Методика Защиты (гет)

Примечания:

Снимаю с себя всю ответственность за название главы, это всё истерики Росауры!

Всё началось ещё на второй неделе сентября. Второкурсники-пуффендуйцы расшалились, и Росаура, чтобы сберечь силы, решила не урезонивать их. В конце концов, что уж такого ужасного, если дети смеются, отрабатывая заклятие подножки, когда грохаются на мягкие маты и принимаются изображать смертельно раненых? Пусть уж покричат, развеются… Росауре самой очень хотелось бы присоединиться к их визгам и смеху, рухнуть на мягкий мат и не вставать подольше, картинно стеная… Она ходила меж учеников, поправляла горячие руки с дрожащими палочками, следила, чтоб сдуру никто не перепутал слова и жесты, а то уже было с когтевранцами, что один мальчик другому заколдовал мантию в лягушачью кожу.

Росаура даже не заметила, как дверь в класс приоткрылась.

Дети смолкали постепенно, завидев вошедшего, а Росаура, втолковывая Шелли Уолтерс, как держать палочку, в первую пару секунд решила, будто дети наконец взялись за голову и стали сосредоточенней.

— Где учитель?

От резкого, высокого голоса Росаура невольно вздрогнула. Обернулась, в невесть откуда взявшейся застенчивости придержав полы мантии, и увидела за расступившимися детьми, что в класс вошла профессор Макгонагалл.

Губы на её сухом лице были надменно поджаты так, будто их вовсе не было. Тонкие брови возведены в брезгливом выражении едва ли не под корни тёмных прилизанных волос. Недовольный взгляд из-под нависших век был прикован прямо к ней, Росауре.

Росаура почувствовала, что от одного этого взгляда, очень знакомого по школьным годам, у неё похолодели ладони. Но жесточе накатила растерянность: раз Макгонагалл смотрит прямо на неё, зачем же спрашивает, где учитель?..

Однако Макгонагалл молчала, почти оскорблённо, и Росауре захотелось превратиться в ежа, лишь бы защититься от этого выжидающего, презрительного взгляда.

— Я… учитель.

Голос как назло дрогнул, но Росаура заставила себя вежливо улыбнуться и чуть склонить голову, мол, у вас какое-то дело, профессор, а то у нас тут занятие, видите ли…

Макгонагалл подняла брови ещё выше, из-за чего её бледный лоб весь пошёл рябью морщин, и издала странный звук, который Росаура определила бы как фырканье, если бы не была слишком хорошо воспитана, чтобы подозревать такое от достопочтенной учительницы.

Однако достопочтенная учительница выразила своё отношение к услышанному и на словах:

— Вы так уверены?

Росаура поначалу ушам не поверила, но в груди уже взвыл волком гнев. Огромных усилий стоило удерживать на лице вежливую улыбку.

— Прошу прощения?..

Свитком, который держала в сухой руке, Макгонагалл указала куда-то на пол:

— Почему у вас ребёнок лежит?

Пайсли Адамс, что до сих пор не попытался подняться с мата, замер, точно сурок, завидев тень коршуна.

— Потому что он упал, — проговорила Росаура.

— Почему же он упал?!

— Потому что мы отрабатываем упражнение.

— У вас упражнение, чтобы дети падали? Какое будет следующее? Чтоб лоб себе расшибли? Тоже коврик им подстелите?

Кто-то из детей шумно задышал, пытаясь сдержать смех. Макгонагалл поджала губы.

— Полшколы на уши подняли. Я уж полагала, кто-то привёл тролля в класс. Впрочем, если не ошибаюсь, несколько лет назад профессор Доустон примерно это понимал под «практическими занятиями».

Не давая Росауре и слово вставить, Макгонагалл скривилась и прикрикнула на злополучного Адамса:

— Встаньте, молодой человек, и приведите себя в порядок! Если ваш… преподаватель… не утруждает себя заботой о вашем должном поведении, то это не значит, что вы можете забыть, где находитесь!

Росауре казалось, что у неё подскочила температура под сорок.

— С вашего позволения, профессор, мы бы продолжили.

— Продолжили? — высокий, холодный голос Макгонагалл резал как по живому. — Я ведь для того и пришла, чтобы вы прекратили. Шум…

— Я позабочусь о звукоизолирующих чарах, профессор. Приношу извинения, что наше занятие вас отвлекло.

— Вы — о звукоизолирующих? Помнится, вы не блистали в этой теме, мисс Вэйл. Я ещё вот что желала бы с вами обсудить, — Макгонагалл заговорила громче, — после всего увиденного я вынуждена поднять вопрос, насколько вы вообще в компетенции проводить практические занятия? В прошлую пятницу мой студент ушёл с вашего урока, с позволения сказать, рогатый!

Росаура собрала всю свою волю в кулак, чтобы не отвести взгляда. Сил, чтобы придумать ответ, и в помине не осталось.

Дети уже давно выразительно переглядывались, а тут одна девочка не выдержала и громко рассмеялась.

— Вам смешно, мисс Барри! — разъярилась Макгонагалл. — Вот, чему вы тут… учите, мисс Вэйл. Смеяться над увечьями! Как так вышло, что на вашем занятии ребёнок применяет сложнейший уровень трансфигурации с риском для собственного здоровья, а вы не составляете себе труда хотя бы поставить в известность меня, если сами не в состоянии это исправить!

Росаура судорожно вздохнула.

— Линтон наколдовал себе рога случайно…

— Разумеется, случайно, — пресекла Макгонагалл. — И это-то самое опасное. Но вы же не осознаёте всей степени рисков. Если б кто себе хвост наколдовал, вас бы это, полагаю, только развлекло.

Ученики снова рассмеялись, отчаянно зажимая рты.

— Я видела Линтона за завтраком, профессор. С его головой всё в порядке.

— О, вы так уверены? — процедила Макгонагалл. — Рога-то мы убрали, но они ж не на пустом месте выросли, а если бы повредился мозг? Боюсь, мисс Вэйл, — говорила Макгонагалл, — вы сами ещё не вполне оторвались от школьной скамьи, чтобы иметь серьёзный взгляд на подобные вещи…

Росаура давно уже пыталась вдохнуть, но никак не получалось. А Макгонагалл завершила:

— …как, судя по всему, на преподавание в целом. Вот я и подумала, когда зашла, что старшекурсницу на замену поставили, то-то и бедлам.

Макгонагалл ещё раз окинула уничижительным взглядом класс, фыркнула и вышла вон, даже не удосужившись закрыть за собой дверь.

Дети, при Макгонагалл настороженные и порядком напуганные, мгновенно расслабились, зашептались и перевели на Росауру взгляды, в которых ей померещилось то же презрение.

— Стерва.

Так говорила позже Росаура Сивилле, прибежав плакаться к ней в башню вместо ужина.

— …Она просто зашла и сорвала мне урок! При детях… Унизила меня! И знаешь, она нарочно тянула паузу. Когда сказала, «Где учитель? Вы так уверены?..» Как будто она соплохвоста у доски увидела!

Сивилла поморщилась и произнесла слово, которое Росаура даже в пылу гнева не смогла себе позволить. Но бешенство, на долю секунды очернившее обыкновенно отстраненное лицо Сивиллы, слишком отзывалось в сердце Росауры.

— Ты знала, что эта карга сама-то преподавать пришла в двадцать два?

Росаура изумлённо поглядела на Сивиллу.

— Ты серьёзно? А сейчас ей сколько?

— Сорокет. Плюс-минус.

— Быть не может! Я думала, ей сто пятьдесят.

— Карга — это состояние души.

— Да неужели она сразу была вся из себя безупречная?

— Да едва ли, — скривилась Сивилла. — Сама небось огонь-воду прошла, и вот теперь, думаешь, позволит тебе жить спокойно? Такие, как она, видят своим святым долгом заклевать молодых.

— Но почему!.. — взвыла Росаура.

— Потому что она страдала, и ты страдать должна.

И Росаура страдала.

— …Это что?

— Прошу прощения?..

— На шабаш собрались?

— Профессор?..

— Волосы ваши, мисс Вэйл! Это же ни в какие ворота! Мало того, что распущенные волосы не пристало носить ведьме вашего положения, ведь вы, прости Господи, преподаватель, но так вы смущаете старшекурсников! И не обижайтесь, не нужно, я вам совет даю: уберите свои волосы в приличную причёску. Я уже не говорю о шляпе. Шляпу на молодёжь теперь не наденешь и под прицелом палочки, хотя я надеялась, что ваша мать сумела дать вам должное воспитание…

— Благодарю, профессор, — сквозь зубы процедила тогда Росаура.

В тот вечер она ещё долго стояла перед зеркалом и водила рукой по своим длинным чуть вьющимся волосам. Мама всегда любовно их перебирала, называла Росауру «русалкой», и в редкие минуты, когда не спешила, сама, без магии, заплетала Росауре красивые косы — минуты нежности и блаженства!.. Мама приговаривала, что сила волшебника — в волосах, в общем-то, это был научный факт, но в словах матери звучали тайны древних преданий, отчего Росауре особенно дорого было видеть красоту своих длинных золотых прядей. И теперь…

Да, конечно, мама сама никогда не выходила из дома без шляпы и постоянно напоминала Росауре, что в приличном обществе следует носить элегантный головной убор, но для Росауры школа и её обитатели никак не соответствовали представлениям о приличном обществе… А вышло, что школе не соответствовала она, Росаура.

— …Вы в оперу собрались, мисс Вэйл?

— Скорее в цирк, — съязвила Росаура.

— Ну-ну, — хмыкнула Макгонагалл, возвысившись над Росаурой неколебимой башней. — Так держать, леди. Костюмчик-то под стать.

Странно, что под взглядом Макгонагалл на Росауре не вспыхнула её любимая мантия фисташкового цвета. Обиженного жеста, которым рука сжала ворот, Росаура не смогла сдержать.

— Не старайтесь, — фыркнула Макгонагалл, — легче надеть сверху плащ-палатку, чтобы прикрыть то, что эта тряпица обнажает.

Не успела Росаура опомниться, как Макгонагалл наклонилась к ней и произнесла гортанно:

— Подумайте головой, в конце концов! Вы хотите, чтоб они вас живьём съели? Или вы полагаете, что это единственный способ привлечь хоть какое-то внимание учеников к вашему… кхм… предмету?

Когда Росаура вошла в класс, странно было одно: как за ней дверь не захлопнул огненный смерч.

Да, книззл раздери, пусть Минерва Макгонагалл была безупречна во всём, однако оставалось кое-что, в чём у Росауры было определённое преимущество. Точнее, было бы… играй они на любом другом поле. Но на преподавательской стезе свои правила — и женственным мантиям, выгодно подчёркивающим все достоинства молодой, свежей фигуры, предъявлялись жёлтые карточки. Увы! За Макгонагалл стояли не только лишь личная неприязнь, снобизм и цинизм — ещё и житейский опыт. На пути в школу столкновение с Кайлом Хендриксом шокировало Росауру, а потому первые дни при общем стрессе она не смогла различить более тонкую опасность, однако на второй же неделе реальность щедро отхлестала её по щекам — так те пылали под взглядами старшекурсников.

Они пялились. Откровенно пялились. А ещё не скупились на комментарии. И едва ли принижали голос до шёпота.

Да, на первых порах, когда на Росауру обрушилось сразу столько всего, и она плакала по три раза на дню, единственной своей опорой она определила изящные каблуки. А броней — лучшие мантии, пошитые ещё по маминым эскизам, а также тщательный макияж. Фраза бесподобной Мерилин, что женщине для покорения мира нужна лишь пара красивых туфель, почти стала боевым кличем Росауры, который она провозглашала утром перед зеркалом, прежде чем спуститься в класс. И пару дней ей даже удавалось испытывать подобие воодушевления, когда она ловила в окне своё отражение, точно с обложки журнала. А потом плакала, осознав, что разглядывают её тоже — как журнал. Известного содержания.

— Ну а чего ты хотела, — угрюмо вздыхала Трелони. — Эти бугаи заперты в школе целый год. Телом мужики, а мозг ещё мягкий. Девчонки, конечно, им головы кружат, но они-то ещё так себе, бутоны, да и то, прыщи, угловатость, косноязычие, а ещё школьная форма, да и знают они их с первого курса, поэтому им непросто по щелчку пальцев испытать к одногруппницам известный интерес, в конце концов, как в одной семье живут на факультете… А тут ты, как с луны свалилась. Пышный цвет! Особенно по сравнению с Макгонагалл, Стебль, Трюк и иже с ними. Да у них полный отвал башки. Ты ведь перед ними полтора часа дефилируешь.

— Ты ж сама мне говорила, что я одеваюсь как школьница! — взбеленилась Росаура.

— Но это не значит, что надо было вырядиться как на подиум! — парировала Трелони. — Да уж теперь сама напоролась…

Росаура, пусть и наедине с Трелони, невольно закрыла лицо руками. Сальные взгляды прыщавых подростков всего-то за несколько дней осели на коже грязным жиром. И это если умолчать о…

— Они тебя уже разводили, чтоб ты к ним вот так вот наклонилась да поближе, чтоб проверить, чего они там в тетрадях накалякали?..

Росаура, сгорая от возмущения и стыда, могла лишь кивнуть.

— Им нужна наша грудь, — точно гильотиной, отрезала Трелони. Оправила свои многочисленные шали и буркнула: — А ты говоришь, чего я «ведьмой из Макбета» наряжаюсь. Уж лучше так, чем… ну, ты уже сама поняла. Всю эту красоту оставь на выходной день. Только проведи его подальше от школы.

— И ведь им ничего не сделаешь!.. — севшим от гнева голосом проговорила Росаура.

— А то, — грустно усмехнулась Трелони. — Не будешь же ты им баллы снимать за «непристойное поведение». Они это себе только в победу запишут. Соревноваться начнут, как бы поглубже тебе в декольте заглянуть. Воспитательные беседы — курам на смех, и ни в коем случае не оставайся с ними наедине, в кабинет к себе не приглашай. Они потом ещё скажут, что это ты их приворожила. С них взятки гладки, они ведь… дети.

Росаура не знала, отчего волосы зашевелились на голове: от чувства омерзения или от лютой злобы, с которой Трелони выплюнула последнее слово.

— Тут один выход, — говорила Сивилла, — себя поскромнее, а их построже, в плане работы, побольше загружай. И не ходи по классу, особенно между рядами. Особенно к ним спиной. И это… — Трелони сама покраснела до ужаса, — следи, чтоб руки на парте держали. А то у меня знаешь, что было… Пока я в ведьму наряжаться не стала.

Росауре горло сдавило от гнева и отвращения. Но больше ей было жаль Сивиллу. Из раза в раз приглядываясь к провидице, Росаура обнаруживала, что за ворохом цыганского тряпья, за очками-стрекозами, за дешёвыми браслетами и всклоченными космами скрывалась миловидная, ещё очень молодая женщина с ясными серыми глазами и гладкими щеками, которые на свежем воздухе наверняка очаровательно румянились.

— Не кисни, — перебарывая себя, попыталась улыбнуться Сивилла. — Мы можем устроить как-нибудь вечеринку на двоих! Разворошим свою привлекательность, какие наши годы!.. Почувствуй себя конфеткой, детка. Нарядимся, накрасимся… напьёмся.

— Достаточно просто напиться, — пробормотала Росаура.

Так ей пришлось перешить несколько своих любимых мантий на что-то строгое, закрытое, чуть мешковатое. И перекрасить в сдержанные, тоскливые цвета. Конечно, это оставалось элегантным, но… «Если так и дальше пойдёт, — мрачно думала Росаура, разглядывая своё осунувшееся лицо, будто чужое из-за новой причёски — скромного низкого узла, и отсутствия макияжа, — я стану ведьмой из «Макбета» и без всяких лохмотьев». С каблуков она слезла сама: потребность чувствовать твёрдую почву под ногами взяла вверх над отчаянным желанием оставаться на высоте: едва ли даже мама смогла бы провести на каблуках восемь часов кряду, ни разу не присев.

Но чёрный день настал, когда Росаура, замешкавшись, почти бежала с завтрака в класс. К счастью, в тот день первыми у неё были гриффиндорцы, которые вечно опаздывали, и Росаура была уверена, что спокойно переведёт дух, да не тут-то было: у класса её поджидала Макгонагалл.

Весь завтрак в животе тут же обернулся камнем.

— Доброе утро, профессор, — выдавила Росаура.

— Сейчас мы в этом удостоверимся, мисс Вэйл, — отвечала Макгонагалл с тонкой улыбкой, от которой у Росауры мурашки по спине побежали.

— Я могу вам чем-то помочь?

— Премного. Откройте дверь.

И Макгонагалл без лишних церемоний зашла за Росаурой в класс. Огляделась.

— Вы переставили парты?

— Так мне лучше видно всех детей.

— А им — вашу спину? Особенно вот отсюда, — и Макгонагалл присела за одну из парт, которая стояла теперь ближе всего к доске. Росаура поставила парты перевёрнутой буквой «П», расчистив пространство в центре класса.

— Я полагаю, так гораздо безопаснее для практических заданий. Меньше риска, что случайное заклятие прилетит в спину того, кто сидит впереди.

— Ах, вы полагаете. Ну-ну. Так-то заклятие прилетит в того, кто сидит напротив. Здесь так душно, вы совсем не проветриваете?

— Ночью шёл дождь…

— Проветривать обязательно нужно перед занятиями и на каждой перемене. Чем, спрашивается, дети будут дышать?

Макгонагалл взмахнула палочкой, и окно распахнулось настежь. С учительского стола тут же взвилась стопка пергамента.

— Что ж вы на столе просто так держите, — говорила Макгонагалл, бесстрастно наблюдая, как Росаура ловит разлетевшийся пергамент, напрочь позабыв о волшебстве. — Такой беспорядок лишает меня надежды, что в нём вы быстро найдёте то, что нам нужно.

— Что нам нужно?..

— Вернее, что вам нужно.

— Что мне?..

— Вы уже привыкаете повторять за мной удачные фразы, неплохо сработаемся.

Росаура сжала зубы. Макгонагалл даже не скрывала усмешки.

— План урока, мисс Вэйл. Покажите, и поскорее.

— План…

— А теперь это уже похоже на то, будто вы дразнитесь! Да, во имя всего святого, план урока! Конспект, зарисовка, карта, реферат, называйте, как хотите. Сейчас придут ученики, я должна быть уверена, что их ждёт не минное поле. Точнее, я должна знать наверняка, что их ждёт в ближайшие полтора часа.

Росаура хотела бы вздохнуть, да воздух вокруг вдруг обернулся толщей ледяной воды.

— Я передала разработку учебной программы на этот семестр профессору Дамблдору ещё до начала учебного года…

— И профессор Дамблдор даже не выкинул её в мусорное ведро. Сейчас речь идёт о плане предстоящего занятия. И его участь тоже решится.

Росаура попыталась тщательно подобрать слова и допустила двум дрожащим секундам повиснуть между ними тревожно.

Макгонагалл хмыкнула.

— Вы же не хотите сказать, мисс Вэйл, что проводите урок… по наитию?..

Росаура выдавила улыбку.

— Ну что вы, профессор! План урока всегда у меня… в голове.

Взгляд Макгонагалл красноречиво обещал, что головы ей не сносить.

Тут в класс ворвалась орава гриффиндорцев, и Росаура попыталась их урезонить, беспомощно повышая голос, но куда уж!.. А Макгонагалл, выдержав паузу, громко хмыкнула, и дети тут же вытянулись по струнке. Росаура подумывала, как бы ей провалиться сквозь землю. А Макгонагалл нетерпеливо воскликнула:

— Что же вы у моря погоды ждете? Они у вас как солдаты на плацу почетный караул нести будут?

— Садитесь, — вымолвила Росаура, и едва сдерживаясь, чтоб не сорваться на крик, проговорила: — Прошу прощения, профессор, разве у вас нет сейчас занятий?

— За меня не волнуйтесь, мисс Вэйл. Я действую с распоряжения профессора Дамблдора и проведу с вами всю эту неделю. Так вы намерены приступить к занятию, или детям самим придётся себя обучать?

И тут Росаура заметила, как из-под ворота мантии Макгонагалл поблёскивает золотая цепочка.

— …Эта карга выписала себе маховик времени, чтоб надзирать за мной! — дрожа от негодования, Росаура изливала душу Сивилле в тот же вечер. — Сказала, Дамблдор одобрил её инициативу скорректировать работу молодого преподавателя! Да чтоб…

— Я б в окно выбросилась, — качала головой Сивилла. — Но мой предмет Дамблдор сам ни во что не ставит. Поэтому много заботы им было бы меня ещё инспектировать. А вот тебе, подруга, не повезло. У тебя предмет сейчас самый востребованный, вот они тебя и…

Слово, которым Трелони описала положение Росауры на протяжении последующей недели, отличалось ёмкостью и точностью.

Мало того, что Росаура каждый день обязана была перед началом занятий предоставить Макгонагалл план каждого урока, из-за чего полночи она не спала, а другую половину ей снились кошмары, расписанные по пунктам, так к ней, невыспавшейся, растрёпанной, с отекшим лицом и красными глазами, предъявляли высокие требования по внешнему виду, не позорящему высокое звание педагога. Но получить разрешение переступить порог класса было всё равно что освежеванной и порезанной на кусочки упасть в жерло мясорубки. Инспекции Макгонагалл подвергалось буквально всё: каждое слово, жест, тон голоса, даже почерк, которым она делала записи на доске.

Вот Росаура переходит к сложной теме (по правде сказать, действительно косноязычно) — Макгонагалл кривится: «Это вы на них слишком большие надежды возлагаете. Вы сами понимаете хоть, что говорите?». Стоит задать слишком простой вопрос (и вправду, больше от страха, что в неспособности ребёнка ответить углядят некомпетентность учителя), как Макгонагалл фыркает: «Вы их совсем за тупиц держите?». Росаура рассказывает тему своими словами — и на первой же заминке попадает впросак: «Вы всё берёте из головы или только эту чушь?». Росаура прибегает к учебнику — и здесь нет спуску: «Вы только из учебника диктовать собираетесь, может, лучше пластинку завести?». Росаура принимает слабый ответ — ошибка: «Так он у вас разленится, и скоро вы будете только коровье мычание выслушивать вместо ответа». Росаура требовательна — промашка: «Экзамен они будут перед комиссией сдавать, а так её передавите, она у вас больше рта не раскроет». Росаура ходит по классу — плохо: «У нас скоро голова закружится». Росаура присядет в учительское кресло — ещё хуже: «Вам шезлонг наколдовать?». Росаура прописала недостаточно подробный план — выговор: «Мы не в цирке, чтобы смотреть, как вы на голове стоите». Росаура не рискует дать больше практики — упрёк: «Вы приехали им книжки читать или колдовать учить, в конце концов?». Росаура, дав детям контрольную, начнёт проверять домашние работы прямо на уроке — взбучка: «Вы отвернулись, а мистер Шелли уже превратил волосы мисс Морстен в вермишель». Росаура щедро раздаст баллы: «Вы им ещё за красивые глаза кубок школы выдайте». Росаура поскупится: «Они у вас за спасибо работают?». Росаура закроет глаза на шалость: «И вы это на тормозах спустите? В следующий раз они кабинет подожгут». Росаура сурово накажет: «Вы бы ещё розги принесли». Росаура пошутит невпопад — преступление, Росаура в скверном настроении — оскорбление. Шаг влево, шаг вправо — расстрел, иначе не скажешь.

Размазывая чернила слезами, Росаура дошла до того, что пожаловалась отцу. Ответ, пришедший через пару дней, когда Росаура уже подумывала, на какой люстре ей лучше повеситься, был очень в духе отца:

«Ты пишешь, что к тебе приставили надзирательницей каргу. Что ж, и у «карги» будет чему поучиться, милая моя. Учитель получает право учить, только если сам постоянно учится. А самый лучший опыт нам даёт терпение. Пожалей её, милая. Думаю, не ошибусь, если предположу, что ей не очень-то легко быть «каргой».

Но в ту чёрную сентябрьскую неделю в Росауре не нашлось жалости — разве к себе самой. Макгонагалл её муштровала, ругала за бессистемность, неуместную импровизацию, самонадеянность, чрезмерную эмоциональность, несдержанность, манерность; уличала в неумении грамотно выстроить план занятия, эффективно провести опрос, задать точный вопрос, чтобы получить нужный ответ; порицала мягкосердечность и горячность, панибратство со старшими и сюсюканье с младшими.

— Вы слишком много о себе воображаете, мисс Вэйл. И этим портите детей.

Росаура злилась, бранилась, шипела, рвала на себе волосы, но гордость и усердие заставляли её сносить все придирки с каменным лицом, а под пристальными взглядами детей, которые ловили каждый её вздох, приходилось держать вежливую улыбку, пусть после уроков каждый день ту смывали с окостеневшего лица слёзы обиды и бессилия.

Избавление от Макгонагалл Росаура и Сивилла отпраздновали лихо, налакавшись хереса до чёртиков. Макгонагалл оставила Росауру в подчёркнутом неудовлетворении, сжимая жёсткие руки, точно те так и чесались отвесить ещё подзатыльников нелюбезной юной коллеге, и Росауру всякий раз передёргивало, когда она издалека выглядывала сухопарую фигуру профессора Трансфигурации, однако… шли дни, и Росаура не могла отрицать, что тот урок, который преподала ей Макгонагалл, пошёл ей на пользу. Неделя унижения, слёз и злости, если снять пенку эмоций, оказалась на редкость плодотворна: Росаура усвоила некоторые важнейшие принципы работы с классом и с материалом, выучила азы, что можно, а что нельзя, зарубила себе на носу о важности заблаговременной подготовки к уроку и, главное, обрела ощущение, будто свинец залили ей в самые кишки. Где-то внутри, за растерянностью, беспокойством, честолюбием, пугливостью и легкомыслием нащупывался теперь стержень, на который нанизывался опыт. Пока ещё скудный, но уже — бесценный.

К началу октября Росаура кое-как вошла в учебный ритм: с тем же успехом, как входят в ледяную воду бурного горного потока. Афина укоризненно мотала головой, мадам Трюк понукала её всякий раз, когда она пропускала трапезу, а Слизнорт пару раз присылал ей зелья для сна, Макгонагалл не упускала случая попрекнуть её чем-нибудь, но больше всего Росауру занимали дети.

Она сделала интересное открытие: когда она была студенткой, ей казалось, что учителя едва ли запоминают учеников в лицо, не то что по имени, и первые пару недель, когда она только знакомилась с детьми, она представить не могла, как запомнить их всех. Но оказалось, что детские лица прочно западали в память, и запомнить их имена было не так уж сложно. Более того, теперь впору было подумать, что это она для них — незнакомый человек, который мелькает в их жизни от силы пару часов в неделю, а вот они все оказались перед Росаурой как на ладони, они вошли в её жизнь со своими дерзкими проделками, звонкими голосами, изучающими взглядами.

Некоторые и вправду поражали своими способностями. Кто-то был не по годам развит, собран и умён. Кто-то, ещё не осознавая своей силы, показывал блестящие результаты. Кто-то обладал завидной смекалкой, необходимой в её предмете. Кто-то вызывал уважение упорством и трудолюбием. И пусть большинство не отличалось ни усердием, ни талантом, Росаура даже в минуты бессильной ярости не могла отрицать: каждый из них, этих непосед, совершенно особенный, неповторимый человек, которому сейчас почему-то скучно, сложно, страшно, грустно, и вот он, не в силах совладать с самим собой, вываливает это всё на неё.

На каждом уроке она, пусть даже надиктовывая учебник, вступала с ними в общение, если не словом, так взглядом. Всякий раз у неё сжималось сердце, когда, отдавая право ответить одному из поднявших руку студентов, она ловила на себе разочарованный взгляд того, кому пришлось промолчать. Уже не раз ей приходилось обрывать беседу (честнее сказать, пылкую речь) со студентами, в основном малышами, которые то и дело задерживались в классе после занятия, чтобы то ли вопрос задать, то ли просто вылить на неё поток сведений о своей жизни, и она видела: им нужно её внимание, самое искреннее, здесь и сейчас. Внимания же они добиваются, когда капризничают или вовсе срывают урок, бьются головой об парты, швыряются учебниками и колдуют без спросу: первый взгляд, который она встречала в ответ на свой разгневанный окрик, всегда был ничуть не злым, напротив, светящиймся неподдельным весельем: «Ну? Вы видели? Вы видели на что я способен, да? Ну как? Здорово, да? Теперь вы меня заметили, да?» И Росаура приучила себя говорить с лёгкой улыбкой под насупленными бровями: «Да, мисс Хэйворт, я вижу, вы превратили свои уши в бананы, однако подобное волшебство скорее оценил бы профессор Флитвик, я же вынуждена снять с вашего факультета пять баллов за то, что вы отвлекаетесь и отвлекаете других».

Старшие искали интеллектуального общения, взвешивали каждую её фразу, и со стороны некоторых она ловила едва ли не презрительные взгляды: их кругозору она не удовлетворяла. Другие напротив, ценили её молодость — чувствовали, что могут разделить с ней взгляды, отношение к миру и, главное, переживания. Для них она была той, кто вошёл в бурлящую реку жизни по грудь, когда они зашли только по колено, но отчаянно стремились вперёд.

По совету отца, Росаура старалась не стесняться, когда признавала, что о чём-то никогда не задумывалась, а о чём-то не имеет представления вовсе, — и к удивлению обнаружила, что честность порой встречает более искренний отклик, чем попытка наплести тень на плетень, лишь бы остаться в их глазах учителем, который непременно должен знать больше, чем ученик. Отец-то говорил, что в смирении перед невозможностью объять разумом весь мир проявляется мудрость, но шестнадцатилетним подросткам важнее всего иметь обо всём своё собственное мнение, и некоторые признания Росауры их весьма обескураживали. Впрочем, несмотря на её волнение, это, вроде бы, не так сильно подрывало её авторитет в их глазах.

Нет, не так. Её беда была в том, что никакого авторитета у неё изначально и в помине не было. Ей приходилось завоёвывать его на каждом уроке, и стоять на месте она не могла себе позволить: когда она не продвигалась на шаг вперёд, её сносило на два шага назад. Внешний вид (прижалась боком к доске, испачкала мелом), походка (под вечер на отёкших ногах), выбившаяся из причёски прядь («Да ей сова на голову приземлилась!»), заспанные глаза («Заплаканные, зуб даю, заплаканные!») — повод для сплетен; неловкая пауза, ответ невпопад, запинка, оговорка — повод для насмешки; каждая секунда её внимания подвергалась суровой оценке — этот руку тянул, а она его не спросила, тот спал, она его жестоко разбудила, эта отвечала «всё как в учебнике», но получила не столь хорошую оценку, как вон та, которая «что-то себе под нос пробубнила»; слишком сложное задание вызывало протест, слишком лёгкое — смех; а самое страшное было — колдовать самой на глазах у детей, и не дай Боже с первого раза не получится идеально, и неважно, что накануне была бессонная ночь, или живот прихватило, или на предыдущем уроке Дэбби Никсон снова довела своими капризами до трясучки!

Да, сложнее всего было подавлять гнев, что вскипал в груди при виде непослушания, дерзости и опасного баловства, и не раз по вечерам Росаура разглядывала свои ладони, сплошь исколотые ногтями — как бы коротко она их ни стригла (а порой, по нервам, грызла), всё равно впивались чуть не до крови.

А что оставалось, не кричать же! Учителя, который кричит, никто не уважает, а Росаура к тому же понимала, что её крик, на который она уже от бессилия пару раз срывалась, никого не напугает даже — только рассмешит. Голос у неё был тихий, если не слабый. Он приятно звучал в тишине, она умело владела интонацией, особенно если говорила от сердца, но стоило при стороннем шуме (а пятнадцать детей в классе всегда издают шум: не могут сидеть на попе ровно, скрипят партами, скрипят стульями, скрипят перьями, скрипят зубами, а ещё перешёптываются, или бубнят под нос, или одновременно выкрикивают ответы) чуть повысить голос, как он становился резким, даже писклявым, тоненьким… гаденьким. Первые пару недель Росаура даже подумывала, не делать ли ей голос громче с помощью чар, но любые чары, наложенные на самого себя, отнимают силы, а тех и так едва хватало, чтобы протянуть рабочий день.

— Тренируйтесь перед зеркалом, — ещё в неделю своей инспекции посоветовала ей Макгонагалл. —Тихий голос, конечно, может быть преимуществом: слушать будут стараться и себя тише вести. Но надо, чтоб внимание держал. Настоящий учительский голос должен быть как тигриный рык. Глубокий, вкрадчивый, очень спокойный, но с нотками угрозы. Чтоб у них копчики задрожали! Тренируйтесь, мисс Вэйл!

Вот Трелони, судя по отзывам, своими потусторонними завываниями вводила учеников в летаргический сон. Но ей казалось, что это лучше, чем гомон. И потом, это внушало должное отношение к тонкому искусству Прорицаний…

Сивилла, конечно, была явно озлоблена и учеников презирала, кажется, с каждым днём всё сильнее. У неё было несколько любимиц, в которых она «видела дар», но прочих терпеть не могла. И Росаура не раз порывалась спросить, что она тогда делает в школе? Но обрывала себя, рассудив, что у каждого могут быть свои обстоятельства. Тем более в столь неспокойное время.

Не только учебные вопросы требовали постоянного напряжения. Добиться от детей дисциплины, освоения программы хотя бы на «Удовлетворительно», сносных результатов, вежливого обращения и тактичного поведения, мало-мальски уверенного колдовства без риска превратить соседа в тыкву, приемлемой громкости и умения писать пером, не проливая чернильницы одну за другой — это было ещё полбеды. Подлинные трудности коварно скрывались за внешними неурядицами, гомоном, неусидчивостью, шалостями и дерзостью, ленью и безответственностью. Замечать это Росаура начала только в начале октября, когда отхлынула первая волна, что захлестнула её, стоило ей войти в бушующее море образовательного процесса.

Были свои сложности, если речь касалась взаимоотношений между детьми. Почти в каждой группе сидели, нахохлившись, белые вороны. Были задиры, откровенные дебоширы, были хитроумные интриганы, были подлизы, были нахалы, были тихони скромные, а были надменные. Но тут и там Росаура нащупывала какую-то скверную гнильцу, которая выражалась… в косом взгляде, едком слове… почти неосязаемой угрозе, которая исходила от одних детей по отношению к другим. Речь шла не о рядовых пререканиях, но о превозношении одних и уничижении других.

«Магглорождённых третируют, я не сомневаюсь, — писала Росаура в зачарованной книжечке Краучу. — Они, конечно, слишком умны, чтобы устраивать сцены прямо на занятиях. Я почти всю неделю провожу в своем кабинете и встречаюсь с учениками только на уроках. Однако до меня доходят слухи о хулиганствах, весьма гнусных, которые не похожи на обыкновенные школьные столкновения. Они направлены прежде всего на унижение достоинства. Магглорождённые, полукровки на всех факультетах так или иначе чувствуют вызов, будто им… необходимо доказать своё право на пребывание в волшебном мире. А право это всё чаще ставится под сомнение. Насмешкой ли, издёвкой или угрозой, пусть и скрытой. Это волнует всех преподавателей, но доискаться до корня всех зол едва ли представляется возможным. Провокации… умелы и очень осторожны».

По наущению Крауча, она глаз не спускала со слизеринцев, особенно со старшекурсников. Но именно к ним даже при желании было бы сложно придраться. Примечательно, что вообще немногие слизеринцы продолжали обучение Защите по углублённой программе шестого-седьмого курсов, их группа была самая немногочисленная, но вместе с тем наиболее ответственная и серьёзная. Все задания выполнены, вся дополнительная литература прочитана. В отличие от когтевранцев, они не заводили отвлечённых бесед, в отличие от гриффиндорцев, не рвались в бой, да и вообще не перечили Росауре, неукоснительно выполняли все её требования, и поначалу душа её отдыхала на занятиях с ними… Но постепенно она почувствовала ледяную стену, которой отгородились от неё слизеринцы. Они не позволяли себе лишнего, ничуть! Но в их неизменной вежливости сквозило презрением. В той лёгкости, с которой они выполняли и сложные задания, чудилась… та же угроза. Они как бы говорили: «Сейчас-то мы играем по вашим правилам, профессор, но только потому, что нам так удобно. Нам, право, ничего не стоит взмахнуть палочкой и заслужить высший балл. Не правда ли, вам не к чему придраться?». Они улыбались сдержанно, не размыкая губ, потому что за ними таились острые клыки.

Росаура полагала, что принадлежность к змеиному факультету будет ей на руку, и слизеринцы примут её как свою. Она жестоко ошиблась. Именно за то, что она — выпускница Слизерина, её презирали больше всего.

Они смеялись над ней, полукровкой, которая корячилась им на потеху, пытаясь прыгнуть выше головы. Учила их защитным заклинаниям, будто не знала, в какой магии они упражняются в своих подземельях. Будто сама пять лет назад не запирала накрепко дверь в свою спальню, чтобы не слышать треска проклятий, которыми баловались её сокурсники. Вот и теперь слизеринцы приходили на её уроки, вежливо улыбались, а взгляд их был холоден: «Не будем портить отношения, профессор? Поверьте, вам это невыгодно».

Крауч недвусмысленно дал ей задание втереться к Слизнорту в доверие, хотя Росауре казалось, что после того случая с миссис Яксли бывший декан её избегает. Впрочем, Росаура со Слизнортом была неизменно вежлива, ласково ему улыбалась, а он время от времени подмигивал ей или кратко жал локоть: «Хорошо держитесь, девочка моя!». Росаура обещала себе, что прощупает Слизнорта на первом собрании Клуба Слизней, который он назначил на второе воскресенье октября: весь сентябрь старый паук привычно высматривал среди студентов новые всходы, чтобы прибрать к рукам. Но пару раз за сентябрь она всё же наведалась к нему в подземелья, вроде за советом, вроде поболтать, к тому же, он сам приглашал её на «чашечку умиротворяющего бальзама».

Для праздных посиделок и заседаний Клуба у Слизнорта имелись иные покои, здесь же он посвящал часы искусству зельеваренья. Кабинет, наполненный мягким, переливчатым светом, что отражался в сотнях скляночек, расставленных на полках, был мастерской, где Слизнорт трудился над особенно сложными зельями. Тут была его личная библиотека, а также кладовая самых ценных и редких ингредиентов — вроде выставленных напоказ, но никто пока ещё не был настолько глуп, чтобы хоть палец протянуть в направлении заветных ящичков и пучков единорожьих волос: вероятно, от позарившейся руки и пепла бы не осталось. Слизнорт, коллекционер с пристрастием, всё вокруг себя обставлял как витрину, преимущественно для того, чтобы завистники кусали локти, а друзья стремились дружить ещё крепче. И Росаура приходила, чтобы «дружить». Они с бывшим деканом обменивались улыбками, комплиментами, шутками, но стоило Росауре исподволь попытаться вызнать что об учениках, как Слизнорт заграждался от неё любезностью и остротой.

— Марч и Флинт бастуют, сэр, — жаловалась Росаура, — говорят, не нужна им Защита от тёмных сил. Прогуливают. А я уже вздыхаю спокойно, когда прогуливают, потому что если приходят, то это сорванный урок.

— Я бы заплатил по галеону каждому ученику, который смог бы сказать, зачем ему нужно Зельеваренье, и не разорился бы, моя дорогая, — Слизнорт, занятый тогда зельицем нежно перламутрового оттенка, подкрутил ус и посмеялся: — Они дети, дети не мыслят категориями долженствования, им необходимо только то, чего им хочется, а хочется им ходить на голове и чувствовать себя пупом земли.

— Дело в том, сэр, что Марч и Флинт срывают уроки. Мы проходим тему, допустим, как отвести летучемышиный сглаз. А они колдуют именно сглаз. Мы осваиваем технику защиты от красных колпаков — они делают всё, чтобы красных колпаков побольше приманить. Видите ли, сэр, — со вздохом произнесла Росаура, — Марч заявляет, что будет вторым Тёмным Лордом.

— А Флинт — третьим?

Известное дело, Слизнорт скорее съел бы банку маринованных клопов, чем признал бы, что на его факультете есть серьёзные проблемы. «Недоразумения», вот как он предпочитал это называть, а лучше, «недопонимания», хотя всем всё было кристально ясно.

— Я не сомневаюсь, сэр, вы сможете разобраться с этим недоразумением, — елейно улыбнулась Росаура, обуздывая раздражение. — Марч и Флинт, безусловно, талантливые молодые люди. Однако их поведение мешает другим талантливым молодым людям осваивать мой предмет.

— Мисс Вэйл!.. — вздохнул Слизнорт над зеркальной гладью зелья. — Вы возлагаете на меня тщетные надежды. Положим, я устрою им взбучку. Го-ло-во-мой-ку! Вызову их на ковёр и скажу, ах так, молодые люди… Честь факультета, почтение к старшим… Ваше поведение неприемлемо… Ну, положим, я их пожурю. Но ведь проблема меж ними и вами останется.

Слизнорт поглядел на Росауру со всей серьёзностью.

— Более того, к вам их отношение станет только хуже. А leurs yeux⁽¹⁾ вы будете бестолковой истеричкой, которая только и может, что отнимать баллы, стучать кулаком по столу и скандалы закатывать, декана привлекать. Нет, я, конечно, могу разве предложить себя в качестве третейского судьи. Заходите в четверг после ужина. Поболтаем…

Своих учеников Слизнорт делал неприкосновенными. В каком бы компрометирующем положении ни рисковал оказаться неосторожный студент (хотя поди ещё сыщи неосторожных на Слизерине), как появлялось бархатное брюшко Слизнорта, следом его блестящая лысина и пышные усы, льстивые речи и пристальный взгляд умных глаз, и даже непримиримая Минерва Макгонагалл вынуждена была командовать отступление. Слизнорт и не скрывал, что выгораживает своих всеми правдами и неправдами, и никого на факультете покровительство декана ничуть не уязвляло, напротив, приучало с младых ногтей к принципу, по которому живёт свет: qui pro quo. Оттого Слизнорт даже будто бы приветствовал, когда слизеринцы попадали в двусмысленные ситуации, в которых не могли без него обойтись: потирал свои холёные руки и шёл в бой, где шпагой ему служили острый взгляд и веское слово. После он заботился о том, чтобы проступок студента стал в подробностях известен на факультете (но — ни слова за пределы гостиной!), а более того — его, Слизнорта, ходатайство. Так он учил своих студентов предусмотрительности и дипломатии.

А вот Росаура оказалась слабой ученицей. Ей, как сокрушалась мать, мешала вспыльчивость.

— Я не могу зайти к вам после ужина, сэр. И болтать с учениками я не намерена. Вы их декан, ваша забота…

— Поддерживать их дисциплину на вашем уроке?.. — усмехнулся Слизнорт. Смерив Росауру смешливым взглядом, он пригладил усы. — В вас появилась какая-то вызывающая черта, моя милая. Что-то от Минервы. Эти истеричные нотки в голосе, которые женщинам кажутся властными.

Росаура вспыхнула, а Слизнорт вновь сделался серьёзен и заговорил вкрадчиво:

— Не злитесь, душенька. Рассудите сами, разве вам в таком возрасте не хотелось чувствовать себя особенной? Ох уж эти подростки. Ум пока не заточен, силёнок тоже особо нет, но гонора-то, амбиций! Чем более неловкими, бесформенными и прыщавыми они себя чувствуют, тем отчаяннее заявляют о себе, а ну-ка, считайтесь-де со мной, вот он я, вроде ни рыба, ни мясо, а на всё свою точку зрения имею. Они как бурлящий котёл, чего ни подкинь, всё вспыхнет. Как думаете, почему они бунтуют? Да потому что ничего другого, кроме как разрушать, они в этом возрасте не умеют толком. Ломать не строить. Зато о себе заявить — перед другими-то, перед стаей, это дело святое. Имя Геростата памятно всем. А чтоб скрыться от убогой реальности, в которой они гадкие утята, свыше им даровано неуёмное воображение, и вот сидят они, непонятые, неразгаданные лебеди, крыльями хлопают. Взлететь не могут — ну так тем громче гогочут.

— Сэр, к вам на занятия приходят те же дети с теми же проблемами. Но я не слышала, чтоб у вас каждый день по десять котлов взрывалось. Как вы их урезониваете?

— А, вы пришли спрашивать у более опытного преподавателя совета! Тщетная затея, милая моя. Чем дальше, тем лучше вы поймёте, что пресловутый «педагогический опыт» сводится к количеству, которое переходит в качество. К количеству грабель и шишек на лбу, я имею в виду. Мы все проходим через медные трубы, недосыпаем, грызем ногти, срываем голос. И если вы спросите меня прямо, ну как же, как же я справился с таким-то хулиганом, я разведу руками, скорбно вздохну и покажу вам коробочку, где храню выдранные клочья собственных волос, — и он постучал себя по блестящей лысине. — Почему нет универсального рецепта? О, если б я и надеялся оставить свой след в науке зельеваренья, я бы попытался изобрести какой-нибудь «Отвар от хулиганов». Но секрет в том, мисс Вэйл, что несмотря на толпы учеников, которые проходят через наши руки, мы всякий раз ведём индивидуальную работу с каждым. Потому что каждый из них — живой человек. И он требует своего. Хотите вы того или нет, какой бы безупречной вы ни пытались казаться, но каждый, каждый из этой толпы будет воспринимать вас по-своему. И хотеть от вас будет своего. С каждым из них нужно действовать по-разному, пусть поступки их кажутся одинаковыми. В этом-то и состоит искусство воспитания. А хотите вы того или нет, называете вы себя преподавателем или учителем, педагогом или профессором, во взаимодействии с ребёнком вы не сможете избегнуть воспитательного момента. Он там всегда, хотите вы того или нет, отрицаете вы его или нет. Знания, настоящие знания, это не количество информации, а качество её усвоения. И качество это напрямую зависит от ваших личных взаимоотношений с учеником. Это не значит, что вы с каждым должны чаи распивать и задушевные беседы вести, ничуть. Но взгляд, жест, слово одобрения или упрёк, лишняя секунда молчания — всё не проходит незамеченным, либо приближает вас к заветной цели, либо оттягивает на дно. Да, мы пляшем на углях, — улыбнулся Слизнорт и чуть развёл руками. — Такая уж у нас профессия.

Росаура в задумчивости склонила голову. И всё же произнесла негромко, скорее сама для себя:

— И какая же эта заветная цель?..

А Слизнорт лишь с лукавой улыбкой опустил нос в котелочек, что дребезжал на его столе, и довольно причмокнул.

— «Мы все глядим в Наполеоны»… — пропел он, любуясь творением рук своих и лукаво поглядывая на замершую в суровом молчании Росауру. — Мальчишки, мисс Вэйл, что с них взять. Им всего четырнадцать. Марч — единственный мальчик с пятью сёстрами. Из Флинта отец куёт правозащитника, а тот о квиддиче мечтает. Они пытаются сбросить напряжение. Хотят быть значимыми сами по себе, а не за счёт тех достижений, которых ждут от них родители. А кто нет?..

— И что ж им, попускать это всё?

— Снисходить, — улыбнулся Слизнорт. — Дайте им понять, что вы видите их потенциал. Загружайте их, но творчески, чтоб они чувствовали себя не рабами на галерах, а покорителями горных вершин.

— Всё это очень поэтично, сэр, но едва ли Марч и Флинт покорят вершину, если не научатся правильно шнуровать ботинки. А это дело муторное, не спорю. Но, видите ли, моё затруднение даже не в том, что мой предмет так уж скучен или сложен. Дело как раз в том, что их стремление казаться лебедями, как вы сказали, переходит все границы. Если я буду давать им чувствовать себя ещё более особенными, чем они уже о себе возомнили, боюсь, это приведёт к печальным последствиям.

Слизнорт покачал головой.

— Они эпатируют, потому что в глубине души уязвлены.

— Что же их уязвляет?

— Инаковость, — улыбнулся Слизнорт. — Самое большое их желание — принадлежать стае. Иметь что-то общее со всеми. Даже одиночки в глубине души ищут признания. Ради этого они готовы на всё.

Он накрыл котелочек крышечкой и отнёс его на подставку с нежными лепестками синего пламени рядом с другими котелками, что побулькивали зельями, которые нужно было поддерживать в определённой кондиции, и принялся помешивать каждое особой ложкой. Когда Слизнорт с нарочитым пиететом приподнимал очередную крышку, кабинет наполнял удивительный запах: то свежесть горного воздуха, то горечь увядшей розы, то соль морского бриза, то сладость растопленной карамели, то… резкая вонь дешёвых маггловских сигарет.

Росаура даже закашлялась. Слизнорт покосился на неё с любопытством, замерев над серебряным котелком с крышкой в руках. Запах усилился, и Росаура раздражённо направилась к выходу, пробормотав:

— Они там что, совсем уже, под дверью курят?..

— Куда же вы, мисс Вэйл! — удивился Слизнорт.

Росаура замерла.

— Вы разве не чувствуете?

— Чувствую некоторое беспокойство, когда смотрю на ваше рассерженное лицо.

— Да дымит кто-то! Наверное, у вас под дверью…

— Дымит! Батюшки!

Слизнорт грохнул крышку и взмахнул палочкой. Запах тут же ослаб. Слизнорт покачал головой:

— К счастью, ничего не дымит, моя дорогая. Не пугайте так старика. А под дверью никого нет, меня бы уведомили, — и Слизнорт повёл бровью в сторону небольшого зеркала в позолоченной раме, в котором не отражалось ровным счётом ничего. Продолжая косить на Росауру, он снова снял крышку с котелка…

— Да вот же, какой-то кошмар! Может, у вас там что-то пригорело?

Слизнорт задержал на ней заинтересованный взгляд и хмыкнул.

— Подойдите чуть ближе, мисс Вэйл. Здесь что-то пригорело?

Росаура шагнула ближе и снова закашлялась.

— Ужасно! Что это за…

— Хм, полагаю, вы сами скажете, если заглянете в котелок.

Росаура, борясь с желанием зажать нос, наклонилась ближе и с подозрением поглядела на зелье янтарно-жёлтого цвета. Ощущение было, словно сигареты кинули в него подожжёнными, и они всё ещё курятся где-то в глубинах котла.

А потом до неё дошло.

Вся она залилась краской, точно свёклой её обмазали.

Добил её насмешливо-сочувствующий взгляд Слизнорта.

— Ну, не обессудьте, милая моя, кто из нас не без вредных привычек!

Росаура выскочила из кабинета, оставив Слизнорту возможность тихонечко посмеиваться над котелком Амортенции, которая пахла для неё дешёвыми маггловскими сигаретами, что имел вредную привычку курить Руфус Скримджер. Тот угрюмый мракоборец с янтарными глазами…

Потом, после того ветреного воскресенья, последнего воскресенья сентября, Росауру тоже преследовал тот резкий запах, что остался на вороте её плаща. Дождь приглушил, но не смыл остроту ощущений, которые вспыхивали на коже, стоило вспомнить, как опаляло её чужое дыхание.

Настойчивое, горячее… насквозь прокуренное.

Неделю Росаура держалась. С грехом пополам, чего уж. Мысль то и дело уносилась в запредельные дали, она теряла нить посреди урока, на хулиганства учеников неожиданно для себя самой отвечала улыбкой, но в то же время могла ляпнуть какую-нибудь резкость на сносный, в общем-то, ответ. Даже стычки с Макгонагалл теперь не угнетали её, но раззадоривали до ожесточения. И судя по мрачному лицу профессора Трансфигурации, за несколько дней Росаура своей заносчивостью разрыла меж ними пропасть до размеров котлована. И пусть с Макгонагалл такое положение дел Росуру даже доводило до мрачного торжества, то всё ж нельзя было не заметить, что со всеми окружающими она стала нетерпеливой и переменчивой. Никто ж не подозревал, что в глазах Росауры все окружающие, к которым прежде она питала расположение или почтение, теперь интереса как-то особо не вызывали. Разговоры с ними казались пустыми, ненужными и, главное, отвлекающими. От чего? Если бы она только знала!

— Мэм, — ухмылялся ей Кайл Хендрикс, — профессор Стебль сказала, на днях орхидеи совсем отцветут. Хотите, я вам принесу, пока их на удобрения не пустили?

— Принесите, Хендрикс, — огрызалась Росаура, пусть раньше не позволила бы себе и внимания обратить на эту мелкую издёвку. — Хоть баобаб. Лишь бы большое и зелёное, чтоб я поставила вазу вот сюда на стол, и это избавило бы меня от лицезрения вашей нахальной физиономии.

— Я-то принесу, да боюсь, завянут скоро. Им ведь на солнышке хорошо, мэм, а вы всю неделю какая-то хмурая!

— Это потому что облачко набежало. Кайл Хендрикс называется.

Но ведь он всё ухмылялся, порол чушь и поигрывал своими широкими бровями, а Росаура впервые не смущалась, а отчего-то веселилась. Нехорошим, будоражащим весельем, в котором больше было остервенения.

А она не вполне понимала даже, почему, например, раньше вид милующихся парочек вгонял её в краску, и она спешила скорее пройти мимо, а лучше — повернуть назад, то теперь творилось что-то совершенно неподвластное разумению: в ней вскипало раздражение, но вместе с тем рождалась какая-то постыдная тяга порассматривать влюблённых подольше, исподтишка: как он дышит, как она трепещет… А в груди что-то разгоралось нешуточное. И досада, и опаска, и мечта, и… то, что захлёстывало её с головой, когда просыпалась она по десять раз в беспокойную ночь, комкая дрожащими руками сбитые простыни. Но зелье-без-сновидений, что исправно присылал ей Слизнорт, она завела привычку сливать в большую бутыль «про запас».

К удовольствию мадам Трюк, Росаура как по часам являлась к трапезе и отличалась звериным аппетитом, но уходила раздосадованной: супы и тефтели, ростбиф и оладьи, крем-брюле и пирог с патокой оставляли её равнодушной. Странный, пугающий, незнакомый доселе голод, поселившийся в ней злостным червём, ничто не могло насытить…

Самым жестоким разочарованием стали… письма. За минувшую неделю пришло два (и ей этого показалось так мало!) — и оба Росаура, расшифровав (и трижды опрокинув чернильницу), в неизъяснимой досаде отбрасывала в сторону. А там ничего такого ведь не было — как всегда, скуповато, суховато, приправлено угрюмой шуткой, чуть насуплено, впрочем, даже с толикой непривычной теплоты, вроде: «Надеюсь, Билли Тоадс прорастил свою извилину», но… Если бы Росаура получила подобное письмо пару недель назад, она вознеслась бы на седьмое небо. Теперь же что-то опрокинулось. И она объяснить себе не могла, какая муха её укусила сварливо ответить:

«…Вообще-то, его зовут Дэйви Тоадс…»

Так, Росаура злилась на себя, на весь мир, не в силах разобраться, что она вдруг упустила и чего ей теперь так позарез не хватает?..

В выходной Росаура обнаружила себя, пытающуюся найти ответ на этот краеугольный вопрос, в башне Прорицаний на мягком пуфе рядом с Сивиллой и с глубокой чашкой пряного отвара на коленях. Отвар на сей раз возымел какое-то особенное действие: хотелось лежать на пуфе не шевелясь, смотреть в потолок, по которому, переплетаясь, бежали узоры созвездий, вдыхать аромат курящихся трав и подхихикивать невпопад всякий раз, когда Трелони проезжалась по очередному ученику. Макгонагалл они уже откостерили.

— Ну, дорогая, — спустя час, а может, два или три, поигрывая бровями, наклонилась к Росауре Сивилла, чьи щёки пугающе багровели, — признайся, ты ещё недостаточно пьяна для откровенностей?

Росаура снова хихикнула и заморгала, пытаясь хоть как-то прояснить взор.

— А с чего бы мне вообще быть пьяной, чтобы откровенничать, а, дорогая? — в тон ответила Росаура. — Ты, что, мне не доверяешь?

Трелони нахмурилась. Поправила свои стрекозьи очки. Хмыкнула.

— Так веселее.

Росаура и не нашлась, чем возразить.

— Так проще, — продолжала Сивилла. — Мысль не застревает в мозгу. Сразу из сердца вылетает, птичка. Рефлексия не рвёт тебя в клочья. К чёрту самоанализ. Дайте мне побыть обыкновенным, среднестатистическим человеком, который использует свой мозг на один процент и не-па-ри-тся!

И Трелони с грохотом опустила чашку на низенькую тумбочку, отчего конфетница с поседевшими шоколадками подпрыгнула в испуге.

— Или думать хотя бы о чём-то одном, — добавила Трелони, откинувшись на свой пуф. — Вперить свою мысль в один-единственный о-объект и… остальное неважно. А то иначе, сразу всякие оговорки, подоплёки, планы, страхи, условности…

Росаура согласно кивнула. Её мысль уже давно вперилась в один-единственный «о-объект», с непривычной, но такой естественной теперь откровенностью, что стало даже почти хорошо. Разве что…

— Погоди. Так мы что-то пьём?

— Пьём.

— Но что?..

Трелони покосилась на неё скептически, как бы взвешивая, стоит ли оно доверия, но тут же подавилась смешком (видимо, лицо Росауры было вконец обескураженным) и, поправляя съехавшие очки, оповестила:

— Преимущественно, ром.

Росаура приложилась к чашке, чтобы определить правдивость заявления подруги (а Трелони заодно как-то мигом записалась в разряд таковых).

— Ух-ты.

Что странно, на Росауру не нахлынула волна беспокойства, как же так, она тут напивается, а ещё учитель, да такой крепкий алкоголь, что мама бы сказала, ой-ой…

— Ух-я. Расслабься, завтра выходной, — подвела черту Трелони. — Да и вообще… — она искоса оглядела Росауру, — расслабься. Всё время ты какая-то дёрганная.

— А приходится, дёргаться-то. Знаешь, что мне Слизнорт сказал? Мол, у нас профессия такая, плясать на углях.

— Чего он понимает, дед, — фыркнула Трелони. — Он мужик. Ему в разы легче. Голос у него громче, на мальчишек влияние имеет. Это нам приходится из сил выбиваться, чтобы они нас хотя бы слушать начали, не то что — слушаться. Треклятая физиология. А если бороду отрастят так вообще, плюс сто очков к уважению и устрашению. А в черепушке-то, может, ничего такого и нет. Но женщина голос повысит — так сразу, истеричка. А мужик рявкнет — тут они хвосты подожмут и на задних лапках ходить будут. А поди послушай этих шестнадцатилетних куриц. Женщине все кости обсосут, тут угловата, там простовата, если старая так карга, если помоложе — молодуха, нам не указ, построже — стерва, мужика у ней нет, помягче — размязня. Что у них в мозгу творится? Нет у них мозга. Стоит мужику появится, от двадцати до полтинника, они ему всё простят. Дурные манеры — нет, вы что, он импозантный, скверный нрав — он просто обижен жизнью. Неряха — да что вы, за ним некому приглядеть. Лысый, небритый — ах, как его жизнь потрепала. Балабол для них будет красноречивым, молчун — глубокомысленным, придира — избирательным, зануда -интеллектуалом, ну а если совсем урод, то как там говорится, «мужчина должен быть чуть красивее обезьяны»…

— Обезьяны?! — возмутилась Росаура.

И пусть Трелони была явно оскорблена пренебрежением криком её души, но что-то промелькнуло в голосе Росауры, а может, Сивилла только и ждала, чтобы задеть нужную струну, и вот вперила в мигом оробевшую Росауру испытующий взгляд.

— Ну, кто он?

— Он? — растерялась Росаура.

— Он?.. — уточнила Сивилла.

— Он, — призналась Росаура. И сразу жар охватил грудь, прилил к лицу… Хотелось единственно утонуть в мягком пуфе, залив в себя ещё пару чашек вещуньиного отвара. Все свои желания Росаура выразила исчерпывающе: — Ах…

— Эх, — подытожила Сивилла. — Нда. Нет, что у тебя мозг в киселе плавает, это с самого начала было видно. Но что-то за последнюю недельку тебя конкретно так припекло. Это, конечно, не моё дело… — Сивилла покачала было головой, но в следующий миг резко перекинулась ближе к Росауре, и под вкрадчивый шёпот в глазах её разгорелось пламя: — Ну, так кто он?

— Мракоборец, — выдохнула Росаура.

— Моргана и Мордред! — взвизгнула Сивилла.

— Вот, представляешь!

— У-у-у… Зверь!

— Ничего не говори! — вскинулась Росаура и перехватила костлявое запястье Сивиллы. — Нет, ты скажи! Ах, ты бы знала! Он…

— Старше?

— Да!

— Сколько?

— Тридцать шесть, — выдохнула Росаура. Она высчитала эту цифру неделю назад и теперь придвала этому вселенское значение.

Однако Сивилла не шибко впечатлилась.

— О, да это вообще не считается, — отмахнулась она.

— Сивилла, мне двадцать! — воскликнула Росаура. Это был второй факт, терзающий её клещами.

— Мордред и Моргана! — Сивилла даже нацепила со лба очки, чтобы оглядеть Росауру придирчивым взглядом. — Ну тогда да. Но всё равно, это ещё ничего. И потом, знаешь, это всё-таки хорошо, когда мужчина старше.

— Да, я тоже так думаю.

— Почему?

— Не знаю.

— А я тебе скажу, — по разгорячённому лицу Сивиллы мелькнула шальная усмешка, — чем старше, тем опытней. Да и ветер в голове уже не гуляет. Так, тридцать шесть, это он, что, в год Петуха родился? Победоносный год!

— Петуха?..

— Китайское исчисление. Петух — да, это товарищ боевой. Клюёт змей, между прочим, — Сивилла вновь поглядела на Росауру сквозь очки. Росаура сглотнула и просипела:

— Ну, он строгий. И придирчивый.

— Он тебе плешь выклюет. Затюкает. Сейчас, кстати, тоже год Петуха. Кармический, — многозначительно добавила Сивилла.

— Это от «карма»? — всполошилась Росаура. — Что-то плохое?

— Что-то плохое, — мучительно-медленно протянула Сивилла, — или что-то хорошее. Главное, на максимум и в ходе тяжёлых испытаний. Либо великая победа, либо позорное поражение. Не на жизнь, а на смерть.

Убедившись, что Росаура тоже на грани жизни и смерти, Сивилла смилостивилась и махнула рукой с лёгким смешком:

— Ладно, а дата рождения известна? Сейчас мы твоего голубчика…

Сивилла встряхнула руками, будто примеривалась, чтобы схватить кусок покрупней, и браслеты ликующе забренчали. Затронутый вопрос уже не раз приходил Росауре в голову, и каждый раз она сбивалась с вычислений.

— Тут надо прикидывать… Когда была высадка в Нормандии?

Они обе замолчали. Сивилла попыталась скрыть свой позор за дребезжанием браслетов. Росаура продиралась сквозь дерби памяти, раздобревшие на спиртном, и наконец-то дотянулась до нужной веточки:

— В июне, кажется.⁽²⁾ Он сказал, что его отца почти сразу отозвали на фронт, и если…

— Он, что, полукровка? — оживилась Сивилла.

— Я тоже полукровка, и что? — насторожилась Росаура.

— Занятная судьба. Когда кровь простых смертных смешивается с волшебной в первом колене, результат может быть самым непредсказуемым. Долгие века мы смешивались направо и налево, когда жили с простецами в одних деревнях и городах не скрываясь, а потом, как приняли Статут о секретности и мы ушли в подполье, таких связей стало куда меньше, тем более по результату — детей. Есть давнее мнение, что ребёнок от связи с простецом может родиться вовсе без волшебного дара, и колдуньи предпочитали скорее вытравить плод после занятного приключения, чем рисковать и рожать возможного сквибба.

Сквиббами называли детей, родившихся у волшебников, но лишенных дара. Они могли видеть волшебство и находится в местах, куда обычный маггл не мог бы попасть, однако магия не подчинялась им, палочка в их руках оставалась бесполезной деревяшкой. Трагедия и позор для всякой волшебной семьи…

— Однако, — многозначительно понизив тон, продолжала Сивилла, — есть и другое мнение. Что наоборот, от связи волшебника и простого смертного рождаются наиболее способные и сильные дети, поскольку разбавленная кровь бежит по венам лишь быстрее и горячее. А замшелые аристократы, погрязшие в инцесте, сами же себя уничтожают, когда закупоривают кровь внутри одного рода. Неудивительно, — сплюнула Сивилла, — что в конечном счёте такие выродки. Впрочем, — она вздохнула, — у меня похожая история. Над нашим даром провидения носятся из поколение в поколение как с писаной торбой, тут не до экспериментов. Слишком велик соблазн сходиться с волшебниками яркого и сильного дарования, чтобы укрепить свои позиции, а идти на риск с магглом... На такое в наше время перестраховок и правда может толкнуть только любовь.

Росаура слушала бы затаённо, но именно сейчас на повестке был вопрос куда более животрепещущий. Еле выдержав вежливую паузу, Росаура сказала:

— Мне кажется, что в январе. Если от мая отсчитывать. Самое вероятное.

— В январе! — спохватилась Сивилла. — Так это Козерог! У-у…

— Подожди, — ахнула Росаура и чуть не опрокинула их кубки, — но ведь я тоже Козерог!

Секунду, две, ведьмы подшофе сверлили друг друга вытаращенными глазищами, а потом в один рот взвыли:

— Это судьба!

— У-у! — не унималась Трелони. — Ну все, бодаться будете!

— Да, с ним непросто сладить, он упёртый, — вострогу Росауры не было предела, — но, знаешь, вода камень точит. Достаточно только сказать ему что-нибудь искреннее и доброе, похвалить, не знаю, гриву почесать…

Росаура ещё что-то говорила, говорила, говорила взахлёб, а Сивилла, подперев потяжелевшую голову рукой, глядела на неё своими огромными глазами из-за стрекозьих очков и ахала, вздыхала, цокала языком, а Росауре только оно и было нужно.

— Ну, — протянула Сивилла, когда у Росауры пересохло в горле, и любезно подлила в чашку из мутной бутылки, уже не заботясь о том, чтобы разбавить, — поздравляю, в мире стало на две кисельных головы больше, — и тут поглядела на Росауру как-то строго. — На две же?

— Э-э…

— В плане, он-то сам — что? Надеюсь, он не женат?

С Росауры вся краска сошла.

— Боже, нет, конечно. То есть… да нет, нет!

— А ты спрашивала?

— Он не говорил...

— Дурёха, когда крутят на стороне, об этом обычно помалкивают. И кольцо, кстати, снимают, если только оно заклятием не припаяно. Возьми на заметку, кстати.

— Нет-нет! Ты просто не видела его, такие вообще не женятся! Он даже ночует на работе, понимаешь?

— Вот как? — вытаращилась Сивилла и присвистнула. — И это у тебя перспективы такие?

— Нет-нет, ты не то подумала, — залепетала Росаура, — он же мракоборец. Он ведь… — в носу защипало, — он постоянно рискует и… смотрим на Хогвартс, а он говорит, «осаждённая крепость»… И… я почти поверила, что он совсем не умеет… улыбаться!.. Но… в прошлый раз мы столько… мне кажется, мы наконец-то как-то узнали друг друга, но… Да чёрт знает что, я так надеялась, что и в эти выходные мы снова увидимся, а он…

Вот же ж её развезло, только что хихикала как дурочка, а теперь слёзы градом льёт. Неужели всё так банально? Она надралась из-за того, что надежды на встречу с ним не оправдались?.. Да уж, принцесса, это не карета в тыкву превратилась, а твоя голова…

— Нет, я понимаю, у него такие обстоятельства, у них там каждый человек на счету, просто я… я не знаю, всю эту неделю… нет, я и раньше о нём думала, но теперь… я просто не могу, я на стенку лезу, ничего уже не понимаю, просто хочу его поскорее увидеть, но… нет, знаешь, он… он такой заботливый и… муж-жественный, только оч-чень серьёзный, но ведь это х-хорошо, когда мужчина… серьёзный?..

— Хорошо, когда у мужчины намерения серьёзные, — изрекла Трелони.

Поскольку Росаура растерянно замолчала, Трелони глубоко вздохнула и сосредоточенно придвинулась к Росауре, сложив перед собой руки в жесте, предвещающем очень серьёзный разговор.

— Целовались?

На Росауру накатила паника, как на экзамене. Поэтому она могла только открыть рот и через пару секунд его закрыть. Впрочем, Трелони недаром была более опытным преподавателем, нежели сама Росаура, — и смогла выудить даже из этого нечто стоящее размышлений.

— Ну, это уже серьёзно. Как-то же вы до этого докатились.

— А мы с этого и покатились.

Гора, что уже больше месяца давила на плечи, наконец свалилась, и Росаура смогла вздохнуть полной грудью:

— Понимаешь, как-то всё наперекосяк! Ведь люди обычно… знакомятся. Ходят там туда-сюда. И как-то всё постепенно… А тут, мы только начинаем друг друга узнавать. А уже…

— Ну, а ты, мать, чего хотела, — усмехнулась Трелони, — чтоб в лучах закатного солнца припасть к его груди, ручки вытянуть, носочек отвести? Или вовсе, под венцом?

Росаура возмутилась. Трелони покачала головой.

— Чему нас учит вековой опыт предков, скажи мне на милость. Вспомни хотя бы Спящую Красавицу. Поцелуй — это база. Начало начал.

— Вообще-то, это было в самом конце.

— А что было до? — не смутилась ничуть Трелони. — Он по лесу шатался, она спала мёртвым сном. Разумеется, это нельзя воспринимать буквально, будь это всерьёз, худшей гадости не выдумаешь, если к тебе в постель незнакомый мужик полезет. Нет, я, конечно, о символизме речь веду. Понимаешь, да? Архетипы. Мужчина по натуре своей — скиталец. Мотает его судьба, он всё ищет ту, к которой бы припасть, голову приклонить, обрести дом. А женщина дремлет. До поры до времени… Внутри у неё всё созревает, наливается силой, приходит в готовность, и… нужно только пробудить!

Трелони сорвалась на привычное потустороннее завывание. Но момент был больно уж подходящий, и Росаура ахнула. А Трелони, поймав волну, сверкнула очами и простёрла руку, унизанную кольцами и браслетами, к Росауре.

— Вот и ты дождалась. Пробудил в тебе скиталец… поцелуями своими… то, что начинается на букву «л».

Росаура не смела и дышать.

— Л-любовь?..

— Либидо.

Единственное спасение от звенящей тишины Росаура нашла на дне чашки. Но вышло только хуже. После трёх жадных глотков горело не только лицо, но и кончики пальцев, и даже, кажется, пятки. Судя по грудному смеху Сивиллы, она угодила в жестокую западню.

И Росаура задала самый глупый вопрос из возможных:

— И… что мне с этим делать?

Однако недаром же учителя часто говорят: «Задавайте вопросы, даже самые глупые». Росаура могла рассчитывать на профессионализм Сивиллы Трелони. И та оказалась на редкость компетентна:

— Головой думать. Знаю, это взаимоисключающие понятия, но… Надеюсь… — под пристальным взглядом Сивиллы Росауре стало даже как-то не по себе, — вы там уже… ещё… ну… это…

— Н-нет, — пискнула Росаура.

— А вообще?..

Вытаращенные стрекозьи глаза грозились преследовать её и во сне, а потому Росаура лишь слабо мотнула головой.

— Вот и правильно, — веско кивнула Сивилла. — Скажи спасибо своей маме, правильно тебя воспитала. Нет, дорогая, я серьёзно. Ты погляди на чистокровных. Они все себя до свадьбы берегут. Это не консерватизм называется, а благоразумие. Они-то хорошо знают, что для ведьмы это дело многое решает. Там где кровь, всегда самая сильная магия. Это тебе, знаешь ли, не зубы почистить. Понимаешь, о чём я?

Росаура давно уже чувствовала себя, положим, как расплавленный пудинг, и едва осознавала, что происходит, однако смущение, растерянность, клокот в груди и стук в висках превозмогло любопытство, кое, как известно, не порок:

— Ну-у…

— В общем, — деловито заговорила Трелони, нетвёрдой рукой описывая поле дискуссии, — когда петушок летит к своей курочке…

— Сивилла!

Сивилла сняла очки и поглядела на Росауру, сильно сощурившись. Отчего-то облик её сразу показался серьёзней и строже. А из голоса, которым она заговорила вновь, напрочь выветрились хмельные нотки и легкомысленные смешки. Голос этот звучал глубоко и мерно, словно бесконечный поток горной реки.

— Связь, которая может возникнуть между людьми, в чьей крови расплавлена магия, особенная. Куда глубже и значительнее, чем соитие тел. Магия в большей степени присуща духу, а не плоти, но по плоти разлита, плоть укрепляет, а потому именно в тот особый момент происходит соприкосновение не только лишь тел, но и того, что их наполняет и составляет… А это огромная мощь, которую никто не может измерить во всей её полноте. Волшебник — это сосуд, наполненный и соделанный неслыханной силой, и представь, как два такие сосуда сообщают друг другу нечто… определяющее самую их суть. То, что случается в знаковый момент, не проходит бесследно для всего существа волшебника. Дело в том, что вступая во взаимодействие, магия одного начинает реагировать с магией другого, как-то изменяться, и чем глубже взаимная склонность, тем крепче связь, которая преображает обоих. Создаётся новый, неповторимый эликсир, который отныне течёт по венам обоих. И тут главное не расплескать ни капли.

Лучше сказать, что телесное единение в редких случаях даже необязательно, и при глубокой связи, конечно же, вовсе нет никакой необходимости ставить его во главу угла — в том-то и дело, что одного раза достаточно, а дальше уже идёт работа души. В этом смысле то, что называется платоническими отношениями, гораздо свободнее и безопаснее, поскольку при наличии физического контакта связь образуется, можно сказать, по закону природы, невзирая на желание волшебника, тогда как при сильном взаимном стремлении соприкосновение магических сущностей, наших душ, может произойти по обоюдному согласию вследствие волевого решения обоих. Но это, повторюсь, редкость. Не столько потому, что требует огромной выдержки и высокой степени осознанности, сколько потому, что мало кому удаётся устоять под давлением страсти, которая вспыхивает к другому человеку без предупреждения и совсем не жалует лишние рассуждения.

Разумеется, это всё — неизъяснимая тайна, к которой могут прикоснуться лишь те, кто не растратил себя попусту ради праздного развлечения или из жажды новых впечатлений. Всякая близость накладывает глубокий след на волшебника, затрагивает самые глубины его магической сущности, но наиболее важен, безусловно, первый раз. И крайне желательно, чтобы тот человек, с кем это произошло, оставался с тобою и впредь. Ведь у вас, по сути, становится одна кровь, одна магия на двоих. Легкомыслие может дорого обойтись, когда речь заходит о магии крови.

И так, раз сойдясь, двое должны приникнуть друг к другу, чтобы питать друг друга, наливаться друг от друга силой, иначе, если разойдутся, магия будет сочиться из них как из открытой раны; контакт с другим, поскольку столь же уникальный, не восполнит уже того, что утекло раньше, и рану ту, первую, не закроет. Более того, представь себе откупоренный сосуд, в котором своё вещество уже вступило в реакцию с другим веществом, а значит, уже изменилось, и стенки сосуда только-только приспособились к содержанию в себе иной субстанции — и вдруг это прекращается, впрыскивается что-то новое, и реагировать на это новое становится труднее. Чем больше случайных брызг, лишних капель, тем скорее субстанция в этом десяток раз треснувшем сосуде будет напоминать, с позволения сказать, бурду. Бурда эта может послужить какому-нибудь яркому краткосрочному эффекту, но в перспективе лишь будет подтачивать стенки сосуда изнутри, шипеть, искрить, бурлить, пока, в конце концов, не пожрёт самое себя.

Всё это — древнее знание, которое нарочно заглушают разговорами о раскрепощении, свободной любви и прочими завлекаловками, которые так расхожи в маггловском обиходе, только чтобы подлинными плодами этой мудрости пользовались лишь единицы. Как можно понять, волшебники, не придающие значения этим вопросам, постепенно теряют свою силу, растрачивают её попусту, слабеют. Так-то наиболее могущественны и защищены обыкновенно те, кто либо соединился со своим избранником в браке, либо сохранил себя… вовсе неповреждённым. А почему же ещё так ценилась бы во всяческих ритуалах девственная кровь? О, она — бесценное сокровище, ведь содержит в себе самую чистую, без малейшей примеси, магию, в ней, образно говоря, ни пылинки, ни соринки, поскольку сосуд остался цельным.

Многие чистокровные, которые считают себя самыми умными, полагают, что всё сводится к тщательному выбору партнёра, а потому так дорожат династическими связями, однако, как показывает многовековой опыт, дело не сводится к одним лишь изощрённым комбинациям так называемой «родовой» магии. Союз между двумя всегда уникален, его невозможно просчитать и выверить, плоды его непредсказуемы и зависят не от наследственности, личных особенностей и собственной силы, а преимущественного от того, что не назовёшь словом лучшим, нежели… «любовь».

Росаура тихонечко вздохнула. В конце концов, учителям позволительно порой с умным видом сидеть на чьих-нибудь ушах полчаса, час, а по регламенту — и все полтора. Профессия сказывается, ничего не попишешь. А это, быть может, была лучшая лекция, которую суждено было произнести профессору Сивилле Трелони.

Молчание затянулось, и Трелони немножко смутилась.

— Короче, головой надо думать.

— Ах, — глубокомысленно изрекла Росаура. Задумалась. — Ох. Нет, ты мне вот что скажи, — для храбрости Росаура опрокинула в себя остатки, что были в чашке, и успешно убедила себя, что бросившаяся в лицо кровь — это от спиртного, а не от смущения: — Это очень больно?

— Разбитое сердце? — уточнила Сивилла.

— Первый раз.

— О, — настал черёд Сивилле прибегнуть к глубокомысленной паузе. — Ну… Вот ты мне и расскажешь!

Кто был более смущён из них двоих — одному Мерлину известно, но что обе были краснее варёных раков, с этим поспорить никак нельзя.

— О, — выдохнула Росаура. — Ну…

— Ну? — выпалила Сивилла. — Баранки гну! Чего ты хотела? Мы, провидцы, храним свой дар неприкосновенным! Хоть каплю пролить из драгоценного сосуда… — она, право, чуть не плакала. Росауре до того стало жаль подругу, что про свой стыд она позабыла.

— Да я ничего такого… Просто… Тебе уже за три… слегка за двадцать, поэтому я и… Миленькая, ну у кого мне ещё спросить, не у Макгонагалл же!

После секундного молчания обеих накрыл лихорадочный хохот.

— Вот-вот, спроси-спроси, — завывала Сивилла. — А потом надень килт и венок из чертополоха.

Тут Росаура вспомнила, как Руфус Скримджер признавался ей, что был по уши влюблен в свою первую учительницу, Минерву Макгонагалл, и несмотря на подозрения, что он попросту дразнил её, пряный вкус крепкой выпивки сразу показался кислее квашеной капусты. Сивилла же вспомнила, что как старшая, все-таки должна оставить за собой веское увещевательное слово и сказала Росауре, трактовав её кислую мину по-своему:

— Ладно, не дрейфь. Хоть в чем-то у нас есть на любовном поприще преимущество перед простыми смертными: если всё по любви, матушка, то даже не заметишь, всё как по маслу пройдёт, ну, знаешь…

— Я поняла, спасибо, — взмолилась Росаура, вновь не зная, куда себя деть, и вдруг обрела спасение в глубине чашки, которая как по волшебству снова наполнилась до краёв и манила сладким дурманящим зельем. Впрочем, от чего внутри головы всё раскисало вернее, от наливок Сивиллы или от тайных помыслов, Росаура не взялась бы судить наверняка.

Как ни крути, посиделки с Трелони заметно облегчали душу. В понедельник, провалявшись накануне в постели, Росаура спустилась к завтраку в бодрости. Пришёл октябрь и радовал красками осени, улыбался мягкими лучами остывающего солнца. Под сводами Большого Зала ветер гнал облака и кружил в танце хрупкие листья; Росаура невольно залюбовалась. Блины с кленовым сиропом показались особенно вкусны.

Вскоре зашумели крылья, дети загомонили, вытягивая руки к налетевшим совам с утренней почтой. Росаура не выискивала Афину среди прочих пернатых почтальонов — та всегда прилетала сразу в кабинет, как и совы от Скримджера. Поэтому Росаура с удовольствием расправилась с добавкой блинчиков под настойчивое уханье сов, требующих вознаграждение за труды, и шелест свежих газет. Росауре казалось, что от всего в это солнечное утро веет радостью, новой мыслью, новым чувством… Её саму переполняло что-то сродни золотистому шампанскому, и она не стерпела, подавшись к мадам Трюк:

— А передайте мне шоколаду!

Но та лишь скосила на Росауру взгляд, до странности растерянный… потрясённый. В груди Росауры тут же разлился холод. Нервно она оглянулась — и заметила, как необычайно тихо стало в Зале, пусть завтрак был в самом разгаре и за столами собрались почти все обитатели школы. Вот только… дети — понуро склонив друг к другу головы, сгрудившись вокруг старшекурсников, обменивались испуганными взглядами и негромкими фразами, профессора — так и вовсе, точно в воду опущенные. Бледные, подавленные, нет, именно что потрясённые. В глазах — у кого шок, у кого — печаль, у кого — страх. А на руках — свежие газеты…

Глухой всхлип — профессор Стебль прятала лицо в своих заскорузлых руках, а штопанная-перештопанная шляпа съехала на самый лоб. Профессор Флитвик неловко сжимал её локоть.

— Ты, что ли, газет не читаешь? — сказала мадам Трюк, но Росаура тут же простила ей эту грубость. Сейчас она простила бы ей всё, лишь бы простили её саму: за беспечность, за бестолковые чувства, за пьяные посиделки и глупые шутки, за чёрствость и обидчивость, за то упорство, с которым она продолжала отгораживаться от действительности, которая глядела не только с первой полосы газет, но и в окно каждой спальни.

А Росаура всё задёргивала шторы. Под предлогом, что она устала, что она занята, в конце концов, влюблена.

— Что там?

— Семья Боунсов. Эдгар Боунс, его жена, трое детей. Младшей всего полгодика, — голос мадам Трюк сорвался. Подбородок её дрогнул, она закусила губу, а ястребиные глаза полыхнули ненавистью. — Твари.

Кресло Директора пустовало.

Следующие дни Росаура помнила смутно. В Большой Зал она почти не спускалась, потому что ощущала себя недостойной… недостойной сидеть за одним столом с людьми, чьи сердца пронзила насквозь дурная весть. Она-то знала о Боунсах, уважаемых чистокровных волшебниках, понаслышке; в Министерстве, кажется, в том же Департаменте магического правопорядка, где она работала три года, трудилась некая Амелия Боунс, собранная, решительная и педантичная колдунья, судя по всему, сестра погибшего, но Росаура могла вспомнить лишь, что Амелии все боялись сдавать отчёты, так строга она была к любой помарке, а ещё она была из тех, о ком говорят, «с принципами», и если не любили, то, в любом случае, уважали. Росаура не могла бы выразить ей соболезнования — едва ли мисс Боунс её вообще помнила… Да и что значили бы эти куцие слова на плотной бумаге? Что тут вообще можно сказать?..

Статью в газете, на следующий день — некрологи, Росаура так и не прочитала. Ей хватило раз увидеть собачью тоску в глазах профессора Стебль.

А дети… Приходили взбудораженные, ошарашенные, испуганные, но в отличие от взрослых, не умели молчать и говорили как есть, невпопад… но Росауре приходилось их прерывать. «Тише, тише. Успокоились. Откройте ваши учебники. Проверим домашнее задание». И она ненавидела себя в эти минуты.

Пуффендуйцы ходили стайками, но в совершенном молчании, сняв свои жёлтые галстуки, и Росаура долго глядела исподтишка на Кайла Хендрикса, который за всё занятие не произнёс и звука, не поднял и взгляда. Она слышала, как он говорил одному гриффиндорцу:

— Гэйл Боунс, он ведь был лучший загонщик. Бладжеры одной силой мысли швырял.

Кто-то утирал тайком слёзы, кто-то сидел мрачный, не по-детски серьёзный, кто-то откровенно пожимал плечами, открещивался: «Да мало ли, что у них там, мне-то что», а кто-то, то ли от страха, то ли по глупости, молол чепуху, огрызался, дразнился… Вспыхивали ссоры, доходило до драк, и снова кто-то рыдал.

«…Я знал Эдгара Боунса».

Руфус Скримджер отозвался на её сумбурное, опасливое письмо не сразу, в ночь на третий день. Безо всяких шифровок, короткой запиской… неровной рукой. И впервые в сухости его слов Росаура прочитала боль заветренных ран. Едва ли случившееся выжгло в нём душу, но, несомненно, разбередило память о былых утратах, и в ту ночь на щеках Росауры не высыхали слёзы, когда она перечитывала его записку и думала, а скольких ещё Руфус Скримджер тоже когда-то «знал».

Смятение. Их всех поглотило смятение. И никто не знал, что им сказать.

Кроме Директора.

Глаза из-за очков-половинок глядели ясно, но лучистый свет их померк.

— Когда наше сердце разрывается от боли, есть опасность, что в него войдёт гнев. Это даже кажется очень желанным. Ослабить страдание… яростью. Скорбь пьёт нашу кровь, и велик соблазн назвать это жаждой мести. Не нужно. Как ни странно, сейчас, надрываясь, наше сердце становится шире. Чтобы совсем скоро вместить ещё больше. Таков труд взросления. Боль доказывает нам самим, что мы ещё живы, и даже не впустую. Боль — это свидетельство любви.

В один из тех дней, вместо ужина, запахнувшись в плащ, Росаура вышла пройтись вокруг озера. И в сгустившихся сумерках не заметила, как набрела на старую скамейку, наполовину вкопанную в землю, под раскидистым вязом. На скамейке этой сидели бок о бок мадам Трюк и Минерва Макгонагалл, понуро, устало, с папиросами в иссохших руках.

— Ну, как прошло?

— В закрытых гробах.

Макгонагалл судорожно выдохнула терпкий дым.

— Амелия не хотела, чтоб было много народу, но распорядитель её не послушал, была толпа. Всё очень помпезно. Свечи, чёртов бархат. А я могла думать только о том, что среди тех, кто в первом ряду, наверняка же… А они и ничуть не стыдятся. Малфой в чёрных шелках, Эйвери, Бёрки… Селвин даже произнёс речь. Как родственник со стороны жены. Не знаю, как его наши не растерзали. А сама я… такая слабачка, Роланда. Всё как во сне. Надо было убить их на месте… Быть может, Альбус нас заколдовал в соляные столпы? Аластор, Фрэнк Лонгботтом, Пруэтты, стояли все синие. Амелия… ни жива ни мертва. Никто не знает, как ей помочь.

— Себе бы помочь.

— Гвендолин Гойл прислала чёрные розы. Чёрные, чтоб их, розы… Это даже не лицемерие. Это что-то страшное. Бессовестность. Нет, ещё хуже. Это…

— Нет смысла мерить бездну футами, Минни. Как-то мы оказались в этом дерьме.

Они долго молчали и вот запалили ещё по одной.

— Война проиграна, — негромко говорила Трюк. — Это агония. Сколько он нам ещё даст? Пару дней? Неделю? Месяц?

— Пока Альбус здесь, дети в безопасности, — но в голосе Макгонагалл не было уверенности, в нём была слабость. — Это главное.

— Дамблдор — сильнейший волшебник, кто ж спорит. Но на стороне этого мерзавца десятки… сильных волшебников. Ты хороша в шахматах, Минни. Сколько там весит ферзь?

— Девять пешек.

— Конечно, и мы чего-то да стоим, — усмехаясь над собственной бравадой, продолжила Трюк. — На то мы и взрослые люди, чтоб выбирать свою долю. Но что ты с детьми будешь делать?

Макгонагалл молчала.

— Как ты это выдерживаешь, Минни? — с неожиданной злобой воскликнула Трюк. — Говоришь, на похоронах смотрела на этих тварей и шевельнуться не могла, всё как во сне, а как ты выдерживаешь, когда их ублюдки приходят в твой класс? Каждый день! Здороваются, сдают домашнее задание, руку тянут, а через пару недель они будут ликовать, когда нас подвесят за лодыжки на этих вот стенах.

Макгонагалл отвернулась.

— Они дети, Роланда.

— Ну, а Гейл Боунс не был ребёнком? Разве он не должен быть жив? Родители решили не пускать его в Хогвартс в этом году. Не поверили пресвятому Дамблдору, что здесь ему будет безопасней. И знаешь что, Минни? Верно они сделали. Как мы вообще тут можем… говорить что-то о том, что мы в силах позаботиться о детях… Это не так должно работать, я вот о чём. Если бы мы действительно заботились все эти годы, сейчас дети бы не погибали…

— Перестань.

Но то, чего нельзя было выразить никакими словами, рвалось наружу прямиком через грудь.

— Знаешь, я теперь… простить себе не могу, что в прошлом году дисквалифицировала его на финальном матче. Он твоего Ричмонда чуть с метлы не сбил, помнишь? Мальчишка. Язык мне показывал. «Судью на мыло» кричал.

Платок, который Макгонагалл прижала ко рту, нестерпимо белел в осенней мгле.

Примечания:

Зарисовка про трагедию семьи Боунс https://fanfics.me/fic185014

Здесь тоже царь зверей фигурирует, причем в паре с Амелией, так что можно рассмотреть как ау к "Защите" (Росаура, не паникуй!!!). Очень хотелось осветить реалии магической войны, которую в окошко Хогвартса не очень хорошо видно, а заодно и службу Скримджера как мракоборца. Об этом, конечно, ещё будет в дальнейших главах.

1) В их глазах (фр.)

Вернуться к тексту

2) а конкретно — 6 июня 1944 года

Вернуться к тексту