Белое солнце Дюны (гет)

Солнце ещё не взошло

Душа моя рвётся к вам, ненаглядная Катерина Матвеевна, как журавль в небо.

Однако случилась у нас небольшая заминка, полагаю, суток на трое, не более.

Мне поручили сопроводить группу товарищей с братского Востока.

Отметить надобно — народ подобрался покладистый, душевный, с огоньком, так что ноги мои бегут теперь по горячим пескам в обратную сторону, потому как долг революционный к тому нас обязывает.

Ещё хочу сообщить вам — дислокация наша протекает гладко, в обстановке братской общности и согласия. Идём себе по пескам и ни о чём не вздыхаем, кроме как об вас, единственная и незабвенная Катерина Матвеевна.

Так что и вам зазря убиваться не советую. Напрасное это занятие.

— Умоляю! Только не в музей! Здесь величайшие ценности, — встретил их у двери худощавый старик.

— Погоди. Ты откуда взялся? — удивился красноармеец Фёдор Сухов.

— Я хранитель музея. Моя фамилия Лебедев.

— Понятно, а где население?

— Спряталось. Но как вы могли привести сюда гарем?

— Вот что, товарищ хранитель. Эти девять освобождённых женщин Востока тоже величайшая ценность. Вопросы есть? Вопросов нет. За мной!

Бывшие жены Абдуллы разместились в большой комнате обветшалого дворца, который был давным-давно заброшен. Убедившись, что вверенные ему освобождённые женщины заняты полезной и необходимой хозяйственной работой, находятся в тепле и уюте, Сухов собрался к морю, искупаться.

— Товарищ Сухов! Товарищ Сухов! — запыхавшись, догнал его хранитель музея, когда Сухов вышел из бывшего дворца. Он как раз остановился прикурить у свеженарисованной таблички “Первый рабоче-крестьянский музей истории народов Востока (ПРАКМИНАВ)”. Придется музею временно побыть ещё и женским общежитием №1.

— Слушаю вас, товарищ Лебедев.

— Прошу вас как представителя советской власти поучаствовать в описи ценностей. Дело-то минутное, но ведь вы сами понимаете, что коммунизм — это учёт и инвентаризация.

— Ну что ж, дело нужное, не откажусь, — скрепя сердце, Сухов отложил купание в море.

Вслед за хранителем музея он пропетлял по нескольким коридорам, спустился по пыльным лестницам. Затем хранитель покрутил какую-то ручку на стене, и фрагмент стены, с недовольным стоном, поднялся вверх.

Комната в тайнике была на первый взгляд пустой. Только красноармеец Петруха, как оказалось, стоял по ту сторону двери тайника с винтовкой на плече и саблей на поясе.

— А ты как там оказался, Петруха?

— Так товарищ Лебедев попросил посторожить народную культурную ценность. Этот, как его … афир-такт.

— Артефакт, товарищ Пётр Петрухин. Вот, смотрите, товарищи, на полу выложен гранитной мозаикой круг, причем на внешней стороне круга надписи на древнешумерском языке и иератические иероглифы времен Эхнатона — небывалое соседство письмён, товарищи, открытие мирового значения. А внутри круга надписи на совсем не известном мне языке, хотя я, товарищи, умею пусть не прочесть, но приблизительно определить почти сто древних языков и наречий. А вот ещё четыре камня, устанавливаются в отверстия по краям круга. Я даже провел предварительную реконструкцию, установив камни на их места...

— Интересно вы, товарищ Лебедев, излагаете, — воспользовавшись небольшой паузой, мягко перебил его Сухов. — Правда, два камня у вас неверно стоят — это по узору видно, вы уж извините. Вот ежели эти два поменять местами… — и Фёдор, встав внутрь круга, потянул один камень на себя. — Петруха, чего стоишь, вон тот камень сюда тащи. Поможем в реконструкции исторической ценности.

Пыхтя, красноармейцы толкали камни от себя к наружным краям круга. Камни с тихими щелчками встали в углубления. В тот же миг полумрак подземелья разорвало яркой вспышкой.

Когда зрение Лебедева восстановилось, он совершенно не понимал, что случилось. Круг был пуст, а камни разбросаны.

— Товарищ Сухов! Товарищ Сухов! Вы где?

* * *

Солнце восходит вовремя

— Товарищ Сухов, а куда музей подевался? — в темноте тихо и испугано произнёс Петруха.

Сухов потёр глаза, которые немного болели от той яркой вспышки, которая будто расколола мир.

Только яркая вспышка, ни огня, ни звуков взрыва, и вот они не в пыльном и тёмном тайнике музея, а на свежем воздухе, под открытым небом. Под ногами — тот же круг, но вокруг какие-то обломки, скалы. Вдалеке — песок, а больше ничего не разглядеть, тёмная, тёплая ночь.

— Я, Петруха, не больше твоего знаю. Могу только сказать, что негоже красноармейцам в панику впадать. В любой обстановке надо продолжать борьбу за дело пролетариев всех стран. Ты давно в пустыне-то?

— Нет, я только две недели тут, перевели нас.

— А это у тебя не бинокль ли часом в футляре на шее?

— Он самый.

— А ну-ка, дай поглядеть. Странно, ночь уже на убыль идёт, светает. Так-с… — произнёс Фёдор, оглядев в бинокль окрестности. — Сейчас будем выдвигаться вон к тем скалам, — он указал Петрухе на видневшиеся не очень далеко остро-чёрные зазубрины. — Они повыше, чем камни, среди которых мы сейчас, вот и оглядимся оттуда, что да как, да и показалось мне, что огонёк я там видел. Может, людей добрых встретим, а может.... — печально улыбнулся Федор, не закончив фразу. И добавил: — У тебя сколько патронов-то, Петруха?

— Полный боекомплект — тридцать штук, товарищ Сухов. Я ж охранять народное добро шёл.

— И у меня в нагане семь патронов, и в запасе ещё четырнадцать. Маловато… Так что лучше бы нам с недобрыми людьми не встречаться. Правда, есть ещё наши сабли да ножи. Слушай меня внимательно: идём тихо, не говорим. В пустыне всякий звук летит на много вёрст вокруг, а нам ни к чему привлекать к себе внимание чьих-то ушей. И ещё спрошу: ты на лыжах катался? — Петр кивнул. — Так вот, влачи ноги в песке, как лыжи в снегу, старайся не вытаскивать. Так звук получается тихий, а следа почти не остаётся. Пошли! И помни: никаких разговоров!

Они шли по песку, который едва-едва шуршал под ногами. Сухов принюхался. Запах, в скалах едва уловимый, теперь стал явно бить в ноздри. Пахло так, будто на свежеразрезанный арбуз налили малинового варенья. Вкусно пахло. Фёдор заметил, что пустыня сильно отличалась от той, по которой он проходил всего-то пару часов назад до “вспышки”. Эту пустыню не наполняли звуки воя шакалов вдалеке, над ней не катился отзвук клекота хищных птиц, не стрекотали никакие насекомые.

А ещё небо, небо было совершенно иным — ни одного знакомого созвездия. Но, впрочем, Сухов решил пока не озадачиваться проблемами звёзд в небе, когда на тут, на земле, куча более насущных проблем.

Скалы, к которым они шли, уже заслонили собой четверть неба, как сзади раздался явный шум, как будто кто-то в одночасье открыл заслонки, чтобы высыпать несколько вагонов песка. И ещё скрип, как будто по песку волокли что-то большое и тяжёлое. Даже у видавшего виды Сухова мурашки забегали по коже.

— Что это за звук, товарищ Сухов? — тихим шёпотом спросил Петруха.

— Цыц! — прошипел Сухов и дважды показал в сторону скал, мол, давай туда быстрей. Боевой опыт подсказывал ему, что врага или иную неведомую опасность легче отражать с одной стороны, а не в голой пустыне.

Теперь красноармейцы, не особо стараясь шагать потише, поспешили к скалам. Шум нарастал, и уже казалось, что за спиной работает целый цементный завод.

Достигнув первых камней и почувствовав себя чуть более безопасно, Сухов с Петрухой, наконец, обернулись на звук. По пустыне двигалось огромное, длинное существо, похожее то ли на змею, то ли на червя — трудно было разглядеть в сумерках. Но вот отблеск первых лучей света на бесчисленных зубах в пасти чуда-юда Сухов в бинокль разглядел совершенно ясно.

— Товарищ Сухов, это что, слон? — дрожа спросил Петруха.

— Нет, скорее какая-то редкая змея, сдаётся, она песок ест, — произнес Сухов, глядя в бинокль. — Только вот её вид не внушает мне желания заниматься изучением редких представителей восточной фауны. Давай лучше спрячемся от греха подальше — мало ли, вдруг зверушка эта нервная и не только песок ест.

Затаив дыхание, они сидели в расколе между скал, пока чудо-червь проползал мимо. Когда хвост червя поравнялся с расщелиной, из него вытекло на песок целое озеро чего-то похожего на густой тёмный-тёмный мёд, который пах арбузами с малиной.

Когда червь уполз совсем далеко, солнце уже поднялось на ладонь над горизонтом, а пекло как в полдень. В ярких лучах Сухов заметил в расщелине одну интересную деталь.

— А ну-ка, Петруха, пособи, — сказал он, вставляя лопатку в вертикальную щель в скале. — Очень эти расколы напоминают ход в тайник басмачей, — пояснил Сухов Петрухе. — О, точно, открылось. Ну что, пошли, может, воды найдем. У меня в чайнике есть, но и пополнить запас будет правильно.

Петруха пошёл вслед за Суховым. Ход петлял, и вот они вышли в большущую пещеру, которая освещалась какими-то круглыми шарами жёлтого света. В зале кругами в несколько рядов сидели старики, женщины, мужчины, дети. Они смотрели на лобное место, где, достав кинжалы, стояли двое мужчин.

Сухов прокашлялся, и все в пещере сразу же посмотрели в их сторону.

— Здравствуйте, товарищи бедуины! Не подскажете, куда это мы попали?

* * *

Приближается утро, но всё ещё ночь

В зал вносили жёлтые шары. Пол Атрейдес примерял в руке крис — священный нож вольного народа — фрименов. Блеснуло острое лезвие, блеснули молнией события последних месяцев в его голове. Его отец, повинуясь решению Императора, принял власть на Дюне. Затем их семью коварно предали. Прежний владелец Дюны, барон Харконнен, потратил целое состояние, чтобы вернуть себе власть. Впрочем, коварный Император тоже ему помогал, конечно, не бесплатно, а за спайс — специю, которая была главным сокровищем Дюны. Отец погиб, а им с матерью чудом удалось спастись среди людей, которые жили там, где жизнь казалась невозможной — в абсолютно безводной пустыне Дюны, наполненной спайсом и огромными, опасными червями. И вот один из людей пустыни, фримен Джемис, решил, что Пол не достоин быть среди фрименов. Им предстояла схватка, в которой один из них должен был умереть.

Но эта схватка решала не только судьбу Пола Атрейдеса. Спайс обострил его пророческий дар. Тысячи потоков возможного и невозможного двигались рядом, в этой пещере. Страх пронзил Пола. Он почувствовал себя одиноким и нагим среди этих людей, окруживших его в неярком жёлтом свете. Предвиденье открывало его знанию бесконечные перспективы, вероятнейшие потоки событий и управляющие ими нити. Но теперь несчётное множество крохотных неудач грозило ему смертью.

Он понял, что в этой пещере будущее определит случай, например, кто-нибудь кашлянёт в толпе, отвлекая внимание. Или мигнёт светошар, или обманет тень.

Кто-то кашлянул и произнёс:

— Здравствуйте, товарищи бедуины! Не подскажете, куда это мы попали?

Потоки истории вдруг ринулись в новое, совершенно непредвиденное ранее русло.

Стилгар, глава общины, как и любой фримен Дюны, знал, что найти стойбище может только другой фримен. Владеть священным ножом — крисом — тоже может только фримен. Люди, которые привлекли их внимание, носили на поясах крис. Они вошли в стойбище и, судя по всему, не собирались причинять зла. Но они явно не были фрименами, ведь их глаза не были синими. Как они выжили в пустыне без конденскостюмов, которые сохраняли в себе почти каждую капельку влаги, испаряемой телом?

Стилгар понял, что все в стойбище теперь смотрят на него. Он вежливо, но уверено произнёс в ответ:

— Ты назвал нас товарищами, и у нас тоже нет причин для вражды. Однако твой вопрос и твой вид столь несхож с фрименами, несхож и Харконненами и с Атрейдесами. Прежде чем открыть тебе имя своё и название нашего стойбища, прошу сначала: скажи, кто ты, и куда следует твой путь и путь твоего спутника?

— Зовут меня Сухов Фёдор Иванович. Я красноармеец, борюсь за светлое будущее рабочих и крестьян. Мы из старого дворца в Пидженте как-то попали сюда. Со мной товарищ красноармеец Пётр Петрухин. Хотелось бы нам назад, в Пиджент возвратиться, потому как здешний край для нас непривычен. Да и червячки ваши совсем для рыбалки не годятся, — добавил он, усмехнувшись.

Стилгар понял не все слова, которые говорил усатый пришелец. Но сами его повадки и речь выдавали в нём бесстрашного воина, достойного называться фрименом. Он принял решение приветствовать этих людей как равных:

— Меня зовут Стилгар, это наше стойбище Табр. Ты воин, и мы воины. Да смешается твоя вода с нашей водой.

— Вот чего-чего, а воды мне для хороших людей не жалко, — и Сухов снял свой законопаченный чайник, который по привычке всегда был надёжно закреплён у его пояса. — Тут, правда, всего литра три…

* * *

Во свете твоем узрим свет

И вот наконец Петруха и Сухов остались наедине в выделенной им для ночёвки комнате.

— Ой, товарищ Сухов, у меня голова кругом идёт. Неужто мы аж на другой планете, Фёдор Иванович? — спросил Петруха, разглядывая металлические кольца, которые им дали вместо воды в чайнике. — Это ж что, деньги у них такие? — спросил он, вертя кольцо в руке.

— Нет, Петруха, ничего-то ты не понял. Нет у них никаких денег, живут они, почитай, при чистом коммунизме — всякая вещь принадлежит всему стойбищу, а фримен лишь пользуется ей, пока жив. А воды тут мало, считай, нет, и потому стоит вода дороже золота, дороже жемчуга, дороже всего. И всякий фримен старается её добыть и внести в общее хранилище. Так что это вроде оценки партийно-долевого участия, показатель того, как ты стараешься для общего дела.

— Как же вы всё понятно и просто излагаете.

— Ты на мои излагания не полагайся, Петруха. Я сам толком ещё не разобрался что, где и как. Только вижу я точно, что сложилась тут революционная ситуация, прямо как писал Владимир Ильич: “Лишь тогда, когда „низы“ не хотят старого и когда „верхи“ не могут по-старому, лишь тогда революция может победить”. Низам, то есть фрименам, не нравятся верхи, то есть этот барон Харьковский, или как там его. Верхи, то есть барон, менять ничего не хочет, а этого герцога, который вроде как собирался народу жизнь облегчить, этот барон убил.

— Так что же, здесь тоже будет коммунистическая революция? — удивился Петруха.

— Поживём — увидим. — сказал Сухов.

Тут в комнату зашла красивая молодая девушка с подносом. Сухов заметил, что Петруха и дышать перестал, как её увидел.

— Я Гюльчатай, дочь Стилгара. Я принесла вам ужин.

Петруха, вместо того, чтоб по обычаю фрименов представиться, только прошептал, растягивая ее имя по буквам:

— Гюль-ча-та-й…

* * *

Тени исчезают в полдень

Много песка просыпалось за три месяца. Много Фёдор Сухов узнал о чудной планете Дюна, где им с Петрухой пришлось очутится. Оказалось, что в одном с ними стойбище живёт сын герцога Лито — Пол Литович Атрейдес. Казалось бы, самый что ни на есть дворянин, но очень его увлекли идеи классовой борьбы и наступления коммунизма. А воду на планете можно было б организовать в нужном количестве — и даже были бы реки, и озера, но из-за того, что лишь на Дюне можно добыть специю под названием “спайс”, здешний люд барон Харконнен всячески угнетал, чтобы они добывали тонны ценного сырья за каплю воды. Петруха оседлал червя (оказалось, на них можно ездить, как на конях), женился на Гюльчатай, и всё интересовался, когда же будет революция. Обо всём этом Сухов хотел написать своей Екатерине, но в результате сел и написал так:

А ещё хочу приписать для вас, Катерина Матвеевна, что иной раз такая тоска к сердцу подступит, клешнями за горло берёт.

Думаешь: как-то вы там сейчас?

Какие нынче заботы?

С покосом управились или как?

Должно быть, травы в этом году богатые. Ну, да недолго разлуке нашей тянуться.

Ещё маленько подсоблю группе товарищей, кое-какие делишки улажу, и к вам подамся, бесценная Катерина Матвеевна.

Сухов плавно коснулся струн бализета. Он сидел у огня, стойбище затихло и слушало его игру. Фримены вытеснили Харконеннов и их войска почти отовсюду, а решающий удар было решено нанести завтра. Но сегодня, в память о павших от бластеров и пуль, он пел:

“Ваше благородие, госпожа удача

для кого вы добрая, а кому — иначе…”

Петруха и Гюльчатай были отправлены в самую гущу врага, на разведку. Ещё они должны были предупредить планетолога Кайнса о наступлении, чтобы он скрылся в безопасное место. Этот Кайнс был очень умным и уважаемым человеком на Дюне, ведь именно он придумал, как обеспечить планету водой.

Сухов понимал, что за это время Петруха стал опытным воином, но всё равно волновался за них с Гюльчатай как за собственного сына и дочь.

Тем временем барон Харконнен на всякий случай паковал вещички.

— Не много ли спайсу взял, барон? — спросил вошедший планетолог Кайнс. — И всё, поди, без ведома Императора?

Тучный барон воровато забегал глазками.

— Так нет же никого на таможне. Кому платить — неизвестно. Хочешь, я заплачу водой?

— Ты меня знаешь, барон, я мзду не беру. Мне за планету обидно! — сказал Кайнс и вышел, понимая, что даже его статус императорского планетолога не заставит барона остановиться.

— Аристарх! — позвал слугу барон Харконнен. — Подчини орнитоптер планетолога, — и многозначительно кивнул. Аристарх поспешил, зная, что теперь ему надо подложить бомбу в орнитоптер, чтобы планетолог рухнул во время полёта в пустыне.

За поворотом он замер, потом что заметил планетолога в дальнем коридоре. К Кайнсу подошли два фримена, парень и девушка. Аристарх не мог услышать всего, но до него донеслось три важных слова: “улетайте”, “решающий момент”, “Сухой”. Он знал, что “Сухим” называют одного из вождей фрименов. Аристарх подошёл к переговорной панели:

— Охрана, задержите двух фрименов — мужчину и женщину, они сейчас будут выходить из северного крыла.

Он очень надеялся, что лазутчики не станут шуметь, опасаясь, что тревога помешает Кайнсу улететь.

— Лети, лети, птичка! — сказал он, подкладывая бомбу с таймером в орнитоптер планетолога.

Его расчёт оправдался: Кайнс через несколько минут улетел, ничего не подозревая. Вернувшись, Аристарх обнаружил в комнате охраны тех самых парня и девушку, которые строили из себя невинных и непонимающих овечек.

Ну, ничего, они у него заговорят, и не таких допытывал.

Плохие новости через час долетели до стойбища фрименов на крыльях летучей мыши. Сухов, Пол, Стилгар и другие вожди фрименов как раз собрались в большом зале над картой, обсуждая завтрашнюю атаку, когда вбежавший связист доложил:

— Петруху с Гюльчатай взяли в замке барона!

— Тогда предлагаю начать наступление прямо сейчас, — сказал Пол Атрейдес. Он очень сдружился с Петрухой за это время.

— Нет, так мы погубим кучу людей, да и вообще, нет ничего хуже, чем не организованное толком наступление. Дайте мне два пулемёта, орнитоптер, и я полечу спасать Петра сам.

— Не сам!

— Джессика? Товарищ Преподобная Мать, вам не положено…

— Товарищ Сухов, я прошла длинное обучение в школе Бене Гессерит именно для того, чтоб знать, когда и что мне лучше всего сделать. Сын мой, Пол, командуй наступлением. Если я погибну — раздели мою воду.

Сухов посмотрел в лицо этой железной женщины, излучавшей решимость, и понял, что спорить тут не о чем, что всё решено однозначно.

— Ну что ж, пошли.

Орнитоптер приземлился недалеко от дворца барона Харконнена, который напоминал встревоженный улей. Именно суматоха помогла Сухову и Джессике приземлиться в гуще то взлетающих, то садившихся орнитоптеров и незаметно подкрасться ко дворцу, “позаимствовав” форму у двух солдат-харконненов.

Сухов взглянул на часы. Точно вовремя, как и было запланировано, их орнитоптер взорвался, разметав и подорвав ещё несколько орнитоптеров на взлетной площадке и вызвав пожар. Теперь туда направят все силы, а они проскользнут к тюрьме незаметно.

Джессика остановила одного из солдат, мчавшихся на тушение пожара. Взглянув ему в глаза, она произнесла Голосом:

— Где находятся заключённые фримены? Покажи! — и тот, точно загипнотизированный кролик, повёл их по коридорам.

Они подошли к двери, охраняемой усиленным караулом.

— Вам приказано явится наверх, для тушения пожара, — сказал Сухов.

— Кем приказано? Что за новости — приказы передавать через рядовых солдат? — встревожился начальник караула.

— Товарищем пулеметом приказано, — произнес Сухов, открывая огонь по солдатам. Очередь уложила их, они даже не успели достать оружие. Плохо было только то, что теперь внутри их ждали, да и сюда наверняка сверху подтянут солдат, выяснить, что случилось.

Он толкнул дверь и осторожно вошел внутрь. Внутри его горячо встретили, но он это учёл, так что пуля задела его плечо лишь слегка. Он упал на пол и прицельно выстрелил из нагана трижды. Двое солдат упало замертво, третий был сильно ранен и сполз на пол.

В дальнем углу стояли два стула, на которых, побитые и связанные, сидели Петруха и Гюльчатай.

— Джессика, забаррикадируй выход, — отдал приказ Сухов. — Надо продержаться пару часиков, а там, глядишь и наши прибудут.

Тут одна из серых панелей на стене превратилась в изображение барона Харконнена. Сухов уже видел такие штуки, их называли “телевизор”.

— О, кого я вижу в гостях в своём замке? Знаменитый смутьян Сухой, опальная герцогиня Джессика Атрейдес, и парочка повстанцев-фрименов. Какая пёстрая подобралась компания. Жаль, не смогу угостить вас своим фирменным коктейлем, дела, знаете ли. Но ваши юные друзья уже отведали его. Их смерть будет долгой и мучительной, а вы ничего не сможете сделать. Здорово, правда? Я запишу все их мучения, наконец-то на пару дней у меня появится хорошее развлекательное видео перед сном. Ну, не буду мешать вашим жалким попыткам их спасти. Дела зовут, прощайте.

Сухов развязал Петруху и Гюльчатай и без сил опустился на пол перед ними.

— Он сказал правду? — спросил он у Джессики.

— Наверное, да, но он не учёл одного момента. Я прошла обряд посвящения в Преподобные Матери, во время которого научилась превращать любой яд в моей крови в безопасные элементы. Только как соединить их кровь и мою?

— Надо сделать переливание. Я, правда не врач, но спайс за три месяца обострил мою память и умения до предела, — сказал Сухов. — Тут есть какие-то трубки, иглы, вероятно, через это вводили яд, но если ты всё очистишь… Джессика, спаси детей! — позволил себе минуту сентиментальности Сухов.

Он соединил трубки, ориентируясь по ярким воспоминаниям из госпиталей и учебников первой помощи.

Теперь оставалось только ждать…

* * *

А ежели вовсе не судьба нам свидеться, Катерина Матвеевна, то знайте, что был я и есть, до последнего вздоха, преданный единственно вам одной.

И поскольку, может статься, в песках этих лягу навечно, с непривычки вроде даже грустно, а может, оттого это, что встречались мне люди в последнее время душевные, можно сказать, деликатные.

Тому остаюсь свидетелем, боец за счастье трудового народа всей Земли,

Закаспийского интернационального революционного пролетарского полка

имени товарища Августа Бебеля,

красноармеец Сухов Федор Иванович.

Белое солнце, поднимаясь все выше и выше, застыло в зените, поливая бескрайние пески яростным светом. Барханы тянулись от горизонта до горизонта. Шурша коготочками, проскочила ящерица, и вновь все стихло, погрузившись в полуденную тишину. Небо и песок были одинакового цвета — белёсо-жёлтого.

Взобравшись на очередной бархан, Сухов взглянул налево, туда, где далеко-далеко ярко-чёрным лоскутом виднелись те скалы, которые он искал, определил направление своей гипотенузы и двинулся дальше по пустыне, напрямик.

Он тут же предался своим сладостным воспоминаниям — увидел, как навстречу ему идёт Катя, неся на коромысле полные вёдра студёной воды. Вода колыхалась, сверкала на солнце…