Динамит господина Нобеля (гет)

На шахту выдвинулись в восемь часов утра верхом и налегке. Мистер Томпсон, покрытый морщинами человек преклонных лет и солидного состояния, всегда путешествовал именно так, не забывая иногда сказать, что природа губит только слабовольных. Он не любил ждать, не любил готовиться и был, как говорят, человеком большой энергии. Когда он видел одного или нескольких людей занятых каким-нибудь делом, то непременно качал головой и вмешивался, чтобы поправить, объяснить и показать как надо. Он не всегда оказывался прав и тогда с полнозвучным смехом признавал, что ошибаться — свойство человека.

Мистеру Томпсону нравилось видеть результаты своих трудов, так что ничего удивительного, что больше всего на свете он любил поджигать фитили. Каждый раз, когда его работники минировали очередную штольню, он был тут как тут с коробкой шведских спичек наготове. А уж когда появлялась возможность опробовать что-нибудь новенькое — он не мог заснуть всю ночь накануне.

— Это, моя милая Эбигейл, новый динамит господина Нобеля, — говорил он, по-старчески встряхиваясь от воодушевления. — Взлетит так, что мы все оглохнем к черту.

Эбигейл была миловидной молодой девушкой со светлыми волосами и блестящими глазами. Прежде в хороших Бостонских гостиных ее называли воздушной нимфой, но несколько провалившихся сделок ее отца сперва привели ее к алтарю в церкви на Парк-Стрит, а потом усадили в поезд на дымном вокзале, отправили до конечной станции в Окланде и оттуда, на пароме, в Сан-Франциско. Бедняжка Эбигейл, наверное, рассчитывала, что у так неожиданно присватанного ей мистера Томпсона, Мидаса с Запада, непременно будет великолепный особняк в центре города, но ее ждало жесточайшее разочарование. У ее нового мужа было только поместье, расположенное за многие мили от любого общества, но зато неподалеку от его любимых шахт. Первые годы Эбигейл ужасно страдала и часто плакала, но потом привыкла и к поместью, и к мистеру Томпсону и даже потеплела к нехитрым развлечениям на свежем воздухе, составлявшим большую часть его дня.

— Вы дадите мне поджечь фитиль, Монтана, дорогой? — спросила она своим певучим голосом (мать мистера Томпсона, простая женщина, крестила его именем Монтана).

— Невозможно, я не уступлю, — энергично тряхнул головой тот и, заметив разочарование своей молодой жены, добавил: — У вас будет шанс, когда вы овдовеете.

Мистер Томпсон не сразу стал говорить людям “вы” и даже потом долго сопротивлялся этому. Он считал, что цивилизация развращает разум и растлевает тело, и, дабы сбежать от нее, даже в свои преклонные годы был готов спать под звездами, подложив под голову седло, хотя после каждой такой эскапады у него разыгрывался чудовищный радикулит, и бедняжка Эбигейл была вынуждена весь следующий день массировать ему спину.

— Что же прикажете мне делать, пока вы будете устанавливать взрывчатку?

Эбигейл проводила тоскливым взглядом ехавший за ними следом ящик динамита и, встретившись взглядом с возницей, заметила, что он сочувственно качает головой. Мистер Томпсон еще ни разу не позволял ей поджечь что-нибудь самой, и они так часто спорили об этом, что вместе с этой новой партией динамита он даже купил ящик китайских фейерверков, специально для нее. Мистер Томпсон пришпорил коня и поравнялся с ней, уставившись ей в глаза тяжелым взглядом:

— Взрыв будет лучше некуда, тебе издалека будет только лучше понятно, — заметил он. — Кроме того, ты всегда можешь пострелять уток.

Когда они добрались до шахты, мистер Томпсон немедленно скрылся где-то в глубинах штольни, а Эбигейл, от нечего делать, сначала заставляла свою лошадь гарцевать и выделывать всякие штуки, а после действительно принялась за уток. Она надеялась, что инженеры, которым они платили даже слишком много, уже все подготовили и ей не придется долго ждать.

Взрыв раздался, когда Эбигейл командовала пятнистому английскому спаниелю принести ей подстреленную птицу, и она вынуждена была признать, такого видеть ей действительно еще никогда не приходилось. От грохота вся земля содрогнулась до основания, показалось, что что-то оборвалось в самом сердце и порвались барабанные перепонки. Эбигейл в воодушевлении застыла, рассматривая, как из провала шахты повалил дым вперемешку с песком, словно из кратера проснувшегося вулкана. Вслед за тем снаружи показалась группа людей, и сначала было похоже, что мистер Томпсон выйдет к народу и станет с торжеством рассказывать об успехе предприятия — но потом стало ясно, что произошла катастрофа.

Эбигейл пришпорила лошадь и в долю секунды оказалась рядом с мужем — и представшее ее глазам заставило ее замереть от ужаса. Сквозь глазницу мистера Томпсона проходил железный штырь нескольких дюймов в диаметре, а по щеке хлестала кровь, заливавшая его шею, руки и всю одежду. Мистер Томпсон, впрочем, был жив, в сознании и жаловался на то, что его глаз ужасно чешется. Несколько окружавших его шахтеров и инженеров рассматривали его с ошарашенным выражением, явно неуверенные, что следует делать. Он должен был быть мертв, разве нет?

Эбигейл соскочила с лошади, упав на колени перед ним и зачем-то пытаясь платком стереть кровь.

— Нечего суетиться, милая, — очень ясно и даже высокомерно заявил мистер Томпсон, отстраняя ее и поднимая вверх палец. — Человека сильной воли таким не возьмешь.

Один из шахтеров рассеянно протянул руку, чтобы, может быть, попытаться выдернуть штырь, но Эбигейл с негодованием остановила его.

— Везите его в город к хирургу, — распорядилась она. — И не жалейте лошадей.

Приемная доктора Форда находилась в самой фешенебельной части города, стало быть, он был самым фешенебельным доктором во всем Сан-Франциско. В операционный театр он входил как оперный певец под свет софитов, его черный пиджак был великолепно скроен и сидел как влитой, сорочка была отглажена, а галстук повязан самым изысканным образом. Его манеры были безукоризненны, а обращение отличалось великосветской небрежностью. Он был таким человеком, что дамам из общества не претило бы искать у него совета и даже обращаться в его клинику. И теперь, в минуту острой нужды, Эбигейл не могла вспомнить никакого больше адреса, и в ее растревоженном сознании возникли только слова одной, еще Бостонской, приятельницы, утверждавшей, что на всем Западе (а может, и во всех тридцати семи штатах) не найдется хирурга лучше, чем доктор Форд — и она ухватилась за это как за соломинку, приказывая немедленно ехать туда.

— К врачу? — мистер Томпсон неприязненно усмехнулся. — Милая, к чему эти жеманности. Просто дай мне пару глотков виски и вытащи эту длинную ублюдину.

Несколько шахтеров и инженеров все еще придерживали его с разных сторон, словно турецкого султана, опасаясь, чтобы от тряски он не опрокинулся назад и штырь как-нибудь не сместился.

— К доктору Форду, — дрожащим от страха и шока голосом проговорила Эбигейл. — Он даже в Калифорнийском университете преподает…

— Надутый глупец, — отрезал мистер Томпсон, аккуратно почесывая одним пальцем возле того места, где штырь входил в его голову.

— Доктор Форд очень уважаемый человек, — с достоинством проговорила Эбигейл, оборачиваясь к вознице и в очередной раз прося его поторопиться.

Насчет того, был ли доктор Форд уважаемым человеком, каждый оставался при своем мнении. Адамс Донован, бедный студент и ассистент доктора, точно многое мог бы сказать по этому поводу. Их совместная работа началась на хорошей ноте, когда Адамс увидел, сколько этот достойный человек платил своим ассистентам, но быстро превратила их в заклятых врагов из-за разногласий по поводу карболовой кислоты. Доктор Форд отвергал разнообразные шарлатанские измышления господина Листера, Адамс же был их страстным поклонником.

В тот день в клинику к ним вошел бодрый старик, владеющий какими-то шахтами, из глазницы которого торчал железный штырь в полфута длиной. Этот штырь торчал вверх как флагшток с приспущенным флагом и высовывался сзади с краю от затылка — Адамс не мог сдержать восхищения. Ему хотелось тут же подойти поближе, все посмотреть и ощупать.

— Это очень интересный случай, видите, здесь этот штырь прошел в полдюйме от продолговатого мозга. Если бы его задело, то смерть наступила бы мгновенно, — широко улыбаясь, пояснил он, аккуратно прикоснувшись к штырю и убеждаясь, что он засел плотно. — Как это с вами случилось?

Пациент оглядел его единственным глазом и, показалось, побагровел.

— Как?! — громко переспросил он. — Наклонился посмотреть — вот как!

Адамс чуть не начал смеяться, но вовремя остановил себя. Доктор Форд же, обладавший большим медицинским опытом, с похвальным хладнокровием распорядился приступать к операции.

Спустя пару часов пациент сидел на кровати с повязкой на потерянном глазу и вокруг головы, в руках у него был тот самый штырь, а на лице застыло горделивое выражение.

На следующий день началась инфекция, и еще через три дня пациент умер.

Так или иначе, когда к вечеру Адамс успокаивал плачущую вдову, его слова, хотя и сочувственные, имели легкий налет злорадства.

— Операция прошла успешно, но, к сожалению, осложнилась инфекцией. Из-за расположения раны смерть наступила очень быстро, и, уверен, вашему мужу не пришлось страдать…

Молодую вдову его слова совершенно не тронули и даже не заинтересовали, она только сидела, опустив голову, и смотрела на свои руки, наверное, вспоминая, как муж в последний раз сжимал ее ладонь.

— Он был такой хороший человек, — потерянно заметила она, утирая слезы, струившиеся по ее щекам. — Он, когда понял, что умирает, так посмотрел на меня и так сжал руку и сказал, что знает, что любви у нас не было, но что мы с ним хорошо вместе жили, и что он благодарен мне.

Девушка быстро вытерла слезы платком и принялась нервно вертеть его в руках, она, кажется, думала об этих последних словах. Адамс всегда почти удивлялся, когда родные пациентов так неподдельно грустили. Разумеется, он видел эту грусть достаточно часто, но все равно больше всего запомнил те несколько случаев, когда смерть воспринимали как должное, с облегчением, с равнодушием и, один раз, даже с радостью. Это истрепало его, и он сам стал воспринимать многие смерти пациентов как жестокую иронию. Почему-то он предполагал, что и эта девушка будет радоваться, если уж ее муж на смертном одре говорил, что любви у них не было.

— Я не знаю, как я буду без него, — просто сказала она, складывая платок и тут же разворачивая его снова.

— Вы сделали для него все, что в ваших силах, — немного вымученно заметил Адамс, желая хотя бы как-нибудь ее утешить.

Девушка рассеянно кивнула, но, кажется, опять не услышала его слов, снова поднимая платок к лицу и потом сминая. Ее глаза покраснели от того, что она постоянно терла их, надеясь, может быть, стереть вместе со слезами свою грусть.

В этот момент в комнату с обычной помпой вошел доктор Форд и, оглядев девушку, громко сказал:

— Мне жаль вашего мужа. Но, боюсь, ваши горести еще не окончены.

Девушка подняла глаза, со страхом уставившись на него.

— Вы, должно быть, слышали, что тела погибших часто похищают из могил? — со значением спросил доктор Форд, как показалось Адамсу, с удовольствием слушая свой собственный голос. — Особенно, боюсь, это справедливо, когда случай представлял медицинскую загадку — как в случае вашего мужа.

— Медицинскую загадку? — слабо пробормотала девушка.

— То, что вашему мужу удалось так долго дожидаться помощи с такой раной, поистине медицинская загадка.

Девушка потупила глаза, явно шокированная тем, что ее покойного мужа называли медицинской загадкой. Доктор Форд, впрочем, не заметил ее реакции и продолжал:

— Есть много нечистоплотных дельцов, который пойдут на это, и много не менее нечистоплотных докторов, которые воспользуются их услугами.

— Почему загадка? — немного невпопад спросила девушка. — Мой муж умер от инфекции. Мистер Донован сказал мне, что такое часто случается, если рану не отчи…

— Как бы он сам ни старался вас убедить в обратном, мистер Донован еще не врач, — резко перебил ее доктор Форд. — То, что он говорит, всего лишь теория, в которую, должен добавить, не верит никто из уважаемых хирургов по эту сторону Атлантики.

Девушка, не ожидавшая такого отпора, растерянно смотрела на него.

— Так что, прошу вас, — продолжал он со снисходительной улыбкой, — задумайтесь о том, что действительно важно. Я могу твердо быть уверен, что, если вы не предпримете мер, тело вашего мужа непременно будет украдено.

Лицо у девушки все еще оставалось застывшим, как будто она не понимала вполне, о чем он говорит, но она кивнула. Доктор Форд кивнул ей в ответ и, сказав пару слов о невероятной силе духа покойного, препроводил ее к выходу. Адамс и двое санитаров вынесли следом за ней деревянный ящик, в который на время уложили тело ее мужа. Она отстраненно посмотрела за тем, как они загрузили его на телегу, и сказала, что ей хотелось сейчас же найти гроб получше, а потом вдруг посмотрела на Адамса и заметила:

— Они хотели сразу вытащить штырь, я сказала им не делать этого. Может быть, так он не заразился бы.

Его восхитило, что при всем том, что случилось, у нее получилось сохранить присутствие духа, и одновременно стало очень жаль ее. Она была так расстроена, что искала в случившемся свою ошибку. Так или иначе, теперь его утешения были вполне искренними:

— Это было правильное решение. Иначе ваш муж истек бы кровью прежде, чем вам удалось бы добраться сюда.

Черты девушки смягчились, было видно, что слова принесли ей облегчение, и он порадовался этому.

— Не сомневайтесь. Вы сделали все, что было в ваших силах, я не стал бы врать об этом.

Девушка слабо улыбнулась и, утерев слезы, снова взглянула на ящик и странно прикоснулась к нему, как будто пытаясь что-то поправить.

— Спасибо вам, — рассеянно проговорила она. — Вы хорошо помогли ему. Он даже сказал мне, что считает вас дельным человеком.

Адамс хотел уже поблагодарить ее в ответ, еще раз принести свои соболезнования и уходить, но девушка вдруг снова взглянула на него:

— Могу я просить вас прийти на похороны? Мне кажется, он был бы рад этому.

Он не ожидал этого, но кивнул и сказал, что будет рад присутствовать. Ему показалось, что девушка беспокоилась, что никто не придет проводить ее мужа, и потому была готова позвать даже незнакомца, и ему снова стало жаль ее.

Когда Адамс вернулся в клинику, его сердце все еще было не на месте. Конечно, пациенты умирали часто (особенно у доктора Форда), и он привык к этому, но горе девушки тронуло его.

Едва он вошел обратно в клинику, доктор Форд появился из своего кабинета и, уничижительно посмотрев на него, со злостью выговорил:

— Вы зря вернулись. Вы уволены, собирайте свои вещи и уходите.

Это показалось так неожиданно, что он не сразу поверил в услышанное.

— Да, уволены. Без выходного пособия, — повторил доктор Форд, с презрением оглядывая его. — Вы хорошо работаете, и я держал вас здесь из-за рекомендации профессора Стивенса — но ваши выходки переходят все границы. Мои пациенты и их родственники не должны выслушивать ваших бредней. Я уже говорил вам об этом неоднократно.

Почему-то Адамс все еще не понимал или не хотел понимать. Ему показалось, что это была всего лишь обычная перепалка, какие случались у них довольно часто.

— Но если бы вы хотя бы раз испытали… — начал он.

— Я не желаю этого слушать.

— Но...

— Вам недостаточно десятка публикаций, которые уже опровергли все, что вы говорите мне? Идите и прочтите их еще раз. Если вы до сих пор верите, то запишитесь в монахи.

— Методы…

Доктор Форд фыркнул.

— Мне больше нечего обсуждать с вами, — громко проговорил он. — Вы уволены. Слышите? Убирайтесь.

Адамсу показалось, что пол ушел у него из-под ног.

— Прошу вас, доктор Форд, — сказал он, тщетно стараясь сохранить хотя бы остатки достоинства, — чтобы заплатить за обучение…

— Нет, — доктор Форд разглядывал его с неприязнью, — вам меня этим не тронуть. Знаете, я не желаю, чтобы такой человек, как вы, вообще имел какое-нибудь отношение к медицине, так что, если это наконец избавит профессию от вас, я смогу считать свой долг выполненным.

Адамсу показалось, что все было как в тумане. Он не знал, сколько раз еще повторил свою просьбу, становившуюся с каждым разом только более жалкой. Его только что не пришлось силой вытолкнуть за дверь.

Все было кончено. Он уже брал отпуск, когда у него не хватало денег — и на этот раз университет не станет слушать. Ему показалось, что его тошнит. Он шел куда глаза глядят, кажется, целую вечность, не замечая улиц и возниц, кричавших ему посторониться. Наконец, когда от усталости мир начал кружиться вокруг него и ему показалось, что он вот-вот упадет, он зашел в первую попавшуюся забегаловку и уселся за замызганным прилавком. Ему поднесли чашку кофе, состоявшую только из горечи и жмыха, и он осушил ее одним глотком, несмотря на то, что раскаленная жидкость сильно обожгла ему горло.

Все будет кончено, и он совершенно ничего не мог сделать.

— Эй, — кто-то толкнул его в плечо. — Эй.

Наверное, он разлил чье-то виски, и теперь его лоб украсится шестью отверстиями сорок пятого калибра.

— Эй!

Человек, представший перед Адамсом, действительно выглядел способным на такой поступок. Мгновение этот человек оглядывал его, сузив глаза, а потом наклонился, протяжно сплюнул в жестяную кадку на полу и оттолкнул ее сапогом.

— Ты. Я тебя на суде видел.

— Да? — выдавил Адамс.

— Хирурга помощник? — осведомился человек и, дождавшись нервного кивка, протянул ему руку, отчего висевший на поясе пистолет со звяканьем столкнулся с охотничьим ножом. — Ривер Селмон.

Адамс растерянно пожал ему руку, не зная, что говорить. Человек усмехнулся, обнажив комок жевательного табака, приклеившийся к зубам.

— Ривер Селмон, — повторил он. — Имя мое. Ты кто?

— Адамс Донован.

— Адамс Донован, — повторил Ривер. — Хочешь труп купить?

Адамсу показалось, что он услышал, как от дрожи его позвонки бьются друг об друга.

— Чей? — чуть не задохнувшись от ужаса, поинтересовался он.

Ривер начал не слишком обнадеживающе смеяться и похлопал его по плечу.

— Двадцать долларов, — объявил он. — Труп хороший, свежий. Мы его тут в подвале держим вместе с овощами.

— Меня уволили, — сказал Адамс, успокоившись, что труп предполагался не его собственный и это была всего лишь обычная сделка.

— Дерьмо, — заметил Ривер, а после, перегнувшись через стойку, крикнул кому-то: — Мери-Энн, оглохла? Я не знаю, куда жмура девать теперь.

— Похорони наконец по-христиански, бесовская ты бестолочь!

— Деньги нужны, старуха. Пусть еще денек полежит, а?

Названная Мери-Энн появилась откуда-то из задних комнат, перекидывая через плечо кухонное полотенце и широким жестом вытирая пот со лба.

— Если он мне навоняет, я шкуру с тебя спущу, — пообещала она, сверкая серебряным зубом.

Ривер махнул на нее рукой и снова уставился на Адамса.

— Может, из ваших кто-то купит? — поинтересовался он, а потом, без особенной надежды, добавил: — Деньги пополам. Тебе десять долларов...

Вместе с этими словами Адамс почувствовал, что идея ударила его как молния, и он был в тот момент в таком отчаянии, что эта идея даже не показалась ему безумной.

— Десять долларов... Слушай, Ривер, — сказал он, — я знаю, где отыскать более ценный экземпляр.

Эбигейл проплакала всю ночь и весь следующий день, все время до похорон она провела в одиночестве и только острее ощутила, как ей не хватает мистера Томпсона. Повсюду в доме были его жестянки с жевательным табаком, начатые бутылки виски, жир, которым он натирал конскую сбрую, патроны, с грохотом катающиеся в ящиках бюро, и книги о горных разработках, покрытые пятнами от сэндвичей, — но теперь оставалось только мертвое тело, закрытое в гробу и размещенное до времени похорон на обеденном столе.

Эбигейл казалось, что это было чудовищное зрелище, он был так заперт и зажат там — никогда бы он не потерпел такого при жизни. Она проплакала целый час над каким-то карандашом, которым мистер Томпсон что-то обводил и зачеркивал в схемах, расчерченных для него инженером Уайтом. Ей показалось, что она нашла на этом чертеже тот самый штырь и тот самый взрыватель, и она не могла сдержать слез, хотя, утерев их и прочитав ключ, поняла, что смотрела даже не тот участок шахты, на который было нужно. Она много думала и о последних словах мистера Томпсона, о том, что они друг друга не любили — и она знала, что это была правда, и ей становилось невероятно грустно, что такой хороший человек ушел бы — и никто не плакал бы о нем, и никто бы не помнил его.

— Мистер Томпсон был человек большой души, — рассеянно сказала миссис Ланг, специально приехавшая из города, чтобы утешить ее. Она невольно покосилась на выставленный на столе гроб. — Но он, конечно, был большой оригинал.

Это так разозлило Эбигейл, что она почти закричала, что ее муж был прекрасным человеком и как же можно говорить о нем такие гнусности, а потом дала миссис Ланг понять, что ей здесь больше не рады, и поклялась, что больше никогда не будет принимать ее у себя.

Она сидела за столом одна, едва притулив кофейную чашку сбоку от лакированной стенки гроба, и читала газету месячной давности, только чтобы снова не заплакать. Все эти истории из жизни знаменитых стрелков, хитроумие агентов Пинкертона и ограбления поездов — какая это все была гадость и глупость. Эбигейл перевернула последнюю страницу и увидела вдруг небольшую заметку “Черные копатели наступают!”. В заметке рассказывалось, как эти люди воровали тела из могил, платили врачам и гробовщикам, чтобы знать о недавно умерших, дежурили около госпиталей и приютов, только чтобы дождаться, пока кто-нибудь испустит дух. Это было настолько отвратительно, что она вынуждена была выплюнуть кофе обратно в чашку. Тогда ей вспомнились и слова доктора Форда, который утверждал, что тело ее мужа представляет медицинскую загадку и что поэтому его непременно постараются украсть. Ей стало дурно, она поднялась и начала ходить из угла в угол, нервно хрустя пальцами. Она не расслышала даже, когда служанка привела в столовую инженера Уайта, и заметила его, только когда он в третий раз повторил свои извинения:

— Простите, что я врываюсь к вам в такой момент, — он смотрел куда-то сквозь нее, по-видимому, изнемогая от неловкости. — Вы не могли бы, пожалуйста, передать мне счета, которые мистер Томпсон подписал три дня назад.

Эбигейл растерянно смотрела на него, не понимая, о чем он говорил.

— Простите, но зарплата нужна работникам…

Она вдруг вспомнила о кипе бумаг на столе у ее мужа и рассеянно попросила служанку принести их. Ее мысли были очень далеко, в тот момент ей рисовалось, как удальцы с прокуренными лицами будут вытаскивать ее мужа из могилы и как потом медицинские стервятники покромсают его на куски — и она от души желала смерти этим преступникам.

— Да, благодарю вас, все здесь…

Эбигейл снова посмотрела на инженера Уайта, и ей вдруг вспомнилось, что он был начальником подрывных работ.

— Вы должны помочь мне, — сказала она.

Уайт, конечно, кивнул, и тогда она со спокойным достоинством сказала, что ей нужно устройство, которое разнесло бы на песчинки любого, кто попытался бы вытащить тело из гроба.

— Что вы говорите? — растерянно переспросил Уайт, которому показалось, что он ослышался.

Эбигейл предложила ему сесть за стол, и он неловко устроился слева от нее, хотя, наверное, не знал, зачем соглашается. Гроб мистера Томпсона стоял прямо перед ним, и он всеми силами избегал смотреть на него, делая вид, что ничего необычного не происходит.

— Могу я предложить вам чашечку кофе?

Уайт растерянно кивнул и, когда служанка принесла ему чашку, старательно пристроил ее так, чтобы край блюдца ни за что не коснулся стенки гроба.

— Как обустроить такой взрыватель, чтобы он сработал, если бы кто-то попытался похитить тело моего мужа? — спросила Эбигейл, не отрывая от него взгляда и пытаясь зачем-то светски улыбнуться.

— Но зачем, ведь вы можете нанять сторожа…

— Я не могу положиться на сторожа, он не сможет быть там всю ночь — или преступники могут навредить ему и прогнать его.

Эбигейл отпила из чашки, не мигая и не отводя глаз от мистера Уайта, чтобы убедиться, что он наконец начал понимать ее опасения.

— Мне хотелось бы, чтобы эти люди пострадали, — пояснила она. — Если они решились на такую подлость, то заслуживают возмездия.

Мистер Уайт глотнул кофе, но поперхнулся и закашлялся, а потом с легкой тоской посмотрел на дверь.

— Знаете, вы можете соединить кремниевый замок с леской, — заметил он. — И если эта леска оборвется, то замок сработает.

— Вы разметите для меня схему? — Эбигейл все еще пристально смотрела на него.

— Думаю, подобный механизм должен найтись у вашего мужа…

Он думал уходить, но Эбигейл, конечно, упросила его сперва найти нужный чертеж.

Гроб оставался стоять на обеденном столе, и крышку не открывали, чтобы не пугать гостей. Эбигейл стояла возле него, отстраненно принимая соболезнования. На похороны приехало достаточно много людей, больше всего тех, с кем она была немного знакома в городе, но почти никого, кто хорошо знал бы мистера Томпсона — только мистер Уайт и другие инженеры, державшиеся отдельно от всех остальных. Даже миссис Ланг вернулась и, выслушав ее извинения, понимающе улыбнулась и пожала ее руку. Они приехали, чтобы поддержать ее, а вовсе не оплакать ее мужа — и Эбигейл это расстроило до слез, хотя она была благодарна им.

Появился и ассистент хирурга по имени мистер Донован — она не знала, почему вдруг решила тогда пригласить его. Он подошел к ней и сжал ее руку, сказав что-то вежливое, и она могла бы ответить ему так же, как и всем остальным, но почему-то из всех людей ей хотелось заговорить с ним.

— Спасибо, что вы приехали, — заметила она.

— Я рад вашему приглашению, — мистер Донован немного помолчал, раздумывая, продолжать или нет. — Простите меня, я приехал, потому что подумал… Я не ожидал, что здесь соберется столько людей.

Эбигейл горько усмехнулась.

— Не обманывайтесь, они здесь не ради моего мужа. Они не так хорошо знали его и, наверное, говорили бы, что он был странным человеком, если бы не боялись обидеть меня.

Сказав это, она вдруг почувствовала, что поделилась слишком многим, но, к ее облегчению, мистер Донован слушал ее совершенно серьезно.

— В последнее время мне начало казаться, что смерть все воспринимают равнодушно. Я тоже, — неожиданно признался он. — Ваши слезы очень удивили меня.

Эбигейл посмотрела на него с удивлением, но он, кажется, не шутил, ему хотелось знать, почему она плакала.

— Мне не хотелось, чтобы все забыли о нем, — просто ответила она. — Не хочу, чтобы вся его жизнь осталась только надписью на могильном камне.

Он посмотрел на нее и почему-то улыбнулся.

— Вам кажется, что я не в себе? — с досадой спросила Эбигейл. — Что он оригинал и глупец и его все равно никто не помнит, а я только зря сотрясаю воздух?

— Вовсе нет, — он внимательно смотрел на нее, и ей почему-то стало вдруг тепло и захотелось говорить с ним еще и еще.

— Вы можете что угодно сказать, я не отступлю, — ее слова почему-то были такими, как будто он спорил с ней. — Они все здесь думают, что я сошла с ума, но это они настоящие сумасшедшие, — ей казалось, что на глазах снова выступают слезы. — Моему мужу не нужны были эти соболезнования, он не переносил всего этого. Но они все равно будут говорить свои вежливости, потому что им все равно, что он хотел, они не понимают, что о них будут говорить точно так же, когда они умрут, или просто слишком боятся признаться себе в этом.

— Вы правы, — неожиданно заметил мистер Донован, — это они настоящие сумасшедшие.

Эбигейл отвернулась и вытерла слезы, ей вдруг показалось, словно с ее груди подняли камень.

— Вы тоже, — заметила она.

— Я тоже, — согласился мистер Донован. — Но, когда я умру, мне хотелось бы, чтобы вежливости в этом не было.

— Вы хотя бы знаете об этом. Как и я. Я тоже сумасшедшая. И я виновата… — она как-то всхлипнула, не сумев закончить. Она так давно не могла сказать все, что ей хотелось, даже когда мистер Томпсон был жив, что совсем разучилась делать это. Она зачем-то схватила мистера Донована за руку и посмотрела прямо в глаза. Он тоже смотрел на нее, и она никак не могла прочитать этого взгляда, казалось только, что в груди у нее затрепетали крылья.

— Скажите, то, что доктор Форд рассказал о похитителях тел, это правда? — наконец спросила она, не понимая больше, о чем говорить.

Мистер Донован кивнул и отвел глаза, почему-то показавшись виноватым.

— К сожалению, так. Тела необходимы для изучения анатомии и практики в хирургии, но нет никаких способов получить их законно. Даже университет часто покупает тела, не слишком беспокоясь об их происхождении.

— Вы тоже покупали тела?

— Разумеется, — неожиданно просто признался он.

Эбигейл сначала подумала, что не могла слишком осуждать его и других докторов, но потом вдруг разозлилась на себя за это и вместо этого сказала:

— Моего мужа эти дельцы не получат. Я позабочусь об этом.

Она побоялась, что мистер Донован теперь уж точно посмотрит на нее как на кого-то, кто не владел собой от скорби, но он только слушал, и ей захотелось говорить дальше.

— Те, кто попробуют, обязательно поплатятся, — заметила она, больше чтобы успокоить саму себя. — Я начиню гробницу динамитом, и тогда каждый, кто попытается забрать моего мужа, будет наказан.

Мистер Донован смотрел на нее совсем без иронии и, кажется, полностью поверив ее словам — и ей стало легче от того, что кто-то верил, что у нее получится.

— Вы начините гробницу вашего мужа динамитом? — от ужаса миссис Ланг уронила бокал, и глаза ее расширились. — Это же потревожит его даже хуже, чем...

Эбигейл развернулась к ней, невероятно злая оттого, что ее подслушали, да еще и позволяли себе говорить глупости.

— Ему бы это понравилось гораздо больше, чем ваши притворства над его гробом, — процедила она.

Миссис Ланг пыталась защищаться и убеждать отказаться от безумств, но Эбигейл это только больше выводило из себя.

— Вы не уважаете покойного и никогда не уважали. Вы назвали его "оригиналом"! — почти кричала она. — Какая это гнусность!

В конце концов миссис Ланг бежала едва ли не в слезах, и Эбигейл, довольная собой, мысленно поклялась навсегда отказать от дома этой негодяйке.

— Ваш муж был счастливым человеком, — неожиданно произнес мистер Донован.

Эбигейл почему-то показалось, что он и правда так думал, и на душе у нее потеплело.

Адамс стоял возле стены и делал вид, что слушает гостей, поочередно произносивших речи, хотя на самом деле думал о разговоре с девушкой Эбигейл. Сперва он невольно улыбался, вспоминая огонь в ее глазах и с каким увлечением она говорила обо всем, и то, что она рассказывала обо всем именно ему, и как взяла его за руку, и как они посмотрели друг другу в глаза. А потом смысл ее слов вдруг затянулся у него поперек горла как петля висельника. Она собиралась начинить могилу динамитом, чтобы каждый, кто попытался бы украсть тело, поплатился бы за это. Ему даже вспомнилось, что, подходя к дому, он увидел двоих работников, вытаскивающих из сарая коробки, чтобы, когда все соберутся ехать на кладбище, все было готово. На мгновение он даже почувствовал странное облегчение из-за того, что его план не нужно было исполнять, но потом вдруг отчаяние снова охватило его, ведь, если он не достал бы денег, его жизнь была бы закончена…

— Эй, — Ривер неожиданно похлопал его по плечу. — Ну что?

Он проник на похороны, сказавшись внучатым племянником дяди матери первой жены покойного, и для такого случая обрядился в страшно потрепанный черный костюм, который был слишком мал для него.

— Все отменяется, — сказал Адамс. — Могила будет начинена динамитом.

— Динамитом? Они совсем с ума съехали…

Ривер подошел к гробу и остановился, уставившись на закрытую крышку.

— Тогда надо жмура сейчас брать…

— Нет, — Адамс встал рядом с ним, чтобы остановить его, если он, не дай бог, задумает воплотить свою идею в жизнь.

— А как? — Ривер шмыгнул носом. — Хочется, чтобы разорвало к черту?

— Вокруг люди.

— А что? Сейчас пойдут к пастору — отвлекутся, значит, — он ненарочито протянул палец к крышке гроба и слегка приподнял ее. — Тут не заперто. Мы потом крышку прикроем, они и не заметят ничего.

Его глаза прытко осматривали столовую, выискивая пути к отступлению.

— Только еще надо со жмура всю одежку стащить… — глубокомысленно добавил он, — забирать его в чем мать родила.

Адамс смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова.

— Зачем? — выдавил он.

Ривер покровительственно хмыкнул и потер руки.

— Слушай, доктор, ты не понимаешь в этом, значит, мотай на ус, — он уставился на Адамса. — Заберешь одежку — воровство, будут судить. А если только тело — ничего, считай, не будет.

— Ты предлагаешь, — Адамс выдохнул, пытаясь успокоиться, — раздеть его здесь, у всех на виду, и тащить через весь дом?

— Я говорю, сейчас они отвлекутся, — такой невозмутимости можно было позавидовать.

Эбигейл позвала гостей в гостиную, и столовая медленно начала пустеть. Ривер смотрел за этим как кугуар, дожидающийся в засаде.

— Нет, — Адамс едва ли не положил руку на крышку гроба. — Мы и двух шагов отсюда не сделаем. И как его нести?

— Ковер, — Ривер слегка покрутил носком ботинка. — Ты что думаешь, я дурак тебе?

— Он весит по меньшей мере полторы сотни фунтов, а с ковром…

— Я бизоньи туши грузил.

Ривер тут же схватился за крышку и попытался открыть ее, Адамс навалился всем весом, чтобы помешать ему. Какое-то время они молча боролись, пытаясь оттолкнуть друг друга.

— Прекрати, мы не… — шипел Адамс, старательно пытаясь лягнуть Ривера под столом. — Нас увидят непременно…

— И что с того, они тут чай стрелять не начнут.

— Начнут… Тебя убьют прежде, чем ты хотя бы шаг сделаешь вместе с твоим ковром.

— Дурак ты, доктор… — шепотом огрызнулся Ривер, что есть силы наступив Адамсу на ногу.

Неизвестно, чем бы это закончилось, но в гостиной снова послышались шаги, и они оба вынуждены были сделать вид, что просто мирно беседуют. Старушка преклонных лет торопливо прошла через столовую, одарив их подозрительным взглядом, и скрылась где-то в коридорах.

— Я говорю тебе, — снова зашептал Адамс, — лучше динамит испортить, чтобы взрыва не было, понимаешь.

— Как так испортить? Как ты узнать собрался, что он порченый?

Ривер снова набросился было на крышку гроба, но старушка прошла обратно в гостиную, сжимая в трясущихся руках монокль на цепочке, заставив его снова принять непринужденную позу.

Адамс смотрел на него самым убедительным взглядом, на который был способен.

— Пошли, — сказал он. — У них тут склад, в сарае. Я видел, как они ящики грузили возле него.

Ривер неохотно согласился, и они молча пересекли сад и вошли в сарай с жестяной крышей. Перед этим сараем громоздилась стопка из трех ящиков, приготовленных для дела, внутри же ящики разнообразной взрывчатки громоздились до самого потолка. Ривер присвистнул.

— Они что, путь в ад собрались прокопать? — он усмехнулся. — И что делать, доктор?

Адамс рассматривал приготовленные коробки — в них были аккуратно сложены завернутые в бумагу цилиндры с хвостом из фитиля. Он с трудом уговорил Ривера втащить их обратно в сарай, чтобы не ковыряться у всех на виду.

— Надо заменить динамит на что-нибудь…

Потом Адамс вдруг заметил, что на одной из коробок был намалеван чудовищного вида клоун и написано “Фейерверки” — внутри располагались завернутые в бумагу цилиндры, отличающиеся от таких же цилиндров динамита только колпачком на конце и примотанной сбоку палкой.

— Отдерем это, пересыпем сюда, — с пониманием кивнул Ривер, заглянув через его плечо.

Они уселись рядом и принялись за дело. В этот момент снаружи послышались шаги — кто-то шел, чтобы забрать динамит.

— Закончи, пока я тут… — прошипел Адамс и бросился к окну.

Кое-как умудрившись перелезть через подоконник и посадив хорошую зацепку на брюки, он обежал вокруг сарая и окликнул двоих работников как раз тогда, когда они уже готовы были отрыть дверь.

— Прошу прощения, — сказал он, быстро приближаясь к ним. — Вы не скажете, где хозяин? Мне назначено.

Один работник нахмурился, а второй пожал плечами:

— Умер хозяин.

— Он сам писал мне четыре дня назад, — разыгрывая непонимание протянул Адамс. — Я только что из Нью-Йорка. Вы хотите сказать, что я зря…

— А вы что здесь делаете? — первый работник осмотрел его с подозрением. — Дом там, если уж вам назначено.

— Там какое-то празднество, и никто не отрыл мне.

— Похороны, — усмехнулся второй работник.

— И с кем мне говорить тогда? — в притворном негодовании спросил Адамс, от души надеясь, что Ривер не сидит там без дела.

— Я не знаю.

— Идите к Уайту.

В этот момент Адамс, к собственному ужасу, увидел как из-за приоткрытой двери сарая высовывается рука.

— Где я могу найти мистера Уайта? — выдавил он, каждую секунду ожидая, что работники обернутся.

— Он в доме должен быть. Там и спросите.

Рука махнула ему и исчезла.

— Благодарю вас, — выдавил Адамс и, деревянно развернувшись, направился обратно к дому.

Ривер встретил его возле крыльца очень, по всей видимости, довольный собой и сказал, что все сделано.

Последний ящик с динамитом положили мистеру Томпсону в ноги, и Эбигейл аккуратно соединила проводки, сверяясь со схемой, которую составил для нее инженер Уайт. Устройство было очень простым: если бы кто-то попытался вытянуть мистера Томпсона из могилы, то небольшая леска, соединявшая его ботинок со стенкой гроба, разорвалась бы, запуская спусковой механизм — и стукнувший кремень выбил бы искру, которая подожгла бы запал.

Инженер Уайт, наверное, не думал, что она действительно захочет воплотить свой замысел в жизнь, но теперь, поняв свою ошибку, стоял в первом ряду скорбящих с застывшим лицом, стараясь ни на кого не смотреть. Пришли только работники шахт и, наверное, некоторые — специально для того, чтобы посмотреть на это предприятие. Эбигейл было все равно, что они шептались у нее за спиной, она просто должна была защитить своего мужа.

— Вы посмотрите за могилой ночью? — спросила она у кладбищенского сторожа, давно небритого и кудлатого человека с прозрачными глазами. — Я заплачу вам…

Он посмотрел на нее, так изменившись и перекосившись в лице, что даже родная мать вряд ли бы узнала его.

— Вы набили гробницу динамитом. Сам видел.

Эбигейл кивнула и повторила свой вопрос.

— Да. Но я боюсь, что этого окажется недостаточно. Вы можете проверять каждый час, что не…

— Да вы сбрендили! — выплюнул он. — Ноги моей рядом с этой адской дырой не будет!

— Вы трус, — с презрением бросила Эбигейл, доставая платок и вытирая брызги, приземлившиеся ей на лоб.

Той ночью она сидела на земле, разложив длинную юбку и кутаясь в узорчатую шерстяную шаль. Она выбрала позицию весьма тщательно, как когда они делали засаду на оленей, и пряталась за каменной фигурой скорбящего ангела, нацелив свой верный карабин Винчестера на одинокую могилу своего мужа. Сердце ее билось так часто, что, наверное, готово было бы выскочить из груди, но рука была твердой и во взгляде была волчья решимость.

Так прошел час, потом еще один. Эбигейл чувствовала, как начали слипаться глаза, и с досадой села прямо. Луна медленно описывала свой круг по небосводу, так что памятники из светлого камня горели в ее свете. Интересно, они появятся поздней ночью или уже к утру? Может быть, они прослышали о динамите и не появятся вовсе? Голова уставшей от всех переживаний Эбигейл постепенно наклонилась на бок, шляпка съехала, и блиставшие праведным гневом глаза мирно закрылись.

Адамс крался между памятников, прижимая к себе лопату и гвоздодер. Каждая статуя казалась ему притаившимся стражем правосудия, каждый стук звучал как щелчок курка, а протяжный скрип тачки, которую толкал перед собой Ривер, разносился тревожным кличем по всей округе, разбудившим бы и живых, и мертвых.

— Копаем только у изголовья, — шепотом просвещал его Ривер. — Потом отламываем крышку. Земля так давит на нее, что она ломается легче, чем солома…

Адамс не мог выносить этих разговоров. Его нервы были так напряжены, что даже самые безобидные слова раздражали его.

— Перестань, — бросил он, но Ривер не обратил на это никакого внимания.

— Подмышки его берем и тащим. Динамит я подменил… О, здесь, — он неожиданно резко остановился и показал на фигуру скорбящего ангела. — Этого брата я еще днем приметил, стало быть, наш жмур… — он повернулся, прочертив вытянутым пальцем прямую линию, указав на свежий деревянный крест. — Вот здесь.

Они взялись за лопаты и начали копать. Вместе с сухим шорохом откидываемой земли в душу Адамса вползало черное отчаяние. Вся неприглядность его положения, о которой он старался не думать, вдруг снова открылась ему. Вместе с напряжением мышц и запахом раскопанной земли оно стало вдруг реальным и оттого более уродливым. Девушка так плакала о своем покойном муже, а он собирался сделать ее горе еще тяжелее. Насколько же полным было его падение? Острие его лопаты вдруг звонко ударило в деревянную крышку.

— Наконец, — выдохнул Ривер, — осточертело копать.

Они быстро расширили яму и взялись за гвоздодеры. Адамс согнулся над ямой, пытаясь подсунуть железный зацеп в щель под крышкой.

— Хороший ящик, должен сказать… — рассуждал тем временем Ривер, — не просто так, в мешке закопали, а человек уважаемый. Что ты делаешь? — он отобрал у Адамса гвоздодер и ловко вогнал его под крышку. — Теперь давай.

Они одновременно навалились, и какой-то момент ничего не происходило, пока вдруг не послышался треск и крышка не переломилась пополам.

— Так, — снова заговорил Ривер, вытаскивая обломки и откидывая их в сторону, — теперь поднимаем… — его глаза остановились на лице покойного. — Черт возьми, мерзость какая.

Было не видно, лежит ли вместе с телом в гробу что-то еще.

— Ты уверен, что там не динамит? — спросил Адамс, у которого неожиданно пересохло в горле при мысли о том, что случится, если Ривер что-то напутал.

— Я же здесь? Стал бы я лезть… — тот пространно пожал плечами, а потом нахмурился и прищурившись осмотрел тело.

— Ну ладно, — как бы невзначай добавил он, — твоя очередь. Я тачку притащил и повезу его обратно, значит, ты его вытащи.

С этими словами Ривер отошел подальше, спрятался за памятником и подбадривающе махнул оттуда, призывая заканчивать побыстрее. Адамс мгновение рассматривал покойного, как будто пытаясь угадать по его лицу, будет взрыв или нет, а потом, решив, что терять все равно было нечего, подхватил его под руки и принялся тянуть. Казалось, тело застряло накрепко, словно его не просто положили в гроб, но еще присыпали сверху тяжелыми камнями…

“Динамитом”, — подумалось Адамсу. Он успокаивающе напомнил себе, что, конечно, не динамитом, а хлопушками, на которые они подменили его. А потом услышал тонкий звук рвущейся струны.

Адамс похолодел, но ничего не произошло, и, выдохнув, он снова принялся за дело.

— Ривер, взрыва не будет. Иди и помоги мне! — совсем успокоившись, крикнул он.

Грохот оглушил его. Пуля пролетела в полдюйме от его головы, и от деревянного креста отлетели щепки. Из-за статуи скорбящего ангела восстала фигура Эбигейл Томпсон в длинном кружавчатом платье, дамской шляпке и с карабином Винчестера.

— Вы! — прокричала она, рассмотрев его. — Как вы могли?! — Она принялась торопливо выбираться из-за памятников, отдирая юбку от каких-то растений. — Вы поплатитесь!

Мгновение Адамс не мог оторвать взгляда от нее, зачем-то улыбаясь, но быстро пришел в себя. Он вскочил на ноги и попытался было удрать, как вдруг оступился. Его нога провалилась в могилу мистера Томпсона и застряла между краем и стенкой гроба так неловко, что было сложно вытащить ее. Раскрасневшаяся Эбигейл с карабином остановилась рядом и зло взглянула на него.

— Я верила вам! Подлец! — выдохнула она.

— Я тоже верил, что вы не станете стрелять, — язвительно бросил Адамс, все еще пытаясь высвободиться. — Выходит, что мы оба были не правы.

Эбигейл задохнулась от негодования.

— Немедленно уберите ногу с головы моего мужа!

Адамс поднял на нее глаза и, бросив свои попытки, со злорадством произнес:

— И не подумаю.

Она с раздражением бросила карабин и, обхватив руками, принялась вытягивать его наверх, но он упирался, и у нее никак не получалось.

— Я сказала, вылезайте, — потребовала она.

— Заставьте меня.

— Негодяй. Я верила вам! А вы? — она бросила беглый взгляд на могилу. — И почему, черт возьми, динамит не сработал? — ее глаза снова уперлись в Адамса. — Так вы… Я вам рассказала, а вы…

— Вы в меня стреляли!

— А вы пытались украсть тело моего мужа! Можете хотя бы представить, каково ему?!

— И очень замечательно!

— Какой-то подлец пытается его на куски распилить!

— Вы зато с ружьем готовы его защищать, — отрезал Адамс. — Хотя он вас любил так же мало, как вы его. Счастливый человек!

— Счастливый? — Эбигейл язвительно рассмеялась. — Вам как бы понравилось, если бы вы были на его месте?!

— И очень хорошо.

— Я вас тогда брошу здесь!

— Только меня вы бы до безумия любили.

— И не подумала бы, — отчеканила она, заливаясь краской. — Вы не только подлец, но и грубиян.

— Я видел, как вы меня глазами ели на похоронах.

— Это вы вокруг меня увивались!

Адамс почувствовал, что тоже краснеет, но все равно иронично улыбнулся, чтобы дать ей понять, что он-то знает, как все было на самом деле. Эбигейл с негодованием взглянула на него и снова обвила его руками, пытаясь вытянуть из могилы, он почувствовал ее дыхание у себя на щеке.

— Вытащите ногу и убирайтесь!

Он не собирался ей помогать и только нехотя позволил ей вытягивать себя и, уже почти освободившись, вдруг услышал какое-то шипение, как будто от гремучей змеи, и тогда выскочил как ошпаренный. Эбигейл не успела выпустить его, и они оба повалились на землю.

Раздался оглушительный грохот, и все вокруг засыпали искры. Десятки петард и фейерверков разрывались и блестели в ночном воздухе озаряя его яркими огнями.

Адамс приподнялся на локтях и посмотрел на Эбигейл, лежавшую рядом с ним на земле.

— Как красиво, — проговорила она, словно в трансе смотря на горящее небо.

Ему вдруг почувствовалось, как близко они были — он мог видеть, как искры фейерверков отражались в ее блестящих глазах. Его сердце билось очень часто, и он не мог оторвать взгляда от нее. Она медленно и глубоко дышала, тоже смотря ему прямо в глаза, вспыхивающий свет скользил по ее лицу, словно гладя ее нежную кожу. Он прикоснулся к ее щеке, ее губы слегка приоткрылись, как будто она хотела что-то сказать — и тогда он приник к ним, крепко поцеловав ее.