Дикие лебеди (гет)

Как легко потревожить свой маленький мир

Чуть коснулся не так, и изломаны крылья

В этой жизни не слишком всё просто, поверь

Против зова души воля часто бессильна

Тэм Гринхилл

Беллатриса

Рука с длинными белыми пальцами, увенчанными острыми ногтями, быстро откидывает его волосы со лба.

— Хочу видеть это лицо!

Северус молчит, одним движением головы возвращая волосы в их привычное состояние.

— Хватит, Белла. Ты знаешь, что я ему доверяю. Северус ни разу не подвел нас.

Беллатриса морщится, словно только что проглотила настойку полыни. Ни разу! Разумеется, Снейп не дурак. Он умен и очень опасен именно потому, что кажется безукоризненно искренним.

— Итак?

— Мой Лорд, Орден Феникса намеревается перевести Гарри Поттера из нынешнего его укрытия в субботу, при наступлении вечера.

Беллатриса стремительно подходит к окну и замирает перед покрытым пылью стеклом. В субботу вечером? Но именно в этот день Поттеру исполняется семнадцать! Зачем так рисковать?

Беллатриса несколько мгновений рассматривает свое отражение в стекле: черные волосы призрачным ореолом очерчивают бледное лицо. Она уже немолода, но черты лица еще не утратили своей изящности. И дьявольский огонь неровным пламенем горит в темных глазах. Беллатриса наслаждается собой, своим положением в этом доме, не принадлежащем ей. Здесь она — королева. И к черту шрамы от кандалов, так и оставшиеся на нежной коже. Она вся — олицетворение жестокости, но ее кожа нежнее кожи персика. В этом виновата ее голубая кровь.

Только для Беллатрисы сидящий за столом безносый человек с бледной кожей кажется совсем другим. Она не видит его уродства, его неестественности. Она видит темноволосого мужчину с правильными чертами лица, в темно-карих глазах застыла жажда власти.

Беллатриса давно любит его, но это ожесточенная любовь. Она любит его потому, что он — воплощение всех ее тайных, диких, развратных, кровавых желаний. Он словно ее я, вырвавшееся наружу.

На другой, противоположной стороне от Лорда сидит Лестрейндж — человек, которого Беллатриса не знает и иногда, встречаясь с ним в гостиной, пытается вспомнить, где видела его раньше. Лестрейндж ее муж. Он молчит, и толку от него не больше, чем от Драко, с той лишь разницей, что Драко не умеет убивать. Рудольфус умеет — но делает это молча. В нем нет ни ярости, ни огня. Он словно колпачок для свечи. Он ее гасит.

— Значит, следует организовать нападение в субботу. — Она стремительно подходит к столу и садится на холодный стул. — Думаю, всех брать не стоит.

Лорд согласно кивает. Ему достаточно взять нескольких человек, чтобы расправиться с Поттером. В любом случае, весь Орден не будет занят перемещением мальчишки.

— У меня только одна просьба, Повелитель.

— Слушаю, Белла.

— Нимфадора — моя. — Потемневшие после Азкабана зубы Беллатрисы скрипят.

Нарцисса отрывается от созерцания стола и быстро переводит взгляд на сестру. Беллатриса в ответ вопросительно приподнимает брови. Она знает, что говорят голубые глаза сестры. Ей кажется, что убивать беременную племянницу уже слишком. Слишком! А не слишком ли далеко зашла эта девчонка с разноцветными волосами, позор семьи, как и ее мать? Выйти замуж за оборотня! Беллатриса зло расширяет глаза, и Нарцисса отворачивается. Какая нежность! И мальчишку вырастили трусливым цветком. И теперь он нежной фиалкой сидит с застывшим от испуга лицом в окружении алчных росянок и не знает, что с этим делать. Если бы только у нее были свои дети!

— А что скажешь о радостной вести ты, Драко? — Лорд с презрением поворачивается к ее племяннику. — Будешь нянчиться с ее щенками?

Драко вздрагивает всеми своими лепестками и быстро переводит взгляд с висящего над столом тела то на отца, то на мать. Беллатриса довольно ухмыляется. Никто тебе не поможет, мозгляк!

— Ты узнаешь нашу гостью, Северус?

Беллатриса не сомневается, что Северус редко встречался с Чарити Бербидж. И все-таки она пристально изучает выражение его желтоватого лица.

— Разумеется. — Северусу явно наплевать. Он разве что не зевает.

— А ты, Драко?

В этот раз племянник отчаянно трясет своими лепестками из стороны в сторону и утыкается взглядом в стол.

Беллатрису передергивает от презрения к его трусости. Ничего, она заставит его сражаться. Кроме того, его можно заставить следить за Снейпом в Хогвартсе. Кажется, мальчишке нравится Северус…Тем лучше.

Смотря сквозь вспышку зеленого света на желтоватое лицо, Беллатрисе кажется, что оно слегка искривляется. Что-то со Снейпом не так.

Комнаты Малфоев теперь располагаются на самом верхнем этаже, ведь лучшие заняты господином и теми, кто каждый день отправляется на задания: Долоховым, Руквудом, Мальсибером и Яксли. Беллатриса предпочитает держаться рядом с Нарциссой и сама не знает, почему.

Нарцисса медленно поднимается вверх по винтовой лестнице, обнимая сына за плечи. Беллатриса стремительно настигает их на площадке и кладет руку на плечо сестре. Бледное лицо Нарциссы несколько секунд вдруг кружится вокруг нее, и Беллатриса с яростью понимает: сорок семь. Ей — сорок семь.

— Хочу поговорить с Драко, — заявляет она властно. — Наедине.

— Зачем? — Лицо сестры становится еще бледнее.

— Тебя не касается.

— Все в порядке, мама, — Драко натянуто улыбается. — Иди.

Нарцисса нетвердыми, маленькими шагами, словно птица со сломанными ногами, исчезает в глубине обитого черным деревом коридора. Падает тишина.

— Слушаю, — Драко складывает на груди руки и внезапно становится точной копией Люциуса.

— Что-то там, внизу, ты не был таким храбрым, — Беллатриса рассматривает его без всякого интереса.

— Вы просто омерзительная, — ровным голосом замечает он в ответ. — Что вам от меня надо?

Беллатриса разражается громким смехом. Омерзительная! Лучшего комплимента она давно не слышала.

— Я хочу, чтобы ты в Хогвартсе следил за Снейпом. Чем чаще — тем лучше. Докладывать будешь мне.

Бледно-зеленое после испуга лицо Драко вдруг идет багровыми пятнами, словно изнутри его разъедает кислота.

— Никогда, — шипит он как самая настоящая змея. — Снейп — единственный человек здесь, которому я доверяю. Я никогда не предам его. Идите к черту! Я вас ненавижу.

Беллатриса передергивает плечами, наблюдая, как племянник торопливо исчезает за дверью своей комнаты. Ненависть. Ненависть поселилась в этом доме с появлением Лорда.

Рудольфус лежит навзничь на кровати, уставившись в потолок. Он все время лежит так, если не нужно собираться в гостиной на очередное обсуждение атак на Орден или обед Нагайны.

— Я хочу, чтобы ты участвовал в нападении на Поттера, — Беллатриса подходит к зеркалу и несколько минут рассматривает свое отражение.

— Зачем? — Его голос звучит глухо.

— Потому что иначе тебя убьют. Ты только и делаешь, что лежишь, Рудольф. — Беллатриса смотрит, как открывает и закрывает рот ее отражение.

— Пусть убивают. Я ни на что уже не годен, Белла. Я выпит. Я устал. И после Отдела Тайн я уже не верю, что мы победим.

Она резко оборачивается к нему. Черные волосы змеями взвиваются в воздух.

— Что?

Рудольфус приподнимается на кровати.

— Посмотри на себя, Белла. Посмотри на меня. Посмотри на всех вокруг нас. Мы слишком долго провели в Азкабане. Мы постарели. Кто наш предводитель? Труп. Кого мы убиваем? Орден Феникса, который все эти годы только жирел. Кто наш главный враг? Поттер. Поттер! — Рудольфус падает обратно. — Семнадцатилетний сопляк. А его друзья? Ты видела глаза этих детей? Они горят — горят ненавистью к нам и жаждой жизни. Они горят молодостью, Белла. Нам их не победить. Мне — точно нет.

— Ты свихнулся.

— Я устал.

— Ты. — Беллатриса с размаху садится на кровать. — Ты будешь участвовать в нападении на Поттера вместе со мной.

Рудольф переводит на нее взгляд, такой же уставший, как и он сам. Рудольф — олень в дьявольской упряжке Темного Лорда.

— Хорошо, — сдается он. — Мне плевать.

Беллатриса смотрит на лежащего перед ней человека: он похож на труп, обтянутый кожей.

— Жаль, что у нас с тобой ничего вышло, — сквозь зубы произносит он. — Впрочем, ты одиночка. Тебе не нужен муж, ты и так неплохо справляешься. Тебе нужен любовник, чтобы изредка вспыхивать и забавляться.

Беллатриса порывисто встает с кровати. В комнате привычно сладковато пахнет корицей, крепким виски и олеандрами. Она заставляет слуг выращивать их в оранжерее даже осенью и зимой. Олеандр приятно дурманит голову и наполняет ее желанием жить. Она и сама — олеандр.

— Если бы ты могла прожить жизнь заново? Что бы ты изменила?

— Ничего. Ни единой запятой. Ни единого взмаха палочки, — отрезает она, поворачиваясь к нему спиной. — А ты?

— Все. Начиная с женитьбы на тебе. Видишь ли, Белла…я чистокровный волшебник, — его темные глаза на мгновение озаряются светом. — Я обязан оставить кого-то после себя…Ты имеешь право меня не любить, но…

— Довольно! — Беллатриса топает ногой. — Слишком поздно. Я должна обсудить с Лордом, кто еще кроме тебя, меня и Снейпа будет участвовать в атаке на Орден.

— Я тебя ненавижу, — вдруг выдает Рудольфус и закрывает глаза, показывая: разговор окончен. И Беллатриса не успевает спросить, что он думает о Снейпе. Еще пара месяцев — и до Снейпа будет тяжело дотянуться, ведь Лорд назначил его новым директором Хогвартса. Просить Кэрроу бесполезно, значит, придется делать все самой.

Перед комнатой Лорда Беллатриса останавливается и вдруг счастливо улыбается. За дверью ее ждет красивый мужчина с темными глазами, мужчина, которого она любит, если вообще умеет любить. Тот, ради которого она убьет столько людей, сколько потребуется. Тот, кому она никогда не устает доказывать свою преданность. Преданность для нее важнее чести. И среди жертв ее преданности обязательно будет Нимфадора Тонкс.

Беллатриса никогда не замечает, что у ее любовника красные глаза змеи.

Джинни

Родители отчаянно и в то же время жизнерадостно машут ей с перрона, окруженные такими же напуганными родителями. За ними черной стеной стоят Пожиратели.

Джинни не видит лиц, ни провожающих, ни надзирателей — только ритмично движущиеся ладони. Лица мешаются в один большой клубок глаз, губ и носов.

Поезд медленно трогается, издав пронзительный гудок, и платформа с руками остается позади. В вагоне пахнет свежими газетами, кожей сидений и неизвестностью.

Джинни со странным облегчением откидывается на спинку сиденья. Напротив нее, уткнувшись в газету, сидит Невилл. Он ждет, пока заскрипит колесами тележка старушки, продающей сладости. Джинни фыркает.

— Что? — Невилл высовывает небольшой прямой нос из-за желтой бумаги.

— Никакой старушки не будет, — прямо заявляет Джинни. — Как и других продавцов. Ведь они могут оказаться членами Ордена.

— Да ну тебя, — Невилл разочарованно выдыхает и закрывается газетой.

Джинни с равнодушной злостью наблюдает, как по коридору важной толпой проходят слизеринцы. У них теперь — свой, отдельный вагон. В цветах Слизерина. Джинни обидно за зеленый: надо же было достаться такому дерьму…

Последним из слизеринцев проходит почему-то Малфой. Джинни приподнимает брови: разве он не должен бежать впереди всей толпы с зажжённым факелом гордыни? Малфой на мгновение останавливается, смотрит куда-то мимо нее, и на лице у него — отчаяние. Совсем как у нее на душе. Потом он словно приходит в себя и медленно идет дальше.

Джинни снова откидывается на мягкую спинку сидения.

— Знаешь, у маглов есть сказка о девушке и ее одиннадцати братьях. Все как обычно: у отца-короля умерла жена, он выбрал вторую, ну а она ненавидела всех, кроме себя. Превратила одиннадцать юношей в лебедей, а храбрая сестра отправилась их спасать. У тебя братьев всего шесть, Утенок. Но ты часто напоминаешь мне ее.

Утенок.

Джинни обхватывает плечи руками. Она почему-то никогда не стремилась узнать конец этой маггловской сказки. Но Гарри рассказал.

Утенок.

Гарри давно в шутку придумал ей это ласковое прозвище, говоря, что никто еще так не напоминал ему рыжего неуклюжего утенка, как Джинни, сердитая и взъерошенная, с руками, покрытыми мыльной пеной. О да, она просто ненавидит эту гору грязной посуды, сваленную братьями в треснувшую раковину.

Утенок.

Когда он называл ее так последний раз? Миллион лет назад. Миллионы.

— Какой смысл читать эту ерунду? — Джинни тычет пальцем в желтые листы, раскрытые словно крылья бабочки. — Не хочешь поговорить?

Невилл с неохотой сворачивает газету в трубочку. На его лице, вытянутом, с четко выраженными скулами, проступает недовольство.

— Не очень, — признается он. — Как только мы приедем в Хогвартс, нельзя будет достать ни одной газеты.

— Все, о чем там пишут — вранье.

— Я в курсе, — отзывается Невилл. — Но завтра мы останемся даже без вранья.

Джинни пытается разглядеть кончик своего носа. Так и есть: веснушки еще здесь и не исчезнут теперь до середины декабря. Она любит н терпеть их не может одновременно.

— Кто будет старостой вместо Рона, как думаешь?

Невилл прижимается щекой к холодному стеклу. За окном мелькают едва пожелтевшие деревья.

— Симус или Дин. И Парвати. А так как нас мало, то, скорее всего, нас объединят в один курс. С вашего курса едет всего семь человек. Во всяком случае, так говорила на перроне МакГонагалл твоей маме.

Джинни зевает и прикрывает глаза. Если Симуса сделают старостой, они много потеряют. Ведь они втроем рассчитывали устроить «год хаоса» для Хогвартса.

За окном мелькают поля и сосновые рощи, освещенные еще летним солнечным светом. Хочется вернуться в Нору, взять метлу и просто гонять квоффл над выцветшим полем, смеяться над садовыми гномами, и знать, что в Хогвартсе тебя ждет Дамблдор, пирожки и домашний уют. И Гарри.

Дамблдора больше нет, Гарри невыносимо далеко, а они едут прямо в вонючую пасть Пожирателей смерти. Прямо в ночь, откуда будет трудно вернуться к свету.

Дверь купе распахивается, и секунду спустя на сидение рядом с Джинни падает Симус.

— Слыхали? — спрашивает он хмуро. — Вместо Дамблдора замком будет заправлять Снейп и Кэрроу.

— Кэрроу? — хором спрашивают Джинни с Невиллом.

Симус огорченно ерзает на мягком сидении.

— Я так торопился к вам, что случайно врезался в Паркинсон, — губы у него кривятся. — Ну и она начала орать, что, мол, «Кэрроу тебе покажет, урод».

Джинни с Невиллом переглядываются. То, что замком будет заправлять Снейп, они догадывались. Но с Кэрроу устраивать хаос будет куда сложнее. Кроме того, у них есть задание Ордена: любым способом передавать информацию обо всем, что творится в замке. Возможно ли будет это сделать? В глазах Невилла мелькает неуверенность.

— А если они закроют совятню? — он произносит общую ужасающую мысль.

Дверь купе снова открывается, и внутрь проскальзывает улыбающаяся Полумна. На голове у нее ярко-розовый обруч из перьев. Она садится рядом с Невиллом и с довольной улыбкой оглядывает друзей.

— Без Гарри будет грустно, да? — говорит она медленно, улыбаясь. — И без Гермионы…

— И никто никогда не упоминает Рона, — фыркает Джинни, представив себе лицо брата.

— Интересно, где они сейчас, да? — Невилл бросает взгляд в окно, за которым по небу стремительно несутся перистые облака.

— Где бы они ни были, они все равно немного нам завидуют, — Полумна поправляет обруч. — Мы ведь возвращаемся в школу. И я хочу участвовать в каждой вылазке, чтобы позлить Снейпа.

Колеса поезда мягко стучат по бесконечным рельсам, бегущим вдаль.

— Только какой будет Хогвартс без Дамблдора? — задумчиво произносит Симус, и все невольно переглядываются, и в глазах каждого — страх и сомнения.

Но говорят, если человек сомневается, он все еще жив.

Драко

В бледном лице матери — обреченность. Ее тонкие, изящные и такие же бледные пальцы поправляют уже несколько раз поправленный воротник белоснежной рубашки сына.

— Пиши мне, обещаешь? — мать заглядывает в его глаза.

— Так часто, как только смогу, — кивает Драко, не смотря на отца.

Это отец втянул его в чертову реальность, полную трупов, ненависти и унижения. А он поверил. Идиот. И теперь — теперь дороги назад нет. Есть метки, которые не стираются, даже временем. Метки — как позорные пятна на твоей жизни.

Он поправляет ремень сумки, хмурым взглядом меряет отца с головы до ног и быстро заходит в вагон. Он уже знает, что помимо Снейпа, который остается единственным человеком после матери, которому на него не плевать, школой будут заправлять Кэрроу. Он вспоминает, с каким наслаждением Лорд отдал Алекто этот приказ, и с какой волчьей радостью она его приняла. Заодно с ее отвратительным братцем.

Драко медленно проходит по вагонам, пытаясь найти незанятое купе, но везде натыкается на чьи-то радостные и нерадостные лица. Паркинсон целый час повторяла, что у Слизерина теперь свой вагон, но Драко не хочется видеть ни Паркинсон, ни тем более Крэбба с Гойлом, ни Забини — никого. Он не принадлежит этому триумфу слизеринцев. Он — его жертва. Только никто этого не знает. И никто не должен знать.

Драко на мгновение останавливается у купе: за стеклом вырисовывается профиль Джинни Уизли, на этот раз единственной Уизли, едущей в Хогвартс. Ее рыжие волосы копной лежат на плечах, глаза — прикрыты. Драко морщится и снова идет вперед. Неужели никто не догадался сдать ее Пожирателям? Все слизеринцы знают, что Уизли — девушка Поттера, даже если Поттер расстанется с ней еще пять раз. Казалось бы, что проще: сдать ее Лорду, и Поттер явится сам, в тот же день. Изящное решение всех проблем. Но про Уизли странным образом забыли. Всеобщая амнезия.

Драко с облегчением толкает дверь свободного купе и опускается на мягкое сидение. Последний раз он едет в Хогвартс. Последний — от этой мысли ему стало легче, ведь частично это именно школьная жизнь привела его к Метке. Все года он только и занимался игрой в перегонки с Поттером и утверждением своего я. Чем все закончилось?

Драко вынимает из сумки «Пророк», но буквы прыгают перед глазами, и все старания Скитер рассыпаются об усталость и страх.

— Мне кажется, или ты меня избегаешь? — Пэнси садится напротив него и обеспокоенно потирает кончик носа ладонью.

— Я тебя всю жизнь избегаю, — отрезает Драко. — Неужели непонятно?

Пухлые губы Пэнси кривятся.

— Какой ты сегодня гадкий. Что-то случилось?

— Слушай, Паркинсон, давай договоримся. — Драко вдруг подается вперед так быстро, что ее лицо оказывается в сантиметрах от него. — У меня и без твоих слюняво-романтических домогательств полно проблем. Мы будем вместе выполнять обязанности старост, в остальное время ты найдешь себе другой объект для обожания. Договорились?

Пэнси обиженно хмурится и снова потирает нос ладонью.

— Да что с тобой сегодня?

— Я уже сказал, что. Исчезни. — Драко отворачивается. — Ты мне надоела за все эти годы. Осточертела просто. Безумно счастлив, что это мой последний год с тобой.

Спотыкаясь, она выбирается из купе и громко хлопает дверью. Гневный стук ее каблуков набатом бьет в голове Драко даже пять минут спустя.

У него есть только мать, и он оставляет ее в этом доме убийц, где никто не сможет ее защитить. У него нет друзей. Одна сумасшедшая влюбленная и два тупых телохранителя, не видящие свои члены из-за складок жира. У него даже нет девушки. Он не знает, что такое целоваться. И его дом — логово Пожирателей смерти. Ему некуда возвращаться.

— Меня послали спросить, жив ли ты еще.

— Я так понимаю, мое купе — место для паломничества? — зло интересуется он.

— Сорока на хвосте принесла, что у тебя плохой день.

Она садится почти напротив него, посередине сиденья и с любопытством смотрит в его бледное лицо. Из-под ее серого пальто выглядывает темно-синее платье. Она — младшая сестра Дафны, Астория. Драко едва ее знает, никогда не разговаривал с ней наедине и почти забыл, как ее зовут.

— У меня каждый день — плохой, — она Гринграсс, а, значит, — леди, и воспитание не позволяет Драко отправить ее вслед за Паркинсон. Кроме того, она чем-то напоминает ему мать, и это успокаивает. — В моем доме живут Пожиратели смерти.

— Ты должен быть рад, что выбрался из дома, верно? — Глаза у нее синее платья.

— Ты на пятом курсе? Или на шестом? — Верно, но в замке его ждет та же пустота.

— На пятом. — Астория улыбается, принимая его правила игры. — Но мне в декабре будет шестнадцать. Знаешь, я уверена, что когда закончится учебный год, мы все вернемся в дома без Пожирателей.

— С чего ты взяла? — Драко выпадает из серого мира.

— Я знаю Поттера. Мы все знаем Поттера, — Астория убирает прядь светло-русых волос за плечо. — Он не будет долго в бегах.

Драко скептически улыбается.

— У нас тут не сказка.

— Я знаю. Только мне хочется верить, что я не проведу всю жизнь среди убийц, насильников, трупов и тирании. — Она поднимается и поправляет пальто. — Я пойду к ребятам. Не буду тебе надоедать. По-моему, до приезда в школу ты точно не выбросишься из поезда.

Драко ловит себя на том, что улыбается. И сразу отворачивается к окну, дожидаясь, пока Астория осторожно закроет за собой стеклянную дверь купе. Может быть, она права? Но неужели Лорд проиграет Поттеру? Или есть что-то, судьба, которая не позволит ему выиграть? И что ему делать в любой из возможных реальностей? И откуда у Астории столько оптимизма?

Драко несколько минут смотрит на мелькающие за окном деревья, еще зеленые, еще увенчанные пышной кроной. Потом пытается во второй раз открыть «Пророк», но буквы снова разбегаются перед глазами, как стайка птиц. Тогда он выходит из купе и идет в головной вагон, где всегда едут преподаватели.

Снейп ожидаемо сидит один в купе и сосредоточенно мешает ложечкой крепкий кофе. Драко ненавязчиво стучит по стеклу. Снейп неторопливо поднимает глаза и кивает.

— Заходи, Драко.

Он располагается напротив бывшего декана, и на сердце сразу становится спокойнее, совсем как при разговоре с Асторией.

— У меня есть для вас угощение, — он достает из сумки бумажный пакет с печеньем, который успела ему втайне передать мать.

— Спасибо, Драко. — Снейп берет печенье и ломает его пополам. — Не хочешь кофе?

— Пожалуй, — с сомнением протягивает он.

Снейп щелкает пальцами, и в купе появляется домовой эльф. Один из тех, что работают в Хогвартсе.

— Еще кофе и сливки, — сурово произносит декан, не глядя на эльфа.

— Сию минуту, сэр.

Спустя несколько минут на столе возникают кофейник и сливки в красивом серебряном кувшинчике.

Драко помешивает кофе ложечкой и думает, чтобы лучше бы ему выпить снотворное. И уснуть на полгода. Уснуть, пока все не станет как прежде. Он невольно вспоминает свою первую поездку в Хогвартс. Мерлин, как он был счастлив и горд. Как он петушился перед Поттером. Мой отец то, моя мать это…Чертов идиот. Неужели нужно обязательно было вляпаться в черную метку, как в осеннюю грязь!

Он не хотел злить Поттера тогда. Разве он мог понять в одиннадцать лет, что Поттер всю жизнь прожил с магглами и понятия не имеет про чистоту крови? Парой лет позже Драко уже понял, что просто отпугнул его тогда. Уизли, с его нищетой и деревенскими замашками оказался Поттеру куда ближе. Но уже ничего нельзя было вернуть. Гордость и обида все еще разъедали Драко и на третьем, и на четвертом курсе. А на пятом он свернул на плохую дорожку. И вот тогда-то все и началось. Он вляпался.

— И снова эта мрачность, — Северус вглядывается в его лицо своими черными глазами. — Что тебя беспокоит?

— Все подряд, — отзывается Драко и делает глоток. Кофе обжигающей и бодрящей волной летит куда-то внутрь его организма. — Я не хочу учиться под руководством Кэрроу. И я хочу иметь возможность отправлять матери письма.

Северус невозмутимо отправляет половинку печенья в рот. Ему редко удается вот так спокойно выпить кофе, и сейчас он наслаждается каждой минутой.

— Боюсь, с этим будут проблемы. Кэрроу намерены закрыть совятню и всячески мешать студентам контактировать с внешним миром. По понятным причинам.

— Но Хогсмид не будет запрещен?

— Нет. Но все выходные там будут дежурить Пожиратели. На случай, если Поттер решит добраться в замок через деревню.

— Вы будете преподавать? — Драко залпом допивает кофе и наливает вторую чашку. Если бы только можно было вечно ехать в этом теплом поезде, пить кофе с Северусом и никогда не приезжать никуда…Смотреть, как за окном сменяются времена года, поздравлять друг друга с Рождеством, а потом — с Пасхой и все еще мчаться куда-то вперед.

— Нет, — и черные глаза блестят грустью. — У меня слишком много других дел. Ты уже решил, по каким предметам будешь сдавать ЖАБА?

Драко отрицательно качает головой. Какой смысл поступать куда-либо, если миром станет править Лорд? Все профессии будут одинаковы: умей убивать магглов.

— Но зельеварение там точно будет, — говорит он, чтобы немного порадовать Северуса. — Я уже купил расширенный курс.

Снейп как-то криво улыбается и отпивает кофе.

— Как вы думаете, профессор, — Драко смотрит в его болезненно-желтое лицо. — Поттер скоро объявится?

Снейп с едва уловимым звуком ставит чашку обратно на блюдце.

— Поттер у нас существо непредсказуемое. Он может явиться завтра, может в декабре, а может и вообще к лету. Все зависит от того, чем он сейчас занят.

— И чем же?

— Это знает только он сам и мисс Грэйнджер. — В голосе Снейпа звучит раздражение.

Они оба смотрят в окно, на еще разноцветные поля и сверкающие на солнце реки. И в душе у обоих наступает осень.

Джинни

Откуда-то слева раздается едва слышный шелест и недовольное уханье. Джинни вжимается в режущую спину стену и выглядывает в узкое окно. По темному двору замка крадется туман, бесшумно обволакивая гниющие листья, ставшую ржавой траву и красноватый гравий.

У Джинни круглое лицо в обрамлении густых рыжих волос, щедро посыпанное веснушками на щеках и носу. Почти незаметными сейчас, осенью, но всегда готовыми отозваться первому весеннему солнцу. Джинни их любит — потому что любил Гарри. И в светло-карих глазах месяцами стынет смелость и дерзость. Плотно сжатые бледные губы кричат: «Я далеко, но я всегда рядом». Сейчас, этой осенью девяносто седьмого.

— Рискуешь шкурой, рыжая. Ради чего?

Резко обернувшись — так, что волосы безжалостно ударяют по щеке, она невозмутимо отзывается:

— Ради того, что тебе не дано понять.

Жидкие прядки волос и болезненная бледность — она узнала бы это лицо из тысячи. Малфой как-то вяло ухмыляется, и Джинни понимает: не донесет. Понимает по наитию, по чутью, хотя ей кажется, что понимать они уже все давно перестали. Всем, кто живет под одной крышей с Пожирателями, приходится горько. Даже на лице Малфоя чернеют круги. Под глазами. А щеки словно прилипают к черепу, и бледные губы делают их обоих родственниками. Всех в этом замке, переставшем быть домом.

— А если я донесу на тебя? Твой отец уже давно перестал быть любимчиком Лорда.

— Донесешь, значит, сама была здесь, — Малфой сосредоточенно привязывает письмо к лапе совы. Джинни чертыхается, мельком заметив, что бумага письма по краям оборвана: денег нет на новую, что ли?..

— Подробно расписал, над кем бы нужно поиздеваться? Думаешь, им интересны твои жалкие слюни?

Малфой медленно поворачивается к ней, и в серых глазах мелькает усталость. Джинни видит эту усталость каждый день, во всех глазах — карих, серых, голубых — и знает, что точно такая же отражается и в зеленых. Только ту, зеленую, она разглядеть не может.

— Письмо матери. Если она…

Джинни не слушает: у Малфоя письмо для матери, а у нее — сухие, ломкие сведения для Ордена. Несколько секунд она пытается понять, кто из них Малфой. Потом вспоминает.

— Если она что?

Малфой смотрит равнодушно. Равнодушие сейчас — редкость. Джинни не видит его даже в глазах Кэрроу. В глазах — карих, серых, голубых, даже аспидно-черных — всегда есть чувства. Хотя бы ненависть. И вдруг — равнодушие.

— Если она его прочитает.

Джинни прикрывает рот ладонью и тихо смеется. Какой жалкий, какой поразительно не малфоевский тон. Как будто его мать не умеет… Смех застывает в крике. Малфой меняется в лице, и в глаза, в зрачки, выплескиваясь наружу, рвется ярость.

— Ей не дают их читать! — крик замирает под коричневыми балками совятни. В светло-серых глазах замирает боль. Несколько секунд они смотрят друг на друга — два подростка, замершие на месте преступления. Высокий болезненно-бледный еще не мужчина с опущенными плечами и стройная, прямая как струна, девушка-подросток. Он замерзает, а она — горит. Два силуэта в темной совятне, среди перьев, помета и блестящих совиных глаз.

Они испуганно смотрят друг на друга: уже бессмысленно доносить. Джинни отчаянно хочется, чтобы их нашел старый Филч, и в ту же минуту болью отзываются глубокие царапины на руках и шее. Она слишком отчаянна в своих ночных вылазках. Если ее наказывают, она молча терпит боль и унижение, она упивается ими, потому что все это — ради Гарри. Она настолько упорна в своем чувстве нужности, что забывает о себе. Джинни еще подросток, она еще уверена, что любовь сворачивает горы, что любовь — это навсегда. Она еще не пережила разочарований. Она по-прежнему считает, что Гарри — предел ее мечтаний, по-прежнему не знает, что люди не меняются. И не меняясь, изменяют себе.

Ее взмокшая ладонь оказывается в холодной и липкой ладони Малфоя. Они связаны этой липкостью, и Джинни с отвращением морщится — на бегу.

— Торопишься им навстречу? — она пытается язвить, но в боку колет: братья так и не научили ее правильно дышать на бегу.

— Заткнись, — он резко сворачивает куда-то влево и прижимается к стене, выпуская ее ладонь. Вытирает руку о подол мантии. Потом снова, словно спохватившись, хватает Джинни за локоть и тащит за собой. Драконье проклятье! Джинни вспоминает, что последнее время маменькин сынок не в себе. Он вечно бледный и худой, с этим его вечно отсутствующим взглядом перед собой, как будто он мысленно пересчитывает отцовское состояние по монете. Черные круги под глазами перестали всех удивлять, ведь Малфой уже давно для всех — призрак человека, и как у него еще тень сохранилась, непонятно. Сейчас они — две тени, скользящие по стенам школы.

— Я сейчас задохнусь, — шепотом сообщает Джинни, потому что боль в боку невыносима. — Подожди.

Малфой снова сворачивает куда-то, разворачивает девушку лицом к себе и впечатывает в стену. Сам он, похоже, не лучший бегун, судя по прерывистому дыханию и каплям пота на лбу. Джинни вынимает из кармана платок и машинально протягивает ему. Ей почему-то не нравятся мамины платки с этим дурацким «У», вышитом с краю.

Малфой отрицательно качает головой, тяжело дыша.

— Ты папенькин сынок или маменькин? — тихо интересуется она, потому что грубость в неуклюжей ситуации — самая подходящая вещь. Она вообще плохо умеет быть вежливой и ласковой, не говоря уже о женственности — ведь она одна среди мальчиков.

— Вали в свою башню, рыжая. Здесь недалеко. — Малфой не смотрит на нее. В глазах у него опять проступает эта боль, которую она видела в совятне. Неужели он действительно скучает по матери?

— На черта эта комедия?

— Устал жить среди крови и не хочу видеть, как тебя пытают, потому что мне они ничего не сделают… наверное, — ему страшно, это сразу чувствуется. Малфою. Страшно. То, что он трус, знают все, но ведь сейчас время его триумфа. Он среди своих, среди своих друзей Пожирателей… — Вали отсюда, поняла?

— Они еще не ушли.

Малфой прислушивается, осторожно выглядывая из-за угла. Вокруг ночь и темнота, откуда он знает, что ей недалеко до башни?

— Ушли.

— Ты же ненавидишь Гарри, — Джинни выдыхает звучащее так редко имя. — А я его люблю.

— Нет никакой любви, — зло и ядовито отчеканивает Малфой. Еще чуть-чуть, и он зашипит как Нагайна. — Нет. Никакой. Любви. Глаза раскрой, рыжая.

— Джинни.

— Хоть Персефона, — ему плевать, это понятно. Но кидаться такими фразами он не имеет права. Ведь она каждый день живет только мыслью о Гарри. О том, что она любит его, что он вернется, прижмет ее к себе, и больше не придется быть одной. Выживать одной. И теперь — любви нет?

— Ты же любишь мать.

— А что мне остается? — Малфой проводит рукой по лицу. — И это совсем другое, рыжая.

— У тебя же есть филин, — Джинни никак не может отстать от него, и это ее раздражает. — Какого черта ты делал в совятне?

Малфой выглядывает в галерею и снова прислушивается.

— Письма, которые приносит филин, читает только отец.

— А зачем ты мне это рассказываешь?

— А какого черта ты спрашиваешь?

Они зло смотрят друг на друга, но во взгляде Малфоя появляется что-то новое: как будто он хочет, чтобы она спрашивала.

— Я что, так тебя интересую? — Джинни пытается шутить. Волосы опять лезут в глаза, и она раздраженно сдувает их, но они слишком тяжелые.

— Пошла ты, — он опускает голову на сложенные руки. — Меньше тебя меня только грязь на улице интересует.

Джинни раздраженно передергивает плечами. Она устала и невыносимо хочет спать. И так же невыносимо хочет проснуться дома. Задание Ордена провалено, вместо этого она сидит в темной галерее и разговаривает с Малфоем.

— А где твоя рыба-прилипала?

— Кто?

— Паркинсон.

Малфой слегка приподнимает голову и смотрит на нее исподлобья: взгляд у него немного ненормальный и странный, но такой взгляд сейчас почти у каждого. А потом едва заметно бесцветно улыбается.

— У тебя филин есть, — выдыхает вдруг Джинни. Ей неприятна сама мысль о просьбе, и она не замечает, как Малфой впивается взглядом в ее покрасневшие губы.

— Ну и что? — апатично спрашивает он.

А то, что она сегодня слышала разговор Кэрроу с Мальсибером. Они ищут Гарри на границе с Шотландией. Орден должен об этом знать, и пусть Гарри убирается оттуда, если кто-то кроме Рона и Гермионы вообще знает, где он.

Джинни бросает быстрый и незаметный взгляд на слизеринца. Стоит ли унижаться?

Ради доказательства своей нужности она готова на многое, но Малфой — за пределами дозволенного. Малфой не шевелится, его руки безвольно свисают с согнутых колен. Джинни вдруг ясно понимает: ему не хватает самого близкого существа: матери. Джинни никогда с матерью близка не была, не нуждалась в разговорах, всегда пряталась от них, как чертенок по углам, но она понимает. Потому что — женщина. И уже хочет попросить — и замирает, приоткрыв губы. Малфой продолжает с безразличием смотреть перед собой и ничего, кроме равнодушия, в его глазах Джинни не находит. Беспокойно шевельнувшись, она пододвигается к нему и трогает за кончики пальцев. Малфой вздрагивает.

— До утра сидеть будем? — Джинни злится; она любит свою дерзость, но сегодня — не ее день. Дерзости же не хватает, чтобы попросить. Ведь он обязательно попросит что-нибудь взамен. Гермиона никогда бы не заключила сделку с Малфоем. Или заключила бы, только на выгодных условиях. Джинни слишком хорошо понимает, что она не вправе ставить какие-то условия вообще, не то что выгодные.

В серых глазах Джинни видит только сотни обид, оскорблений и насмешек, и все это стоит между ними как стена, которую невозможно разбить. Многое в жизни с первого взгляда кажется невозможным, пока не сделаешь шаг. Между возможностью и самим шагом лежит желание этот шаг сделать.

Малфой медленно поднимается на ноги, держась за стену.

— Вроде тихо, — шепчет он, прислушиваясь.

— Тебе же плевать, — Джинни сердито фыркает, — тебе они ничего не сделают.

— Меня от крови тошнит, — шепотом отвечает он, не глядя на нее. Джинни насмешливо улыбается. Подумаешь, кровь. — Быстрее, они ушли.

Ее рука снова оказывается в его холодной взмокшей ладони. Они проходят незаметно мимо библиотеки и ванны старост, но Джинни напрочь забывает об Алекто.

В руке Гарри всегда была уверенность, а потная ладонь Малфоя держит ее так, словно дает шанс вырваться. Дает возможность выбирать. У Малфоя красивый профиль, резко очерченный, но волосы в беспорядке. Джинни невольно проводит рукой по рыжим прядям и вздыхает: давно пора взять ножницы и обрезать волосы по плечи. У нее давно возникло это желание — безумное, навязчивое желание — обрезать.

— Импедимента!

Потная ладонь Малфоя исчезает, и Джинни в полном одиночестве с размаху падает на жесткий пол. Одна, одна — а братья улетели… С рыжими ничего не меняется: раньше сжигали, а теперь убивают. Смешно, но она ведь действительно ведьма.

Алекто возвышается над ней как гнилое дерево, за ее плечом белеет голова Малфоя.

— Поймал в библиотеке, — ухмыляется он.

— Я не могу заниматься без книг! — Джинни выплевывает прядь волос изо рта. — Ясно?

Ясно одно: Алекто на это глубоко плевать. Книги она последний раз держала в руках лет двадцать назад. И то, наверное, комиксы про Темного Лорда.

— Нарушение комендантского часа. Тебе известно, как мы наказываем нарушителей, Уизли.

Отчаянно хочется выхватить палочку и просто всадить ей в глаз. В левый или правый? В сознании возникает миссис Уизли с укоризненным выражением лица — она всегда расстраивалась, когда Джинни вела себя словно была бы Фредом. Или Джорджем.

— Нет! Пожалуйста, не надо!

Малфой медленно пятится к стене, на его побелевшем лице проступают капли пота. Он закрывает лицо ладонями и трясется мелкой дрожью.

— Не надо! Я не могу больше видеть кровь! — На мгновение он отнимает руки от лица, глаза у него невыразительные и совершенно безумные. — Хватит! Я…я пожалуюсь Снейпу!

Алекто презрительно усмехается и сплевывает прямо на его лакированные ботинки.

— Молокосос чертов, — она переводит взгляд на Джинни. — Девчонка тебя храбрее. Слюни подотри. А ты, мерзавка, не радуйся. Завтра разберемся с наказанием.

Джинни яростно сжимает зубы. Однажды они встретятся в бою. Однажды. Она еще не знает, что в бою на ее пути встанет совершенно другая женщина.

Подождав, пока Пожирательница скроется за поворотом, Джинни поворачивается к Малфою. Он уже не закрывается, просто стоит у стены, вытянувшись, как швейцар у Букингемского дворца, опираясь затылком о камень.

— Вали отсюда, — прерывисто шипит Малфой, опережая ее вопрос.

— Ты все это серьезно?

Он приоткрывает глаза и с нескрываемой болью и ненавистью смотрит на нее. Только ненависть — не для нее. Для кого-то другого.

Джинни делает шаг. Маленький, незаметный шаг. Потому, что хочет его сделать.

— Почему ты просто не уйдешь? Я знаю, что в вашем поместье — штаб-квартира. И наверняка там каждый вечер перед супом пытают людей. Уйди.

Малфой тихо смеется. Джинни впервые видит, что люди вообще умеют так отчаянно смеяться.

— Уйти? — Малфой бьется затылком о камень. — Уйти? Куда? В лес? Это только твой Поттер может свалить куда ему вздумается, наплевав на других. Я не могу. Потому что мои родители еще живы. И хватит смотреть на меня, рыжая.

— У меня имя есть, — шипит она в ответ. Потом вдруг смягчается. — Спасибо, вообще-то.

У меня еще прошлые раны не зажили.

Она машинально сует Малфою под нос свои едва затянувшиеся царапины, зияющие на бледной коже. Весной на ней снова поползут веснушки. И на носу. И на щеках.

От вида царапин Малфой зеленеет и резко отворачивается. Джинни поспешно прячет руки за спиной. В самом деле, она ведь только папе показывает свои раны. И никогда — маме.

И сама не знает, почему.

….Симус нервно взъерошивает волосы и устало выдыхает. Под карими глазами у него синяки, на щеке — глубокая царапина. Такая есть у всех, кто открыто выступает против Снейпа и не скрывает ненависти к Кэрроу. У Джинни царапин штук десять, и не все успевают зажить до появления новых.

— Из-за этого придурка у нас оборвалась вся связь с Орденом! — вздернутый нос Симуса задирается еще выше.

Они втроем сидят в гостиной Гриффиндора, на ковре у камина, стараясь не привлекать к себе внимания остальных учеников.

— Может, стоит попробовать еще раз? — Невилл зевает. После тяжелого дня даже воротник рубашки забивается одним концом под черный джемпер.

— Исключено, — отрезает Симус, и его нос чуть-чуть опускается. — Завтра же Алекто выставит в совятню кого-нибудь дежурить. Или перебьет всех сов.

Джинни хмыкает и сует в рот подсохший бутерброд с сыром. Запивать нечем, но она переживет. Лучше ничего, чем ненавистный тыквенный сок.

— Скорее второе. Никто не захочет дежурить в совятне даже под Империо. Там же дерьмом воняет. Может быть, попробуем отправить сову через Хогсмид?

Невилл с Симусом переглядываются. Черт, до чего же отличные мысли приходят в голову этой рыжей девчонке!

— Попробуем в первую же вылазку. Для этого придется всю неделю быть паинькой. Сумеешь, Джинни?

Она хмурится и облизывает сухие розовые губы. Описывать все подробности в письме не стоит, мать может испугаться и забрать ее из замка. Ждать в неизвестности, в теплом сумраке кухни в Норе Джинни не может. Поэтому детали придется опустить. Например, матери не обязательно знать, что каждую неделю Кэрроу оставляют на ее теле новые царапины и синяки.

Для этого нужно рассказать больше о том, как ведут себя Кэрроу и Снейп. МакГонагалл не может отправлять важные сообщения, потому что ее проверяют. Каждый день, по несколько раз.

— Пойдем в субботу, — Симус проводит заскорузлой подушечкой пальца по самодельному календарю. — Три дня будем паиньками.

Невилл пригибает голову поближе к столу:

— Паиньки не приносят пользы Ордену.

— Тогда я не буду паинькой. В Хогсмид пойдете вы с Джинни.

На его рыжеватых волосах отблесками меди играет огонь. В свете догорающих свечей камин остается единственным источником света. Уже почти два часа ночи, и в гостиной остаются только те, кто не успевают справиться с делами днем: старосты и заговорщики.

— Ему наплевать на нас, да? — Джинни ловит на себе взгляд Дина и торопливо отворачивается. Она еще помнит вкус его поцелуев, хотя забыла улыбку. И внезапно — она не ожидает сама — перед глазами встает образ бледного лица Малфоя и светло-серые глаза.

— Нет. — Симус сосредоточенно что-то чертит на пергаменте. — У него мать тяжело больна, он просто боится примыкать к Ордену… И вообще хочет бежать.

— Бежать? — Невилл громко фыркает, надеясь, что Дин слышит. — У меня бабушка болеет, но я не собираюсь никуда бежать или сидеть в углу.

— Твоя бабушка уделает самого Лорда, ты уж извини, — Симус широко улыбается и кладет пергамент в середину стола. — Смотрите, вот здесь вход в деревню, помните? А здесь Сладкое королевство. Вам нужно сюда: к мадам к Розмерте. Она отправит письмо.

— Она работает на Орден? — Джинни сомневается, что схема сработает. Все, что на первый взгляд кажется простым, оказывается непомерно тяжелым почти мгновенно…Казалось, стоило просто проявить свои чувства в ответ на порыв Гарри — и они будут вместе. Но осталась только горечь. Как от настойки полыни.

Симус устало трет глаза.

— Да. Но Джинни, она может оказаться под Империусом. Или Конфундусом. Сперва придется ее проверить.

— Конфундус исключается. Она не сможет нормально двигаться и носить напитки.

— Тогда Империо, — твердо заявляет Симус. — Не беги к ней сразу. Понаблюдай. Возможно, она уже полностью под властью Кэрроу.

Джинни глубоко выдыхает. Понаблюдай! Легко сказать, но как это исполнить? В Хогсмиде полно Пожирателей помимо Кэрроу. Вот если бы у нее была мантия-невидимка…

Драко

В едкой тишине слизеринской спальни Драко ожесточенно вытирает ладонь о намоченный платок. Он трет ее по меньшей мере минут двадцать, до скрежета сжав зубы. Он брал за руку Уизли! Что на него нашло? Неужели он действительно так боится крови, как ему кажется?

Наконец Драко кидает платок куда-то вперед, в темноту, и ложится на мягкую кровать.

«Я здесь ради того, что тебе никогда не понять!» Он видит даже ее искривленные губы, бросающие эти слова.

Драко переворачивается на бок под мерное сопение Крэбба. Как он может понимать то, чему его никогда не учили? Никто не говорил «Ты поступаешь подло, Драко». Родители — далеко, и присылаемые сладости только подогревали в нем желание поиздеваться над Поттером. Снейп поощрял его успехи, но не пытался хоть раз указать на недостатки. Однокурсники льстили ему, потому что он богат. А те, кто богат сам, смотрели на него как на равного и сами вели себя как он. Так в чем его вина?

«Ты маменькин сынок или папенькин?» Маменькин, конечно. Отец почти никогда им не занимался. И поэтому он так хотел стать похожим на него. Просто чтобы отец обратил на него внимание, увидел в нем мужчину, а не говорил обычные поучительные слова вроде «будь достоин Малфоев» или «веди себя как Малфой, сын».

Драко поднимается, накидывает мантию и спускается в гостиную. Настенные часы, с золотым циферблатом и зелеными стрелками гулко бьют два часа ночи. В гостиной — никого, за исключением согнутой над столом фигуры, сидящей спиной к Драко.

— Завтра вставать к первой паре у МакГонагалл, — бросает он, думая, что точно встретит там Уизли с ее бешеными глазами.

Астория кивает, не переставая писать заклинание на желтом пергаментном листе.

— Именно поэтому я не могу лечь, — отзывается она и с трудом удерживает зевок. Ведь зевать — неприлично. Тем более — перед Малфоем.

— Проблемы? — Он спрашивает из вежливости, потому что на самом деле ему наплевать. Он спрашивает, чтобы убить время. Если бы только время было физическим существом…

— В прошлый раз у меня не получилось трансфигурировать сову в чайник, — Астория придирчиво смотрит в испачканный чернилами пергамент. — МакГонагалл сказала, что у меня неверная формула. А где ошибка — не понимаю, хоть убей.

— Убивать — это не ко мне, — Драко апатично берет в руку ее работу. — В пятой строчке снизу. Porte. А у тебя рort.

Астория приподнимает брови. Лицо у нее овальное, слегка заостренное, и глаза — большие, черничные, на пол-лица.

— Не знала, что ты любишь трансфигурацию. Особенно после…хорька.

— Не вижу связи.

— Спасибо за помощь, — она прячет пергамент в сумку. — Спокойной ночи.

— Астория, — он окликает ее, когда она уже берется за перила лестницы, ведущей вниз, в женскую спальню. — А если Поттер все-таки проиграет?

Она поворачивается и почему-то улыбается.

— Если Поттер проиграет, Лорд все равно падет. Вопрос времени. Я не люблю магглов, но я люблю их историю. И поверь мне, ни одна тирания не продержалась долго. Что он будет делать? Убьет всех магглов и магглорожденных в Англии? А потом примется за мир? У магглов тоже есть оружие.

Драко в прищур рассматривает ее уверенное лицо и на мгновение забывает о сверкающих глазах Уизли.

— Ты не боишься, что на тебя донесут? Лорду.

— Кто? — Осведомляется она с той же улыбкой. — Ты? Ведь больше я ни с кем не разговариваю на такие темы. А ты не донесешь.

В его голове калейдоскопом проносятся моменты, когда он доносил на Поттера. Филчу, Снейпу, Амбридж…Его губы кривятся. Но она права: он не донесет теперь, он выдохся. Если бы у него были силы расхохотаться, он бы смеялся на весь замок. Но сейчас все, на что он способен — это кривить губы. Еще можно сходить в туалет к Миртл, поплакаться в ее невидимую жилетку. Но, кажется, что и на это у него не осталось сил.

В тлеющем камине ему мерещатся рыжие волосы Уизли и ее глаза, словно угли прожигающие его насквозь.

Раньше его не интересовали девушки: сначала ему нравилось развлекаться с Крэббом и Гойлом, похищая пирожки с кухни или охотясь за Поттером, потом его затянула идея стать Пожирателем смерти. Выделиться. Доказать Поттеру. Доказать Поттеру что? Драко не знает.

Но горящие как угли глаза Уизли и ее искаженные губы вдруг что-то изменили. Он словно очнулся, выпал из долгого сна.

Драко подпирает голову прохладной ладонью. Ему хочется выбежать на воздух, сделать глубокий вдох, исчезнуть в темноте ночи и рассматривать сверкающие, холодные звезды. Но в подземелье нет окон, а выбраться из гостиной не хватит сил.

Драко не знает, что там, высоко, темно-синее небо плачет дождем. Он продолжает сидеть в кресле, подпирая голову ладонью и ненавидя — всех и себя.

Джинни

Осень, едкая и горькая, безжалостно разъедает еще желтые листья на промокшей земле. Конец сентября выдался как никогда холодным и промозглым. Дорога в деревню, по которой они так любили гулять с Гарри, раскисла и хлюпала под ногами. Гарри…Джинни плотнее заматывает шарф и поеживается. Она все-таки обижена на него. Тот поцелуй -прощание или надежда? Чертов Рон! Вечно он вмешивается…Его не касается, с кем она встречается и кого любит. Помнится, он был сильно против Дина. И Майкла. Ему бы понравилось, если бы она осталась старой девой.

— Смотри, там Долохов, — Невилл мягко толкает ее локтем. Джинни смотрит. Только не на Долохова. Красные щеки Невилла кажутся нахально живыми на фоне грустящей природы. Его темно-каштановые волосы слиплись от моросящего дождя и, сбившись на бок, вместе с длинными скулами придавали ему вид попугая. Поющего цветного попугая в стране теней. Интересно, Малфой так же видит ее?

— Зайдем сначала в Сладкое королевство, — и Джинни упрямо сворачивает направо. — Может, и Долохов уберется подальше от Розмерты.

Невилл пожимает плечами. Сладкое он не любит со времен канареечных помадок Фреда и Джорджа, но спорить с Джинни бесполезно. Она упрямая, временами просто упертая, и переубедить ее в чем-либо невозможно. Да и потом: завтра их отправляют в Запретный лес в качестве наказания. Джинни — за ночную вылазку, его — просто так.

— Купить тебе сливочное пиво? — негромко спрашивает он, оценивая очередь. Женщину нельзя победить, но ее можно задобрить. — Или, может быть, кофе с карамелью?

— Кофе с карамелью и пару пряников-чертиков, тех, что перечные, — Джинни улыбкой благодарит его за заботу и быстро садится на незанятый столик у окна. Ей нравится сочетание мягкого, нежного и сладкого кофе и обжигающих перцем чертиков. Наверное, она и сама такая же — рыжий утенок с дьявольской начинкой. Утенок, украдкой превратившийся в лебедя.

Ореховые глаза пытливо обегают соседние столики и очередь, тянущуюся от двери, и возвращаются к столикам. Через два стола от нее взгляд Джинни натыкается на Малфоя в компании рыбы-прилипалы. Джинни хмыкает, но глаза не отводит. Почему они не пошли к Паддифут? Там ведь дороже, и можно побыть наедине. У Малфоя кончились деньги, или он просто не хочет лицезреть круглощекую Паркинсон?

Джинни наклоняет голову, пытаясь рассмотреть, что они едят. Малфой уныло мешает ложечкой кофе или шоколад в высокой белой чашке с неприлично ярким блюдцем. Паркинсон уплетает пирожное со сливками — такое любит Гермиона — и что-то беззаботно щебечет. Дура, думает Джинни и довольно откидывается на спинку стула. С парнями надо уметь вовремя затыкаться. Первый признак — они смотрят по сторонам. Второй — они вообще никуда не смотрят. Только на свои ноги. Вот тогда лучше вообще оставить их в покое.

Малфой вдруг приподнимает голову и встречается с ней взглядом. По глазам видно: рыба-прилипала его не раздражает. Ему не надоело. Он не хочет уйти. Ему — никак. Джинни почему-то ежится, хотя в кафе тепло, почти жарко и душно. Никак. Так не бывает! Никак может чувствовать себя только вареная морковка, которую забыли в кастрюле.

И Джинни совершает свою первую ошибку: она улыбается ему. Просто так. И сразу — так налетает штормовой ветер — серые глаза оживают. И ложечка перестает крутиться в чашке.

— Прости, очередь просто жуть, — широкая спина Невилла скалой заслоняет собой ожившего Малфоя. — Твой кофе и чертики. Я урвал последние три.

Запах карамели и апельсина! Карамель и апельсины, когда за окном плачет дождь! Джинни поспешно берет чашку в руки и, обжигаясь, жадно вдыхает спасительный аромат. Невилл оглядывается по сторонам и придвигает стул ближе к Джинни, возвращая ей вид столика с рыбой-прилипалой и вновь окаменевшим Малфоем.

— Зайдешь к Розмерте — спроси ее о чем-нибудь, что может дать понять, под Империо она или нет. Я буду у дверей. Письмо у тебя?

Джинни кивает и откусывает у чертика голову. Перец приятно обжигает рот и, смешиваясь с карамелью, оставляет необычное послевкусие. Гарри когда-то купил ей целую дюжину чертиков. Как же это было чудесно! Куда лучше бесполезных цветов, которые все равно умирают.

Чья-то фигура за соседним столиком резко поднимается.

— Драко, ты куда? — Паркинсон обрывает свое щебетание.

— После твоего трепа хочется выпить, — мрачно бросает он, задвигая за собой стул. — Если Снейп спросит, я в «Метлах».

— Драко! — зеленоватые глаза Пэнси провожают его с отчаянием, пальцы впиваются в белую ручку чашки.

Джинни отрывает последнюю ногу чертика и с удовольствием запихивает в рот. Как же хочется есть! Из-за подготовки к Хогсмиду она пропустила обед и теперь жалела, что не съела предложенные Полумной бутерброды с тунцом. Утенок превращается в прожорливого лебедя.

— Это наш шанс, — глаза Невилла округляются от нервов. — Пока Малфой отвлечет все внимание на себя, ты…

— Пойдем, — согласно бросает Джинни, нежно заворачивает чертика в салфетку с рыжими цветами и сует в карман. Ей хочется узнать, почему Малфой вдруг так неожиданно ушел. Слушал-слушал рыбный треп и — ушел?

Они быстро проскальзывают мимо Долохова, с его постоянно удивленным выражением на вытянутом лице, и замирают у дверей паба.

— У тебя двадцать минут, — глаза Невилла лихорадочно горят. — Наблюдаешь за Розмертой, отдаешь письмо и пьешь пиво. Чтобы не выглядело подозрительно.

— У меня нет часов, — напоминает Джинни и нервно облизывает потрескавшиеся губы. — Я могу выйти раньше или наоборот задержаться. Так что не паникуй сразу, ладно?

В пабе темно, только кое-где на столиках зажжены свечи. В отличие от Сладкого Королевства, народу здесь почти нет: несколько студентов за одним большим столом, в самом дальнем конце паба, Флитвик с мадам Стебль, с жаром обсуждающие свойства дьявольских силков, и одинокая фигура Малфоя. Джинни подходит к барной стойке и глазами ищет мадам Розмерту, чувствуя, как сильно колотится сердце и заодно с ним трепещет спрятанное в левый карман письмо.

Мадам Розмерта выныривает откуда-то снизу, из-под стойки, и пытливо оглядывает Джинни с головы до ног.

— Чем могу помочь, Уизли? Сливочное пиво, медовуха? Тебе уже есть шестнадцать?

Джинни кивает, в свою очередь не отрывая глаз от хозяйки паба. Понять, что человек находится под влиянием Империо, не так просто, особенно, если сталкиваешься с этим впервые. Ведь она не подруга Розмерты, чтобы понять: действует она в своей привычной манере или нет? Придется рискнуть.

— Мадам Розмерта…

— Эй, где мой ром? — холодный голос Малфоя ударяет в спину. — Розмерта!

— Погоди минутку, — зеленые глаза хитро смотрят на Джинни. — Обслужу мальчишку и вернусь.

Джинни снова кивает и прикладывает руку к карману, пытаясь унять бьющееся сердце. Вроде на очень счастливую женщину Розмерта не похожа…Потом слово «ром» ударяет ей в голову так резко, что она хватается за стойку. Ром? Какого черта Малфой хлещет ром посреди дня?

— Так чем могу помочь, Уизли? — Розмерта вытирает руки о передник. — Ну?

— Мне надо передать письмо. Ордену. — Джинни мгновенным, сто раз обдуманным движением вытаскивает пергамент из кармана. — Пожалуйста.

Мадам Розмерта украдкой оглядывает паб и, схватив письмо, засовывает в карман передника.

— Сливочное пиво будешь? За мой счет, — добродушно предлагает она и сразу вытаскивает высокий стакан.

— Спасибо, не откажусь, — Джинни улыбается, но потрескавшиеся губы дрожат. — Мне уже шестнадцать.

Она берет прохладный, чуть запотевший бокал и внезапно для самой себя садится за столик Малфоя. Если бы письмо передавал Невилл, он не смог бы его передать из-за Малфоя. Но Джинни почему-то уверена: Малфой не сдаст.

— Вечером пара у Снейпа, — обыденным голосом произносит она, словно они всегда встречаются в «Трех Метлах». — Заявишься пьяным?

Малфой поднимает голову и сощуривается. Серые глаза мутные, как стекло, заляпанное отпечатками пальцев.

— Думаешь, Розмерта будет тебя вечно прикрывать? — ядовито интересуется он.

Джинни дергает плечом и делает долгий глоток. После сладкого кофе пиво кажется почему-то очень приторным. Она сует руку в карман пальто и вытаскивает остатки чертика.

— Будешь?

Малфой с минуту пристально смотрит на растерзанный пряник на столе и алебастрово бледнеет. Потом судорожно сглатывает и произносит:

— Нет.

— Ты чего? — искренне удивляется Джинни и быстро запихивает чертика в рот. Малфоя передергивает. Его так же передергивало той ночью в галерее, когда он говорил про кровь.

— Напомнило остатки трупов на обеденном столе, — глухо произносит он и залпом выпивает ром.

Любой другой на ее месте ушел бы. Любой другой взрослый. Взрослые не умеют прощать, мечтать и верить, что человек может оказаться совсем другим. Взрослые ставят клеймо — навсегда. Но Джинни — подросток. Она еще хочет понять, верит в перемены и в то, что люди глубоко внутри оказываются совсем не теми чудовищами, каких пытаются сотворить из себя.

— Хочешь, я…— голос ее пресекается. — Хочешь, я попрошу Розмерту отправить письмо и твоей матери?

Малфой ошалело смотрит на нее, как недавно смотрел на истерзанного чертика. В светло-серых глазах изумление и недоверие, и, секунду спустя — ярость.

— Иди к черту! Мне не нужна твоя жалость. Ненавижу эту вашу поттеровскую жалость!

Все веснушки на ее лице бледнеют.

— Сам пошел к черту! Идиот!

Она отталкивает недопитое пиво и так резко поднимается из-за стола, что грохот деревянного стула отдается во всех уголках паба. Флитвик с мадам Стебль на минуту замирают, с интересом наблюдая за ними, потом возвращаются к прерванной беседе.

Джинни, задыхаясь от гнева, с размаху врезается в насквозь промокшего от разошедшегося дождя Невилла. На улице приятно пахнет мокрой листвой и дождем.

— Передала. Пойдем домой, — она хватает его за мокрый рукав и тянет за собой по раскисшей грязи обратно в Хогвартс.

Дождь, грязь, мокрые рукава, пахнущие сыростью волосы, завтрашнее наказание, пропущенный обед — все это ненавистно, все это насквозь пропитано ненавистью. Но из сердца этой ненависти вдруг рождается бутон надежды.