Tentaverunt me (джен)

каждую ночь я слышу чужую стаю.

слезы жгут веки лучше любого перца.

я вырастаю, братец.

я вырастаю, а потому не знаю, куда мне деться. каждую ночь я слышу и рев и клёкот.

звуки послушно бьются в охрипшем горле.

я понемногу блёкну, мой друг. я блёкну, словно мой главный цвет наконец-то стёрли.

каждую ночь я слышу.

кому-то мало дней, когда остаётся молчать и гаснуть?

просто скажи, что всё это не напрасно.

— нордическая

Нет магии темной и светлой. Магия едина, ее можно использовать во благо или творя тьму. Магия — жизнь. Она есть в каждом живом существе, перетекает по жилам, окружает защитным коконом. Лишь от волшебника зависит, сможет ли он пробудить эту силу. Магия окутывает мир магическими потоками, вырываясь на свободу в виде чистых, незамутненных источников. Ее невозможно подчинить, лишь принять и направить в правильное русло.

Кровь — важнейшая субстанция в мире магов. Кровь напрямую связана с магическими способностями. Возможно, волшебники имеют особый орган, отвечающий за наличие магии в теле. Изгнание сквибов из чистокровных семей ведет к появлению грязнокровок. Смешение крови среди чистокровных ведет к вымиранию магов как вида. Я удостоверился, что полукровки из древних магических родов обладают огромным потенциалом, величие слизеринского старосты не подвергалось сомнению. И последующему его возвышению отсутствие за спиной чистокровного рода никак не помешало. Признание грязнокровок как членов магических семей невозможно. Уничтожение их не приведет к полному исчезновению. Это никак не принимает Регулус, но прекрасно понимает Темный Лорд. Теперь даже в письмах я могу называть его только так. Чистокровные превратятся в сквибов, навсегда запечатав магию в себе. Я вижу это так же отчетливо, как и угасание рода Блэков. Безумие мешается с безумием, и нет больше чистоты в нашей крови.

1972 г.

Гарри осторожно прикрыл пергамент и перевел взгляд на стену. Личные записи Альфарда Блэка оставили после себя ощущение неправильности, остроту предвкушения и какую-то завесу тайны. Гарри никогда не интересовался происхождением магии, как Гермиона, он просто принял свою исключительность как данность. Дурсли называли его уродом, и в волшебном мире он такой же, выживший после смертельного проклятья, не оставляющего следов. Для него ничего не изменилось, лишь обзавелся парочкой смертельных врагов. Сириус говорил, что его дядя не был магглоненавистником, много путешествовал и жил отдельно от других Блэков. Альфарда волновали проблемы чистокровных, и он видел разрушение мира столь же ясно, как и падение курса галлеона. Гарри ничего не понимал. Раньше он считал, что знает мир магов так же хорошо, как и маггловский, не в совершенстве, как Гермиона, но различая причину и следствие. [U1] Все было так просто: те кто могли преобразовать подушечку для иголок в ежа — волшебники, а дурацкие разговоры Малфоя о чистоте крови — средневековые предрассудки. И магия воспринималась как часть самого себя, пусть она и делала его отщепенцем. Гарри как-то не задумывался, что почувствовала Гермиона, когда узнала о существовании самого невероятного в мире. И почему заклинания не выходили у нее с первой попытки, она просто... не верила? Это было странно. Гарри верил словам Сириуса и верил Альфарду Блэку — насколько вообще можно верить записям давно мертвого человека. Эти рассудительные строчки раздражали его, рушили прекрасно выстроенное представление о мире.

Гарри встал и отдернул тяжелые бархатные портьеры, взметнув облако пыли. Солнечные лучи разрезали воздух, заставляя подпрыгивать пылинки, и осветили множество газетных вырезок. Это было печально — смотреть на забытую историю недавних лет, на революцию, на войну различных мыслей и мнений, на списки жертв и пугающие заголовки. Первая магическая была как на ладони — и в прошлом. У Гарри своя война, уже другая, и даже Волдеморт не тот, что был прежде, и теперь это не битва двух утопий, а всего лишь кровавая резня. И Гарри слишком хорошо это понимал.

Когда появилась магия? Гарри не знал, он не был магглом, чтобы задаваться таким вопросом; она существовала всегда. И Волдеморт уничтожал ее, искоренял, как гнилой сорняк, даже не осознавая, что он делает. Убивает людей, даже не чувствуя, что становиться инферналом. Должен ли Гарри убить его за это предательство? Лишить жизни?

Гарри аккуратно разбирал вещи Регулуса Блэка, чтобы хоть как-то отрешиться от мрачных мыслей. Сегодняшний день, угасая, оставлял какой-то кислый привкус незавершенности, нерешительности и ожидания. Гарри никак не мог определиться, чего он мог ждать. Конца ли?

Он осторожно вынул из сундука пергаменты, скорей всего какие-нибудь конспекты; вытащил и поставил на полку несколько чудом сохранившихся пузырьков с гноем бубонтюбера, положил на стол тяжелый золотой медальон со свернувшейся в узел змеей, достал пачку писем и тетрадей, несколько безделушек, убрал в шкаф его одежду. Гарри делал это машинально, представляя себя на месте Сириуса, семью, наполнявшую воздух звуками и живой дом. Но только когда Гарри разложил все по местам, он понял, что совсем один.

Никогда еще он не был так одинок, сейчас его спутниками были тишина и воспоминания.

Наверное, не стоило этого делать; Гарри ни разу не зашел в бывшую комнату Сириуса, боясь прошлого, не совсем светлого, но по-своему счастливого. И короткого. Но это означало прятаться от самого себя и раз за разом предавать память крестного; казалось, Гарри должен был выть от боли, сковавшей сердце, от дома, разбередившего незажившую рану, от понимающих взглядов Дамблдора, но он только сильнее стискивал зубы и закрывался от всего мира. И тем сильнее будет взрыв.

Гарри медленно приоткрыл дверь, скользнув взглядом по золотому пятну. Тяжелых парчовых штор не было. И темного заплесневелого дерева тоже. Это было его комната. Гарри снял очки и протер глаза, оглядываясь. Это ничего, что он ходит по лезвию ножа — его удача слишком сильна, и потому смерть в отместку забирает близких.

Здесь было светло, так светло, словно солнце и звезды находились совсем рядом и своим светом согревали Гарри. Все это до боли напоминало дом в Годриковой лощине, и Гарри в ужасе зажмурился, представляя, как Волдеморт величественно войдет в эту комнату и убьет его. Потому что родители больше не смогут его защитить, потому что он уже умирал много раз. Страха больше не было, и в этот момент Гарри понял, что Волдеморт больше всего боится неизвестности. Дамблдор говорил ему какие-то мудрые слова, но он не помнил, потому что всегда забывал.

Гарри нежно посмотрел на колдографию счастливых родителей с черноволосым малышом на руках. Любовь можно пронести через века, и пусть они канули в небытие, он всегда будет помнить самое светлое в мире.

Гарри подумал, что это прощальный подарок Сириуса; они пытались быть вместе, но злой случай погубил будущее. Гарри не стал думать, кто в этом виноват — он заметил Омут Памяти.

Позже Гарри понял, что даже не раздумывал; ему было жизненно необходимо броситься в чернильные воспоминания, впитать их в себя и прожить заново. Он прожил несколько счастливых мгновений, наблюдая за своими родителями, пребывающими в неведении; борющимися за свою свободу и жизнь. Гарри старался выжечь эти воспоминания у себя в памяти, навсегда сохранить эти светлые картинки.

Совать нос в Омут Памяти — дурная привычка. Из этого никогда не выходит ничего хорошего.