Рыло (джен)

Глава вторая, в коей мы снова имеем счастье лицезреть рыло, на этот раз вломившееся в храм культуры.

Утро 13 июля 18** года, в пятницу, выдалось особливо погожим, но не все досужие господа увеселяли себя прогулкою. Многие, гонимые тягою к знаниям, решили провести часок-другой, а то и третий, в публичной библиотеке. В читальном зале сидели и юные студенты, грызущие гранит науки, и убелённые сединами профессора, кои, сумрачно вглядываясь в потрёпанный том какого-нибудь заграничного корифея, нет-нет, да и ворчали себе в бороду: «Неправ этот старый хрен, уй как неправ!».

Были здесь в небольшом количестве и народные самородки, обученные грамоте. Те держались скромно, почтительно к господам и уважительно к заведению, заскорузлые картузы свои мяли в руке либо засовывали в карман поглубже, в книгу глядели восхищённо и возили по строкам пальцем, а ежели попадалось им что-то непонятное — или, наоборот, понятное — враз менялись в лице и роняли неосторожное словцо вполголоса. После этого, впрочем, пужливо оглядывались: не услыхал ли кто.

В самом тёмном углу читального зала обосновались тихие, скромные и неприметные личности, читающие сразу втроём некую книгу на французском языке с обилием картинок. Оную книгу завезли в библиотеку полгода назад, и за это непродолжительное время она успела истрепаться до печального вида. На русский язык литературу подобного рода не переводили в те времена, потому как ещё сохранялись остатки морали в обществе, но упомянутым троим господам и картинок хватало. Французскому же они обучены не были по причине неусидчивости и тупоголовости в детские годы.

Учёного вида девица в пенсне переписывала из толстенького томика in duodecimo стихи в надушенную тетрадь, попеременно то вздыхая, то утирая катящуюся из-под стекла слезу украдкой. Последнее обстоятельство, впрочем, свидетельствовало не о чувствительном характере особы, а о начинающейся у неё инфлюэнце.

Одним словом, библиотечный день протекал так, как ему и подобает: мирно, чинно и спокойно, и ничто не нарушало сложившегося десятилетиями порядка, ежели не считать изредка раздающегося то тут, то там туберкулёзного кашля представителей городской интеллигенции да басовитого шмыгания носом читающего простонародья.

Произошедшее далее не имело научного объяснения, но имело поистине сокрушительные последствия.

В тот момент, когда граф Соплежуйский, читать не любивший, а укрывавшийся в библиотеке от жены, застукавшей его с любовницею, ухватился двумя пальцами за верхний угол страницы чУдного издания «Божественной комедии» на меловой бумаге, одна из стен заведения жутко заскрежетала и пошла трещинами.

Граф был на нервах и с перепугу книгу обронил, порвав страницу и погнув корешок. К нему кинулся было разгневанный смотритель библиотеки, но треск в стене отвлёк его, и он в числе прочих свидетелей происшествия застыл, устремив взоры на злосчастный участок.

А со стены посыпались куски штукатурки, и под вопли: «Землетрясение! Комета! Конец света начинается!» в образовавшуюся дыру пролезло снаружи огромное рыло, вроде как свиное, только очень уж крупное, и начало шевелить пятачком, шумно принюхиваясь и оглушительно хрюкая.

— Позвольте… позвольте… — токмо и вымолвил граф Соплежуйский, в страхе попятившись и наступая на пятки смотрителю.

— Батюшки-светы, это что ж такое на земле творится-то, а? — запричитал смотритель, не забыв, однако, съездить графа по уху.

— Иииииииииииииииииии! — тоненько завизжала учёная девица, которую угораздило сидеть аккурат под рылом, обронила пенсне, бросила стихи и, подхватив юбки, прямо через стол начала выбираться вон. Срам был такой, что хоть святых выноси.

Рыло меж тем так заливисто хлюпнуло носом, что у многих присутствующих заложило уши. Рыло откашлялось и изрекло:

— Тьфу, какая страмота. А ещё библиотека! — и убралось, ровно его и не было. А дыра в стене осталась.

Вот когда началось столпотворение! Все стремились как можно скорее покинуть читальный зал, дабы никогда более в него не возвращаться, но поскольку двери были узки, а посетителей — много, то случилась совершеннейшая куча мала, непристойная до безобразия.

— Говорила мне маменька: не ходи никуда тринадцатого в пятницу, не кончится это добром! — воскликнул один из студентов, чудом выпроставшийся с-подо дна кучи малы и расправляющий помятые члены.

— Помалкивал бы ужо про маменьку, лоб здоровенный! — гаркнул на него помещик Пихлой, зашедший в библиотеку на предмет изучения счетоводческой книги. — Своей башкою думать пора! Небось, как по девицам да по кабакам гулять, так у маменьки разрешения не спрашивал! Подай лучше руку да помоги мне выбраться из этой вакханалии.

— Ну так будете у меня в долгу, дядя, — ответил студент и помог-таки помещику вылезти из орущей, бранящейся и брыкающейся кучи.

Помещик перекрестился, сплюнул на пол, потому как за порядком следить было сейчас некому, и сел на лавку, отдуваясь. Меж тем освободились ещё двое: учёная девица и некий гусар. Гусар продолжал тесно к девице прижиматься, делая вид, что спасает её, а она пребывала в полуобмороке и отстраниться от него ну никак не могла по причине слабости.

— Полиция! — догадался заорать кто-то.

Но до того, как по тщательно вымытым полам библиотеки загрохотали сапоги околоточного надзирателя, многим ещё были отдавлены ноги, помяты воротнички и оцарапаны рожи, а уж сколько ценных книжек было украдено под шумок — и сказать совестно. Вот что натворило рыло своим вторым появлением.