развлечения приводят к тому, что девушку оценивают как предмет потребления. «Я сейчас убедилась в том, я испытала себя… я вещь!» — горько жалуется Лариса в финальной сцене. Ну дык, на что ловишь, то и поймаешь, что предлагаешь — такое отношение и получишь. Ведь даже если бы нашелся на нее жених из мелких помещиков, но не Карандышев, и увез бы ее по ее просьбе в первом акте сычевать в поместье, с расчетом на то, что она будет ему как компаньонка: приятно и посмотреть, и послушать — да вот не годится она в компаньонки, недостаточно спокойный и покладистый характер, больше умеет поддевать и дразнить, чем утешать и подбадривать.

Надо сказать, что в знаменитом Смольном институте незадолго до написания пьесы про бесприданницу подобную фишку просекли. Где-то до середины 19 века там пытались воспитывать великосветских дам, учили их изящной словесности и дворцовому этикету. Но потом пригляделись к составу своих воспитанниц — что-то никаких княжон Трубецких нет, Трубецкие успешно взращивают их дома. Все больше сироты и девочки из небогатых, но приличных и даже героических семей, и не большой свет их ждет, а средней руки помещики. Тоже хорошая партия, на сегодняшние деньги считай что долларовые миллионеры, но нужно простым помещикам от жены несколько не то. Пригласили тогда в Смольный педагога Ушинского, начали править программу, и про последних выпускниц Смольного мы даже имеем свидетельство филолога Чудакова, у которого была бабушка-смолянка: «скатерти, полотенца, простыни, наволочки пахли ветром и яблоневым цветом или снегом и морозным солнцем; белья такой живой свежести Антон не видел потом ни в профессорских домах в Америке, ни в пятизвёздном отеле Баден-Бадена». Бабушка-смолянка вместе со своей матерью держала в дореволюционной России пансион, где и познакомилась со своим будущим мужем, красавцем-семинаристом — так вдвоем они потом и пережили и войны, и революцию, и спали всегда на свежих простынях.

Получи Лариса Огудалова такое воспитание, даже у бряхимовских купцов быстро бы сошелся дебет с кредитом: они смекнули бы, что такая девушка, поставленная во главе толковой прислуги, быстро повысит их уровень жизни так, что в их дом начнут ходить только чтобы посмотреть, как умеют жить люди. Времена-то были былинные, это сейчас долларовые миллионеры покупают себе хорошие стиралку да сушилку за несколько тысяч долларов, ставят их в небольшую отдельную комнату, заливают в стиралку да сушилку нужные растворы и спят на мягком свежем белье — а раньше без умелого человека, который знает, как белье на ветру не пересушить, можно было и с миллионами спать как на дерюге. Да и не Васька Вожеватов таскался бы в такой дом, к такой девушке, его серьезные люди могли бы и погнать в шею: живешь тут в далеком заволжском поместье, имеешь со своих черноземных угодий хороший гешефт, а даже поесть нормально некуда съездить. Повара и камердинера выписывать дорого, а вот если удачно жениться, чтобы молодая жена дом поставила как надо, простого повара вышколила, обычного лакея настрополила… вообще-то, хрен бы с ним, с приданым, такой девушке можно даже лично купить армуар, шифоньер и трельяж.

Но увы, героиня Островского хотела сделать хорошую карьеру жены, не имея никаких нужных для того умений и качеств, кроме девичьей красоты — и поэтому вместо успешного заволжского помещика ей достался мелкий дворянин Карандышев. Он, конечно, не совсем был бестолочь, вот в мировые судьи собирался, как поэт Фет, дело и почетное, и деньги будут, но все же производил Карандышев то же впечатление, что и те наши современники, которые берут кредит на автомобиль, не умея накопить на велосипед. Вместо того чтобы по-фетовски искать приданое и идти к успеху, он решил жениться на девушке, которая может лишь украшать собой — а это выходило дорого, даже богатый, но расчетливый Кнуров предлагал Ларисе только наш современный брак: дескать, буду тебя содержать, но не всю жизнь, а как надоела — пинка под жопу. Современное семейное законодательство ничего другого женщинам и не предлагает, по современному законодательству и Паратов мог бы на Ларисе поджениться на пару лет. Что там ему делить «совместно нажитое», у него ж одни убытки.

Но где бряхимовское купечество решило, что уж больно дорого: за девушку-украшение брать на себя заботу о человеке на всю жизнь, — там Карандышев решил шикануть под лозунгом «деньги есть, осталось стырить и принесть». Тут и началась пьеса, и персонажи перестали укладываться в мою экономическую модель — скажу сразу, ничем хорошим это не кончилось.

Разумеется, Карандышев с самого начала хочет закатить пышную свадьбу и покрасоваться перед всем Бряхимовым рядом с красивой молодой женой — ну а как иначе, что еще он может получить в обмен на свое обещание всю жизнь ее содержать и, вполне возможно, терпеть ее капризы, что в тьмутаракани, где он собирается быть мировым судьей, нет ни шампанского, ни цыган? Она не компаньонка, она не экономка — ну пусть хоть рядом постоит, загадочное лицо сделает. Разумеется, Лариса думает, что это Карандышев должен иметь для нее потребительскую ценность, а не она для него; сравнивает его то с Паратовым, то с Вожеватовым — ну могла бы еще с князем Феликсом Юсуповым сравнить, который папа более известного Феликса Юсупова, он тогда в самом соку был.

Где-то здесь я начал подозревать, что Лариса слишком поверила в свой же обман: конечно, ее дело как девицы на выданье, у которой ни имений, ни умений, одна милая мордашка — ее дело кружить мужчинам голову, чтобы те начинали нести дичь о том, какое неоценимое счастье — внимание такой девушки, и даже в эту дичь верить. Но она-то в это верить не должна, она-то должна была понимать, что это она охотится на будущего мужа, а не он добивается ее руки.

От этой мысли меня отвлекло то, что в пьесе начало разворачиваться действие, и Карандышев решил закатить званый обед для купечества на свое скромное чиновничье жалованье. «Ну вот хотя бы это они умеют! — подумал я про Огудаловых, я вообще склонен предполагать, что люди куда разумнее и рациональнее, чем они есть на самом деле. — Сейчас жених взглянет на Ларису по-другому, а не только как на украшение. Подойдет она к нему, скажет: «Не морочь себе голову, Юлечка, все сделаем!»… да, конечно, имя Юлий для мужчины, который не римлянин, — это большой недостаток… как же его дома ласково звать: Юляша? Юленок? А, во: Юл! Как лысого ковбоя!»

Ну а пока я думал про лысого ковбоя, бедный Юлий Карандышев был оставлен невестой и будущей тещей без помощи, хотя могли бы и Ваську Вожеватова на шампанское раскрутить, и Кнурову аргументировать, что проще за обедом в клуб послать, и кашу из топора сварить. И потому обед, к которому еще и подали рокового барина Паратова, не удался, чуть не закончился скандалом, а затем закончился еще хуже — Лариса сбежала с Паратовым за речку на пикник, окончательно забыв, что в ответ на речи «мечтаю всю жизнь быть у ваших ног» надо обещать с кузнецом прийти. Известно же, для чего влюбленной паре нужен кузнец: «Благословлять. Вы же изволите предложение делать».

Что там было за речкой — «фрагмент, к сожалению, опущен» — но по возвращении Ларисы оттуда Карандышев счел Ларису скомпрометированной, помолвку свою нарушенной, а поскольку она не изъявила раскаяния, он взял ее и пристрелил. И то не дивно: читал я с год назад историю про человека, записавшегося в одну ЧВК. Так вот у него пара сослуживцев неожиданно решила, что условия контракта им больше не нравятся, и заснули они тогда оба ночью на боевом посту: один в карауле, другой у рации. Командир до позиции пару часов дозвониться не мог, приехал лично, увидел спящих дежурных — завел их за дом и расстрелял к черту. Так-то оно, не выполнять важные для людей контракты — а там не о пожизненном содержании речь шла, всего-то на годик подписались.