Подменыш (джен)

Дополнительные предупреждения ко всему пятому курсу: смерть канонического персонажа, изображения незначительного насилия, психологические и обычные травмы, ПТСР.

Возвращение на лето в «Нору» — это всё равно что путешествовать во времени. Возвращаться туда, где от неё всё ещё ждут, что она останется прежней, хотя она пережила и сделала то, что уже не развидеть и не отменить. Джинни больше не маленькая девочка, как бы ни хотелось ею притворяться. Иногда она думает, что Долорес Амбридж и та тёмная ночь в Отделе тайн теперь кажутся едва ли не самыми незначительными её проблемами.

Здесь даже хуже, чем на уроках Амбридж: снова без палочки, снова без магии… только теперь Джинни знает. Знает на собственном опыте, что творится там, за стенами дома.

Родители либо не понимают этого, либо просто отказываются верить. Ведут себя так, будто домашние хлопоты вроде уборки, готовки и вязания имеют хоть какое-то значение, когда люди гибнут, когда приходится выбирать сторону. И даже Хогвартс больше не кажется надёжным убежищем.

Здесь не спрячешься от людей. Нет братьев, нет толпы студентов, за которыми можно скрыться. Только мама, папа, Рон и она — с таким соотношением родителей и детей она сталкивалась редко.

Рон слоняется по почти пустому дому, словно ничего не изменилось, хотя шрамы на его руках говорят об обратном. Джинни хочется спросить, как он может вести себя так, будто мир не изменился, будто они всё ещё дети?

Он по-прежнему раздражается из-за маминой гиперопеки, но ничего не делает, лишь закатывает глаза или ускользает из дома, чтобы избежать всего этого.

Джинни же словно пылающий огонь, её терпение сгорает с невероятной скоростью, уступая место острому безжалостному языку. В школе она точно не могла себе такого позволить, но здесь? Папа почти не бывает дома, а Рон достаточно сообразителен, чтобы держаться подальше. Поэтому под удар чаще всего попадает одна лишь мама, такая непохожая на Антонию, Смиту или Бербидж. Суетящаяся в своём маленьком домике, будто всё это действительно имеет значение. Будто идеально испечённое печенье или вязание могли бы помочь Джинни в Министерстве, могли бы помочь ей примириться с тем, что такие люди, как Амбридж, вообще существуют.

Именно поэтому каждый ответ Джинни пропитан сарказмом и безжалостными колкостями. Она видит, как мама старается не показывать, как сильно её задевает эта отчужденность между ними, но и попытки сохранить внезапно хрупкое равновесие только сильнее злят Джинни.

Она злится на маму и даже не может объяснить почему.

Проходит всего неделя — и буря достигает предела. Джинни даже не помнит, что именно сказала. Помнит только выражение маминого лица и жуткую, звенящую тишину за столом.

— Джинни, — голос мамы звучит подчёркнуто спокойно, и это в тысячу раз страшнее её привычного крика. — Пожалуйста, выйди из-за стола.

Джинни смотрит на полупустую тарелку с недоеденной едой, с трудом сдерживая желание смахнуть её на пол. Папино лицо непроницаемо, но его взгляд устремлен не на неё, а на маму. Она думает, что он, наверное, держит её за руку под столом.

Рон уставился на неё как на незнакомку.

Не говоря ни слова, Джинни встаёт и выходит на крыльцо. Спускается по скрипучим доскам, дыша так часто, словно только что пробежала стометровку. Ей вдруг нестерпимо хочется врезать кулаком по колонне.

«Наверное, от этого сложится весь этот высокий нелепый дом», — злобно думает она, как будто не любит каждый такой знакомый и потрёпанный уголок этого места. Да что, чёрт возьми, с ней не так?

Через несколько минут к ней выходит папа. Усаживается рядом на ступеньки и берёт за руку. Не обращает внимание, когда она пытается вырваться и буркнуть что-то глупое вроде: «Мне почти пятнадцать, пап». Она уже не ребёнок. Просто ведёт себя как ребёнок.

Однокурсники высмеяли бы её за это.

И только когда она успокоилась, а они, казалось, просидели в тишине целую вечность, он начинает тихо рассказывать ей о девочке по имени Молли Пруэтт. О девочке с огнём в крови и стержнем внутри, а также о её жалящем сглазе, который никто никогда не мог забыть. О девушке, которая могла пойти куда угодно и сделать что угодно. О женщине, пережившей одну войну только для того, чтобы увидеть, как она пришла во второй раз.

Джинни чувствует, как глаза жжёт от злых слёз.

Папа наклоняется ближе, словно раскрывает какой-то великий секрет:

— Есть разница между отсутствием власти и выбором не использовать её.

Джинни закрывает глаза, изо всех сил стараясь не сжимать его руку крепче, когда он её отпускает. Папа уходит, оставляя наедине с этим знанием, пока солнце медленно опускается за деревьями на краю пастбища.

Спустя несколько часов, когда она крадётся обратно в дом, на столе её ждёт тарелка с едой и идеально наложенными согревающими чарами.

Она садится и ест.

Следующие два дня Джинни наблюдает за мамой. Смотрит, как она занимается привычными делами: взмах волшебной палочкой при каждом заклинании, едва заметное напряжение мышц и сдержанность в движениях запястьем. Она представляет себя незнакомкой и бросает второй, третий, пятидесятый взгляд на Молли Пруэтт-Уизли.

Джинни считает, что тонкость — это своего рода сила, которой нелегко овладеть.

Глубоко вздохнув, она выходит вслед за матерью в заросший сад.

Вместе они развешивают бельё.

* * *

— Английская еда, — говорит Флёр, и её идеальный носик брезгливо морщится, — такая тяжёлая.

С другого конца стола Джинни думает, не слышится ли ей тихий скрежет маминых зубов. Папа благоразумно воздерживается от комментариев, а Рон, как всегда, просто глазеет на Флёр с благоговейным обожанием, будто в упор смотрит на солнце, от которого невозможно отвести взгляд, даже если оно слепит. Впрочем, в последнее время благодаря этому дома стало куда тише, потому что Рон теперь почти всё время молчит.

Напротив Гермиона сверлит Флёр сердитым взглядом, но Джинни в основном хочет на это всё лишь пожать плечами. Её не особенно трогает это очередное бестактное замечание — просто ещё один укол среди сотен других, сыплющихся с тех пор, как Билл привёл эту девушку в их дом, поцеловал и со своей полубеззаботной улыбкой разрушителя проклятий бросил здесь.

Папа, явно пытаясь разрядить обстановку, вновь принимается рассказывать запутанную историю про маггловский пожарный гидрант, заколдованный так, чтобы гоняться за собаками по улице, — ту самую, что они уже слышали вчера.

Флёр вздыхает, безучастно звякая вилкой по тарелке.

* * *

Вот и лето приходит в «Нору». Погода в этом году гораздо более мягкая, но от этого не становится легче. Лишь несколько дней назад Джинни и мама заключили негласное перемирие, а теперь появление Флёр добавило к и без того натянутой атмосфере ещё один слой напряжённости.

Джинни не слишком рада видеть маму постоянно на взводе, но каждый раз, когда та едва сдерживается из-за очередного неосторожного слова или поступка Флёр, в ней поднимается едва скрытое злорадство. Её вечно раздражённая и язвительная часть так и норовит ухмыльнуться и саркастично указать на всю иронию ситуации.

Но она этого не делает, потому что, чёрт возьми, старается.

Впрочем, этим летом многие вещи даются ей куда труднее, чем хотелось бы.

Закусив губу, Джинни смотрит на чистый лист пергамента перед собой. Пока на нём лишь два слова «Дорогая Смита», а ниже — только кремовая пустота. Она понятия не имеет, куда вдруг исчезли все её слова.

Она решительно хватает брошенное перо. Оно замирает в воздухе на мгновение дольше нужного, на кончике уже собирается тяжёлая чернильная капля, готовая сорваться. Джинни наблюдает за ней, затаив дыхание, и только спустя несколько тягучих секунд понимает, что подсознательно ждёт, когда капля упадёт и впитается в бумагу.

Пальцы сами собой движутся вперёд, и большой палец размазывает каплю, оставляя на пергаменте неровный след. Так даже лучше.

Просто письмо.

Смита снова в Святом Мунго после неожиданного рецидива. Оказывается, что проклятие, попавшее в неё в Отделе тайн, было куда серьёзнее, чем предполагалось изначально. Но с ней всё будет в порядке, так, по крайней мере, она сама уверяла в своём последнем письме. Джинни повторяет себе это по меньшей мере десять раз в день. Просто Смите теперь нужно принимать куч зелий по строгому расписанию каждый день в течение некоторого времени. И, возможно, чуть дольше, чем планировалось.

Может быть, до конца жизни.

Джинни нажимает на перо сильнее, и на пергаменте расползается чернильное пятно.

— Я её ненавижу! — сообщает Гермиона, врываясь в комнату, и дверь с громким стуком захлопывается за ней.

Джинни вскидывает голову, даже не спрашивая, о ком речь. Гермиона злится на каждое слово и взгляд Флёр с того самого момента, как родители привезли её сегодня утром. Очень похоже на мамину реакцию. Но ненависть — слишком сильное слово.

— Почему? — спрашивает Джинни.

Гермиона смотрит с таким видом, будто та совсем спятила.

Может, так оно и есть. Просто Флёр совсем не действует ей на нервы — во всяком случае, не так, как на всех остальных. Честно говоря, она кажется… знакомой. В некоторые дни даже более знакомой, чем Гермиона.

Гермиона раздражённо бормочет что-то про вейл, волосы и «этих глупых француженок», выуживая из сундука пижаму.

— Потому что она красивая? — догадывается Джинни, вспоминая, как взгляды Гермионы метались поровну между Флёр и Роном. Бестолковый, одурманенный Рон.

Гермиона хмурится ещё сильнее. Джинни попала в точку.

— Она это не выбирала, — напоминает Джинни.

Гермиона фыркает.

— Но она никогда не даёт нам об этом забыть, не так ли?

Джинни решает ничего на это не отвечать. Для такой умной девушки Гермиона иногда бывает тупее старинного фолианта.

Она возвращается к испорченному пергаменту, сминает его в комок и со вздохом швыряет в угол.

* * *

На следующее утро, спускаясь вниз, Джинни застаёт Гарри уже сидящим за столом и завтракающим. Она давно привыкла к тому, как у них дома неизбежно появляются друзья Рона, это всё равно что иметь тройняшек в качестве старших братьев и сестер, хотя даже эти трое доставляют гораздо меньше хлопот, чем одни близнецы.

Флёр сидит рядом с Гарри, сияет и оживлённо рассказывает о Габриэль, одновременно намазывая для него тосты. Мама стоит в паре шагов позади и выглядит расстроенной, что не может сама сделать это для Гарри.

Забывшись на мгновение, Джинни фыркает от удовольствия, и все внимание тут же переключается на неё.

— Доброе утро, — говорит она, садясь напротив Флёр. — Привет, Гарри.

Буквально секунду он выглядит немного удивленным, уставившись на неё. Наверное, всё ещё стряхивает с себя утреннее воздействие чар Флёр.

— Привет, Джинни, — отвечает он и тут же отводит глаза.

Джинни хмурится, замечая его ссутулившиеся плечи и натянутую улыбку для Флёр.

Сириус, думает она, и против воли в памяти всплывают воспоминания о той странной комнате, шёпоте теней и Смите, рухнувшей на холодный пол.

С ней всё будет хорошо.

Но сердце Джинни уже бешено колотится, а в ушах нарастает шум. Мама ставит перед ней тарелку, возвращая к реальности. Джинни с благодарностью смотрит на тосты и яйца, делая медленные вдохи и выдохи.

— Спасибо, мам, — произносит она, и её собственный голос звучит для неё чужим, будто откуда-то со стороны.

Мама, кажется, не замечает странности, лишь её нахмуренный лоб ненадолго разглаживается в ответ на неожиданную вежливость дочери, хотя настороженность никуда не исчезает. Слишком много гневных слов между ними.

— Не за что, дорогая.

Джинни кивает и, подняв глаза от тарелки, ловит на себе взгляд Гарри. Но не успевает ничего сказать, как по лестнице с грохотом сбегает Рон, а за ним — Гермиона.

— Гарри, дружище! Когда ты успел приехать?

Они обнимаются, хлопают друг друга по спине, словно соревнуются, кто первый дрогнет. Гермиона присоединяется к ним, её объятия более сдержанные, но не менее искренние. Отстранившись, она внимательно изучает Гарри, словно оценивая его настроение и самочувствие.

— Потом, — тихо говорит Гарри друзьям, не давая им задать ни единого вопроса.

Завтрак проходит в тягостном молчании, пока Гарри вскользь не упоминает, что сегодня должны прийти результаты СОВ, и тогда остаётся лишь Гермиона, заполняющая собой всё пространство и сжигающая весь воздух своим непрекращающимся беспокойством.

Предсказуемо, совы вскоре прилетают, и все трое справляются со сдачей экзаменов вполне достойно. Гермиона, разумеется, едва ли не лучше обоих мальчиков вместе взятых, но это никого не удивляет. В вихре эмоций все трое исчезают наверху.

Флёр, позабытая за столом, провожает их взглядом.

Джинни вспоминает о своём незаконченном письме наверху.

— Не хочешь прогуляться до деревни? — неожиданно спрашивает она Флёр.

Мама бросает на Джинни благодарный взгляд, будто та только что бросилась под проклятие ради всеобщего блага. Джинни сжимает губы, с трудом сдерживая язвительное замечание.

— Можно, — отзывается Флёр, грациозно поднимаясь на ноги. — Всё равно заняться нечем.

— Отлично, — сквозь зубы говорит Джинни, челюсть сводит от необходимости держать себя в руках. Ей действительно нужно выбраться из дома хотя бы на какое-то время.

На улице Джинни глубоко вдыхает свежий воздух, чувствуя, как напряжение покидает тело буквально с каждым шагом, уводящим всё дальше от «Норы». Утро по-настоящему прекрасное — солнце только начинает разгонять прохладные тени и светит мягко. Флёр шагает рядом, и Джинни невольно ловит себя на мысли, что та тоже рада прогулке.

Через некоторое время Джинни замедляет шаг, давая им обеим возможность по-настоящему осмотреть окрестности. Она протягивает руку к высокой траве, что стелется вдоль тропинки, и чувствует, как жёсткие стебли щекочут ладонь.

— Неужели здесь совсем нечем заняться? — вздыхает Флёр. — Кроме как смотреть на коров и пить чай?

Джинни приходит в голову странная мысль, что если бы Флёр была чуть менее элегантной, то вполне могла бы сейчас с досадой капризного ребенка пнуть камень ногой.

— Нет, не особо, — отвечает она.

На самом деле, занятий хватает, но Джинни подозревает, что за словами Флёр кроется нечто большее, чем просто скука. Она не может объяснить почему, но по какой-то причине Флёр кажется ей заманчивой загадкой. Гораздо менее опасной, чем мама или Смита...

Джинни поджимает губы.

Флёр ничего не отвечает, снова погружаясь в почти раздражённое молчание, будто разочарована тем, что не смогла спровоцировать конфликт.

— Расскажи мне о своём доме, — неожиданно говорит Джинни после ещё нескольких минут молчания.

— О моём доме? — хрипло повторяет Флёр, и Джинни гадает, не показалось ли ей лёгкая настороженность в голосе, как будто та ожидает подвох.

— О том месте, где ты выросла. — Джинни обводит рукой пастбища и деревья, вдыхает запах свежего сена и влажной земли. — Оно было похоже на это?

— О, нет, — Флёр качает головой, и её волосы сверкают на солнце. — Мой дом... уютный, зелёный и утопающий в цветах, растущих ровными аккуратными рядами. Там течёт широкая река с тенистыми каштанами вдоль берега, и летом деревенские дети катаются на лодках. Через всю деревню тянется одна длинная улица с магазинами по обеим сторонам, а по утрам в выходные там разворачивается рынок. Мы покупаем изысканные сладости и сидим у воды, а Габриэль показывает на птиц и знает вид каждой.

Флёр резко замолкает, словно слова застревают у неё в горле или же она внезапно осознаёт, как много и слишком быстро выдала.

Джинни всё ещё разбирает услышанное, вглядываясь в образы, которые только что нарисовали перед ней.

— Это звучит... — Знакомо. Уютно. Не одиноко. — Прекрасно, — наконец говорит она. — Я бы хотела когда-нибудь увидеть всё это.

Флёр поворачивается к ней, приподняв бровь, будто подозревает, что Джинни просто подшучивает над ней. Или, что более вероятно, просто не верит, что даже если Джинни однажды и попадет в это место, то всё равно не сможет по-настоящему оценить его. Но Джинни вспоминает, как вела себя Флёр сегодня утром, как она болтала с Гарри без умолку, хотя на самом деле скорее цеплялась за него, как за спасательный круг.

Она пристально смотрит на неё, всматриваясь: не на блеск волос или безупречные черты лица, а на то, что скрывается под всем этим. К её удивлению, Флёр выдерживает взгляд, и в её надменности вдруг мелькает нечто похожее на облегчение.

Джинни становится интересно, сколько же людей на самом деле видят саму Флёр, а не просто вейлу? Кого из них любит Билл?

И только сейчас она понимает, как храбро поступила Флёр, даже просто приехав сюда. В чужую страну, к возлюбленному, который оставил её одну в глуши со своей большой семьёй. Джинни даже допускает, что это может быть частью её стратегии — намеренно заставить всех не любить себя, потому что так легче, чем ждать, пока они сами решат, что она им не нравится.

Нет, это не совсем так. Не всё это притворство. Возможно, её слова искажает страх или одиночество, но Флёр такая, какая есть. И Билл любит её. Джинни считает, что этого более чем достаточно, чтобы они все постарались узнать её немного лучше. Чтобы принять.

— Я рада, что ты приехала, — говорит Джинни.

Флёр выглядит слишком удивлённой, чтобы сразу ответить. Джинни отворачивается и идёт дальше по тропинке. Через несколько шагов Флёр догоняет её и небрежно касается кончика её хвоста.

— Твои волосы, — говорит она чуть сдавленным голосом, — они могли бы быть красивыми, если за ними ухаживать.

За этим кажущимся пренебрежением Джинни угадывает истинное послание: «Я скучаю по своей сестре».

— У меня никогда не было сестры, — улыбается Джинни, поворачиваясь к ней.

Флёр кивает, будто это всё объясняет.

* * *

— Мам, — спрашивает Джинни на следующее утро после завтрака, подходя к ней у раковины. — Ты знаешь какие-нибудь французские рецепты?

Мамины руки сжимаются в кулаки, а лицо искажается возмущением, когда она поворачивается к дочери:

— Так теперь я должна ещё и под её вкусы подстраиваться?

Джинни делает паузу, давая неизбежному всплеску раздражения утихнуть. Затем мягко касается маминой руки и говорит мягким, лишь слегка назидательным тоном:

— Мам, она тоскует по дому.

Мама несколько раз моргает, поджимает губы, но в конце концов её естественная доброта берёт верх.

— Кажется, у меня где-то был рецепт вишисуаза, — говорит она, барабаня пальцами по столешнице. — Хотя вряд ли он будет достаточно хорош для неё.

— Может, и нет, — пожимает плечами Джинни. — Но попробовать стоит.

Мама смотрит на неё долгим взглядом, словно пытаясь увязать это со странными перепадами настроения дочери этим летом.

Джинни прикусывает внутреннюю сторону щеки, сдерживая язвительный ответ. «Дай маме хотя бы половину того шанса, который ты даёшь Флёр», — напоминает она себе.

— Можно я помогу его приготовить?

Мама кивает.

Вечером за столом все будто затаили дыхание, когда Флёр подносит ко рту первую ложку с маминым супом. Лишь Гарри рассеянно наблюдает за происходящим, явно не понимая, что вообще происходит.

— Не совсем правильно, — наконец говорит Флёр.

Мама замирает, а Рон округляет глаза и выглядит так, будто получил билет в первый ряд на самое ожидаемое представление года. Однако мама делает глубокий вдох, и её плечи постепенно расслабляются. 

— Может, ты поделишься со мной другими рецептами? — спрашивает она, в её голосе нет привычного всем теплого радушия, но как минимум он уже не такой резкий.

Флёр пожимает плечами.

— Пожалуй.

Джинни удивляется, что только она замечает, что Флёр доедает суп до последней ложки.

* * *

Если растешь в маленьком доме с шестью братьями, быстро учишься ценить и яростно защищать каждую возможность побыть одной. В этом году в «Норе» не так многолюдно, как бывало раньше, но Джинни всё равно встаёт на рассвете, просто чтобы подышать и побыть собой. Чаще всего она оказывается у старого загона, сжимая в руках старую метлу из сарая.

Ничто не возвращает её к себе так, как полёты.

Высокие деревья вокруг загона, не меньше тридцати футов, надёжно скрывают её от маггловских глаз. На обоих концах поляны установлены простенькие ворота, которые были здесь столько, сколько Джинни себя помнит. Это не совсем полноценное поле, но для тренировок сойдёт.

Рон никогда не был жаворонком, поэтому обычно она летает здесь в одиночестве. Но где-то через неделю после своего приезда Гарри начинает появляться в загоне спустя полчаса после неё. Он наконец-то выглядит выспавшимся и здоровым, и Джинни невольно задумывается, что же его маггловские родственники делают с ним каждое лето. Или, может, он просто начинает потихоньку приходить в себя после потери Сириуса.

Джинни не знает, да и не хочет спрашивать. Она слишком хорошо видит, как Гарри смотрит на неё в последнее время, будто она дикий зверь, который только и ждёт момента, чтобы наброситься. Этого почти достаточно, чтобы заставить её сомневаться, а была ли вообще та ночь в больничном крыле.

Когда они всё же разговаривают, то только о квиддиче — о том, какие тренировки эффективнее, о достоинствах тех или иных приёмов.

Этот язык они оба понимают лучше всего.

* * *

— Что ты сделала со своими волосами? — кричит мама, когда Джинни появляется утром за завтраком.

Джинни машинально касается укороченных прядей. Флёр сдержала слово, убрала часть тяжелой длины и добавила несколько лёгких слоев. Она даже не подозревала, сколько лишнего груза таскала на себе всё это время.

— Разве не очевидно? — отвечает Джинни, забыв о своём обещании не грубить матери. Но, в самом деле, это же всего лишь волосы. Она и подумать не могла, что для такой мелочи должна спрашивать разрешения.

— Но они были такими длинными и красивыми! Как ты могла… — голос мамы начинает срываться от ярости, и посуда в раковине гулко звякает.

Гермиона поспешно вмешивается, её голос звучит неестественно высоко:

— А мне кажется, тебе очень идёт, Джинни.

Рон морщится с полным ртом сосисок, когда Гермиона чувствительно пихает его локтем в бок.

— Ага, — лопочет он. — Очень мило.

Как будто его вообще волнуют волосы сестры.

Джинни закатывает глаза.

— Флёр помогла мне вчера вечером. И мне правда нравится.

Она садится, давая понять, что для неё на этом разговор окончен. Мама фыркает и возвращается к плите. Гермиона же внезапно выглядит так, будто ей не так уж и нравится стрижка, теперь, когда она знает, что к ней приложила руку Флёр.

«Мерлин, — в отчаянии думает Джинни, — что за люди меня окружают!»

Она смотрит на сидящего рядом Гарри.

— Ну а ты? — спрашивает, всё ещё пылая от раздражения. — Похоже, у каждого тут есть свое мнение.

Гарри поднимает глаза от тарелки с выражением, граничащим с ужасом, из-за того, что его втянули в этот опасный разговор. Джинни могла бы почувствовать себя виноватой, если бы не находилась в таком плохом настроении.

— Ну, это… э-э… — запинается он. — Ми...

— Только попробуй сказать «мило», — предупреждает она.

Гарри в панике озирается на остальных за столом, но Рон лишь безучастно пожимает плечами. Он может вытворять многое, но точно не настолько глуп, чтобы встревать в подобный спор.

Джинни подпирает подбородок рукой, начиная получать удовольствие от замешательства Гарри.

— Моя мама считает, что мне не стоило стричься.

Гарри напрягается, видно, как он лихорадочно соображает.

— Ну, это… твои же волосы, да? — наконец выдавливает он, осторожно косясь на маму, словно пытаясь понять, кого из них стоит бояться больше.

— Да, именно так, — сияюще улыбается Джинни. — Спасибо, Гарри.

Он шумно выдыхает, будто только что увернулся от опасного проклятия. Мама ставит перед Джинни тарелку.

— Ты получила, что хотела. А теперь оставь бедного мальчика в покое и завтракай.

— Да, мэм, — бодро отвечает Джинни, шутливо отдавая честь.

Мама что-то бормочет себе под нос и уходит. Гарри же выглядит так, будто пытается стать как можно меньше, не прекращая при этом уплетать еду. Джинни вздыхает и тянется через него за маслом:

— Прости за это.

Гарри качает головой и подвигает к ней тарелку с маслом.

— Всё нормально.

— Это просто часть жизни в «Норе», — улыбается она. — Приходится иметь дело с Уизли и всем нашим безумием.

Гарри оглядывает кухню, и в его глазах мелькает что-то неуловимое.

— Невелика цена.

Джинни принимается за еду, понимая, что за этими словами кроются глубины, в которые она вряд ли сможет (или захочет) погружаться.

— Неужели нельзя есть по-человечески? — ворчит Гермиона в адрес Рона, и их перепалка легко заполняет тишину за завтраком.

— Мне правда нравится, — спустя некоторое время тихо говорит Гарри, нервно откашливаясь. — Твоя причёска.

— Да? — удивлённо поднимает брови Джинни.

Он кивает, окидывая её взглядом.

— Они как бы... — Его рука делает неопределённый жест. — Воздушные.

— Воздушные? — повторяет Джинни, мужественно пытаясь не рассмеяться.

Лёгкий румянец окрашивает лицо Гарри.

— Как будто ты только что закончила играть в квиддич или что-то в этом роде... — Он хмурится, словно осознавая, что это могло прозвучать как оскорбление.

Джинни смилостивилась над ним, широко улыбнувшись:

— Гораздо лучше, чем милые.

В этот момент с лестницы спускается Флёр и, увидев Джинни, радостно хлопает в ладоши.

— Какая прелесть!

Она запускает пальцы в волосы Джинни ещё до того, как успевает сесть, поправляя пряди то тут, то там:

— Но ты совсем неправильно расчесала их! Придётся показать тебе ещё раз, а то будешь выглядеть ужасно!

* * *

Прошло уже две недели с тех пор, как Джинни получила последнее письмо от Смиты, а ответ всё ещё не написан. Почти машинально она начинает с вопросов о самочувствии, хочет спросить, стало ли ей лучше... но внутри тут же начинает скрести чувство вины, и слова кажутся совершенно не к месту.

«Мне не стоило тащить тебя с собой той ночью. Мне вообще не стоило приводить тебя в АД. Я должна была что-то сделать…»

Она сворачивает пергамент и швыряет его в корзину.

Джинни пробует другой подход — решает рассказать о Флёр, но та, кажется, не поддаётся описанию. Затем набрасывает пару абзацев о Роне, Гермионе и Гарри, но, перечитав, сжигает пергамент.

Смита никогда не была в «Салоне», а квиддич её особо не интересовал, так что рассказать об этих сторонах своей жизни Джинни не может, а о Тобиасе она сама не хочет расспрашивать.

Визиты члены Ордена с их мрачными историями об исчезновениях магглов и странных нападениях вряд ли подходят для письма девушке, лежащей в больнице.

Том всегда любил такие игры.

Джинни напоминает себе, что нельзя быть уверенной, кто именно читает её письма в последнее время, и высасывает из пергамента чернила.

Думает написать о той ярости, что привезла домой из Хогвартса. О том, как в один момент всё хорошо — она смеётся, она спокойна, а в следующий миг всё это неожиданно накатывает волной. И почти всегда её гнев обрушивается на маму. Будто каждое её слово или действие наполняют Джинни этим сокрушительным удушающим раздражением.

Она старается сдерживаться, но мягкие упрёки папы, как в тот день на крыльце, то и дело всплывают в памяти. По крайней мере, она держит язык за зубами, изо всех сил старается делать то, что ей говорят, не топая ногами и не закатывая глаза. Но это трудно. Даже после всего, чему она научилась, контролируя эмоции в прошлом году. Ещё труднее быть ледником там, где раньше она была ребёнком. Тем самым ребёнком, который ничего не знал, ничего не умел и из-за этого жил беззаботной жизнью.

Так что теперь она постоянно твердит «Да, мам» — и это лучше, чем крики и боль в маминых глазах, которые лишь подливают масла в огонь. Но напряженные моменты всё равно неизбежны.

Она пытается написать об этом Смите, но каждый раз, перечитывая письмо, сгорает от стыда, потому что её слова звучат так, будто она капризный, избалованный ребёнок.

Ещё одно письмо остаётся незаконченным.

* * *

Одним ранним утром Рону приходит в голову гениальная идея сыграть в квиддич два на два. Проблема только в том, что их всего трое. Казалось бы, очевидное решение — уговорить Гермиону присоединиться. Рон пристаёт к ней уже целую неделю, становясь всё настойчивее и несноснее с каждым её отказом.

— Не заставляй Гермиону, — вздыхает Джинни.

Рон отрывается от своего занятия, а именно продолжает мучить Гермиону, впихивая ей в руки старую метлу из сарая. Джинни задаётся вопросом: неужели он действительно настолько бестолков, что не видит паники на её лице?

— Вы же с близнецами всегда втроём играли, — напоминает она ему.

Уши Рона мгновенно краснеют, и Джинни мысленно улыбается, зная, что их «игры» обычно сводились к жестокой версии «не давай мяч сопернику».

Гарри выглядит озадаченным.

— Разве ты с ними не играла, Джинни?

Она замечает, что он даже не спрашивает, почему Перси никогда не присоединялся.

— Конечно, нет, — пренебрежительно фыркает Рон. — Мы и понятия не имели, что она умеет летать. — Он хмурится, оглядывает её с ног до головы и вдруг спрашивает: — Если уж на то пошло, как ты вообще так научилась?

Джинни улыбается. Её братья и не подозревали, что она с шести лет тайком брала их метлы и тренировалась.

— Настоящий слизеринец никогда не раскрывает своих секретов, — отвечает она, постукивая пальцем по носу.

Рон закатывает глаза и бормочет что-то ругательное, но Джинни больше удивляет реакция Гарри: он смотрит на неё тем самым своим непостижимым взглядом. Только теперь в его глазах читается не тревога, а... облегчение. Будто он рад услышать, что она умеет хранить секреты.

Джинни моргает, вспоминая их разговор в прошлом году и его надломленный голос: «Смогла бы ты убить, если бы пришлось?» Похоже, она носит в себе гораздо больше его тайн, чем думала.

— Гермиона, — снова пристаёт Рон, размахивая метлой. — Нам нужен четвёртый игрок!

— Подожди, — говорит Джинни, разворачиваясь к «Норе». — У меня есть идея получше.

Недолгие поиски приводят её в в маленький сад перед домом, Флёр сидит в тени яблони, погружённая в чтение книги.

— Как у тебя с полётами на метле? — спрашивает Джинни.

Флёр с интересом поднимает на неё взгляд, в уголках губ затаилась лукавая улыбка.

— Настолько хорошо, насколько мне нужно.

Джинни указывает большим пальцем за спину:

— Хочешь помочь мне выставить мальчиков дураками?

— Разве это так сложно? — смеётся Флёр.

Она не особенно умело управляется с метлой, но хитра и беспощадна — именно то, чего Джинни и ожидала от чемпиона Турнира трёх волшебников. Флёр выбирает цели мудро, неожиданно возникая перед Роном под странными углами, лишая его дара речи ровно в тот момент, когда Джинни успевает проскочить мимо.

Гарри оказывается крепким орешком, но в игре один на один они довольно равны. Джинни просто более метко бросает мячи и увереннее атакует ворота. Хотя его скорость и непредсказуемые манёвры несколько раз застают её врасплох.

Матч заканчивается безнадёжной ничьей, и все четверо, запыхавшиеся и смеющиеся, валятся на траву.

— Пожалуй, — нехотя признаёт Флёр, — здесь не совсем уж ужасно.

Джинни смеётся, глядя в бездонную синеву летнего неба.

* * *

Лето входит в привычную колею, и на какое-то время начинает казаться, будто вернулись те золотые дни прошлых летних каникул, словно призраки Тома, Амбридж и смерти Сириуса просто не могут дотянуться до них здесь.

Джинни оставляет попытки написать письмо Смите. Кажется, ни о чём невозможно рассказать так, чтобы это имело смысл. Остаётся только писать о погоде, но опускаться так низко она отказывается.

Всё наладится, когда они обе вернутся в Хогвартс. Джинни в этом уверена.

Однажды воскресным утром ближе к концу лета «Нора» снова наполняется людьми. Билл, как и большинство выходных, приезжает навестить Флёр, но на этот раз с новостью, что их новый дом почти готов к переезду. Близнецы тоже заглядывают на воскресный бранч. И хотя мама всё ещё не может привыкнуть к длинным волосам Билла и тому, как Флёр не отпускает его руку, она явно рада видеть дом снова полным людей.

Они как раз заканчивают есть, когда на кухню влетают четыре совы с письмами из Хогвартса.

Маленькая серая сова с белой мордочкой и жёлтыми глазами приземляется прямо в тарелку Джинни. Та угощает её кусочком яичницы, после чего снимает письмо с лапки. Под краем стола она вскрывает конверт, уже ощущая внутри что-то тяжелое и явно лишнее, но не смея надеяться.

Мама замечает это и чуть не визжит от восторга:

— Значок старосты?

Джинни даже не пытается объяснить, что большинство слизеринцев нарочно избегают этой обязанности, что меньше всего сейчас ей нужно такое осложнение в жизни. Вместо этого она делает глубокий вдох и разжимает ладонь.

На ней лежит золотой значок капитана команды по квиддичу.

Мама мастерски скрывает мелькнувшее разочарование, обнимая дочь:

— Как чудесно, дорогая. Четверо старост и два капитана в семье!

Напротив Гарри демонстрирует такой же капитанский значок. Фред и Джордж переглядываются, глядя то на него, то на Джинни.

— Мы просто обязаны попасть на первую игру сезона.

* * *

На следующий день они все отправляются в Косой переулок, несмотря на мамины опасения, что там больше небезопасно. Исчезновение Олливандера потрясло многих. Джинни же просто рада, что у неё уже есть своя волшебная палочка, и невольно задумывается о том, что в этом году будут делать первокурсники.

Но даже наслушавшись всех жутких историй, никто из них не готов к тому, что увидит. Люди перебегают от магазина к магазину, стараясь не задерживаться на улице. На месте лавки Олливандера теперь лишь обугленная черная дыра. В кафе «Флориана» тёмно и тихо.

По молчаливому согласию, они как можно быстрее покупают книги и школьные принадлежности в заметно опустевших лавках.

Проходя мимо магазина товаров для квиддича, Джинни останавливается перед витриной, разглядывая новые дорогие мётлы. Теперь, когда она капитан команды, у неё наконец-то есть повод обзавестись собственной метлой.

— Может, зайдём? — спрашивает мама, засовывая руку в карман, словно взвешивая содержимое мешочка с деньгами.

— Вообще-то... — Джинни сама удивляется, что говорит это, да и все остальные тоже. — Школьная метла меня вполне устраивает.

— Мы можем себе это позволить, дорогая, — говорит мама, стараясь не выглядеть смущённой. Гарри, как всегда при разговоре о деньгах, незаметно отходит на несколько шагов.

— Я знаю, — отвечает Джинни. И это правда. Она знает, что они наскребут, наскребут и наскребут. Но дело не в этом. — Просто для меня было бы важно получить одну конкретную метлу. Как думаешь, мы могли бы выкупить мою школьную?

Мама всё ещё смотрит на неё с недоумением.

— Пожалуйста, — добавляет Джинни, проглатывая все остальные слова.

Ей вовсе не хочется объяснять, что школьная метла — это своеобразное напоминание о том, какой ценой даётся величие, и о путях, которыми она не хочет снова идти. Однажды она уже позволила себе ослепиться блеском шикарной метлы.

Больше никогда.

К счастью, мама не спрашивает о причинах, а просто кивает:

— Я напишу мадам Трюк.

Джинни улыбается, сжимая мамины руки:

— Спасибо.

— Лишь бы ты была счастлива, дорогая, — отвечает мама с тем самым взглядом «мою-дочь-уже-не-понять», который стал привычным этим летом.

Рон — единственный, кто прямо называет её сумасшедшей.

Джинни лишь отвечает ему приторно-сладкой улыбкой, от которой тот бледнеет.

Они направляются дальше по переулку к магазину близнецов, проходя мимо Гринготтса. В этой части, кажется, больше людей, Джинни замечает несколько знакомых лиц, среди которых выделяется одна особенно высокая фигура.

— Антония? — Джинни замирает на месте, затем шагает навстречу.

Та оборачивается, изумрудная мантия взвивается вокруг лодыжек.

— Джинни, — с улыбкой говорит она.

Её взгляд скользит по семье Джинни, идущей дальше по переулку, и если он задерживается на Гарри (Избранном, как пишут в газетах), Джинни этого не замечает.

— Хорошо проводишь лето?

Джинни пожимает плечами.

— Более-менее.

Антония тихо смеётся, будто прекрасно понимает, что скрывается за этим «более-менее».

— Джинни? — окликает её мама, наконец замечая, что потеряла свою младшую дочь.

Остальные уже заходят в магазин близнецов, а мама возвращается за ней.

— Мам, это Антония. Она... — Джинни запинается.

Антония играла такую важную роль в её жизни последние годы, но она всё ещё не уверена, что имеет право назвать её подругой. Скорее, наставницей, но поймёт ли мама, что она имеет в виду?

Антония не теряется и протягивает маме руку с приятной улыбкой:

— Мы учимся на одном факультете.

— О, — говорит мама, и Джинни прекрасно знает, о чём она думает: «слизеринка». Неловко пожимает Антонии руку. — Очень приятно познакомиться. Я мало кого из друзей Джинни знаю.

В этом признании кроется столько неловкости: что у Джинни и правда мало друзей, что её друзья кажутся маме людьми с другой планеты только потому, что они — слизеринцы, что Джинни скрывает от матери слишком многое.

Джинни прокашливается и спрашивает, пытаясь сгладить неизбежную неуклюжесть мамы:

— Закупаешься к школе?

— Просто небольшой перерыв в работе, — качает головой Антония. — Моя семья владеет книжным магазином.

— Правда? — Джинни машинально оглядывается в сторону «Флориш и Блоттс».

— В Лютном переулке, — уточняет Антония.

— А, — вырывается у Джинни раньше, чем она успевает сдержаться, и удивление в её голосе слишком очевидно.

— Что ж, — говорит Антония, поджав губы, — мне пора. Увидимся через пару недель?

Джинни смотрит, как та исчезает в Лютном переулке, и снова чувствует себя так, будто завалила важный экзамен.

— Пойдём, — говорит мама, направляя её обратно к ослепительно яркому магазину близнецов.

«Всевозможные волшебные вредилки» Уизли — это как если бы громкий шум влили прямо в глазные яблоки.

И это великолепно.

Фред и Джордж уже ждут их у входа в магазин вместе с Роном, Гермионой и Гарри. Они ведут их по помещению, останавливаясь то тут, то там, чтобы продемонстрировать те или иные товары.

— Наша новинка — набор «Чудо-ведьма», — говорит Джордж, когда они подходят к секции, которая вся безмерно розовая.

— Утончённо, — замечает Джинни.

Множество девиц визжат от восторга, разглядывая карликовых пушистиков и любовные зелья. Джинни замечает, что Гермиона тоже смотрит на них с нездоровым интересом.

— Это просто очень интересная магия! — оправдывается та, замечая её взгляд.

Джинни закатывает глаза и идёт дальше, пробираясь через узкие переполненные проходы. Она здоровается со знакомыми одноклассниками, в основном бывшими членами ОД. Ни Смиты, ни Тобиаса нигде не видно.

Чтобы отвлечься, Джинни исследует бесконечные полки с изобретениями братьев. Подумывает взять ещё одну пару Удивительней Ушей — они всегда пригодятся. Некоторое время разглядывает безголовые шляпы, размышляя, можно ли с их помощью скрыть свою личность. Хотя, с другой стороны, хорошее заклинание будет не менее эффективным и куда менее заметным. Но понятие «незаметность» явно не входит в словарь её братьев.

В глубине магазина находится небольшой отдел, где заметно тише.

— Это что, маггловские фокусы? — спрашивает Джинни, когда один из близнецов заходит вслед за ней.

— Ага, — отвечает Фред. — Не самый ходовой товар, но для определённых чудаков вроде папы заходит.

Джинни улыбается, вспомнив ещё одного чудака, который точно оценил бы такой подарок. Она берёт «Магический набор Мирафор» и тянется в карман за несколькими сиклями, которые так бережно хранила, но Фред просто машет рукой:

— Ранний подарок на день рождения, — говорит, когда она начинает протестовать.

Джинни целует его в щёку и называет слюнтяем. Фред только смеётся и заставляет её пообещать сказать Рону, что она заплатила за набор.

Она рада видеть, что близнецы преуспевают в деле, которое явно любят. Их магазин — словно оазис света, смеха и красок в мире, который становится всё мрачнее. Она не уверена, восхищаться ли этим или просто беспокоиться.

Так или иначе, перед уходом она крепко обнимает обоих братьев, а когда возвращается домой, то обнаруживает, что её карманы набиты пилюлями для прогулов и подозрительно выглядящими конфетами. Она воспринимает это как знак их веры в её способность быть скрытной — и напоминание не давать Филчу расслабляться.

И когда за ужином Рон внезапно превращается в канарейку, Джинни конечно же не имеет к этому никакого отношения.