Динамит господина Нобеля (гет)

На шахту выдвинулись в восемь часов утра верхом и налегке. Мистер Томпсон, покрытый морщинами человек преклонных лет и солидного состояния, всегда путешествовал именно так, не забывая иногда сказать, что природа губит только слабовольных. Он не любил ждать, не любил готовиться и был, как говорят, человеком большой энергии. Когда он видел одного или нескольких людей занятых каким-нибудь делом, то непременно качал головой и вмешивался, чтобы поправить, объяснить и показать как надо. Он не всегда оказывался прав и тогда с полнозвучным смехом признавал, что ошибаться — свойство человека.

Мистеру Томпсону нравилось видеть результаты своих трудов, так что ничего удивительного, что больше всего на свете он любил поджигать фитили. Каждый раз, когда его работники минировали очередную штольню, он был тут как тут с коробкой шведских спичек наготове. А уж когда появлялась возможность опробовать что-нибудь новенькое — он не мог заснуть всю ночь накануне.

— Это, моя милая Эбигейл, новый динамит господина Нобеля, — говорил он, по-старчески встряхиваясь от воодушевления. — Взлетит так, что мы все оглохнем к черту.

Эбигейл была миловидной молодой девушкой со светлыми волосами и блестящими глазами. Прежде в хороших Бостонских гостиных ее называли воздушной нимфой, но несколько провалившихся сделок ее отца сперва привели ее к алтарю в церкви на Парк-Стрит, а потом усадили в поезд на дымном вокзале, отправили до конечной станции в Окланде и оттуда, на пароме, в Сан-Франциско. Бедняжка Эбигейл, наверное, рассчитывала, что у так неожиданно присватанного ей мистера Томпсона, Мидаса с Запада, непременно будет великолепный особняк в центре города, но ее ждало жесточайшее разочарование. У ее нового мужа было только поместье, расположенное за многие мили от любого общества, но зато неподалеку от его любимых шахт. Первые годы Эбигейл ужасно страдала и часто плакала, но потом привыкла и к поместью, и к мистеру Томпсону и даже потеплела к нехитрым развлечениям на свежем воздухе, составлявшим большую часть его дня.

— Вы дадите мне поджечь фитиль, Монтана, дорогой? — спросила она своим певучим голосом (мать мистера Томпсона, простая женщина, крестила его именем Монтана).

— Невозможно, я не уступлю, — энергично тряхнул головой тот и, заметив разочарование своей молодой жены, добавил: — У вас будет шанс, когда вы овдовеете.

Мистер Томпсон не сразу стал говорить людям “вы” и даже потом долго сопротивлялся этому. Он считал, что цивилизация развращает разум и растлевает тело, и, дабы сбежать от нее, даже в свои преклонные годы был готов спать под звездами, подложив под голову седло, хотя после каждой такой эскапады у него разыгрывался чудовищный радикулит, и бедняжка Эбигейл была вынуждена весь следующий день массировать ему спину.

— Что же прикажете мне делать, пока вы будете устанавливать взрывчатку?

Эбигейл проводила тоскливым взглядом ехавший за ними следом ящик динамита и, встретившись взглядом с возницей, заметила, что он сочувственно качает головой. Мистер Томпсон еще ни разу не позволял ей поджечь что-нибудь самой, и они так часто спорили об этом, что вместе с этой новой партией динамита он даже купил ящик китайских фейерверков, специально для нее. Мистер Томпсон пришпорил коня и поравнялся с ней, уставившись ей в глаза тяжелым взглядом:

— Взрыв будет лучше некуда, тебе издалека будет только лучше понятно, — заметил он. — Кроме того, ты всегда можешь пострелять уток.

Когда они добрались до шахты, мистер Томпсон немедленно скрылся где-то в глубинах штольни, а Эбигейл, от нечего делать, сначала заставляла свою лошадь гарцевать и выделывать всякие штуки, а после действительно принялась за уток. Она надеялась, что инженеры, которым они платили даже слишком много, уже все подготовили и ей не придется долго ждать.

Взрыв раздался, когда Эбигейл командовала пятнистому английскому спаниелю принести ей подстреленную птицу, и она вынуждена была признать, такого видеть ей действительно еще никогда не приходилось. От грохота вся земля содрогнулась до основания, показалось, что что-то оборвалось в самом сердце и порвались барабанные перепонки. Эбигейл в воодушевлении застыла, рассматривая, как из провала шахты повалил дым вперемешку с песком, словно из кратера проснувшегося вулкана. Вслед за тем снаружи показалась группа людей, и сначала было похоже, что мистер Томпсон выйдет к народу и станет с торжеством рассказывать об успехе предприятия — но потом стало ясно, что произошла катастрофа.

Эбигейл пришпорила лошадь и в долю секунды оказалась рядом с мужем — и представшее ее глазам заставило ее замереть от ужаса. Сквозь глазницу мистера Томпсона проходил железный штырь нескольких дюймов в диаметре, а по щеке хлестала кровь, заливавшая его шею, руки и всю одежду. Мистер Томпсон, впрочем, был жив, в сознании и жаловался на то, что его глаз ужасно чешется. Несколько окружавших его шахтеров и инженеров рассматривали его с ошарашенным выражением, явно неуверенные, что следует делать. Он должен был быть мертв, разве нет?

Эбигейл соскочила с лошади, упав на колени перед ним и зачем-то пытаясь платком стереть кровь.

— Нечего суетиться, милая, — очень ясно и даже высокомерно заявил мистер Томпсон, отстраняя ее и поднимая вверх палец. — Человека сильной воли таким не возьмешь.

Один из шахтеров рассеянно протянул руку, чтобы, может быть, попытаться выдернуть штырь, но Эбигейл с негодованием остановила его.

— Везите его в город к хирургу, — распорядилась она. — И не жалейте лошадей.

Приемная доктора Форда находилась в самой фешенебельной части города, стало быть, он был самым фешенебельным доктором во всем Сан-Франциско. В операционный театр он входил как оперный певец под свет софитов, его черный пиджак был великолепно скроен и сидел как влитой, сорочка была отглажена, а галстук повязан самым изысканным образом. Его манеры были безукоризненны, а обращение отличалось великосветской небрежностью. Он был таким человеком, что дамам из общества не претило бы искать у него совета и даже обращаться в его клинику. И теперь, в минуту острой нужды, Эбигейл не могла вспомнить никакого больше адреса, и в ее растревоженном сознании возникли только слова одной, еще Бостонской, приятельницы, утверждавшей, что на всем Западе (а может, и во всех тридцати семи штатах) не найдется хирурга лучше, чем доктор Форд — и она ухватилась за это как за соломинку, приказывая немедленно ехать туда.

— К врачу? — мистер Томпсон неприязненно усмехнулся. — Милая, к чему эти жеманности. Просто дай мне пару глотков виски и вытащи эту длинную ублюдину.

Несколько шахтеров и инженеров все еще придерживали его с разных сторон, словно турецкого султана, опасаясь, чтобы от тряски он не опрокинулся назад и штырь как-нибудь не сместился.

— К доктору Форду, — дрожащим от страха и шока голосом проговорила Эбигейл. — Он даже в Калифорнийском университете преподает…

— Надутый глупец, — отрезал мистер Томпсон, аккуратно почесывая одним пальцем возле того места, где штырь входил в его голову.

— Доктор Форд очень уважаемый человек, — с достоинством проговорила Эбигейл, оборачиваясь к вознице и в очередной раз прося его поторопиться.

Насчет того, был ли доктор Форд уважаемым человеком, каждый оставался при своем мнении. Адамс Донован, бедный студент и ассистент доктора, точно многое мог бы сказать по этому поводу. Их совместная работа началась на хорошей ноте, когда Адамс увидел, сколько этот достойный человек платил своим ассистентам, но быстро превратила их в заклятых врагов из-за разногласий по поводу карболовой кислоты. Доктор Форд отвергал разнообразные шарлатанские измышления господина Листера, Адамс же был их страстным поклонником.

В тот день в клинику к ним вошел бодрый старик, владеющий какими-то шахтами, из глазницы которого торчал железный штырь в полфута длиной. Этот штырь торчал вверх как флагшток с приспущенным флагом и высовывался сзади с краю от затылка — Адамс не мог сдержать восхищения. Ему хотелось тут же подойти поближе, все посмотреть и ощупать.

— Это очень интересный случай, видите, здесь этот штырь прошел в полдюйме от продолговатого мозга. Если бы его задело, то смерть наступила бы мгновенно, — широко улыбаясь, пояснил он, аккуратно прикоснувшись к штырю и убеждаясь, что он засел плотно. — Как это с вами случилось?

Пациент оглядел его единственным глазом и, показалось, побагровел.

— Как?! — громко переспросил он. — Наклонился посмотреть — вот как!

Адамс чуть не начал смеяться, но вовремя остановил себя. Доктор Форд же, обладавший большим медицинским опытом, с похвальным хладнокровием распорядился приступать к операции.

Спустя пару часов пациент сидел на кровати с повязкой на потерянном глазу и вокруг головы, в руках у него был тот самый штырь, а на лице застыло горделивое выражение.

На следующий день началась инфекция, и еще через три дня пациент умер.

Так или иначе, когда к вечеру Адамс успокаивал плачущую вдову, его слова, хотя и сочувственные, имели легкий налет злорадства.

— Операция прошла успешно, но, к сожалению, осложнилась инфекцией. Из-за расположения раны смерть наступила очень быстро, и, уверен, вашему мужу не пришлось страдать…

Молодую вдову его слова совершенно не тронули и даже не заинтересовали, она только сидела, опустив голову, и смотрела на свои руки, наверное, вспоминая, как муж в последний раз сжимал ее ладонь.

— Он был такой хороший человек, — потерянно заметила она, утирая слезы, струившиеся по ее щекам. — Он, когда понял, что умирает, так посмотрел на меня и так сжал руку и сказал, что знает, что любви у нас не было, но что мы с ним хорошо вместе жили, и что он благодарен мне.

Девушка быстро вытерла слезы платком и принялась нервно вертеть его в руках, она, кажется, думала об этих последних словах. Адамс всегда почти удивлялся, когда родные пациентов так неподдельно грустили. Разумеется, он видел эту грусть достаточно часто, но все равно больше всего запомнил те несколько случаев, когда смерть воспринимали как должное, с облегчением, с равнодушием и, один раз, даже с радостью. Это истрепало его, и он сам стал воспринимать многие смерти пациентов как жестокую иронию. Почему-то он предполагал, что и эта девушка будет радоваться, если уж ее муж на смертном одре говорил, что любви у них не было.

— Я не знаю, как я буду без него, — просто сказала она, складывая платок и тут же разворачивая его снова.

— Вы сделали для него все, что в ваших силах, — немного вымученно заметил Адамс, желая хотя бы как-нибудь ее утешить.

Девушка рассеянно кивнула, но, кажется, опять не услышала его слов, снова поднимая платок к лицу и потом сминая. Ее глаза покраснели от того, что она постоянно терла их, надеясь, может быть, стереть вместе со слезами свою грусть.

В этот момент в комнату с обычной помпой вошел доктор Форд и, оглядев девушку, громко сказал:

— Мне жаль вашего мужа. Но, боюсь, ваши горести еще не окончены.

Девушка подняла глаза, со страхом уставившись на него.

— Вы, должно быть, слышали, что тела погибших часто похищают из могил? — со значением спросил доктор Форд, как показалось Адамсу, с удовольствием слушая свой собственный голос. — Особенно, боюсь, это справедливо, когда случай представлял медицинскую загадку — как в случае вашего мужа.

— Медицинскую загадку? — слабо пробормотала девушка.

— То, что вашему мужу удалось так долго дожидаться помощи с такой раной, поистине медицинская загадка.

Девушка потупила глаза, явно шокированная тем, что ее покойного мужа называли медицинской загадкой. Доктор Форд, впрочем, не заметил ее реакции и продолжал:

— Есть много нечистоплотных дельцов, который пойдут на это, и много не менее нечистоплотных докторов, которые воспользуются их услугами.

— Почему загадка? — немного невпопад спросила девушка. — Мой муж умер от инфекции. Мистер Донован сказал мне, что такое часто случается, если рану не отчи…

— Как бы он сам ни старался вас убедить в обратном, мистер Донован еще не врач, — резко перебил ее доктор Форд. — То, что он говорит, всего лишь теория, в которую, должен добавить, не верит никто из уважаемых хирургов по эту сторону Атлантики.

Девушка, не ожидавшая такого отпора, растерянно смотрела на него.

— Так что, прошу вас, — продолжал он со снисходительной улыбкой, — задумайтесь о том, что действительно важно. Я могу твердо быть уверен, что, если вы не предпримете мер, тело вашего мужа непременно будет украдено.

Лицо у девушки все еще оставалось застывшим, как будто она не понимала вполне, о чем он говорит, но она кивнула. Доктор Форд кивнул ей в ответ и, сказав пару слов о невероятной силе духа покойного, препроводил ее к выходу. Адамс и двое санитаров вынесли следом за ней деревянный ящик, в который на время уложили тело ее мужа. Она отстраненно посмотрела за тем, как они загрузили его на телегу, и сказала, что ей хотелось сейчас же найти гроб получше, а потом вдруг посмотрела на Адамса и заметила:

— Они хотели сразу вытащить штырь, я сказала им не делать этого. Может быть, так он не заразился бы.

Его восхитило, что при всем том, что случилось, у нее получилось сохранить присутствие духа, и одновременно стало очень жаль ее. Она была так расстроена, что искала в случившемся свою ошибку. Так или иначе, теперь его утешения были вполне искренними:

— Это было правильное решение. Иначе ваш муж истек бы кровью прежде, чем вам удалось бы добраться сюда.

Черты девушки смягчились, было видно, что слова принесли ей облегчение, и он порадовался этому.

— Не сомневайтесь. Вы сделали все, что было в ваших силах, я не стал бы врать об этом.

Девушка слабо улыбнулась и, утерев слезы, снова взглянула на ящик и странно прикоснулась к нему, как будто пытаясь что-то поправить.

— Спасибо вам, — рассеянно проговорила она. — Вы хорошо помогли ему. Он даже сказал мне, что считает вас дельным человеком.

Адамс хотел уже поблагодарить ее в ответ, еще раз принести свои соболезнования и уходить, но девушка вдруг снова взглянула на него:

— Могу я просить вас прийти на похороны? Мне кажется, он был бы рад этому.

Он не ожидал этого, но кивнул и сказал, что будет рад присутствовать. Ему показалось, что девушка беспокоилась, что никто не придет проводить ее мужа, и потому была готова позвать даже незнакомца, и ему снова стало жаль ее.

Когда Адамс вернулся в клинику, его сердце все еще было не на месте. Конечно, пациенты умирали часто (особенно у доктора Форда), и он привык к этому, но горе девушки тронуло его.

Едва он вошел обратно в клинику, доктор Форд появился из своего кабинета и, уничижительно посмотрев на него, со злостью выговорил:

— Вы зря вернулись. Вы уволены, собирайте свои вещи и уходите.

Это показалось так неожиданно, что он не сразу поверил в услышанное.

— Да, уволены. Без выходного пособия, — повторил доктор Форд, с презрением оглядывая его. — Вы хорошо работаете, и я держал вас здесь из-за рекомендации профессора Стивенса — но ваши выходки переходят все границы. Мои пациенты и их родственники не должны выслушивать ваших бредней. Я уже говорил вам об этом неоднократно.

Почему-то Адамс все еще не понимал или не хотел понимать. Ему показалось, что это была всего лишь обычная перепалка, какие случались у них довольно часто.

— Но если бы вы хотя бы раз испытали… — начал он.

— Я не желаю этого слушать.

— Но...

— Вам недостаточно десятка публикаций, которые уже опровергли все, что вы говорите мне? Идите и прочтите их еще раз. Если вы до сих пор верите, то запишитесь в монахи.

— Методы…

Доктор Форд фыркнул.

— Мне больше нечего обсуждать с вами, — громко проговорил он. — Вы уволены. Слышите? Убирайтесь.

Адамсу показалось, что пол ушел у него из-под ног.

— Прошу вас, доктор Форд, — сказал он, тщетно стараясь сохранить хотя бы остатки достоинства, — чтобы заплатить за обучение…

— Нет, — доктор Форд разглядывал его с неприязнью, — вам меня этим не тронуть. Знаете, я не желаю, чтобы такой человек, как вы, вообще имел какое-нибудь отношение к медицине, так что, если это наконец избавит профессию от вас, я смогу считать свой долг выполненным.

Адамсу показалось, что все было как в тумане. Он не знал, сколько раз еще повторил свою просьбу, становившуюся с каждым разом только более жалкой. Его только что не пришлось силой вытолкнуть за дверь.

Все было кончено. Он уже брал отпуск, когда у него не хватало денег — и на этот раз университет не станет слушать. Ему показалось, что его тошнит. Он шел куда глаза глядят, кажется, целую вечность, не замечая улиц и возниц, кричавших ему посторониться. Наконец, когда от усталости мир начал кружиться вокруг него и ему показалось, что он вот-вот упадет, он зашел в первую попавшуюся забегаловку и уселся за замызганным прилавком. Ему поднесли чашку кофе, состоявшую только из горечи и жмыха, и он осушил ее одним глотком, несмотря на то, что раскаленная жидкость сильно обожгла ему горло.

Все будет кончено, и он совершенно ничего не мог сделать.

— Эй, — кто-то толкнул его в плечо. — Эй.

Наверное, он разлил чье-то виски, и теперь его лоб украсится шестью отверстиями сорок пятого калибра.

— Эй!

Человек, представший перед Адамсом, действительно выглядел способным на такой поступок. Мгновение этот человек оглядывал его, сузив глаза, а потом наклонился, протяжно сплюнул в жестяную кадку на полу и оттолкнул ее сапогом.

— Ты. Я тебя на суде видел.

— Да? — выдавил Адамс.

— Хирурга помощник? — осведомился человек и, дождавшись нервного кивка, протянул ему руку, отчего висевший на поясе пистолет со звяканьем столкнулся с охотничьим ножом. — Ривер Селмон.

Адамс растерянно пожал ему руку, не зная, что говорить. Человек усмехнулся, обнажив комок жевательного табака, приклеившийся к зубам.

— Ривер Селмон, — повторил он. — Имя мое. Ты кто?

— Адамс Донован.

— Адамс Донован, — повторил Ривер. — Хочешь труп купить?

Адамсу показалось, что он услышал, как от дрожи его позвонки бьются друг об друга.

— Чей? — чуть не задохнувшись от ужаса, поинтересовался он.

Ривер начал не слишком обнадеживающе смеяться и похлопал его по плечу.

— Двадцать долларов, — объявил он. — Труп хороший, свежий. Мы его тут в подвале держим вместе с овощами.

— Меня уволили, — сказал Адамс, успокоившись, что труп предполагался не его собственный и это была всего лишь обычная сделка.

— Дерьмо, — заметил Ривер, а после, перегнувшись через стойку, крикнул кому-то: — Мери-Энн, оглохла? Я не знаю, куда жмура девать теперь.

— Похорони наконец по-христиански, бесовская ты бестолочь!

— Деньги нужны, старуха. Пусть еще денек полежит, а?

Названная Мери-Энн появилась откуда-то из задних комнат, перекидывая через плечо кухонное полотенце и широким жестом вытирая пот со лба.

— Если он мне навоняет, я шкуру с тебя спущу, — пообещала она, сверкая серебряным зубом.

Ривер махнул на нее рукой и снова уставился на Адамса.

— Может, из ваших кто-то купит? — поинтересовался он, а потом, без особенной надежды, добавил: — Деньги пополам. Тебе десять долларов...

Вместе с этими словами Адамс почувствовал, что идея ударила его как молния, и он был в тот момент в таком отчаянии, что эта идея даже не показалась ему безумной.

— Десять долларов... Слушай, Ривер, — сказал он, — я знаю, где отыскать более ценный экземпляр.