Стэнли и много, много имён. Часть I: Хогвартс (джен)

Однообразные дни тянулись один за другим. Небо в окошке камеры, что находилось под самым потолком — было вечно затянуто тучами, Из щелей в старой кладке дули холодные ветра, а в камеру залетали солёные брызги моря. Ещё один день, старался я не отчаиваться и не в силах сидеть без дела, продолжал тренироваться.

— Раз, два, три. Раз, два, три, — делал я уже какой подход, то приседая, то отжимаясь.

Умереть от слабости в этом теле мне не хотелось. Стэн в свои последние дни отказывался от еды и окончательно ослаб, притом, что и при попадании сюда был не в лучшей форме. Идиот.

Сперва из его крови выветрились пары алкоголя, а потом началась героиновая ломка, подошел я к стене, посмотрев в кем-то заботливо прибитое к ней маленькое зеркальце, откуда на меня глядел словно старик или совсем пропащий человек. Но даже за это я был благодарен, продолжает мне сниться раз за разом один и тот же сон, навеянный дементорами.

Я в желудке демона и другие души, что раньше относились ко мне хорошо, безумно хохоча и завывая, начинают отрывать от меня кусок за куском, кусок за куском, пихая их в свои бездонные пасти, пока от меня не остаётся ничего. Боль и безумный хохот. Боль и хохот!

Каждый раз, просыпаясь в холодном поту, я пытаюсь снова заснуть, но не получается. Всё болит. И больше всего — душа.

— Ты там не помер ещё? — прокричал мне Рабастан, заметив тень под моей дверью, что не перестаёт двигаться.

— Молчит? — спросил его брат.

— Молчит, — подтвердил тот.

— Может он немой? — предположила Белла.

— Когда приходят дементоры, он орёт ещё визгливей тебя, Беллатрис, ха, ха, ха, — заржал Рудольфус, очевидно недолюбливающий свою жену. — Так что язык у него есть. Это точно.

Из их разговоров можно многое узнать, но общаться с ними? Нет. Это не по мне.

Они в отличие от меня настоящие преступники и сидят за дело, любил Стэн собирать вырезки из старых газет и я знал обо всех преступлениях, совершенных соседями по камерам, где простое убийство, выглядело словно насмешка. До такого элита, служившая Воландеморту, не опускалась. Им подавай массовые жертвоприношения, чуму и поветрия.

У нашей Мэри есть дружок,

Барашек белый, как снежок.

На свете дружбы нет тесней —

Повсюду он бежит за ней,

О хей, эхей! О хей, эхей!

— Заткнись, Мальсибер! — первой сегодня не выдержала Беллатрис.

Как и каждый день до этого из камеры слева от меня звучали вопли Мальсибера, распевающего народные песни Англии. Это было даже забавно.

— ААААаааа! Я этого не выдержу, — стенала единственная женщина на нашем этаже.

Отрешившись от этих звуков, я продолжил тренировку, разгоняя по телу кровь.

Азкабан. Как много в этом слове и как мало понимают те, кто ни разу здесь не бывал. Это место, что когда то принадлежало тамплиерам, потом инквизиции, а сейчас волшебникам — словно отрицает магию, нашли на туманном Альбионе самое верное ему применение. Сбежать отсюда невозможно. Магия заперта глубоко внутри нас. И да, я её чувствую, а значит я волшебник.

Знания, полученные мной от Стэна и осколков, говорят о том, что обычные люди не видят дементоров. Даже умирая. Выходит, дар у меня пробудился после столкновения с ним. Такое бывает, но очень, очень редко.

По идее, я должен быть слабым магом, слабее даже давешнего Стэна, но это не так. Ведь я пожрал, не знаю как, но пожрал чужие куски душ, чем усилил себя и вышел на уровень сильного подмастерья. Так что в теории мне доступны все чары, что знали как парень ведун из СССР, Егор, так и английский умница Гек. Нужно лишь потренироваться. И я тренировался. Сразу после физических упражнений, шли магические.

Вставая на свободном пятачке камеры, я замирал, закрывая глаза, представляя, что рука, поднятая в воздухе, тяжелеет и в ней находится такая родная, тёплая палочка из ясеня, отождествлял я себя с нашим, русским парнем. После чего делал движение, и мысленно или шепотом выговаривал заклинание и так раз за разом, раз за разом, начал я словно изучать заклинания с первого курса школы, пока не отработаю их всех.

Не знаю, выйду ли я когда-нибудь отсюда, но если да, то выйду я с высоко поднятой головой.

Мысли же, признаться что я не Стэн Шанпайк, как пришли, так и ушли. Спасибо знаниям почти сквиба, пообтесавшегося в этой системе и хорошо знающего законы магических министерств разных стран. Таких как я, называют одержимыми, приравнивая к демонам. Никому не хочется в один прекрасный момент потерять тело и быть вытесненным из него чужаком. И хоть со мной было не так, разбираться никто не будет. Наказание для нас одно. Смерть. Так что пора забыть своё прошлое имя. Теперь я, Стэнли Филипп Артур Шанпайк и никак иначе.

И единственное о чём я сейчас волнуюсь, это о брате, сестре и родителях. На дворе у нас тысяча девятьсот девяносто шестой год, сентябрь, а значит, с момента моей смерти прошло шестнадцать лет. Брату стукнуло сорок, а сестре за тридцатку. Как они там? Как родители? Всё ли у них хорошо? Немного раскис я, вспоминая родных и товарища Саньку, тянувшего меня вверх из оврага, в который мы заползли вслед за трактором.

Получается, я ещё не скоро их увижу. Как читал в газетах Стэн, СССР распался при прямом содействии Англии и их союзника США, так что, таких как я, англичан, там не любят. Ели бы я был обычным маглом, то попасть на родину было бы проще. Но я теперь волшебник. И как знал Стэн, ведуны России закрыли границы для всех одарённых, в ком не течёт славянская кровь, а волшебника из дождливой Англии там вообще ждёт «тёплая» встреча.

Да и рано я об этом задумался. Непонятно, даже, сколько я буду тут сидеть. Так как суда как такого не было, срок моего заключения не оглашался. Надеюсь лишь, что мне дали не пожизненное.

— Граф Монте-Кристо, узник замка Азкабан, — невесело вспомнил я любимую свою книгу, которую читал в детстве. — Какая ирония.

— Ты чего там бормочешь? — не утерпел Рабастан, услыхавший меня.

Вот любопытный мне сосед попался.

— Чего орёшь, Рабастан?

— Да этот мальчишка напротив что-то там бормочет. Интересно.

— Успокойся уже. Дай поспать.

— Поспишь тут! — огрызнулся Рабастан. — Скоро ночная кормёжка дементоров.

Через час, начало резко холодать. А это значит, что смотрители попрятались в свои каптёрки и выпустили демонов, питающихся нашими самыми страшными ночными кошмарами.

Внизу, на нижних этажах башни замка завыли. Дементоры уже успели до них добраться.

Сжав зубы аж до того что челюсть свело, я сосредоточился на защите сознания, науке окклюменции, что работала даже здесь, в тюрьме. И хоть я не достиг ещё тех вершин, каких достигли, куски тех, кого я поглотил, это немного, но помогало. Кричать, как резанный я уже перестал. Только выл.

— АААаааааа! — заорал Рудольфус.

— Мама, мама, мамочка, — заплакала Белла.

— Суки! Бляди! Твари! — начал материться Долохов благим матом.

Реакция на чуждых этому миру тварей у всех была разная.

— Я всё расскажу, я всё расскажу, — молил Рабастан, каясь в грехах и сдавая всех кого можно.

Даже катаясь по полу, воя и раздирая себе пальцы в кровь, в попытках вырыть нору в каменном полу и там спрятаться, я всё слышал и накрепко запомнил, где Рабастан устроил свой схрон с золотом, магловскими фунтами, одеждой и универсальной палочкой.

Так и пошли все дальнейшие дни, складываясь в месяцы. Рабастан пытался меня разговорить. Белла с мужем ругались, а я усердно занимался спортом, стараясь привести это тело в порядок. Ну и конечно магия. За сентябрь я заново заучил всю школьную программу первого курса, которую знали все три моих осколка и Стэн, хоть и учившийся паршиво, но на уроках присутствовавший. И да. Стэна я не жрал. Не знаю почему, но его память осталась в теле и досталась мне в наследство.

Прошел октябрь и Хэллоуин. Наступил ноябрь, когда мы, англичане празднуем ночь Гая Фокса. В этот день, взрослые соревнуются в скорости сожжения чучела Гая, а детвора пристаёт к прохожим, с просьбой «дать пенни для Гая» и покупают на выручку петарды, от которых сотрясается старый Лондон. Всеобщий праздник, заканчивающийся шашлыком, что готовят прямо на останках догорающих чучел бедолаги Фокса. Все угощают всех яблоками, запечёнными в сиропе и сладким картофелем.

Раньше я об этом празднике не знал, но впервые увидев его в своей памяти — зарёкся обязательно побывать и поучаствовать во всеобщем веселии.

Радости сейчас мне явно не хватает.

Наступление же рождества, все мои сокамерники ждали с плохо скрытым гневом. Обстановка у нас на этаже накалялась. Мальсибер, распевая свои песни, всё больше унывал и пел о смерти, мучениях, пытках. Долохов всё больше матерился, а Белла, эта язвительная женщина, отмалчивалась.

О том, что произойдёт что-то плохое, я догадывался, но что? Между собой они об этом не говорили, и мне оставалось только гадать. Гадать и ждать.

Двадцать пятое декабря. Рождество, радостно оповестили нас о наступившем празднике охранники тюрьмы, придя сегодня на завтрак сразу вдвоём, чего на моей памяти ещё не случалось.

Как мне позже стало известно, в этот день ослабевали следящие чары на камерах, что выгодно различным пронырам из охраны, имели они возможность применять любые методы, дабы вытащить из тех, кто сел в эту страшную тюрьму их секретики.

Частенько потом эти охранники обзаводились дорогой недвижимостью, которая явно была им не по карману. Пыточное заклятие, пергамент и кровь. Вот три составляющие, нужные чтобы переписать чьё-то имущество на другого.

— Мы будем убивать вас медленно, суки! Не жить вам!

— Резать, резать, резать! — приглушенно рычал Рудольфус, сквозь железную дверь, сотрясая её своими кулаками.

— Ха, ха, ха… И так каждый раз, Уильям, — обратился к своему напарнику тот, кто обычно разносит нам пожрать. — Не угомонятся, думают, что им кто-то поможет. Спасёт, ха, ха, ха…

— Давай уже поскорей, Арчи, мочи терпеть нет! Зря я тебе пятьдесят галлеонов, что ли отвалил? — раздражённо прервал его Уильям, с нетерпением в голосе.

— Сейчас, сейчас, — забрякали ключи в руках Арчи. — Секунда.

Звук проворачивания ключа и чья-то камера со страшным скрипом отворилась. Смотреть, что происходит в коридоре, можно было только через щель для тарелки внизу двери и я, встав на четвереньки, заглянул в неё.

Две пары ног вальяжно входили к кому то. Звук пощёчины. Вскрик.

— Белла! Белла! — отчаянно закричал во всю глотку отмалчивающийся до этого Рудольфус, и я всё понял.

Не нужно было и прислушиваться. Шлепки, вскрики, плач женщины. Охранники насиловали осуждённую, зная, что она никому ничего не скажет и не сможет отомстить.

— Как и обещал, о-хо-хо, — довольно протянул Уильям. — Давай её на четвереньки поставим, — предложил он, явно завышая голос, чтобы и мы услышали, и я отполз от двери.

Сжал зубы и продолжил свои тренировки, старясь не вслушиваться в крики, плачь, и мольбы Беллы убить её.

В этот день, я впервые пожалел Беллатрису Лестрейндж.