Последний элемент (гет)

На орбите голубоватой двойной звезды, среди шести газовых, трёх каменных и двух обжигающе-горячих планет вращалась ещё одна, «условно пригодная для жизни». Холодная планета, покрытая песками цвета снега. В космических атласах её называли «Северной девой» или «дельта Эринии восемнадцать». На орбите вокруг «Девы» вращались останки спутников с ослепшей бесполезной электроникой, а из песков торчали обломки механизмов. Свалка истории. Рай для искателей просроченных приключений.

Конечно, всё сколько-нибудь ценное было вывезено уже давным-давно, но находились и те, кто рассчитывал на удачу. А, может быть, просто использовал охоту за микросхемами как предлог побродить среди руин.

И здесь «Дворец света» был вне конкуренции. И механизмы, и укрепления, и вереница сверкающих точек-спутников на бледном небосклоне — это всё было привычно и логично. Другое дело — циклопических размеров полупрозрачное строение, похожее на стеклянный капкан или полукруг острых зубов неведомого монстра, на щётку кристаллов кварца, вытащенную на свет из глубокой пещеры… На — подсказывал холодный пронизывающий ветер — ледяные сосульки.

Кому мог понадобиться такой абсурдный и бессмысленный жест? И какая сила, если уж на то пошло, оказалась способна оставить брешь в этой идеально подогнанной головоломке сверкающих поверхностей, на которой спустя почти сорок лет после События не было ни царапинки?

Археологи с разных планет исследовали эту загадку и, в конце концов, согласились с тем, о чём исследователи-уманы твердили с самого начала, дав «Дворцу» абсурдное имя «Святилище легендарной семьи». На их родной планете Почва так назывался древний архитектурный памятник, брошенный недостроенным⁽¹⁾. Так и оказалось: «Дворец Света» никто не пытался разрушить — его просто не стали заканчивать. Событие застало строителей врасплох. Археологи вывезли из «Дворца» последние тайны, но кое-что забрать не сумели, как и орды вандалов и чёрных копателей после них: вмурованную в стену прозрачную капсулу с белой розой, один из лепестков которой окрашен красным.

* * *

Она шла против всё усиливающегося ветра, поглубже натянув капюшон и защитные очки, и загерметизировав костюм. Даже твёрдо зная, что перед ней песчаная буря, она не могла избавиться от иллюзии, что ей в лицо несутся снежинки. Сухая кварцевая метель. Стеклянная крошка. Острые как лезвия частицы песка увязали в специальном костюме. Единственной уязвимой точкой были очки: стоило поднять голову, как прозрачную поверхность перечёркивала очередная еле заметная царапина. Если так будет продолжаться, через пару часов она не сможет разглядеть ничего.

И Герда наклоняла голову ниже.

Может, это и к лучшему. Левой-правой, левой-правой… Ритм шагов изгонял из головы мысли, совсем как в её любимых медитациях. Она — не человек. Что угодно, только не человек. Не паттерн жизни, моментально выдающий себя на фоне безжизненной пустыни. Она — дюна, она — ветер, она — механизм. Левой-правой, левой-правой, левой-правой…

* * *

Перед посадкой она последний раз переслушала лекцию отца. Как хорошо, что он не знает — и никогда не узнает — что именно его исследования толкнули Герду на эту безумную выходку. Если повезёт, он вообще не заподозрит, что его дочь пропала без вести, а не ухаживает за садом где-то в системе альфы Ориона. Голос отца в наушниках был уверенным, сильным, успокаивающим, словно он, как в детстве, читал ей сказку про героев и принцесс.

— А принцесса что, сама не может быть героем? — спросила она его однажды.

— Конечно, может, — ответил папа. — Более того, обычно так и бывает.

«Лекция 4.5/10, продолжить прослушивание или начать заново?»

Бесстрастный ласковый голос виртуального помощника вторгся в её мысли, прервав мысленное общение с отцом. Такие остались только на старых устройствах, выпущенных до того, как человечество начало бояться джинна, выпущенного им из бутылки. Идеальный слуга без эмоций, памяти, обид и привязанностей. Самый страшный враг.

Герда выбрала «Продолжить». И тишину под её черепной коробкой затопили знакомые с детства интонации:

«…максимизация эффективности означает, что переключение человек/машина происходит в зависимости от характера задачи. Именно поэтому точное построение и распознавание изображений, решение логических парадоксов, юмор и взаимодействие с живыми объектами переводят киборга в режим «человек». Мы использовали это в программе реабилитации по заказу Конгресса…»

Так и работала их знаменитая программа, за которую отец получил грант и какую-то премию в метрополии. Чтобы социализировать киборгов в общество людей, надо всего лишь напомнить им, что они люди. Поставить их в ситуацию, когда машина даст сбой, зависнет, ошибётся — и останется лишь Человек. Самые абсурдные области человеческого знания — живопись, кулинария, агротехника, поэзия — возвращали к жизни тех, чьё бытие было пережёвано и выплюнуто машиной, чьё тело было нафаршировано чипами до того предела, который больше не позволял называть их «людьми», заставляя обратиться к старому слову из фантастических рассказов: «киборг» — наполовину человек, наполовину машина.

Десятки лет отец Герды внедрял свою методику на станциях и планетах, самолично вёл психотерапию киборгов, давал интервью и лекции. Сотни и тысячи людей, вернувшихся из плена «чем-то иным», пугающим и жалким — ведь после ликвидации центрального процессора у них не осталось ни памяти, ни прежних умений — получили шанс на почти нормальную жизнь. И всё работало. До одного проклятого дня.

Кто-то сказал бы, что плачевный результат показал яснее ясного — отец Герды ошибся. Но она верила в иное. Нет плохих гипотез — учил её отец — есть только неподходящие условия, невалидные стимулы, ошибочные умозаключения и «переоценка редких вероятностей». Особенно последнее. Но переоцененная вероятность — ещё не значит «невозможность». Всё, что было нужно Герде сейчас — хотя бы один случай из миллиона. И она считала, что ей, именно ей может повезти, ведь она знала «своего» киборга гораздо лучше, чем кто бы то ни было. Всё могло оказаться иллюзией, благостным самообманом, досадной ошибкой. Но у других не было и этого. Победит или она… или никто.

* * *

Их пальцы сомкнулись вокруг цветка.

Эйфо́рия Аврора, растение, производящее успокоительные и тонизирующие средства для всего звёздного флота. Если свериться с хозяйственными ведомостями, конечно.

Но Герда любила грядки с эйфорией не за это. За дурманящий запах летнего леса и роз, за нежные переливы телесного, палевого, молочного и беззащитно-белого цвета лепестков… за то, как капризна была эта лесная красавица, чьи бутоны напоминали бутоны роз. За то, как ухаживал за ними Кай, чьи руки скользили по лепесткам в почти интимной ласке, от одного взгляда на которую Герду бросало в дрожь.

Они пришли в класс одновременно. Ей было пять лет, ему… какая разница? Киборги не старятся, не взрослеют, не дряхлеют. Достаточно того, что он попал на станцию за год до этого, был дезориентирован, слаб, неприспособлен к жизни — почти как младенец, отлучённый от груди. Посттравматическое расстройство личности — сказал бы её отец. Амнезия, утрата навыков, дезориентация… Но если перестать сыпать терминами, это означало лишь то, что год спустя Каю ментально тоже было пять лет.

Поэтому они взрослели вместе. Чтобы пятнадцать стандартных оборотов спустя обнаружить себя ровесниками. Их руки переплетались, ища работу, а находя — искушение, отвлечение, запретное дерево в райском саду станционной оранжереи. Её волновало, можно ли забеременеть от киборга, его — не сумеет ли оргазм выжечь всю электронику в его мозге.

— Ну и что? — шептала она. — Ну и пусть… — добавляла хриплой скороговоркой.

А он смеялся. Тогда он умел смеяться.

Она знала, что у него бывали сложные дни — и всегда будут. Когда он вдруг переставал доверяться интуиции и принимался чертить графики полива и схемы созревания плодов, пересчитывал корешки гидропонных растений и лепестки цветов. Поэтому она делала вид, что заинтересовалась йогой и медитациями, и под этим предлогом учила его: изгонять мысли, открываться чувствам, очищать сознание…

— Не думай — смотри! Не считай — чувствуй!

И тогда его глаза вновь теплели, становились живыми, человеческими. Кто-то бы сказал, что Герда не может увидеть разницу: глаза киборгов всегда были чёрными, а тонус искусственных мышц и натяжение полимерной кожи вокруг глаз, имитирующие человеческие выражения лица, — запрограммированными. Но Герда знала, что не ошибается.

Сколько же грязи на неё вылили после того, что произошло… Она знала, что видеозаписи с камер по всей станции никто не просматривает: они существуют лишь для того, чтобы, если что-то случится, найти причину или виновника.

«Камеры не спасут вас, но помогут за вас отомстить», — говорил по этому поводу капитан.

Поэтому они с Каем никогда не скрывались.

И вот, когда он ушёл, — прямо через шлюз, в лёгком скафандре, в котором человек не смог бы находиться в открытом космосе, но которого с избытком хватило машине, — записи с его маркером просмотрели. Все. Полностью.

Капитан, складный красавчик с голубыми глазами, куда более холодными, чем у любого автомата, третировал её сильнее прочих, доходя до того, что за спиной называл «подопытной зверюшкой» и «ещё одним инструментом адаптации», намекая на отцовскую программу реабилитации. Задним числом Герда вспомнила, что, кажется, когда-то он пытался с ней заигрывать. Но такая злоба в ответ на отказ… что же, зато это явно человеческая черта: механизмы так не поступают.

Поэтому Герда ушла со станции. Но перед этим не отказала себе в ответном «человеческом» поступке: загрузила на самый большой экран в кают-компании повторяющийся ролик, где капитан, выступая перед чиновниками метрополии, складно врал про «искупление вины перед нашими братьями, пострадавшими в войне с машинами, принявшими мучения, которые хуже смерти, но всё же оставшимися людьми». А потом, едва не прослезившись, признал, что сам едва не оказался на том корабле эскадры, который попал в плен к машинам…

* * *

Ещё в те годы Герда замечала, что визуальные, пространственные и сортировочные задачи давались Каю заметно легче, чем другим киборгам. Это был тревожный знак. Умения, которые они демонстрировали, будучи узлами машины, без центрального процессора как бы «спали», но никогда не исчезали полностью. Пространственные компетенции, быстрая сортировка потоков информации означали, что Кай мог быть не рядовым узлом машины, а «оркестратором», «архитектором»: неким аналогом военачальника.

Потому Герда почти не удивилась, когда старая хакерша со станции «Стокгольм-5» проследила путь сигнала Кая до «Северной девы»: нового центрального процессора. Герда расплатилась с Лапландкой всем, что у неё осталось после покупки специального снаряжения и баллистической капсулы, которая должна была доставить её на «Северную деву». Экономить больше не имело смысла.

У Герды была всего одна попытка: капсула — не корабль, а просто шарик, который не даст пассажиру сгореть в атмосфере. Зато неуправляемый кусок металла не активизирует защитный периметр планеты, настроенный на живых существ. Один шанс на миллион.

* * *

Внутри процессорной было пусто. По коридорам не пробегали даже паукообразные роботы-уборщики. Герда скользила вдоль стен, как призрак, очистив сознание, придав шагам размеренность автомата. И едва не пропустила момент, когда очутилась в циклопических размеров зале. На экране загорались и гасли какие-то значки, словно элементы огромной сверхсложной головоломки.

А перед экраном стоял Кай.

Сейчас или никогда. Пришло время совершать ошибки.

И Герда вытащила из-под комбинезона цветок эйфо́рии авроры.

Ноздри Кая дрогнули.

* * *

— Уходи, — его глаза сощурились, копируя гримасу высокомерия. Уже хороший знак: машины не помнят, что нужно притворяться. — Уходи. Ты ничего не изменишь. Ты мне не нужна.

Герда ждала именно такого ответа, но, против воли, её сердце пропустило удар. Она слишком сильно сжала стебель, и острый шип воткнулся ей в палец, проткнув перчатку насквозь. Она выронила цветок.

— Мне некуда идти, — по её щекам заструились слёзы. — Я не могу вернуться. Если не хочешь уйти со мной, убей меня.

Самый последний из последних шансов. Для машины нули и единицы — просто равноправные части кода. И только человек знает, что любовь никогда не бывает такой же сильной, какой становится боль потери. Механизм, управляющий сознанием Кая, легко пойдёт на убийство. Но человека в нём это сведёт с ума. А вместе с ним — выведет из строя центральный узел процессора. Люди получат шанс. Даже если ни Герды, ни Кая в их числе не будет.

Герда продолжала плакать, но больше не дрожала. Она подняла голову, встречаясь взглядом с чёрными провалами глаз киборга, всматриваясь, ища и не находя одну-единственную тёплую искру.

Рука Кая со встроенной лучевой пушкой поднялась…

И упала!

А в уголке глаза появилась слеза.

Нет, не слеза — маленький кристалл кварца, связывавший киборга с центральным процессором.

Экран за спиной Кая погас.

Он провёл по лицу рукой, как человек, пробуждающийся от кошмара.

— Герда? Это ты? Что... Что произошло?

— Это долгая история, — всё ещё плача и улыбаясь сквозь слёзы, ответила она.

— Расскажи!

1) уман — искажённое human (человек), Почва — соответственно, Земля. А название здания — пословный перевод на общегалактический названия каталонского собора работы Гауди: Sagrada Família, Святое семейство.

Вернуться к тексту