Дикие лебеди (гет)

Джинни

В Запретном лесу сыро, жутко и по-осеннему туманно. Мокрые, упрямые ветки цепляются за плечи и голову каждые два метра. Джинни кажется, что ее волосы уже превратились в гнездо, в огненно-рыжее гнездо. Хоть феникса сажай.

— Ты знаешь, как она выглядит? — Невилл тихо сопит за спиной. Конечно, кого еще можно отправить за компанию в огромный лес, где водятся ядовитые твари, бешеные кентавры и малыши вроде Грохха? Только Долгопупса.

— Я что, Гермиона? — устало огрызается она. — Примерно. Желто-коричневая травка с тремя лепестками.

Интересно, если они вернутся без дурман-травы, их сразу отправят обратно или хотя бы дадут поесть?

— Как думаешь, сколько мы здесь уже? — вид у Невилла расстроенный.

— Часа три. Может быть, четыре. Есть разница? — Джинни садится на гнилую корягу и проводит ладонью по лицу.

— Сидеть просто так слишком рискованно. Давай все-таки натрем руки и лицо травой, чтобы не привлекать пауков? Еще можно приложить папоротник…

— И стать похожей на дерево? Спасибо. Развлекайся сам, если хочешь.

Невилл садится рядом. Лицо у него почему-то грязное, волосы насквозь промокли. Он дует на замерзшие пальцы и поводит плечами. Тишина леса, такая же тяжелая и пропитанная туманом и дождем, обволакивает словно одеяло. Хочется есть. Последние недели домовики готовят одну картошку с овощами и пережаренное мясо. И Гермиона еще предлагала вступить в Г.А.В.Н.Э! Джинни тихо фыркает и утыкается носом в рукав свитера. Он еще пахнет чем-то сладким, домашним — маминой выпечкой… Те времена, солнечные и светлые, ушли навсегда. Остался только этот лес, промозглый, сырой и темный. И эта осень, почему-то въедающаяся в сердце большим бурым пятном. Горькая, рябиново-красная и полная одиночества. Джинни кажется, что она застыла на какой-то грани — не быть Джинни Уизли. Потому что Джинни Уизли никогда не бывает одна.

— У них сейчас суп, — Невилл огорченно вздыхает, читая ее мысли. — И второе.

— Заткнись.

— Я есть хочу.

— Ты не Гойл. — Джинни обводит медленным взглядом деревья вокруг себя. Черные, мокрые и больные. — Похоже, мы заблудились.

— Нам бы Гермиону.

Джинни зло поворачивается к нему. Лицо у Невилла розоватое и вытянутое, как лампочка, и при этом довольно симпатичное. Для Лаванды Браун сойдет.

— Нам бы компас.

Почему все восхищаются Гермионой? Она отличная подруга. И Джинни ее любит, хотя в подругах она никогда сильно не нуждалась. Гермиона зануда. И в ней искры нет. Она никогда не поймет, что значит летать на новой метле с сумасшедшей скоростью и задыхаться от ветра. Гермиона — человек рассудка. Человек-план и человек-учебник. Джинни — человек действия, и в любую минуту готова на самый безумный и необдуманный поступок. Это ее свобода.

— Зачем ты вообще попалась? — Невилл чихает и натягивает капюшон на лицо. — Как будто не помнишь, кто патрулирует галереи по средам.

Джинни растирает подошвой грязно-бурые кленовые листья. Они уже перестали подражать ее волосам. Волосы — те растут и рыжеют, им плевать на наступающую зиму, скудную пищу и гибнущие нервы.

— В следующий раз сам полезешь отправлять письмо, — отвечает она неохотно и натягивает шарф до носа. — И это все из-за Малфоя.

— Темнеет, — Невилл придвигается поближе к ней. — Может, пора выбираться? Все равно им не нужна эта трава.

Что-то не так. Никто лучше Невилла в травах не разбирается, а он сидит с отрешенным лицом и робко пытается ее обнять. Утешить? Джинни отодвигается на край коряги и подозрительно смотрит на него.

— Только не говори мне, что видел эту идиотскую траву тысячу раз и молчал.

Долгопупс вскакивает с коряги так, что Джинни чуть не сваливается на сырую землю.

— Они будут использовать ее для зелья! Чтобы снова убивать и пытать!

— Предлагаешь сесть здесь и замерзнуть к чертовой матери? — Джинни ненавидит тупость и взрывается по пустякам. — Не мы, так другие принесут им все, что угодно. У героизма должен быть рассудок. Замерзнув тут, мы Гарри ничем не поможем. Я помню, что сама люблю лезть в самую гущу, но я не планирую совершать хладнокровное самоубийство.

Невилл пожимает плечами. Лицо у него становится совсем красным от холода. Цвет его глаз Джинни не помнит, да и вспоминать слишком промозгло. Туман становится гуще и протягивает к ней свои призрачные пальцы.

— То есть ты видел эту дурацкую траву?

— Да. Где— то в самом начале. Я думал, мы попытаемся сбежать.

Джинни обхватывает руками голову и раскачивается из стороны в сторону. И опять приходит это навязчивое желание обрезать волосы.

— Я пытаюсь быть взрослой, черт возьми.

— Передадим новость через мозгошмыгов? — Невилл кашляет в кулак. — Ну, чтобы нас искали. Помнишь, Полумна говорила…Что?

Джинни смеется в намокший от влаги зеленый шарф. Ей нравится зеленый, пусть это и слизеринский цвет. Нравится по другой, совершенно личной причине.

— Я не верю в мозгошмыгов, кизляков и прочую ерунду. И ты не веришь. Не валяй дурака.

Невилл поднимается на ноги, кашляет и судорожно вглядывается в туман.

— Нас ночью сожрут пауки. Или убьют кентавры. Или волки. Кто угодно. Без магии мы никто. Наверное, удобно быть магом и магглом одновреме…

За спиной Джинни громко, предупреждающе трескает ветка, разламываясь пополам. Джинни вскакивает на ноги и по привычке прикрывает собой Невилла. Если это паук — им конец. Кэрроу специально отобрали их палочки, надеясь, что они никогда не выберутся из леса.

— По-прежнему любите грязнокровок? Сейчас это опасно.

Лицо Малфоя серое, мокрые волосы прилипают ко лбу. Левая рука в крови, на щеке — огромная царапина, только глаза все еще насмешливы.

— Какого черта ты здесь делаешь? — Невилл не отрывает взгляда от палочки, крепко зажатой в руке Малфоя.

— Нашел твою жабу, решил отнести, — скалится в ответ Драко. — Вас нет чертовых пять часов. Поэтому Кэрроу отдали мне палочку и отправили за вами. Меня вроде как тоже застукали в галерее в комендантский час.

Джинни с Невиллом переглядываются: вряд ли это какая-то ловушка. Царапины на щеке — явный подарок паука, и если его рука побывала в жвалах, то Малфою недолго осталось.

— Хагрид говорил, что слюна отравлена. — Джинни кивает на рану. — Тебе надо срочно к Помфри, иначе ты умрешь часа через два.

Малфой опирается плечом о дерево и насмешливо улыбается. Он вечно о что-нибудь опирается, как будто у него нет сил держать себя прямо. Как будто у него вообще нет сил.

— Тебе не надо быть взрослой, рыжая.

— Сумасшедший дом! — Невилл принимается расхаживать взад-вперед по поляне, засунув руки в глубокие карманы фиолетовой куртки. — Мы в Запретном лесу без палочек, ищем дурман-траву для Пожирателей, и нас является спасать этот ублюдок, которого по дороге чуть не сожрали пауки, поэтому я должен искать ему другую траву, чтобы он не помер по пути в замок, полный Пожирателей.

— Такая трава есть? — осведомляется Малфой, незаинтересованно смотря на Долгопупса, как будто хотел услышать обратное. — Надо же. Терпеть не могу травологию. И мандрагоры.

— Ему яд в голову ударил, — Невилл тычет пальцем в Малфоя.

Драко прикрывает глаза и улыбается.

— Тебе плевать, что ты умрешь? — Джинни пристально смотрит на слизеринца. У него тоже зеленый шарф — оттенка зрелой травы в августовский день.

— А если и так — то что, рыжая?

— У меня имя есть.

— Ну да, что-то там из Хроник короля Артура, — Малфой зевает. — У тебя ведь отца Артур зовут?

— Я помню, где видел паучье противоядие, — Невилл перестает расхаживать по пожухлой траве. — Ты хоть примерно знаешь, где выход?

Малфой сползает вниз, облокачиваясь о грязную кору. Лицо у него становится совсем зеленым, бледно — зеленым, как еще нераспустившаяся почка. Джинни быстро опускается рядом с ним и заглядывает в глаза — такие же бледные. Интересно, он помнит ее невольную улыбку в теплой дремоте кофейни? И правда ли эти серые глаза ожили тогда от ее взгляда, или ей только померещилось?

— В той стороне, — он машет рукой на юго-восток от них. — Только тебя там сожрут.

Невилл почему-то презрительно ухмыляется, совсем как Малфой, и быстро исчезает среди голых деревьев.

Малфой берет Джинни за руку и вздрагивает.

— Теплая. — Его бьет озноб.

Джинни мягко проводит рукой по его лбу.

— Я же не труп.

Их обязательно кто-нибудь найдет. Плевать на них, гриффиндорцев, но ведь Малфой чего-то стоит. Она садится поближе к нему, подпирая плечом плечо. Внезапно становится теплее, но еще более одиноко. Очень хочется чуда, чтобы их пришли и спасли, забрали в замок, посадили к камину и дали чашку горячего чая… Он так живо представляется в ее воображении, что она слышит мягкий аромат мяты. Мятный чай — вот что она может пить чашками. Джинни сует руку в карман, пытаясь понять, что так упирается в бок, и вытаскивает мандарин. Помятый, маленький морковно-рыжий шарик выглядит неестественно жизнерадостно среди серого неба, грязно-коричневой земли и черных деревьев.

Они молча, долго, ревниво смотрят на мандарин. Они не могут быть такими же. Они слишком устали.

Потом Малфой медленно произносит:

— Убери. Ненавижу цитрусовые.

А может, он просто яркость ненавидит. У него ведь нет шести огненных братьев. Джинни вонзается ногтями в рыжую кожуру, крохотные брызги сока летят ей в глаза. И в прелом воздухе сразу чувствуется запах Рождества.

Джинни проглатывает последнюю дольку и только потом понимает, что ничего не предложила Малфою. И сразу, резко, больно — вспоминается последний разговор в пабе Розмерты. Она и так предложила ему больше, чем могла.

— Как думаешь, рыжая, этот идиот вернется?

— Надеюсь. — Джинни смотрит на палочку, зажатую в руке с вздувшимися венами. — Ты что, заклинаний не знаешь? Хагрид же…

— Он напал внезапно, — Малфой прикрывает глаза и морщится. — Из засады. Видимо, не жрал долго, вот и озверел.

— Раньше нас пауки не жрали.

— Не припомню, чтобы раньше мы часто гуляли в Запретном лесу, — Малфой беспокойно ерзает и закусывает нижнюю губу. — Черт, жжет.

Джинни осторожно берет его левую руку и бессовестно рассматривает. Странно, но ей не противно касаться Малфоя: раненый человек всегда вызывает в ней жалость и сострадание. Интересно, если бы на его месте сейчас сидела Беллатриса, ей бы тоже стало ее жаль?

— Наверняка сейчас радостно убивает людей.

— Кто?

— Твоя тетушка, — Джинни почему-то подсознательно боится эту дьявольскую женщину с растрепанными черными волосами. Боится до жути и до исступления. Если Беллатриса когда-нибудь встретится ей на пути, она даже не сможет поднять палочку. Хотя все, что нужно сделать — это как раз-таки поднять палочку. Победить страх. Шагнуть.

— Каждый человек, — Малфой запрокидывает голову и прикрывает глаза, — должен уметь хоть что-нибудь делать идеально. Хоть чем-то отличаться от остального стада. Моя тетушка — идеальная убийца.

Джинни всегда воспринимает все на свой счет.

— Во мне ничего идеального нет, — расстроенно заключает она, перебрав в голове все свои качества.

Малфой довольно фыркает. Он ожидал реакцию, но Уизли не надо становиться идеальной. Идеальные люди скучны, как вся его семья. Отчасти поэтому Драко решил стать ловцом: в квиддиче, в полете, в свободе можно было не ограничивать себя правилами. Поэтому он так вызывающе ведет себя с Поттером: Поттер с радостью даст сдачи. Драко начинает нравиться опасность, потому что весь его идеализм не нравится отцу. Драко не помнит, когда его последний раз хвалили дома за все его манеры и изящество.

Уизли вылезает из кокона размышлений и вздрагивает. Одно из деревьев выступает из чащи мокрых, полугнилых стволов и идет прямо на них.

— Бирнамский лес движется на замок, милорд! — насмешливо шипит Малфой.

Джинни поднимается на ноги и оценивает ситуацию: если Малфой тоже это видит, значит, она не сошла с ума. Она скорее сошла с ума в тот день, когда отпустила Гарри одного, когда лежала на аккуратно заправленной постели, свернувшись и стиснув зубы.

— Я знаю, куда идти, — дерево говорит голосом Невилла. — Там недалеко есть просвет между деревьями.

Джинни облегченно выдыхает и надеется, что выдохнула всю боль от того утра прощания. Невилл все— таки умеет соображать. Она обходит его по кругу и морщит нос.

— Ну ты и воняешь.

— Зато живой, — голос у Невилла внезапно жизнерадостный. — Помоги мне затолкать это в его рот.

Джинни только сейчас замечает, что Малфой потерял сознание. Когда люди теряют сознание, они бледнеют, но Малфой и так слишком бледен, чтобы заметить перемену. Ну разве что грубить он перестает.

Заталкивая похожую на клевер траву в рот Малфоя, Джинни удивляется его тонким губам. Интересно, целовал ли кто-то эти губы? Тонкие, надменные, совсем бесцветные. Не то чтобы ее губы были огромными и пунцовыми, жирными от масла, как у Булстроуд… Джинни проводит языком по нижней губе. Чуть пухлая. С трещинкой посередине.

Мутный взгляд Малфоя застает ее врасплох. Она еще не успела прикрыться маской гордости и превосходства, и ее ореховые глаза, не скрывая обнаженные мысли, встречаются с пустым серым взглядом. «Я такой же, как ты, разве ты не видишь? Только хуже. Я везде изгой, Уизли».

Джинни категорически отказывается принимать эту мысль и резко вскакивает на ноги, чтобы помочь Невиллу поднять Малфоя.

— Через пару сотен шагов мы точно выйдем на опушку, — Невилл имеет полное право гордиться собой. Хоть раз в жизни он совершил что-то действительно мужское.

— А дурман-трава? — Джинни все же надеется поесть, а не провисеть в цепях в подземелье еще несколько часов.

— Нахрен им ваша трава не нужна, — от усталости и боли воспитание Малфоя испаряется. — Они просто издевались. Ну и воняет от тебя, Долгопупс.

Но его голос говорит другое. Он говорит: «Я ненавижу тебя, Долгопупс, но ты спас мне жизнь». Джинни задумчиво разглядывает все еще перекошенное от боли лицо Малфоя. Некрасивое, сероватое лицо с тонкими губами, обычно бесцветно-розовыми, а сейчас почти красными, со следами от зубов. Малфою больно? Джинни хмурится. Малфою больно — и он молчит? Кажется, раньше он падал в обморок от царапины и визжал при виде крыс.

— На мне и так Паркинсон дыры протирает. С ней понятно. Тебе чего?

— Рыба-прилипала, — Джинни уверена, что понимает, на кого похожа Паркинсон с ее слюнявыми губами, вечно тянущимися в сторону Малфоя. — Которая влюбилась в тебя по уши.

Малфой ухмыляется так колоритно, так по-малфоевски, что она почти физически ощущает эту его ухмылку.

— Жаль, что никто, кроме Паркинсон, в меня не влюблялся.

Джинни зло передергивает плечами и ускоряет шаг. Еще слабый от яда Малфой остается за спиной. Но разговаривать с Невиллом тоже не хочется, и Джинни зависает посередине, не зная, к кому пристать. Почему всегда приходится выбирать? И почему всегда так сложно сделать выбор?

Листья мягко прогибают спины, когда она разворачивается к Малфою. Он идет с трудом, тяжело дыша ртом, обмотанным шарфом.

— Тебя ведь никто не посылал за нами, да?

Малфой налетает на невидимую стену. В светло-серых глазах отражаются черные тени мокрых деревьев. Джинни надеется, что он ответит до того, как их окликнет Невилл.

— Посылал, — Малфой вскидывает голову, как норовистая лошадь. — Спроси у Снейпа.

— И ты просто так взял и согласился, да? — Джинни наступает на него, опасно щурясь.

Малфой тяжело выдыхает, потом усталым движением пальцем спускает шарф с губ на шею. Норов исчезает так же внезапно, как и зажегся. Лошадь — заезжена.

— Как думаешь, Розмерта согласится отправить письмо от меня? — тихо интересуется он, смотря прямо в ее ореховые глаза. — Или после того, что я сделал, она откажет?

Джинни с интересом разглядывает Малфоя. Потом отводит взгляд — она выглядит не лучше, со спутанными волосами, кругами под глазами, да еще и желудок недовольно урчит…

— И что ты сделал?

— Наложил на нее Империо.

— Она знает?

— Разумеется.

Джинни отводит взгляд: конечно, Розмерта ему откажет. Ведь это из-за нее погиб Дамблдор, из-за нее в школу попали Пожиратели смерти.

— Она откажет, Малфой. Ты не понимаешь…

Он резко хватает ее за руку, его прикосновение — снова неожиданно теплое и осторожное, несмотря на всю резкость.

— Ты горишь, Уизли, — вдруг произносит он быстро и тихо, но ее эти слова оглушают. — Ты не представляешь, как ярко ты горишь среди этой серости, умершей листвы и дождя, бесцветных лиц, унижения и смерти. Ты — как маяк.

Джинни теряется от этой внезапной перемены и лишь облизывает сухие губы.

— Маяк — для кого?

— Для тех…кто больше ни во что не верит. — Он отпускает ее руку, кашляет и снова пытается натянуть шарф на губы.

— Ты так красиво мне зубы заговариваешь? — Джинни никогда не слышала таких изящных комплиментов и совершенно обескуражена. — Чтобы я помогла тебе с Розмертой?

Его бесцветные губы вздрагивают, и в серых глазах вдруг мелькает жесткость.

— Пошла ты, — он с трудом ускоряет шаг, пытаясь обогнать ее. — Пошла ты к черту.

— Эй, вы двое! — низкий голос Невилла раздается откуда-то справа. — Мы почти вышли, вы где застряли?

Джинни с минуту смотрит на свои закоченевшие, красные пальцы, потом решительно догоняет Малфоя.

— Погоди, Малфой, стой! — Она хватает его за плечо, в рот влетает холодный воздух, сбивая дыхание. — Я не хотела тебя обижать…

— Пошла к черту, — угрюмо отрезает он, дергая плечом. — Не смей меня касаться, предательница крови.

— Слышишь, ты, — Джинни перегораживает ему дорогу. — Какого черта ты творишь? Все годы ты только ненавидишь меня, Гарри и всех, кто не лижет тебе задницу. Ты вступаешь в дружину Амбридж, тычешь в меня своей палочкой, хватаешь за волосы, грозишься убить, в прошлом году приводишь в школу Пожирателей — и вдруг все меняется! Ты ходишь как смерть, равнодушный ко всему, ну просто живой труп, отделываешься от Паркинсон — и вдруг начинаешь нести несусветную чушь про какой-то маяк! Что тебе надо? Между прочим, это твой отец подкинул мне дневник Реддла!

Щеки Малфоя розовеют.

— Как будто я не помню, — шипит он. — И я не собираюсь тебе ничего объяснять, чертова Уизли! Я отлично знаю, что твой братец не болен, а шляется с Поттером по лесам…

— Так давай! Давай! Донеси на мою семью! — Джинни сжимает ладони в кулаки. — Ты же умеешь это лучше всего! Хорек!

В глазах Малфоя разгорается неведомый ей огонь.

— Дура, — цедит он сквозь зубы. — Дай пройти.

Жжется, жжется внутри горечь, ярость и непонимание. Так жжет ладони сорванная крапива.

— Если ты хочешь, чтобы я передала Розмерте твое письмо, попроси меня.

— Обойдешься.

— Попроси.

С минуту они смотрят друг на друга, девушка-осень и юноша-зима. И яркий огонь осенних костров побеждает колючий снег.

— Передай мое письмо Розмерте, — тихо и как-то покорно произносит Малфой. — Передашь? Мои письма не доходят до матери. Их забирает отец. Считает, что я не должен ей писать. Что это сентиментально.

Она не знает, что от прежнего Малфоя, с его надменными глазами и походкой не осталось ничего. Тот Малфой растворился в Исчезательном шкафу, словно кубик сахара в обжигающем кофе, тот Малфой растоптан Сивым в ночь убийства Дамблдора, уничтожен своей собственной трусостью. Он больше ни на чьей стороне. Ему всего лишь семнадцать, и ему хочется увидеть мать. Он устал. Но он никогда ей этого не скажет. Он все еще слишком горд. И в его голосе слышится намек на приказ.

Малфой слабо и бесцветно улыбается.

Джинни не успевает удивиться кривой улыбке бесцветных губ. Впереди, за редкими деревьями бросается в глаза аспидная мантия Снейпа и его болезненно-бледное лицо.

— Вы! — она бросается вперед и останавливается только в шаге от палочки, зажатой в узловатых пальцах Снейпа. — Мерзавец!

— Кто отправил сюда Малфоя? — Снейпу глубоко плевать на всех, кто на стороне Поттера.

— Кэрроу?

Алекто довольно скалится в ответ. Джинни даже не пытается представить, что Алекто когда-то могла нравиться хоть кому-нибудь. Страшная, широкоплечая, с вечно застывшей гримасой злобы на красноватом лице — ей быть только убийцей.

— Мальчишка может быть наказан только мной или самим Лордом. — Лицо Снейпа в профиль еще более отвратительно. — Понятно? Забавляйтесь другими. Студентов полный замок.

— Я вас ненавижу. Я ненавижу вас всем сердцем, — плюется словами Джинни, как дракон плюется огнем. Она горит сама — от ярости и боли, от тоски и жажды увидеть любимое лицо, любимые глаза, увидеть доброту и нежность посреди умирающего замка и гниющих деревьев. — Нравится, когда вас ненавидят? О, как бы я хотела увидеть, как вы медленно и мучительно умираете, как вы…

Она замолкает и гордо приподнимает голову, встречая холодный взгляд Снейпа. В аспидных глазах только пустота и отрешенность, но ей кажется, что он сорвется, что он скинет маску, что в нем тоже есть эмоции.

Снейп только поджимает губы.

— Малфой, отправляйтесь в гостиную факультета, переоденьтесь и… что это такое?

Снейп делает быстрый шаг и властно поднимает подбородок Малфоя, заметив плохо затянувшийся шрам.

— Пауки, — таким голосом Невилл обычно сообщает, что на завтрак снова овсяика и галеты.

Лицо Снейпа остается бесстрастным. Даже если Невиллу удастся хотя бы однажды сдать зельеварение на «превосходно», ничто не изменится в этом спокойном лице.

— Отправляйся к Помфри.

— Смысла нет, — Невилл растирает ногой ржавый лист клена. — Если раньше не сдох, то теперь точно не сдохнет.

Лицо Снейпа остается бесстрастным.

Но Джинни кажется, что на этом бесстрастном лице на мгновение дрогнули губы.

Джинни

В классе зельеварения полумрак, освещаемый только скудными свечами и горящими кое-где на стенах факелами. Пахнет сыростью и влажной землей — обычный запах подземелья. На сегодня зелья — последнее занятие, и многие торопятся скорее закончить приготовление, чтобы сдать результат Слизнорту и сбежать на ужин. И еще один день умрет. А за ним придет новый.

Котел уютно булькает фиолетовым зельем, словно оно пришлось ему по душе. Растертый аконит пахнет так едко, что некоторые студенты стараются не дышать, растирая его клубни в мелкое пюре. Сегодня они зачем-то варят зелье пробуждения, хотя логичнее было бы сварить зелье забвения или счастья. Джинни с удовольствием выпьет такое зелье. Иногда ей так хочется сдаться. Перестать следить за Кэрроу, перестать проводить ночи за придумыванием новых планов, хотя ничего нового в них быть не может. Вареные овощи никогда не станут снова свежими.

— Мне кажется, или твое зелье ярче? — Невилл с подозрением всматривается в содержимое своего котелка.

Джинни молчит, усердно помешивая зелье, как и положено, по часовой стрелке. Раздражать Слизнорта почему-то не хочется. Она несколько раз украдкой изучает его лицо. Краденые взгляды — самые опасные. Ничего особенного нет в этом старике с моржовыми усами и абсолютно лысой и гладкой, словно поверхность снитча, головой. Снейп был куда интереснее.

— Сколько клыков ты использовал? — Дин отрывается от своего котла и делает глубокий вдох над зельем Невилла.

— Пять, — Невилл уже предчувствует свою ошибку.

— А нужно шесть, — Симус ловким броском добавляет змеиный клык в сероватое зелье однокурсника.

Гермиона обязательно бы сказала, что так делать нельзя: целиковый зуб только испортит зелье, его необходимо было тщательно растереть…мДжинни хмыкает и осторожно достает из сумки зеркальце, негодующе смотрит на веснушки, словно ромашками рассыпанные по ее лицу, и переводит взгляд на Малфоя. Малфой в зеркале — это ненастоящий, искаженный Малфой, с непропорционально большой головой и сжатым телом. И все равно сейчас он кажется немного симпатичнее, чем в ту встречу в совятне. В зеркальце не удается разглядеть выражение его лица, и Джинни с досадой фокусируется на веснушках. Они все еще жизнерадостны, хотя давно не видели солнца.

Джинни бросает в котел аконит и два лепестка крапивы. Какой этот Малфой странный! Попросил ее отнести письмо и до сих пор его не передал. Две недели прошло…

— Как успехи? — Слизнорт отрывается от бумаг и неторопливо обводит класс круглыми глазами.

Джинни вдруг понимает: Малфой просто не знает, что делать! Он не умеет ни просить, ни делать первых шагов. Он как пустой котел из чистого золота: у него нет применения, он просто существует.

Быстрым взмахом палочки она меняет местами свой котел с недовольно пыхтящим котлом Невилла, чье содержимое норовит вылезти через край и затопить весь стол.

— Сэр! — ее рука взлетает вверх. — У меня не получилось зелье. Можно остаться после занятия и попытаться сварить его во второй раз? Я только что поняла, что положила пять клыков вместо шести.

Невилл с Симусом обмениваются недоуменными взглядами. Откуда-то слева слышится едкий смех Паркинсон, и Джинни едва сдерживает торжествующую улыбку.

— Мне приятно ваше рвение, Уизли, — Слизнорт подходит к ее котлу и осторожно вдыхает запах. — Но у вас, кажется, ужин? Думаю, Алекто не понравится ваше опоздание.

Джинни нарочито небрежно пожимает плечами. Она отлично знает, насколько Слизнорт любит поесть. Каждый день он уплетает двойную порцию всего, что есть на слизеринских столах, а еды там немало. Толстый прожорливый морж.

— Я быстро, сэр.

Слизнорт согласно кивает, дожидается, пока все сдадут пузырьки с получившимся зельем, и оставляет Джинни наедине с дымящимся котлом и жгучими листьями крапивы. Кроша змеиный зуб, Джинни думает, что Гарри наверняка бы одобрил ее поступок. Помоги просящему. И потом, она никогда не испытывала ненависти к Малфою. Он был просто неприятным типом, который любил сделать гадость за спиной и издевательски смеяться над неудачами Гарри. Джинни всегда была спокойна тогда, когда Гарри терял терпение. Нет одинаковых людей, как нет одинаковых снежинок. И если человек, заблудившись, просит помощи — бесчестно ему отказывать. Будь это сам Дьявол.

Джинни откладывает ступку в сторону и опирается руками о парту. Последнее время ей кажется, что ее любовь потускнела и помутнела. Она почти забыла вкус губ Гарри. Забыла запах его волос. И каждую ночь она упорно спрашивала себя: а действительно ли это любовь? Или просто сбывшаяся детская мечта?

Драко

Уизли идет напролом с такой силой, что ему становится страшно. Драко никогда не был храбрым, а теперь ему кажется, что Уизли просто раздробит все его внутренности. Что, если просто оставить все как есть? Еще есть время вернуть все на свои места. Он найдет способ связаться с матерью. Можно сходить к Северусу…

Вилка вонзается в пахнущую пряностями курицу. Никогда! Он больше не хочет никому показывать свою слабость. И Уизли почему-то в счет не идет. Драко быстро оглядывает слизеринский стол: Астория сидит рядом с Дафной над уже осиротевшей тарелкой и что-то оживленно объясняет. Да, даже ей он не стал бы открываться, хотя в поезде ему на мгновение показалось, что она может его понять. Не может. Для этого она слишком жизнерадостна.

— Зачем ты с Забини связалась? — интересуется он у Паркинсон.

Она быстро откладывает вилку с нацепленным на кончики кусочком мяса и шепотом объясняет:

— Он мне нравится.

— Я бы на твоем месте выбрал Нотта. На его матери, во всяком случае, нет проклятья Черной вдовы.

Пэнси невозмутимо сует вилку в рот.

— Может, она их специально убивает. Мужчины иногда просто утомляют.

Драко приподнимает брови. Как там ее назвала Уизли: рыба-прилипала?

— Последуешь ее примеру?

— Ты успел проверить работы, которые я отдала тебе утром? — Пэнси отодвигает тарелку и вытирает жирные губы зеленой салфеткой.

— Черт, — Драко давно проверил неуклюжие сочинения первокурсников, но ему незачем в этом признаваться. — Пойду. Развлекайся.

Трудно было бы придумать лучшее прикрытие, чем проверка работ, которую он ненавидит. Все пергаменты в кляксах и исправлениях, еще и пахнут каждый по-своему. Чужих запахов Драко не признает.

Она стоит к нему вполоборота, опираясь руками о парту. Волосы мягкой огненной волной лежат на плечах, и нос, покрытый веснушками, забавно вздернут вверх. Ее плечи опущены, и маленькая грудь выдается вперед, надежно скрытая белой блузкой. В голове Драко почему-то бешено шумит, и ему приходится на мгновение прислониться к косяку пахнущей гнилостью двери.

— Почему так долго? — в глазах у нее упрек.

Драко лениво отрывается от косяка. Они разговаривали два раза за всю жизнь, а она уже начинает его упрекать.

— Пришлось для виду поужинать.

Уизли упрямо встряхивает головой. Волна огня едва не захлестывает его по самое горло.

— Я не про сейчас. Две недели прошло, Малфой.

Он медленно делает несколько шагов вперед и садится в кресло Слизнорта. Попробуй сделать то же самое, Уизли! В журнале напротив его фамилии стоят одни маленькие угловатые «П». И Драко расплывается в самодовольной улыбке, на мгновение забывая обо всем на свете.

Уизли расценивает это по-другому. Она почему-то хватает сумку, сгребает свитки и перо внутрь и яростными шагами направляется к двери. Драко едва успевает заслонить собой неширокий проем.

— Сваливаешь?

Джинни топает ногой и морщит свой вздернутый нос.

— Тебе от меня ничего не нужно! Какой смысл торчать в этой сырости? И вообще, какого черта я должна тебе помогать?

— Ну, ты вроде показываешь, что дело Поттера живет. Он-то бы точно меня не бросил. Как и весь ваш милосердный Орден.

В ее глазах, полных огня, читается нескрываемое желание ударить посильнее. Она никуда не уйдет. Он выиграл.

— То есть тебе настолько плохо, что ты просишь меня о помощи?

Или проиграл?

— Ты сама предложила помощь, — Драко силится улыбнуться, но выходит кривовато. И во рту почему-то застывает привкус пряной курицы. Страшно хочется пить.

— Давай письмо и проваливай.

Они молча смотрят друг на друга несколько секунд. Сколько раз еще они будут так смотреть друг на друга? Словно испытывая. Словно проверяя. Словно не понимая, как оказались друг напротив друга.

Наконец он вынимает из сумки письмо, которое всю неделю носил с собой, не представляя, как передаст его Уизли. Она первая нашла выход. Она — сильнее его. Это страшно. И это странным образом придает уверенности.

— Как ты собираешься пройти мимо Алекто? — Драко следит, как ее пальцы с короткими ногтями спешно прячут письмо во внутренний карман мантии.

— Так и собираюсь, — мрачно отвечает она, на секунду прикладывая ладонь к груди, указывая на спрятанный пергамент.

Драко зло выдыхает. Его письмо — внутри ее мантии! Шикарно. Лучше не бывает. Он даже не знает, чем пахнет эта Уизли. Но ему почему-то до одури хочется узнать.

В левой руке у нее что-то зажато. Что-то, от чего она постоянно морщится. Перехватив его взгляд, она быстро разжимает ладонь, и на коже, покрытой маленькими волдырями, оказывается лист крапивы. Мадам Стебль горячо любит это растение и поддерживает в нем жизнь круглый год, ведь оно входит в рецепт многих зелий.

Не отдавая себе отчета, Драко делает шаг вперед и забирает помятый лист.

Он все еще жжется. До последнего.

Джинни

Осень улыбается: желтые, красные и багровые листья трепещут под нежным ветром, солнце ласково касается лица, играет бликами на волосах и сушит чернильную грязь Хогсмидской дороги.

В левом кармане, как всегда у сердца, лежит письмо. Письмо для Малфоя. Ей пришлось прождать целых два часа, чтобы наконец забрать небольшой кусок пергамента у мадам Розмерты. Разворачивать она не смеет.

Джинни сбавляет шаги, задумчиво смотрит вверх, на поредевшие кроны деревьев. Как так получилось, что она несет письмо для Малфоя над сердцем? И почему письмо от Ордена до сих пор не пришло?

Джинни пинает ногой шуршащее золото и медь. Ответов на ее вопросы все равно не услышать. Просто так получилось, что та ночь в совятне свела ее с Малфоем, в ту минуту, когда он окончательно сломался. Так ломаются часы — несколько минут они еще идут, а потом — дзинь! — замирают. В Малфое есть что-то безумное, что-то иступленное, что-то жжет его изнутри. Как жжет ее. И Джинни почему-то знает: он такой только для нее. Никто никогда не видел его настоящим — тем Малфоем, которым он стал после убийства Дамблдора. Она стала невольной свидетельницей другой стороны, настоящей стороны Малфоя — и не знает, что делать с этой тайной. Но если Малфой оказался настолько другим, почему же и другие не могут оказаться такими же…другими? Может настать минута, когда враг станет ближе, чем друг. Они на войне, а на войне случаются разные вещи: от удивительных до безумных.

Она уже несколько раз спрашивала себя: что скажет Гарри, если узнает о Малфое? Разозлится или поддержит? Вряд ли он ненавидит Малфоя. Презирает — может быть. Он ненавидит только Беллатрису и еще Петтигрю. Даже Волан-де-Морта он не ненавидит, скорее, жалеет, потому что тот — сирота. Может быть, Гарри видит в нем того, кем он мог бы стать, если бы не Дамблдор, друзья и факультет. В каждом из нас, глубоко внутри, в потайном кармане сердца есть дьявол. Дьявол, жгущий изнутри сердца. Дьявол, указывающий на неправильный путь. Дьявол, извращающий наши желания.

Откуда-то слева вдруг возникает Дин, и на губах у него чернеют пятнышки от шоколада. Одного взгляда на его взволнованное лицо хватает, чтобы понять: разговор будет неприятным.

— Сможешь мне помочь? — Дин — человек, сразу шагающий в пропасть.

— Смотря с чем, — с опаской отвечает Джинни и поправляет шарф.

— Парвати хорошая девушка, и я не против совсем… В общем, ты бы согласилась помогать мне с делами старосты? — Дин преграждает ей дорогу. От него все еще пахнет шоколадом из Сладкого королевства. — Заполнять бланки, следить за успеваемостью, и всякое такое?

Джинни несколько мгновений смотрит на шоколадные пятнышки на его губах. Пятнышки ее раздражают, но она молчит.

— Прости, — наконец произносит она и тут же выдыхает. — Я не смогу. Ненавижу бумажки, да и на самом деле причина ведь не в Парвати, да?

— Нет. — Дин даже не краснеет. — Ты мне нравишься, Джинни. Я хотел спросить…ты все еще с Гарри?

Джинни быстро сглатывает, словно этот вопрос задал не Дин, а она сама. Отвечать нужно сейчас. Не завтра, не когда-нибудь, как она всегда просила себя саму — сейчас.

— Тебе не кажется, что Невиллу нравится Полумна? Только вчера видела их…

— Джинни.

— Нет. — Голос у нее садится. — Нет, я не с Гарри. Мы расстались в конце весны.

Шоколадные пятнышки на его губах растягиваются. Дин улыбается так широко, словно сейчас разорвется от счастья.

— Я…Будешь со мной встречаться? — быстро произносит он. Джинни вспоминает, как он просил ее об этом больше года назад, и тогда она согласилась. Отчасти, чтобы позлить Рона. Отчасти потому, что Дин ей действительно нравился. Тогда.

— Нет. — Джинни выдавливает улыбку. — Извини, Дин. Но сейчас моя голова забита идеями о том, как бы получше насолить Кэрроу.

Она не ждет его ответа, просто обходит его и уверенным шагом идет к замку. Осень продолжает улыбаться разноцветными листьями, и темно-голубое небо шлет приветливые лучи, последние…Еще несколько дней — и октябрь приблизится к середине, а там — ноябрь, и зима.

Джинни останавливается и запрокидывает голову, наблюдая за клином журавлей. Вот бы и ей стать птицей и улететь высоко, раствориться в небесной синеве. Ее крылья уже выросли, и неуклюжесть осталась позади.

— Выворачивай карманы, — изо рта Алекто воняет гнилью. — Живее!

Джинни покорно показывает, что с собой у нее ничего нет, кроме палочки и нескольких перечных чертиков, купленных в Королевстве для отвода глаз. И тайный карман остается незамеченным.

В Большом зале небольшая толкотня: на десерт сегодня приготовили фрукты со сливками. Слизеринцы уже сидят за столом, где располневшая Булстроуд уплетает вторую или третью порцию и жирнеет на глазах. Джинни приглаживает растрепавшиеся от быстрой ходьбы волосы и ищет глазами Малфоя.

Он сидит ближе к двери, с правой стороны стола, и задумчиво мешает ложечкой в креманке. Под глазами — извечные, невыводимые круги, и бесцветные губы кажутся безжизненными.

Чувствуя ее взгляд, он осторожно поднимает глаза. Джинни едва заметно, но отчетливо кивает и, как бы невзначай, проводит рукой по груди, над письмом.

— Успешно? — шепот Симуса неприятно ударяет ей в ухо. Она переводит взгляд на однокурсника и не замечает, как светлеет лицо Малфоя.

Джинни отрицательно качает головой.

— У входа дежурил Мальсибер, пришлось ждать целый час, и я зашла в Королевство. — Джинни протягивает ему плитку шоколада. — Совы от Ордена так и нет.

Радость на веснушчатом лице Симуса сменяется тревогой.

— Или ее убили, или Орден не собирается нам ничего сообщать.

Джинни со странным раздражением берет ложечку и подвигает к себе десерт. Что ж, Орден может и не отвечать на письмо, тем более, что отправлять информацию в Хогвартс небезопасно. Так что вполне вероятно, что они играют в одни ворота.

— Мы в полной изоляции, Симус, — заявляет она, рассматривая фрукты под плотным слоем сливок, словно под снегом.

Симус давится десертом и переводит на нее возмущенный взгляд.

— Тогда нам придется строить Орден здесь, — до ее уха долетают брызги его слюны вперемешку со сливками. — Как насчет возрождения Отряда Дамблдора? Мы с Невиллом думаем об этом весь день.

— Спятили? — Джинни отодвигает креманку и смотрит на него сердито. — Это опять лезть в Выручай-комнату? И где мы возьмем галеоны?

Симус довольно улыбается, и в глазах у него пляшут бесенята. В эту минуту он напоминает хитрого лиса.

— У нас нашлась куча фальшивых галеонов!

— И кто будет нас учить? Мне кажется, или Гарри немного занят?

— Брось сарказм, — Симус снова наклоняется ближе к ней. Никто из них не замечает пристальный взгляд Малфоя и то, как замирает в его руках ложечка. — Мы ведь помним заклинания. Начнем с Патронуса, а дальше — как пойдет.

Джинни заинтересованно думает, как выглядит патронус Малфоя. Змея? Филин? Да он наверняка не умеет его выпускать, ведь для этого нужно вспомнить самый счастливый момент своей жизни или представить его в будущем. Кажется, счастливых моментов у Малфоя в запасе не найдется и не предвидится.

— Наверное, вы правы, — Джинни обреченно вздыхает. — Только ведь Снейп уже вчера написал объявление о запрете создания групп больше, чем три человека. И как быть с Кэрроу?

— Да никак. Кэрроу в основном досаждают ночью и на занятиях, но вечером они сами — любители потянуть коньяк в гостиной Слизерина. Ты хоть раз натыкалась на них в семь вечера? В восемь? У нас есть пара часов, и мы ими воспользуемся.

Джинни пожимает плечами.

— Не считая тебя, меня, Полумны и Невилла, в Отряде осталось девять человек.

— Это хорошо, — Симус уверен в том, что делает. — Нас мало, а значит, толпа людей не станет исчезать одновременно неизвестно где. И хорошо, что все мы с разных факультетов. Проведем несколько встреч, а потом наберем новых членов.

И в ее карман украдкой падают несколько фальшивых галеонов.

— Твоя задача на ближайшие дни — передать галеоны Аббот и Корнеру. Корнер передаст Голдстейну, Боунс и Буту. Думаю, Захария Смит не поведется на Орден во второй раз.

— Еще бы, — при упоминании Корнера Джинни закатывает глаза. — Ладно, я постараюсь связаться со всеми после трансфигурации. — А почему нельзя попросить Полумну передать галеоны Корнеру и всем остальным?

— Ты же знаешь Луну, — Невилл выглядывает из-за спины Симуса. — Она обязательно приплетет к этому кизляков или еще кого. Ты выглядишь убедительный, ну и Гарри, конечно…

— Гарри — что? — ее щеки мгновенно вспыхивают, и внутри жжет, словно она проглотила стебель крапивы. — Хватит играть на моей связи с Гарри! Мы расстались, ясно тебе?

Джинни резко поднимается из-за стола и размашистым шагом направляется к гостиной. Гарри! Гарри! Гарри! Какого черта они все тыкают ей этим именем? Гарри плевать на нее. Для него она — на последнем месте. На первом у него любовь ко всему миру, война с Волан-де-Мортом, Рон с Гермионой, которые понимают его куда лучше, чем она, его умершие родители и Сириус, потом Хогвартс и Дамблдор, потом Снейп, а уж потом — где -то там, в конце списка — Джинни Уизли! Утенок, который так и не научился летать. Так ему казалось. Только черта с два! Она выросла. И ей надоело быть где-то позади. Вон, для Малфоя она наверняка номер один в мыслях, и пусть это звучит странно. Пылая от гнева, Джинни на ходу врезается в высокую фигуру Корнера.

— Привет! — на выдохе произносит она, смотря снизу вверх на его круглый подбородок. — Сможешь уделить мне несколько минут вечером в библиотеке? Часов в десять.

Пухлые губы Корнера расползаются в улыбке.

— Разумеется, Джинни.

— Идиот, — бормочет она, продолжая размашистым шагом идти к гостиной.

Полная Дама едва успевает пропустить ее, как в гостиной раздается страшный треск и вместе с осколками в комнату врывается окровавленная сова. Отчаянно размахивая крылом, она делает круг по комнате и падает у ног насмерть перепуганной Парвати.

— Это мне, — быстро реагирует Джинни, наклоняясь к птице и вытаскивая крохотный свиток.

Если птица ранена, значит, за ней охотились. Нужно сейчас же прочесть записку и сжечь ее. Дрожащие пальцы несколько секунд не могут развернуть пергамент. В записке почти ничего нет: краткое упоминание, что дела Ордена неплохи, они продолжают сражаться. Отец все еще ходит на работу, значит, Министерство еще держится. Гарри, Рон и Гермиона — у Джинни все холодеет внутри — живы и все еще скрываются в старом доме Сириуса.

За портретом слышится возня, и Джинни тут же кидает письмо в огонь. Вся гостиная, как один человек, не сводит с нее глаз. Сова дергает крылом в последний раз и затихает. Лаванда, всхлипывая, поднимает ее на руки.

— Гриффиндор! — хищный голос Амикуса разрезает воздух. — Чья сова залетела в гостиную? Отпираться бессмысленно, я ее преследовал и ранил.

Лаванда продолжает всхлипывать, гладя птицу по уже неживым крыльям. На пальцах остается кровь.

— Чья сова? — рявкает Амикус и достает палочку. — Считаю до трех и…

— Эта сова ничья, сэр, — Дин заслоняет собой Лаванду. — Она просто влетела к нам в окно. Все наши совы убиты вашей сестрой.

Амикус делает к нему шаг, и его лицо, и так некрасивое, становится страшным.

— Ты кажется грязнокровка, не так ли? — Он тычет палочкой в грудь Дина. — Не побоялся явиться, да? А теперь еще и выделываешься? Чья сова?

— Ничья. — Дин смотрит на него в упор. — Наши совы мертвы.

— Заткнись! — Амикус с силой ударяет его по лицу. Дин отлетает на пол и врезается в кресло, на губах у него выступает кровь. — Дай сюда!

Он вырывает птицу из рук Лаванды и ищет записку. Но записка давно превратилась в пепел, а пепел невозможно собрать или призвать даже с помощью Манящих чар.

— Чертово отродье! — Амикус с размаху запускает птицей в камин. Несколько угольев выскакивают наружу и прожигают ковер. — Еще раз замечу подобное, тебе не поздоровится, грязнокровка!

Выходя из двери, он сталкивается с Невиллом.

— Проблемы? — осведомляется тот, оглядывая Пожирателя с ног до головы. — Вы забыли пароль, сэр?

— Слизняк, — Амикус брызжет слюной и зловещим облаком исчезает в галерее.

В гостиной отвратительно, до тошноты пахнет паленым мясом и смертью. Джинни взмахом палочки возвращает разбитое стекло обратно в окно и приседает у камина. Из-за нее у Розмерты могут быть неприятности, ведь у нее осталась только одна сова. Странно… почему сова с письмом Малфоя вернулась к Розмерте, а эта — прямо в гостиную?

Невилл приседает рядом с ней и вопросительно приподнимает брови.

— Что было в письме?

— Ребята живы, — Джинни говорит громко, ведь слушает вся гостиная. — Министерство еще работает, Орден держится.

— Ты передала Корнеру галеон? — Невилл понижает голос.

— Нет, — Джинни смотрит на обугленную тушку и сгоревшие крылья. — Договорились встретиться вечером в библиотеке. Осталось найти Боунс.

— Отлично! — Невилл улыбается, хотя в глазах у него тревога. — Я сейчас буду с нашими говорить.

Джинни поднимается в спальню и устало садится на кровать. Погода за окном портится, с юга ползут тяжелые серые тучи — предвестники моросящего дождя. До встречи с Корнером остается час. Вздыхая, она достает из сумки учебник трансфигурации и лениво пролистывает до нужного параграфа. Но буквы кружатся перед глазами, водят хоровод, сливаясь в бессмысленные слова, сводя с ума.

И вдруг ее озаряет.

Если Сириус, Ремус и отец Гарри смогли стать анимагами, почему у нее не получится? Зачем мечтать стать лебедем, если можно научиться принимать анимагическую форму лебедя? И летать куда вздумается.

Джинни выдыхает, вспоминая слова МакГонагалл о том, насколько сложно стать анимагом, и каких усилий и умений это требует. Но кто не рискует — трусит.

Беллатриса

Она ложится на кровать и раскидывает руки в стороны. Волосы черным веером ложатся на подушку. Нестерпимо сладко и дурманяще пахнет олеандром. Его темно-фиолетовые цветы цветным пятном мелькают перед глазами.

— Хватит, — резко произносит она, поднимая руку в воздух.

— Ты что-то сказала? — Рудольфус отзывается не сразу, и голос у него снова хмельной.

— Хватит пить. — Беллатриса встает с кровати, подходит к мужу и зло вырывает у него бокал с вином. — Что за гадость ты хлещешь?

— Вино из запасов твоего отца. — Рудольфус невозмутимо откидывается на спинку кресла. — Чего ты опять злишься?

Беллатриса распахивает створку окна и выплескивает вино на улицу, под моросящий дождь.

— Я не злюсь. Я не переношу пьяных, и ты это отлично знаешь. От тебя воняет как от свиньи.

Рудольфус запрокидывает голову и громко смеется. Беллатриса делает стремительный шаг и с силой ударяет его по впалой щеке. В ответ он хватает ее за запястье и с каким-то извращенным удовольствием сжимает.

Ее губы кривятся, но не издают ни звука. Она давно научилась не поддаваться боли. Азкабан — хороший учитель.

— Знаю, почему ты злишься. Из-за меня, да?

— Из-за тебя? — Беллатриса внезапно вырывает руку и смеется. — Мне на тебя плевать. Хочешь торчать здесь все дни взаперти — торчи. Только потом не удивляйся, что тебя разорвет на куски змея. Я злюсь из-за мальчишки.

Рудольфус демонстративно зевает.

— Опять этот ваш Поттер? Меня уже тошнит от его имени.

— Я про Драко. — она садится на край кровати и постукивает указательным пальцем по тонким губам. — Он — последний Блэк, который может иметь детей.

— Не надо было отправлять Сириуса на тот свет.

— Сомневаюсь, что Сириус может иметь детей после Азкабана. Ставлю все свои галеоны, что к моменту нашей дуэли член у него давно отсох. — Беллатриса бесстыже улыбается, и эта улыбка почему-то прожигает Рудольфуса насквозь, как охапка крапивы. — А с Драко еще не все потеряно. Но Цисси вырастила из него девчонку! Разве что розовые бантики не привязала, черт бы ее побрал.

Рудольфус поднимается с кресла и берет с каминной полки раскрытый толстый том с пожелтевшими страницами. Некоторое время он молчит, смотря мимо книги. Потом тихо произносит:

— Каждая женщина воспитывает детей, как умеет. Ты не умеешь вообще, потому что у тебя их нет. Так что нечего кричать про розовые бантики.

Беллатриса отвечает ему свирепым взглядом, но губы ее остаются сомкнутыми.

— Мальчик напуган. — Рудольфус слюнявит палец и перелистывает страницу. — Он неженка, его легко сломать, легко подмять под себя. Вот только внутри него есть что-то от Блэка, разве ты не чувствуешь? Думаю, чувствуешь. Поэтому ты так беспокоишься. Хочешь сделать его похожим на себя. Только не получится.

— Это еще почему? — возмущается Беллатриса и протягивает руку к цветам.

— Потому что он наполовину Блэк. Он будет делать то, что хочет сам. Даже если ради этого придется умереть.

— Какая чушь! — Беллатриса выдергивает цветок из вазы, отрывая от его сородичей, и выходит в коридор. Ей не нравится разговаривать с мужем, потому что он вечно говорит одну правду, и это ее раздражает.

На террасе, увитой пожухшим плющом, промозгло и холодно. Беллатриса зажимает цветок в руках, безжалостно круша нежные лепестки. Ей не жаль Сириуса. Она убила бы его и во второй раз. Но он был Блэком, а значит — одной крови с ней. Беллатриса вспоминает его вечно смеющиеся серые глаза и черные волосы, такие же черные, как у нее. Она отчетливо помнит цвет его глаз просто потому, что Сириус приходит в ее темные сны и почему-то всегда смеется. И в этих снах она спрашивает его: зачем ты пришел? Но никогда не получает ответа.

Изящные пальцы по очереди отрывают все фиолетовые лепестки и бросают на грязный пол террасы. С Драко что-то происходит, но ей некогда разбираться в его душе. Раньше он смотрел в ее рот и восхищался каждым движением. Их уроки окклюменции были превосходны. Надо отдать мальчику должное: он быстро учится. Беллатриса бросает остатки цветка на пол и растирает острым каблуком. Как вернуть его доверие? И какого черта с ним произошло, что он стал ее ненавидеть?

Она возвращается в спальню, задумчиво наматывая жесткую кудрявую прядь волос на палец. Рудольфус снова потягивает вино из высокого бокала. Беллатриса сдается и наливает вина себе.

— Хочу чем-нибудь порадовать господина, — вполголоса произносит она. — Пока не найдется этот чертов Поттер.

— Ты и так каждый вечер его радуешь, — Рудольфус ухмыляется. — Кстати, а Нагайна за вами наблюдает? Или вы запираете ее в шкафу?

— Пасть закрой, идиот. — Беллатриса опрокидывает в бездонную глотку содержимое бокала и швыряет его о стену. — Спать хочу. И, пожалуй, навещу Драко в школе. Заодно посмотрю, с кем он там водится.

— Какая ты все-таки сука, — Рудольфус жадно смотрит на ее пальцы, торопливо расстегивающие платье. — Я уж подумал, что тебе не плевать на племянника. А ты снова переживаешь только за кровь.

— Я неравнодушна к чистой крови. — Она подбрасывает платье ногой. — И тебе советую вспомнить то, за что мы так упорно сражались. Честное слово, иногда мне кажется, что тебя в Азкабане подменили.

В теплой темноте ночи все кажется не таким, как при обличающем свете дня. Черты лица кажутся мягче, а чувства — глубже и обостреннее. Рудольфус приподнимается на локте и со смесью удовольствия и отвращения рассматривает лицо Беллатрисы. Она не отводит взгляд. И даже в темноте видит шрамы, изуродовавшие его тело.

— Ты спасла меня тогда, — он перехватывает ее взгляд. — Ты хотела убить Нимфадору, но остановилась спасти меня. Я не забуду.

— Ты истекал кровью. — Беллатриса кладет ладонь на один из грубых шрамов. Она еще помнит резкий запах его крови, красной, как розы Нарциссы в оранжерее. Она еще помнит, как бешеная жажда убить предательницу крови билось в висках. Но желание сохранить жизнь перетянуло канат. — А эту мерзавку я еще найду. Один вид ее волос вызывает у меня рвотный позыв.

— Даже не могу вспомнить, чем ты меня околдовала, — произносит Рудольфус тихо и пытается коснуться кривыми пальцами ее щеки. — Ты продолжаешь околдовывать, и я продолжаю тебя хотеть. Неужели я был так противен тебе все эти годы?

— Дело не в тебе, — в темноте ее голос звучит объемно, словно эхо органа. — Дело во мне. Я любила только господина. С той самой минуты, как увидела его. Ты смотришь на что-то и понимаешь: это твое навсегда. Как цветок олеандра. Как гроза. Как его взгляд.

— Он чудовище, Белла. Неужели ты не видишь? — Рудольфус осторожно касается ее обнаженного плеча. — Я разделяю все твои взгляды. Кроме одного.

— Интересно, — ее глаза хищно блестят в темноте. — Хотя на самом деле мне плевать.

— Тебе не кажется унизительным сражаться против подростков? Тебе сорок семь. Мне сорок восемь. И мы гоняемся за мальчишкой, которому полгода назад исполнилось семнадцать.

Беллатрисе хочется от души плюнуть в его лицо. Но она сдерживается. Ей слишком приятно лежать под теплым одеялом на мягкой кровати, и лишать себя этого удовольствия она не собирается. Она знает: ей осталось недолго жить. Азкабан подарил ей звериное чутье, и оно никогда ее не подводило. И чутье говорит, что она не доживет до следующей осени.

— Этот мальчишка стоит на пути господина. Этот мальчишка дружит с грязнокровками. Он олицетворяет все то, чего так боялись чистокровные волшебники, — отвечает она и поворачивается к нему спиной. — Если мы сдадимся, чистота крови потеряет ценность, а это все, что у нас осталось. Нельзя жить без традиций. Нельзя затоптать историю.

Рудольфус молчит, но она знает, что он хотел сказать. Что она так и не родила миру нового чистокровного волшебника. Ни одного. Он просто не знает, что она пыталась. И оба раза ее тело отвергало тот зародыш чистой крови, который мог бы стать ее гордостью. В ее теле, в ее душе, в ее жилах слишком много ненависти. Ненависть не терпит никого, кроме себя.

Джинни

В библиотеке уже почти никого нет, за исключением нескольких когтевранцев и младшекурсников с Гриффиндора. Привычно пахнет старыми книгами и пылью. Мадам Пинс не видно, наверное, она пьет чай за ширмой позади комнаты. Корнер сидит в самом углу, и в руках у него толстый том по какой-то дисциплине. Джинни уверенными шагами подходит к полке с книгами по трансфигурации, быстро кладет «Анимагические превращения» в сумку и поворачивается к Корнеру.

При виде Джинни глаза у него блестят.

— Соскучилась?

Джинни собирает волосы в пучок и улыбается. Веснушки, как ромашки на поляне лица, весело подпрыгивают.

— Не обольщайся, — шепотом произносит она. — Есть дело.

Корнер закладывает пальцем книгу и заинтересованно смотрит на нее.

— Кого нужно убить?

Джинни смеется в сложенную ладонь. Все равно приятно, когда ради тебя парень готов на все.

— Никого. Не желаешь вступить в ОД?

Майкл медленно кладет книгу на стол, и Джинни наконец-то рассматривает название: «Зельеварение. Седьмой курс».

— Когда начинаем? — глухо спрашивает он. — Ты притащила мне галеон, верно?

— Угадал, — она осторожно, под столом передает ему монету, стараясь не касаться пальцев. — На нем появится дата первой встречи. Думаю, уже в конце этой недели все получится.

— Кто руководитель?

— Невилл, это его идея. И еще немножко Полумна с Симусом, — Джинни поднимается и перекидывает сумку через плечо. Но сильная рука Майкла вдруг железом обхватывает ее запястье.

— А я думал, ты решила со мной встречаться, — он то ли улыбается, то ли кривится. И в карих глазах — разочарованность.

Джинни мягко высвобождается.

— Прости, Майкл, но ты страшный зануда, — ее белоснежная улыбка откровенна. — Я с тобой не могу и десяти минут провести. Не обижайся, ладно?

Она не дожидается ответа, просто поворачивается к нему спиной и уходит. Так проще — уходить и никогда не возвращаться. Проще, чем говорить бесполезные слова. Проще, чем сожалеть, когда не сожалеешь.

До одиннадцати она бесцельно бродит по галереям верхних этажей, разглядывая портреты. Люди на них жили так давно и так давно умерли, что даже не знают, насколько они мертвы. Может быть, заказать себе портрет? Иногда Джинни путает, спит она или все вокруг — действительно происходит. Часто хочется проснуться в другом времени.

Когда в одиннадцать звон колокола оповещает начало комендантского часа, она прячется за статуей Минервы, кладет сумку на пол и садится сверху. Снизу вверх лицо статуи кажется уродливым, холодным и далеким. Значит, Гарри живет в доме Сириуса…И до сих пор не подал ей никакого знака…Почему?

— Чертова МакГонагалл, — Малфой возникает справа из-за статуи и смотрит на Джинни сверху. — Я опоздал?

Джинни с безразличием поводит плечом, но где-то в глубине души она рада его видеть. Они оба одиноки. Одиноки и окружены людьми.

Малфой снимает сумку и садится рядом. Лицо у него усталое, но глаза блестят. В отличие от жеваной одежды Майкла и всех остальных мальчишек, рубашка Малфоя белоснежна, разглажена и красиво оттенена черным с зеленой полосой джемпером. Зеленый — цвет жизни.

— Знаю, почему на твоем лице вселенская печаль, — заявляет он. — Амикус собирается устроить облаву на тех, кто присылает сов в гостиную Гриффиндора.

Джинни громко фыркает, потом испуганно прикрывает рот ладонью. Ей кажется, что за статуей мелькает чья-то тонкая фигура.

— Удачи, — шепотом произносит она. — До Ордена он не доберется.

Малфой апатично вытягивает вперед худые ноги. Ботинки у него блестят лаком.

— Зато доберется до Розмерты, если мы еще раз так рискнем.

Мы. Мы — это обжигает. Джинни осторожно вынимает из кармана пергамент и протягивает ему. Пальцы у нее слегка дрожат. Малфой берет письмо аккуратно, не меняясь в лице, но губы у него вздрагивают.

— Ты что, его не вскрывала? — он смотрит на нее как на сумасшедшую.

— Какого черта мне это надо? — зло отвечает она, смотря в упор в его удивленные глаза.

— Вдруг там…

— Заткнись и читай, — тихо рявкает она и отворачивается. Ей самой пришло письмо не от мамы. От Ордена. Даже письмо не пахло мамой. Оно пахло Фредом. Или Джорджем.

Малфой разворачивает пергамент и быстро пробегает письмо глазами. Так человек, умирающий от жажды, касается колодца.

— И? — Джинни с любопытством заглядывает в пергамент.

Малфой сворачивает письмо и, достав палочку, поджигает. Изящные буквы, выписанные маленькой рукой с тонкими пальцами, сгорают в огне осторожности. Жжется. Как крапива.

— Просит больше не писать, не подвергать себя опасности. Остальное тебя не касается, Уизли.

Она равнодушно пожимает плечами.

— Живем как в клетках, — замечает она, снова рассматривая лицо статуи. — Каждого интересует только своя территория.

— Я подумал, что должен тебе за сделку, — Малфой приподнимается и достает из кармана какой-то сверток. — Не люблю быть в долгу. Хотя, конечно, это его плохо окупает.

Джинни со странным чувством отчаяния и любопытства разворачивает коричневую бумагу. Она любит оборачивать такой бумагой подарки на Рождество…Внутри свертка лежат три перечных чертика.

— Ты запомнил, что я их люблю? — осипшим голосом интересуется она.

Малфой зачем-то проводит рукой по волосам. От Уизли пахнет ирисами — он знает, потому что это любимые цветы его матери наравне с лилиями и нарциссами.

— Ну, я хотел купить больше, — небрежно замечает он, и в голосе проскальзывает нотка удовольствия. — Но какой-то идиот прямо передо мной забрал штук двадцать.

— Наверное, Голдстейн, — Джинни разламывает чертика пополам. — Будешь?

Малфой несколько секунд переводит взгляд с ее лица на пряник. Потом кивает и берет чертика изящными пальцами. У Джинни таких пальцев нет.

— Спасибо, — говорит она с набитым ртом, нарушая все манеры на свете. — Это единственное, что еще меня радует.

Несколько минут они сидят в тишине, поедая сладкое, как дети, залезшие в потайное место буфета и обнаружившие пакет конфет.

— Скажи честно, ты ведь в Лес притащился из-за письма, да?

— Отвяжись, Уизли. — Малфой вытирает рот платком. — Меня Кэрроу послали.

— Врешь, — Джинни улыбается.

Его взгляд скользит по ее скулам, задерживается на волосах, касается пуговиц рубашки на груди и снова взлетает к веснушкам.

— Распусти волосы. Тебе так больше идет.

И она распускает, мягко потянув резинку вниз. Рыжие волосы водопадом обрушиваются вниз, на спину. Они снова несколько минут сидят тихо, едва касаясь плечами друг друга.

— Знаешь, иногда хочется встретить на улице незнакомца и рассказать ему все, что думаешь и чувствуешь. — Джинни смотрит перед собой. — А потом он уйдет, и ты уйдешь, и может быть, вы больше никогда не встретитесь, но тебе станет немного легче.

— И что бы ты ему сказала? — Малфой смотрит на ее лицо. Словно хочет быть этим самым незнакомцем.

— Что мне одиноко. Что иногда меня страшит то, что я ничего не боюсь. Что я запуталась в чувстве, которое считала таким осязаемым, словно его можно было потрогать. Что я вдруг увидела человека, которого никогда не замечала. А ты?

— Я бы сказал ему: убирайся ко всем чертям. — Малфой усмехается, но увидев ее лицо, быстро произносит: — Я бы сказал, что боюсь засыпать, потому что мне кажется, что я могу не проснуться. Что у меня нет никакой надежды. Вернее, не было. И что мне помог человек, которого я презирал, и теперь я не знаю, что с этим делать. Ненавижу влезать в долги.

— Кажется, ты вернул долг, — Джинни указывает на крошки от чертиков.

Малфой не отвечает, смотря на ее профиль. И Джинни почему-то пунцово краснеет.

— Что это? — он вдруг замечает название книги, коварно выглядывающей из сумки. — «Анимагические превращения»? Этого нет в программе.

— Тебя не касается, — она смотрит прямо в его глаза.

— Слушай, Уизли, это плохая игра. Чтобы стать анимагом, потребуется не меньше десяти лет каждодневных тренировок. У тебя нет на это времени.

Джинни зло поджимает губы. Словно она не знает, что он прав! Только она все равно будет пытаться. Все преподаватели говорят, что у нее большой магический потенциал. Так почему бы не рискнуть? Что она теряет?

— И в кого ты собираешься превращаться?

— В птицу. В лебедя.

— Ты не можешь выбирать форму! — Малфой в это мгновение становится поразительно похожим на Гермиону. — Форма выбирает тебя. Возможно, ты жираф. Или лягушка.

Джинни мысленно качает головой: она сможет. Иногда отчаяние творит чудеса.

— Ты меня слушаешь?

— Малфой, — она не смотрит на него и не собирается отвечать на его вопросы. — У тебя нет ощущения, что ты один в этом огромном замке?

— Почти, — ухмыляется он. — Только у меня еще кошмары есть, навещают каждую ночь.

— И что ты делаешь в этих кошмарах? — Джинни поворачивается к нему. Вот бы и ей хоть что-нибудь снилось! Но каждую ночь она видит только черную, обволакивающую пустоту. И слышит чей-то дьявольский хохот.

— Обычно убиваю людей или не убиваю, или убивают мою семью, — голос у него ледяной.

— Когда кончится война, это пройдет.

— Война кончится только тогда, когда твой Поттер вылезет на свет и попытается убить Лорда. Все наслышаны о пророчестве. У меня дома только о нем и говорят. — Малфоя передергивает. — Люди должны любить свой дом, а я ненавижу.

— Гарри не мой, — машинально замечает Джинни. И эта мысль крапивой жжет ее изнутри.

— Поворот, — саркастично отмечает Малфой, поднимаясь на ноги, но что-то в его лице неуловимо меняется. — Ладно, спасибо за письмо, Уизли. И не забудь выкинуть из своей бестолковой головы эту идею про трансфигурацию.

— Ты куда? — она смотрит на него снизу вверх, как на статую. И ее вопрос пугает ее саму — словно она имеет право задавать ему вопросы.

— Не твое дело, — Малфой поворачивается к ней спиной и почему-то хватается рукой за предплечье. — Знаешь, где мы все, Уизли? В королевстве кривых зеркал. Мне кажется, я снова и снова проживаю эту жизнь, но не могу разбить зеркало.

Невилл сосредоточенно шагает вдоль стены, шумно вдыхая воздух носом. Открывать Выручай-комнату непросто: нужно это захотеть, совсем как с Круцио. Комната открывается только через пятнадцать минут непрерывных усилий. Невилл вытирает пот, росой выступивший на его широком лбу, и осторожно заходит в комнату.

Она совсем небольшая, в дальнем углу стоит шкаф с книгами и стол, но остальное пространство свободно как раз для занятий заклинаниями. Стулья у противоположной стены покрыты густой пылью.

В партнеры Джинни достается Корнер, с его раздражающе падающей на глаза челкой. Джинни беспомощно оглядывается на Симуса, но тот уже ободряюще улыбается Ханне Аббот.

— Огорчилась? — Корнер достает из кармана палочку и протирает ее полой пиджака.

— Ты зануда, — она закатывает глаза, но тоже вынимает палочку. Джинни возбуждена, ее пальцы слегка дрожат: они наконец-то делают что-то полезное, что-то втайне от Кэрроу! Как же ей этого не хватало. Риск — самое приятное чувство. Ей хочется рисковать, гореть, бросаться в самое сердце чего-либо, для нее это — жизнь. Она сможет превращаться в птицу. И птицей будет обязательно лебедь. Тогда Гарри сразу ее узнает.

— Сегодня мы будем практиковать Щитовые чары, я думаю, многие уже о них забыли, — Невилл прошелся вдоль пар. — Какие еще Защитные чары вы помните?

— Протего, — вскинулся Дин.

— Инкарцеро, — тихо пищит Аббот.

— Остолбеней, — произносит Корнер. Джинни громко фыркает.

— Экспеллиармус, — вспоминает Симус и улыбается.

— Экспекто патронум, — громко произносит Джинни, думая о своем серебристом коне. Конь. Почему конь? Странный патронус для девушки.

— Петрификус тоталус, — добавляет Невилл, и весь отряд добродушно смеется. — Так, Экспеллиармус и Экспекто патронум мы будем практиковать в следующий раз. Сегодня ограничимся Протего, Инкарцеро и Остолбеней. По очереди: один нападает, другой — отражает. Готовы?

Отряд синхронно кивает, словно тренированные пловцы, и каждая пара отходит в удобное место.

— Ты будешь нападать? — интересуется Корнер, снова поправляя челку.

Джинни вопросительно приподнимает брови.

— Ты же всегда боевая, — объясняет он и встает в позицию. — Давай! Я жду.

Она пожимает плечами и вцепляется в палочку. Говорят, она сильная волшебница, но слова остаются словами, ведь практики у нее почти нет…

— Остолбеней! — четко произносит она, и из палочки вырывается красный луч, словно поток крови.

Корнер не успевает отреагировать и с грохотом отлетает к стене.

— Спятила? — интересуется он, потирая ушибленный локоть.

— Сам просил, — она пожимает плечами. Ей почему-то не жаль Корнера. Интересно, если бы перед ней стоял Малфой? Выбрала бы она другое заклинание?

— Давай еще раз, — Корнер поднимается на ноги и стряхивает с пиджака пыль. — Черт тебя подери, Джинни.

Она снова забирает волосы в высокий хвост, обнажая не слишком привлекательные уши и тонкую шею, и поднимает палочку.

— Остолбеней!

— Протего! — Корнер пошатывается, но остается на ногах.

— Импедимента!

— Протего! — Майкл едва удерживается на ногах, в его карих глазах пятнами проступает бешенство. — Сдурела?

- Инкарцеро!

Майкл падает на пол, связанный веревками. Он с яростью молотит ногами по полу, пытаясь произнести что-нибудь членораздельное, но при этом приличное. Джинни подходит к нему и тычет палочкой в щеку. Остальной отряд, бросив тренировку, безмолвно смотрит в ее красное лицо.

— Слушайте, — звонко произносит она, — тренировать одно заклинание и отражать его другим — здорово. Но у нас нет на это времени. Кэрроу не станут ждать, пока вы примените Протего и ударите в них чем-нибудь еще. Они будут бросать в вас заклинания, пока вы не выдохнетесь, и тогда они вас убьют. Мы должны уметь не только использовать Щитовые чары для защиты, мы должны использовать их и для сохранения времени на то, чтобы отправить в Кэрроу обратно что-нибудь получше Импедименты.

Невилл согласно кивает.

— Учимся защищаться и сразу бросать ответное заклинание. Учимся быстрой реакции. Верно, Джинни?

— Это единственное, что может спасти нам жизнь, — заявляет она и быстрым взмахом палочки развязывает Майкла.

Он поднимается на ноги, уже не пытаясь отряхнуть пиджак, и смотрит на нее со смесью бешенства и восхищения. Джинни хочется съязвить насчет Чжоу и ее мастерства, но она молчит. В конечном счете, Корнер не виноват, что влюбился в Чанг. Еще возомнит, что она ревнует.

Джинни все время кажется, что вот сейчас выйдет Гарри, поможет советом или просто подбодрит, как он всегда делал на встречах Отряда. Но Гарри нет рядом. И еще долго не будет. А может, никогда. Она вдруг вспоминает, как взяла его за руку тогда, в Норе, после того, как он потерял Буклю и умер Грозный глаз. То прикосновение не имело ничего общим с прикосновением Малфоя.

Тренировка длится до тех пор, пока настенные часы, возникшие по мысленной просьбе Невилла, не бьют восемь гулких ударов. Тогда они все, вытирая пот с красных лиц, убирают палочки в карманы и поодиночке покидают Выручай-комнату. Последними уходят Джинни и Симус. Дверь позади них съеживается и исчезает, словно ее никогда и не было.

— Здорово ты предложила, — замечает Симус и засовывает руки в карманы. — У нас действительно нет времени на простые тренировки.

Джинни кивает, думая о том, что все равно они остаются в изоляции. Она больше не пойдет к Розмерте, слишком велика вероятность подставить ее.

— Как насчет вербовки новых членов Отряда? — произносит она тихо, оглядываясь по сторонам. Кто гарантирует, что люди на портретах не донесут на них?

— Опасно, но того стоит, — отвечает Симус, и уголки его губ дергаются. — Попробуем сегодня ночью?

Джинни отрицательно качает головой.

— Я собираюсь сделать это эффектно, а для этого нужна подготовка. Кроме того, сегодня дежурит Алекто, и нарываться на нее мне не хочется.

Джинни слегка лукавит: книга по превращениям лежит в ее сумке, и любопытство жжет, словно лист крапивы. Ей не до вербовки бесполезных подростков, которые мало чем помогут Гарри и ей самой.

— Согласен, — Симус устало зевает. — Тогда нам подойдет пятница.

— Тогда пятница, — быстро соглашается Джинни и делает вид, что тоже устала.

Раздеваясь перед большим зеркалом, она думает о словах Малфоя и своих собственных. Получается, они оба не ожидали помощи друг от друга. Ведь Малфой спас ее тогда в совятне. Если бы не он — ее наказали бы куда более жестоко, чем прогулка в Лес за дурман-травой, которая оказалась никому не нужна. С чего он такой откровенный? Неужели в нем действительно что-то надломилось, и из трещины льется отчаяние? И встретятся ли они еще раз?

Джинни хочется ответить «да» за себя, но она не может ответить за Малфоя. И почему-то чувствует, что он не будет против.

Она рассматривает в зеркале свою обнаженную фигуру. И краснеет. Бесстыдно так рассматривать себя, словно пытаешься оценить, сколько бы за тебя дали на маггловском невольничьем рынке. Гарри рассказывал, что у магглов давным-давно было полно таких рынков.

Джинни касается небольшой упругой груди, проводит рукой по подтянутому от тренировок по квиддичу животу и касается бедер. Ей кажется, что они какие-то совсем узкие, но ничего поделать она не может.

Накинув фланелевую ночную рубашку, которая бы обязательно стала объектом дурацких шуток Рона, Джинни залезает под одеяло и пытается уснуть, но книга, маняще торчащая из сумки, не дает ей закрыть глаза.

Джинни закрывается одеялом с головой и тихо произносит, стараясь не разбудить спящую рядом Демельзу:

— Люмос!

Анимаг — человек, умеющий превращаться в животное не по принуждению, а по собственному желанию, и это главное отличие анимага от оборотня. Человек может превратиться только в то животное, которое соответствует его натуре, а не в любое, какое захочет. Основное заклинание анимагии — Транфиго Хуманито. Но будьте внимательны: данное заклинание является невербальным.

Джинни закладывает книгу пальцем. Мысли не бегут, а лениво бредут внутри головы, тоже устав после тяжелого дня. Интересно, а какое животное — ее? Что, если оно совпадает с патронусом? Джинни представляет себя в виде лошади и тихо смеется. Нет. Быть лошадью глупо и неудобно. Ей нужно стать птицей. Чтобы улетать куда вздумается. Ей нужна свобода.

Драко

Чертова Уизли! Вечно у нее в голове одна ерунда. Чертова Беллатриса! Драко садится за письменный стол и с тошнотворным комком в горле придвигает стопку пергаментов. Рано утром Слизнорт назначил встречу старост, а рейтинг успеваемости студентов до сих пор не готов.

Ему везде мерещатся то горящие отчаянием ореховые глаза Уизли, то дьявольское лицо Беллатрисы. Его окружают сумасшедшие женщины и рыба-прилипала. Драко вдыхает запах пергамента и с отвращением морщится. Пахнет потом.

Грэйнджер понятно, что нельзя самой, в одиночку, освоить трансфигурацию в животное. Тем более — в птицу.

Драко откидывается на жесткую спинку стула и закрывает глаза. В подземелье нет окон, но он знает, что за окном небо моросит дождем, а над озером ползет густой туман. Драко мысленно видит выцветшую траву на поле для квиддича — внутри его разрастается такая же, жухлая и безжизненная трава безразличия. Ему наплевать, что Беллатриса хочет заставить его убивать. Он лучше убьет себя сам. Ему наплевать, что в доме, который перестал быть домом, трупы за обеденным столом, а кровь — привычный соус к десерту. Он — сам по себе.

Зачем он купил для Уизли чертиков? Драко открывает глаза и отрешенно смотрит в покрытую зеленым полотном стену. Потом так же отрешенно начинает чертить таблицу для рейтинга успеваемости. Часть работ он успеет проверить, а остальные оценки поставит наугад. Он уже примерно знает, какой студент может получить «выше ожидаемого» по травологии и «слабо» по древним рунам. Драко любит руны, как любит историю магии и нумерологию. Среди его нелюбимых предметов — прорицания и уход за магическими существами.

Драко собирается стать дипломатом, и ему глубоко плевать, принесет ли его профессия какую-то пользу или нет. Ему просто хочется быть причисленным к элите, а еще заниматься тем, что ему нравится. Черт его знает, что ему захочется через десять или двадцать лет. Профессия дипломата принесет один явно весомый плюс: деньги.

Свернув ведомость в трубочку, Драко устало ставит перо в чернильницу и проводит рукой по волосам. Беллатриса и Уизли никогда не узнают, насколько похожи. Одна — воплощенное желание нести смерть и разрушение, другая — воплощение отчаянного желания все изменить, желания жить, даже когда позади горят мосты и рушатся стены. Вот только сила внутри них одинакова. Какая-то дьявольская сила.

Драко шепотом матерится. Чертова Уизли! Она постоянно в его голове, и он ничего не может с этим поделать. С той ночи в совятне он не перестает думать о ней. Почему? У нее ужасно круглое лицо с не менее ужасными жизнерадостными веснушками, и вся она какая-то угловатая, нескладная, вечно дерзкая и заносчивая…Она не такая, как все. Она похожа на утенка. В этом все дело.

Драко берет новенький учебник «Трансфигурация сегодня», купленный на деньги родителей, и идет в общую гостиную. Перед глазами вдруг проявляется изящный почерк матери: «Ты должен простить отца».

Никогда.

Мать пишет еще, что из-за того ужаса, что бурлит в их доме, им лучше не переписываться, что сейчас нужно быть сильным и забыть все свои слабости.

Драко садится не на свое привычное место — низкое кресло у камина, обтянутое зеленым бархатом, а на диван напротив Трейси Девис, пытаясь забыть о матери и обращаясь к своей пугающей тяге в Уизли. Может, ему просто нравятся не такие, как все?

Трейси занята чтением какого-то журнала в розовой обложке, одновременно ровняя ногти длинной черной пилочкой. Драко почему-то мысленно отмечает, что Уизли такой ерундой не занимается: ногти у нее короткие и квадратные, неровно обрезанные по краям.

— Малфой? — Трейси приподнимает выщипанные брови и с интересом смотрит на однокурсника. — Тебе чего?

— Смотрел на тебя и понял, что в жизни не видел никого настолько уродливого, — он поднимается с дивана. — Ты бы лучше лицо себе подравняла.

Ему некогда выслушивать гадости в ответ. Вывод один: его не привлекают не такие, как все. Можно было бы еще посмотреть на Булстроуд, но при одной мысли о ее жирном подбородке, усеянном огромными прыщами, Драко мутит.

Уизли — рыжая. Может, ему нравятся рыжие? Драко прислоняется к дверному косяку и пытается вспомнить еще хоть одну рыжую девушку в Хогвартсе. Замерзший изнутри, он не понимает, почему вдруг ему хочется видеть Уизли снова и снова. Уизли-осень. Ему нужно лето. Ему страшно. И он не знает, как с собой справиться. И страшнее всего то, что для него Уизли все чаще кажется тем самым лебедем, в которого она так жаждет превратиться.

Когда тебе семнадцать, и всю свою жизнь ты провел в попытке превзойти врага и стать копией своего отца, невозможно поверить, что в жизни есть что-то для тебя. Много лет Драко не был собой. Он был своим отцом. И вдруг очнулся — не сейчас, не сразу. Он очнулся той ночью на башне, наведя палочку на усталое лицо Дамблдора. И с тех пор каждый день реальность вокруг него становится все более живой. Он становится собой. Он просыпается. Только вот сил проснуться у него нет.

Дверь в кабинет Северуса привычно заперта. Драко громко стучит четыре раза и терпеливо ждет ответа. Он видит свое отражение в зеркальной стене напротив двери: худой подросток с темными кругами под глазами и серо-белой кожей. И в глазах — поселившееся отчаяние. Разве такой может кому-то нравиться? Когда-то Драко был уверен, что все девушки мечтают с ним встречаться, и слюни рыбы-прилипалы только подтверждали его мысли. Но раньше в отражении он видел породистое лицо своего отца. Не себя.

— А, Драко, — Северус указывает рукой на кресло возле большого стола из черного дерева. — Ты мне нужен. Кажется, днем тебя навещала Беллатриса?

Драко молча опускается в кресло и кладет ногу на ногу.

— Да. Еще раз предлагала шпионить за вами.

— И ты?

— Послал ее ко всем чертям. Мерзкая сука.

Северус несколько мгновений ворошит поленья в потухающем камине, потом поворачивается к Драко.

— Ты не боишься Беллатрису?

Драко до ужаса боится вида крови и трупов, свисающих с потолка, а еще — звука довольного чавканья Нагайны. Он настолько устал от насилия и смертей, что когда ему угрожают, он ожесточается и выставляет напоказ все свои иголки, словно дикобраз. Он словно впадает в бессильную ярость от накатывающего отчаяния, и это странным образом придает ему сил.

— Я вроде как известный трус и шут за столом Лорда, — шипит Драко. — Худшее, что может со мной случиться — это смерть. Слушайте, сэр, я хочу спросить: вы когда-нибудь сталкивались с анимагическими превращениями?

Снейп внезапно как-то по-мальчишески ухмыляется, словно вспоминает приятную историю из прошлого. Только вот Драко не знает, что его история приятной не была.

— Однажды я писал по ним курсовую.

— Насколько сложно научиться превращаться в животное самому?

— Самому? — аспидные глаза пронзают Драко. — Практически невозможно. Даже у сильного мага превращение может получиться несовершенным. Были случали, когда… Зачем это тебе?

— Собираюсь написать подробную работу по этой теме, — Драко почти не врет: ему еще предстоит выбрать тему для курсовой по трансфигурации. — Остальные слишком скучные.

— Подробный процесс превращения и полезный материал можно найти в книге «Анимагические превращения» в библиотеке. Не уверен, правда, что мадам Пинс будет рада. Это граничит с темной магией.

— Мадам Пинс может начинать привыкать, — небрежно говорит Драко. — Скоро темная магия будет везде. Это ведь то, чего мы все хотим, верно?

Снейп медленно поднимает голову, отрываясь от разглядывания нового выпуска «Пророка». И Драко почему-то кажется, что Северуса явно не радует мысль о победе Лорда.

— Я не знаю, чего хочешь ты, Драко. В любом случае, сейчас ты должен отправиться домой. Удачно, что ты пришел сам, я уже хотел искать тебя.

Наигранное спокойствие слетает с бледного лица, как муха от взмаха мухобойкой.

— Зачем?

— Я не знаю. Это приказ Лорда. Дотронешься до этой пепельницы на столе — окажешься в поместье.

Драко протягивает руку к пепельнице — и сразу же ощущает рывок, голова идет кругом, реальность кружится в сумасшедшем вихре, и к горлу подступает тошнота. Заодно с реальностью в голове кружится одна и та же мысль: зачем он им нужен? Что они хотят?

Перед глазами вдруг появляется дубовая дверь, ведущая в старый кабинет его деда. Сейчас здесь заседает Лорд, когда хочет обсудить какие-то вопросы с небольшим количеством Пожирателей.

Драко плохо помнит деда, но хорошо помнит его запах: терпкий, тяжелый, полный мускуса и цитрусовых. Еще он помнит, что третья половица от двери неприятно и тягуче скрипит. Но он назло, с наслаждением изо всей силы наступает на эту половицу. У Драко два деда, как и у всякого человека, вот только больше всех он любит Сигнуса, отца его матери. В детстве он этого не понимал, но сейчас знал четко: Блэки ему больше по душе. Блэки — они непредсказуемые. Они могут быть ураганом в одно мгновение и покорными — в другое. Они могут рвать и метать, а через несколько минут любезно предлагать тебе чай. И Драко почему-то верит, что там, в глубине души, он все-таки больше Блэк.

Сигнус умер, когда Драко было двенадцать, и все немногое, что Драко помнит о нем, это запах, сигары в большой резной шкатулке, скрипящую половицу и широкую дедовскую улыбку: тот человек верил в него. Абракасу же было на внука ровным счетом наплевать.

Сидящие за небольшим овальным столом мгновенно оборачиваются: вся его семья, включая Лестрейнджей, Яксли и Долохов.

— А, Драко, наконец. — Лорд указывает ему на место рядом с Люциусом. — Ты едва не опоздал.

— Простите, мой Лорд. Я не знал, что потребуюсь здесь. Я очень увлекся заданием по трансфигурации. — Драко плохо понимает, что говорит, но отсутствие висящих мертвых тел, крови и шипения Нагайны слегка ободряют его.

Люциус бледнеет и в ужасе уставляется на сына. Лицо Беллатрисы прорезывает довольная улыбка. Что ее так радует?

Но Темный Лорд любит учиться. Это, пожалуй, единственное хорошее в нем — вечная тяга к знаниям. И Драко это отлично знает.

— Нравится трансфигурация?

Драко сдержанно кивает, стараясь не паниковать.

— А что еще тебе нравится?

— Заклинания, зелья, история магии и древние руны.

Безносый человек довольно откидывается на спинку стула. Видно, что он сам не прочь бы еще раз отучиться в Хогвартсе. И Драко почему-то кажется, что он, как и Поттер, считает только Хогвартс своим настоящим домом.

— Но никаких прорицаний, верно?

— Нет, сэр. Абсолютно бесполезны.

Безносый человек улыбается и вдруг мгновенно становится серьезным.

— Есть ли какие-то сведения о Поттере, Яксли?

— Никаких, мой Лорд. Несколько наших людей видели Поттера в совершенно разных местах, но ясно одно: на площади Гриммо он больше не появится. Похоже, он все время перемещается по стране, отследить его трудно. С ним Грэйнджер.

Безносый человек зло раздувает ноздри, и всем кажется, что Яксли пришел конец.

— Грэйнджер! Ты говоришь так, словно с ним сам Дамблдор. Вы не можете обойти какую-то грязнокровку!

Яксли торопливо прячет глаза и чуть приседает, готовясь к наказанию. Но Том Реддл уже поворачивается к Долохову.

— Ты выполнил то, что я просил?

Долохов вжимает голову в плечи.

— Нет, мой Лорд. Орден Феникса все еще слишком силен. Они не перемещаются поодиночке, и всегда дают жесткий отпор. С вашего позволения, Лорд, добавлю, что за то время, пока мы исчезли со сцены, в мире все стало вверх дном.

— Что это значит? — Безносый и безбровый человек пытается нахмуриться. Люциус бледнеет еще сильнее. Нарцисса незаметно и заботливо кладет руку ему на плечо.

— В волшебном мире поощряются грязнокровки вроде Грэйнджер. Цвет кожи тоже перестал быть чем-то вызывающим. И даже больше, — Долохов понижает голос. — часто грязнокровки и те, у кого цвет кожи чем-то отличается от привычного, получают больше преимуществ. Это называется толерантность, мой Лорд.

— В Хогвартсе так же, Драко? — осведомляется безносый.

Драко быстро сглатывает и косится на мать. Но Нарцисса призрачна и неподвижна — как обычно. Ему снова становится страшно. И только Беллатриса смотрит на него ободряюще.

— В Хогвартсе считают, что Слизерин ведет нечестную игру. Считают, что раз вы вернулись…Кэрроу и старосты снимают баллы с других факультетов просто так.

— Интересна только честная игра. — Том Реддл откидывается на резную спинку кресла. — Ты донесешь до Кэрроу и Северуса, щенок, что я требую честную игру. Кроме того: я хочу устроить в Хогвартсе Рождественский бал. Такой, какой устраивали еще до Дамблдора. Я хочу, Драко, чтобы ты рассказывал обо всем, что услышишь о Поттере в замке. Я давал тебе задание однажды, и мы все помним, что ты его провалил. Провалишь второе — я избавлюсь от всех Малфоев разом. Ясно? Нагайна!

Змея, шипя и плюясь, появляется в широких дверях кабинета. Драко инстинктивно сглатывает и вжимает голову в плечи. Он только сейчас замечает в углу связанного мужчину с седыми волосами и пухлыми щеками, покрытыми щетиной. Очередной маггл.

Пытаясь не слышать отчаянных криков жертвы, Драко в упор смотрит на мать. Почему она едва взглянула на него? Неужели страх сильнее его желания увидеть его? Голубые и словно водяные глаза матери устремлены на терзаемую жертву. На одно короткое мгновение Драко хочется вскочить, обнять ее и заслонить от кровавой казни. Но мгновение проходит, и он снова не понимает, почему она едва взглянула на него.

Насытившаяся Нагайна сворачивается клубком на окровавленном полу, и только тогда безносый человек жестом позволяет собравшимся уйти из кабинета, который помнил гораздо лучшие времена.

— Портал в комнате Беллатрисы, — мать касается его руки тонкими пальцами и пытается улыбнуться. Драко мысленно представляет себя на ее месте: убийства, крики, допросы — каждый день.

— Мама, ты меня любишь?

— Драко, сейчас… здесь…

— А когда? И почему ты не хочешь, чтобы я тебе писал? Я хочу знать, что с тобой все хорошо.

У нее трясутся губы. Она хочет что-то сказать, но не может. И Драко мгновенно становится стыдно. Нельзя выпрашивать любовь. Можно заставлять людей убивать, врать, красть. Но нельзя заставить их любить тебя.

— Когда мы увидимся?

— Я не знаю, — шепотом отвечает она и вдруг добавляет едва слышно: — Драко, что с тобой? Ты очень изменился…

— Нарцисса! Почему я должен тебя ждать? — голос отца доносится откуда-то сбоку. — Драко должен передать пожелания господина Северусу. Не смей его задерживать.

Шагая по узкой галерее в комнату Беллатрисы, Драко сжимает руки в кулаки. Что значит «изменился»? Неужели у него на лице написано, что он связался с Уизли? И когда он теперь увидит мать? Отпустят ли его домой на зимние каникулы, и если отпустят — как выжить в этой тюрьме и не сойти с ума? И какие новости он может принести Лорду? Выспрашивать их у Уизли, даже если они еще раз встретятся, он не будет. Ни за что. Лучше умереть, чем снова стать предателем себя.

В комнате Беллатрисы за широким письменным столом, сгорбившись, сидит человек. Левая рука у него перевязана, и на лице зияет глубокий шрам. В глазах — пустота.

— Вы кто? — Драко быстро осматривает комнату, пытаясь найти портал.

— Рудольфус. Я, кажется, еще не умер, чтобы племянник забывал, как меня зовут.

Рудольфус? Драко всегда считал его странным, отстраненным ото всех. Он вечно находился в двух мирах: настоящем и его собственном. И, кажется, в своем собственном он застревал гораздо чаще.

— Что с вашей рукой? — Драко глубоко наплевать на чужие руки.

— Гоняюсь за Поттером. — Рудольф морщится. — Иначе меня убьют.

Драко перестает искать портал и переводит взгляд на дядю. Иначе его убьют? Только поэтому?

— Вам не нравится идея убить Поттера?

— Мне никогда не нравилась идея убивать детей. — Рудольф откидывается на спинку кресла и кивком указывает на графин вина, стоящий на маленьком столике с изогнутыми ножками. — Нальешь?

Драко пожимает плечами, но все-таки наливает вино в узкий бокал со следами пальцев. Где-то там, в замке, Уизли сейчас сидит на трансфигурации. При мысли о ней у Драко почему-то екает сердце. И до ужаса хочется увидеть ее яростные веснушки.

— Твоя тетка настоящая сука, — сообщает Рудольф, почти залпом выпивая вино.

Драко пожимает плечами. Это не новость. Это все знают.

— Что обещали мне ее родители? Наследство. Родство с такой фамилией, как Блэк. Достойное продолжение рода. К слову, я собирался жениться на девушке из Мальсиберов.

— Вы ее любили?

— Кого? — выцветшие глаза Рудольфуса широко распахиваются.

— Ту девушку из Мальсиберов.

— Я не помню… Азкабан стер все воспоминания. — Рудольфус несколько мгновений молчит, смотря на пустой бокал. — Но она хотела семью, хотела детей. Мы как-то целовались в саду, пока наши родители обсуждали условия брака. Она говорила, что хочет уехать из страны. Жить спокойной жизнью. Мне это показалось странным…А потом мне предложили жениться на Беллатрисе.

— И зачем вы согласились? — Драко в упор смотрит на незажившую царапину на сероватом лице. У Уизли полно таких царапин.

— Ты не видел ее в молодости. Она была чертовски красива и чертовски харизматична. В нее словно дьявол вселился…Она разделяла мои идеи. Но она скрыла, что не собирается иметь детей. Ей это было не нужно. Всю жизнь она любит этого урода. К счастью, он похоже, бесплоден, иначе у них уже была бы орава детей.

— Безносых, — зачем-то добавляет Драко и пытается представить, как этот изношенный жизнью человек когда-то мог целоваться с кем-то в саду.

Рудольфус громко смеется, запрокинув голову назад. Зубы у него желтые, покрытые каким-то коричневым налетом.

— После меня ничего не останется, Драко, — тихо добавляет он, отсмеявшись. — Не повторяй моих ошибок. Не женись на имени. Делай то, что хочешь ты. Ты наполовину Блэк, а это много значит.

Драко пожимает плечами и наконец замечает на каминной полке портал.

— Еще увидимся, — бросает ему вслед Рудольф, с трудом поднимаясь с кресла, чтобы налить себе еще вина.

Последнее, что успевает увидеть Драко — широкая спина дяди, заслоняющая собой тусклый свет окна. И вспоминает, что завтра — первый матч по квиддичу с Гриффиндором. А значит, он снова увидит Уизли. Он не знает, почему так хочет увидеть ее. И у него нет сил бороться со своими желаниями. Он просто шагает вперед.