Рондо на Флейте (джен)

— Муза! Ты почему опять прогуляла Академию?! — раздался громкий стук в дверь, который я, по обыкновению, проигнорировала.

Не привыкла реагировать на крик. Тем более на такой суровый, как у отца.

Отец. Помню, когда-то давно я называла так совсем другого человека.

Да и в целом, это «когда-то» и это «давно» были совершенно отличны от того, что есть «сейчас» и «здесь».

Совершенно другие.

К примеру, у меня было другое имя. Гораздо скучнее и невзрачнее нынешнего, но, в то же время, и роднее. Хотя и к этому я давно уже привыкла. Точно так же срослась.

Муза. Имя-вдохновение. Имя-звучание. Имя-поток.

Наверное, стоит вернуться на тринадцать лет назад? Хм?.. Да. Вероятно, так будет правильней.

Журналистка, которой не посчастливилось попасть в зону боевых действий. Пожалуй, на этом моя история и должна была закончиться, чего, к моей радости и моему же недоумению, не произошло.

Мне исполнилась где-то неделя или две, точно уже не помню, когда я начала понимать, что творится явно не то, что должно происходить, если в опасной близости от тебя произошел взрыв, унёсший твою жизнь.

Пальчики, твёрдо обхватывающие чей-то большой палец. Скучный бежевый потолок. Расплывающиеся лица перед глазами. Один и тот же вкус на языке.

Пожалуй, именно статичность происходящего меня и отрезвила. Смерть не может быть такой. Сны также отметались. В коме я никогда не была, поэтому ни против, ни в защиту этой идеи сказать ничего не могла, а вот вариант перерождения был, как говорится, налицо. О чём красноречиво сказало зеркало напротив моей кроватки, когда я смогла видеть дальше собственной руки.

Это было увлекательно. Иногда нудно, иногда неприятно, но точно познавательно.

Усидчивость и умение восхищаться миром помогли мне повторно не умереть от скуки.

Какой, в конце концов, могла быть жизнь младенца? Лежи да ножками дрыгай. Этим я и занималась. Пыталась шевелиться, поворачиваться и катиться. Моих новых родителей это поначалу пугало, но потом они сделали это поводом для гордости.

Я удивительно быстро научилась говорить, потому что голосовые связки тренировать было не в пример легче моторики. Да и от тела тоже очень многое зависело. Неповоротливое, непропорциональное, в целом — неудобное и неправильное.

Пару раз мне хотелось сдаться и просто забить, какая разница: начну ходить я в восемь месяцев или в год? Куда мне было спешить? Но я всё равно продолжала свои нелепые, только мне нужные тренировки. Скука была сильнее.

Родители не переставали мной умиляться. Папа любил подкидывать меня, мама — гладить по волосам. Больше этого они, кажется, любили только музыку.

Именно благодаря этой их увлеченности у меня были не только скучные игрушки, но ещё и музыкальные инструменты.

Так я и росла, заставляя окружающих считать меня кем-то вроде вундеркинда.

Это было весело — иногда спросить у гостей какую-нибудь заумную вещь, а потом ловить взглядом их широко открытые глаза. Лучше этого могло быть только выражение лица папы, когда он потом этим гостям всё объяснял.

Ему нравилось быть отцом особенного ребёнка.

Он был немного нелепым, где-то смешным и, что самое главное и ценное, до ужаса любил меня.

Мама была ласковой, её голос был самым прекрасным звуком, какой я когда-либо слышала, а её руки любили заплетать мне хвостики. Она была мягкой и тёплой.

Я любила их обоих просто за то, кто они и что они для меня делали.

Мы жили счастливо лет до четырёх. Мама пела солисткой в одном из оперных театров, папа же ей аккомпанировал.

Не знаю, как так вышло, но театр разорился, папа вдрызг разругался со своим лучшим другом, и мы уехали в город Небесных Островов. Ре-Ми.

Именно в этом месте я впервые задумалась о том, что это не мой мир. Ведь острова парили прямо над нашими головами.

Магия. Тут была магия.

Это было чем-то немыслимым для меня. Чем-то невозможным.

И каждый день эти острова смотрели на меня сверху в гордом исступлении.

Я мечтала оказаться там. Пройтись по просветам мостов. Дотронуться до этих странных деревьев со всегда рыжей листвой и ломаными стволами. Вдохнуть воздуха, что был чище здешнего в несколько раз.

Пожалуй, я бы любила их, не падай их тени на наш нижний город.

Нижний город. Во всех отвратительных смыслах этого слова. Грязь, разруха, беззаконие, точно мы в какой-то Индии.

Неудивительно, что в таких условиях мама быстро заболела.

Ей нужны были лекарства, но работы, как и денег, тут почти не было. Нам иногда не хватало даже на еду, не то что на белые таблетки. Я пыталась хоть как-то помочь отцу и маме выкарабкаться. Хотя что, по сути своей, может шестилетний ребенок?

Ухаживала за ней, пока отец искал работу. Старалась ограничивать себя в чем только можно, пару раз выбиралась ночью из дома и воровала. Один раз это даже чуть было не закончилось для меня очень печально, но мне повезло, и я успела вовремя смыться.

Я верила в лучшее. И как же мне было плохо, когда это лучшее не произошло.

Мама умерла. Отец был безутешен. Для него мир обесцветился, скукоживаясь до одного бледного мёртвого тела с тонкими руками.

Мне было плохо, и я второй раз в этой жизни плакала от жалости к себе и от мировой несправедливости. Первый был ещё в самом начале моего здесь пребывания.

Мама была лучом. Мама была магией. Мама была всем для папы и важной частью — для меня.

Пусть она была и не первой, кого я так называла. Но в душу она забралась так же далеко.

С тех пор я возненавидела Парящие острова, ведь на них люди жили совершенно не так, как здесь, внизу. Рай и трущобы. Ломящиеся от яств столы и впалые животы. Это было нечестно. Несправедливо.

Как бы смешно это ни звучало, учитывая моё положение, но я поклялась, что когда-нибудь я это изменю.

Вскоре мы с отцом покинули этот город благодаря Себастьяну — тому самому лучшему другу отца. Он жил в Га́рмони, столице нашей планеты. Очень богатый аристократ, познакомившийся с моим отцом, когда тот ещё учился.

Но речь, пожалуй, пока не о нём.

— Муза! Я прошу тебя, пожалуйста, открой! Я не могу говорить с тобой через закрытую дверь!

Вздохнула про себя. Гирлянда на стене в форме скрипичного ключа в такт моим мыслям засветилась тёмно-синим и погасла.

Расправила спальные шорты, чтобы они не казались такими короткими, и включила в комнате свет.

Открывать не хотелось, но отца я всё равно игнорировать не могла. Этот и выломать не побрезгует. Были уже прецеденты.

Щёлкнул замок, и дверь, словно только этого и ждала, дёрнулась.

Опустилась на кровать, внутренне готовясь к очередной порции нотаций. Вполне справедливыми, но любимыми от этого они не становились.

— Ты ночевала сегодня дома? — строгий голос отца прошёлся по сонному мозгу катарактой. Он всегда был слишком громким.

И вопрос такой дурацкий. Будто бы сам ответ не знает. Всё ещё верит в то, что я — та маленькая девочка из кроватки, которая держит его палец и смеётся.

— Нет.

И хмурится он точно так же, как и в прошлые разы, мешая сюда злость и раздражение.

— Почему? — ему хотелось спросить явно не это. Предполагаю, что ему и спрашивать-то ничего не хотелось. Ему хотелось просто покричать на меня.

Когда-то, помню, он разливался соловьём о том, как это неправильно и плохо. Грозился запереть меня в доме. Угрозу он, конечно же, раза после пятнадцатого исполнил, но это, правда, не сильно помогло. Я всё равно ушла.

А сейчас — прогресс. Спрашивает, зачем я это, собственно, сделала.

— Захотелось, — а какой в самом деле ответ он ожидал?

Вряд ли его обрадует знание о том, что его дочь втихаря от него выступает с группой в ночных клубах или зависает время от времени в обществе местных Интеллигентных Фриков.

Желваки, бегающие на его лице, не доставляли мне удовольствия, и я лишь опрокинулась на кровать, пиля взглядом потолок, похожий на нотную тетрадь.

На музыке тут и вправду все помешались.

— Я не хочу быть плохим отцом.

— Ты им и не являешься.

Хо Боэ опешил на мгновение, но своего запала на серьёзный разговор всё равно не потерял.

— Муза, тебе всего тринадцать, ты же сама понимаешь, как всё это выглядит со стороны.

Понимаю. Возможно, даже лучше тебя.

— Как и ты понимаешь, что возраст в моем случае — просто цифра. Это же к вопросу об Академии, — вздохнула, вытягивая руку в сторону письменного стола. — Позволь мне сдать экзамены на досрочный выпуск.

— Мы это уже обсуждали, Муза, — вздохнул он.

— Я помню. Социализация, связи и престиж.

Жаль, что ему не объяснить, что этих связей из-за работы в группе у меня уже навалом. Он ненавидит музыку, считая её причиной смерти мамы. Глупо и так по-детски. Но я не вправе его за это осуждать, ведь отчасти он прав.

Мама пела всегда. Даже тогда, когда врачи настоятельно советовали ей этого не делать. Даже когда она болела, она всё равно пела, потому что не могла по-другому. Потому что это было её смыслом жизни. Потому что она была феей музыки.

— Пап, дело даже не в учебной программе. Ты же знаешь, какие люди там учатся — дети аристократии. Я, конечно, благодарна дяде Яну, что он устроил меня туда, но пойми: я этого не хотела.

— Ты сможешь найти себе влиятельных друзей и, может быть, даже мужа! В конце концов, Муза, там лучшие преподаватели по магии во всей Мелодии!

Не только я хорошо его знаю, но и он понимает, на что нужно давить.

— Именно поэтому я хожу туда, когда в расписании есть подобные уроки, — если опять подниму эту тему, он начнёт возмущаться. Но противостоять себе в этом я не могу. — Поэтому, может, обсудим вариант какой-нибудь магической школы? К примеру, Голден Атриум?

И взрыв его был закономерен.

— Нет! Ты не будешь учиться музыкальной магии! Ты знаешь, что она сделала с твоей матерью!

Повисла тишина, которую развеять мне совершенно не хотелось, и я просто закрыла глаза. Обычно отец принимал это за окончание разговора и уходил, оставаясь при своём мнении.

Он был жутко упрям. Моего «лучше» для него не существовало. Он знал только своё.

Даже в Мелодийскую Академию, в которой учились все сливки общества, заставил меня ходить именно он, а не дядя Ян.

Послышался громкий хлопок дверью. Точно такой же, как и всегда, когда тема доходила до этого момента.

Открыла глаза.

— Metti fuori⁽¹⁾

Свет погас, и я вновь включила гирлянды.

Взгляд снова поднялся на светящиеся ноты, и я начала отпускать сложившийся разговор, расслабляясь. Какой бы я не казалась равнодушной, меня всё равно трогали взрывы отца — не хуже электрошока. Не он один потерял дорогого человека.

Все мы перебарщивали. Но отец делал это, пожалуй, слишком часто.

Я полежала так ещё какое-то время, а потом, когда духовное равновесие вновь вернулось ко мне, даже не стала утруждать себя выключением гирлянды, надевая спрятанные под кроватью кроссовки. Развеяла несколько заклинаний на окне, которые только что поставил отец, чтобы я не смогла выйти. Какой это уже раз? Бывают же такие упёртые люди, до которых всё никак не доходит...

Распахнутое окно и чуть подёргивающиеся от ветра занавески.

Меня нельзя ограничивать.

1) Metti fuori — Потухни.

Вернуться к тексту