Белая леди (джен)

Утро застало меня в постели. Холмс, уже полностью одетый, успел позавтракать и сидел за столом. Перед ним лежало письмо леди Элен, текст ритуала и ингредиенты, переписка Мортимера с загадочным Р.М., а также листок с легендой.

— Не выходит, Уотсон, ничего не выходит. Я не могу извлечь ничего из легенды, слишком мало данных. Да вы и сами почитайте её мне вслух, когда вы делаете свои замечания, мне лучше думается. — задумчиво отметил он.

Я взял жалкий и потрёпанный временем листок бумаги и с некоторым содроганием в душе прочёл.

Легенда о Белой Леди Пустошей.

Сия легенда записана в назидание мной, Рованом Мортимером, сыном-бастардом Эвана Мортимера-младшего, дабы знали потомки, как причудливо судьба играет людьми и как неисповедимо провидение Господне.

Некогда, после реставрации короля нашего законного Карла II и низвержения мятежников, родилась в нашей семье от сочетавшихся законным браком Эвана Мортимера-старшего, потомка рода славных Мортимеров, и простолюдинки Иннис Грейвс дочь их, прекраснейшая из прекрасных, леди Хелен Мортимер, прозванная за свою белоснежную кожу и светлые волосы Белой Леди из Пустошей Сток-Морона. И была эта дочь у них вторым ребёнком, старшим же сыном был брат её, Эван Мортимер-младший. А славный Эван-старший из рода Мортимеров шотландской ветви владел всем Сток-Мороном и лесом, и угодьями его, и двумя древними городами южного Суррея — Фарнхэмом и Хейлзмиром, кои платили ему небольшую дань и пользовались самоуправлением. И случилось так, что достигла Белая Леди совершеннолетия, и стала она самой завидной невестой южного Суррея, ибо была красива, умна, умела вышивать, прясть, скакать на коне, стрелять из лука и играть на арфе.

Но пылала в сердце дивной девы незаконная любовь к брату своему Эвану-младшему, который был красив без всякой меры. Обольстил же он, исчадие сатаны, сестру свою, и родила в шестнадцать лет она меня, злосчастного, который за тяжкие грехи её держит строгий пост в течение каждого шестого года жизни, а преступный отец мой бросил её, надругавшись над её честью, и бежал, и был проклят родителями своими. Тут посватался к моей матери молодой незнатный сквайр Джордж Ройлотт, который был весьма благороден сердцем и красив лицом, и были они помолвлены перед лицом Бога в церкви его, но матушка вскоре скончалась при таинственных обстоятельствах, и могила её скрыта завесою тайны. Сказывают только, что хотела она бежать и что отец её скончался от удара, узнав о предполагаемом побеге её, а мать её последовала в могилу двумя годами позже. И так фамильное поместье наше по завещанию Эвана-старшего перешло к Джорджу Ройлотту, который взял меня сироту и плод кровосмешения и постыдного прелюбодейства и воспитывал в строгости и страхе Божием. Часто наказывал он меня лозой до крови, а меж тем поселил в подземелье и разрешил выходить лишь два раза в месяц на поверхность, но обещал, что, когда стану я совершеннолетним, он отпустит меня во искупление моих грехов и даже даст денег на дорогу.

Сию же легенду записал я со слов господина моего, законного хозяина Ройлотта, чтобы знали все потомки его о коварстве и грехах рода Мортимеров, приведших их к гибели, а меня к незаконнорожденности."

Я дочитал этот текст, и мне стало буквально страшно. Что и кого вызвал Мортимер по злобе своей из могилы? Как умерла Хелена Мортимер? Что стало далее с несчастным и презираемым Рованом-бастардом? Наконец, где была похоронена Хелена? Я тут же поделился этими вопросами с Холмсом.

— Ну, что с ней стало мы можем понять по возможным домыслам Джеймса Мортимера. Что могло подвигнуть Мортимера на этот ритуал и месть? Вероятно, тот решил, что его прародительницу подло убили по приказу спятившего Эвана-старшего и по наущению Ройлотта, потом Ройлотт извёл всю семью, а потом состряпал легенду, чтобы завладеть Сток-Мороном. Но вполне возможно, что в написанном была и правда. Может, Джордж Ройлотт был действительно добрым человеком, просто фанатично верующим и потому считал, что Рован-бастард проклят за грехи матери и отца, но может искупить вину постом, наказанием и молитвой. Этот-то Рован-бастард и был, скорее всего, основателем новой ветви незнатных Мортимеров, последнее звено в которой повесилось недавно в камере. Более сложным вопросом я считаю то, что именно возродилось...

— В ритуале есть предупреждение о том, что если вызвавшим владеет черная злоба, то ничего хорошего он не может призвать. — робко заметил я.

— Именно, Уотсон, именно. В тексте гримуара я нашёл и то, как можно прервать ритуал. Там написано буквально следующее — "пока не... взыскующий". Я думаю, что "пока не умрёт взыскующий", но мы-то знаем, что это не так, ведь судя по письму констебля, умер он той же ночью, в которую к Элен приходило существо. Следовательно, речь, скорее всего, идёт о том, что только особая смерть призывателя освободит призванного, но я не уверен, нет, не уверен... Надо поискать ещё в другом месте гримуара. Жалко, что я уже почти забыл латынь и мне тяжело даётся чтение, но я перевел гримуар почти до середины и ничего не нашёл. Возможно, надо посмотреть по ключевым словам... — он задумался.

— А почему у вас на столе лежит письмо миссис Армитедж? — осведомился я, чтобы отвлечь Холмса от мрачных мыслей.

— Да, понимаете ли, друг мой, мне не даёт покоя одна вещь. Эта вот "глубокая лунная полночь", она повторяется в письме леди трижды. Сначала я грешил на испуг, потом на действие мышьяка, но перед нами явно что-то другое. Существо является людям три раза, и в третий раз, в ясную лунную полночь, оно должно их убить.

— Или они должны его освободить, — напомнил я Холмсу.

— Правильно, Уотсон! — Холмс хлопнул себя по лбу. — Какой же я старый дурак. Надо поискать в гримуаре дальнейшие указания после слова "освободить". — он начал лихорадочно листать, и внезапно его лицо будто бы осветилось изнутри.

— Вот оно, Уотсон, вот! — и Холмс торжествующе прочитал, вернее, перевёл, следующее место из гримуара:

"Ежели же взыскующий ритуала сего умрёт и будет страдать страшными муками адскими призванная им душа, то вот средство обратить ритуал вспять и освободить её, дабы могла она вернуться обратно в мир мёртвых — надобно взять силу Солнца, освященной воды, мирного зверя и небесного воздуха, и да помогут в этом призывателю молния, человек, гад и самая жизнь. И да поместит всё это призыватель в обычный пентакль и начнёт ждать. Егда же дух явится, следует трижды заклясть его Богом живым. Но да совершится обряд лишь при двух условиях — да будет захоронено тело призванного духа на освященной земле и мирной должна быть смерть его, иначе будет дух связан узами неразрушимыми с призывателем и сможет тяжко навредить ему, но если убьёт призывателя, то будет запечатан на месте призыва, доколе не пройдёт пять долгих лет."

— Откуда мы всё это возьмём? — недоумённо спросил я — Как понять вообще, что это всё и какой элемент где нужен?

— Не беспокойтесь, это как раз достаточно легко разгадать. Если огонь — это золото, то солнце должно быть огнём. Думаю, горящей свечи будет достаточно, чтобы изобразить силу Солнца. Освященная вода — сейчас вы пойдете к лесничему и попросите его послать в Фарнхэм к католическому священнику, попросите у него грамм святой воды. Мирный зверь и гад — попросите у лесничего лапу зайца или крыло перепёлки, а уж шкура ужа у каждого уважающего себя лесника обычно есть, нам же нужен маленький кусочек.

— А молния? А небесный воздух? — иронично спросил я у Холмса. — Вы ведь не Господь Бог?

— Нет, конечно. Молнию даст нам сочетание спирта и кислоты (я сам делал такие опыты), а "небесный воздух" алхимии — это обычный кислород, так что не беспокойтесь, я опытный химик.

— А человек? Что гримуару на этот раз надо? — не унимался я.

— Думаю, что подойдёт кусочек кожи, ваш, например. Главное, чтобы человек был живым и кожа была бы относительно живой.

— А "самая жизнь"? Опять карта Таро? — спросил я у Холмса.

— Нет, друг мой. Карта — это мертвая материя. Смерть к смерти, так сказать. Жизнь во всех оккультных ритуалах — это кровь. Это кровь призывателя, то есть моя кровь. Дух, если что, будет связан со мной. Я не позволю вам, Джон, рисковать своей жизнью.

Джон... Давно уже Холмс не называл меня так. Даже мысленно мы оберегали свободу друг друга, никогда не называя наших имён. Эти редкие моменты, когда Холмс называл меня по имени, я бережно хранил в самом своём сердце.

— Меня больше беспокоят, — продолжил Холмс наш разговор, — две вещи: место проведения ритуала, время его проведения и два условия. Дело в том, что я уже могу предполагать, что место проведения — это гробница Хелен Мортимер, которую мы не нашли. Мы должны найти гробницу и уничтожить перевернутый пентакль, заменив его правильным. Это первое. Второе — время проведения. Насколько я понимаю, ритуал был проведен в полнолуние, соответственно, и мы должны это сделать тоже в полнолуние. Ну и третье — условия. Я не уверен, что Хелен Мортимер не покончила с собой и что место это — освященное. Нам следует убедиться в этом.

На этом мы и закончили разговор, пойдя успокаивать миссис Армитедж, которая находилась в очень подавленном состоянии духа. После этого Холмс пошёл вскрывать сторожку, где была лаборатория нашего мерзавца-химика, а я поплёлся к лесничему. Как болели мои старые кости! Видно, верно говорит старинная поговорка, что старость да бедность — это раны, которые нельзя излечить.

Сэмюэл Причард встретил меня в не лучшем расположении духа. Однако он был рад, когда я сообщил ему, что мы не бросили его обожаемую леди Элен в беде. Заведя разговор на нужную мне тему, я легко получил и кусочек шкуры ужа, и недоеденное крыло куропатки. Также он согласился послать гонца в город за освященной водой. Он даже настойчиво просил, чтобы вместо воды мы пригласили священника и тот освятил бы дом. О, если бы я послушал его тогда! Но я отказался.

В общем, всё было готово к ритуалу, когда мы встретились за обедом. Оставалось самое сложное — отыскать тайное место похорон Хелен. Я предложил Холмсу обыскать кладбище, но он только покачал головой.

— Подземелье, Уотсон, вот где она лежит. Надо еще раз обследовать подземелье, каждый уголок, каждую стену коридора или комнаты, включая и комнату за кодовым замком.

Наскоро пообедав и постаравшись успокоить миссис Армитедж, мы вышли в наш последний поход. Мы долго возились с потайной дверью, обследуя полы, потолки, стены каждого коридора с тщательностью мономанияков.⁽¹⁾ Шли минуты, минуты превращались в часы, но всё было тщетно. Мы медленно двигались вдоль извилистого правого коридора (того самого, который оканчивался дверью в спальню Мортимера). Неожиданно Холмс наклонился и на что-то нажал. Пол стал быстро сдвигаться в сторону, и открылся узкий проход вниз.

Мы посмотрели — на каменных ступенях была какая-то краска, возможно, это была запекшаяся кровь. Но отступать было поздно, и, вежливо отодвинув Холмса в сторону, я, Джон Хэмиш Уотсон, ступил во мрак, высоко подняв фонарь. Мне было страшно, но со мной был мой верный друг, а впереди цель, за которую и жизнь отдать не жалко. Вскоре перед нами возникла арка, а за ней открылось тёмное помещение. Ничего, мы с собой несли достаточно свечей, чтобы его осветить и надолго. Пока Холмс расставлял свечи, я осмотрелся. Перед моим взглядом открылось достаточно узкое треугольное помещение без окон и дверей. Единственный вход в него был через арку, позади. В центре небольшого зала на возвышении стоял открытый гроб, крышка была привалена к одной из его стенок. Я подошёл к гробу и посмотрел внутрь. Это была она!

Труп был в подвенечной фате и лежал внутри, руки и лицо закрывала белая вуаль. Ну что ж, можно было перевести дух, по крайней мере, существо было тут, а не в доме, пугая несчастную миссис Армитедж. Знакомая опасность всегда лучше неизвестной.

Я огляделся. Холмс расставлял свечки по углам комнаты и рядом со стенами, где лежал всякий мусор и хлам — какие-то старые верёвки, прохудившиеся сапоги, остатки крыс и мышей. Такое впечатление, что помещение когда-то использовали и как склад. Я прошелся вдоль стен, пошевеливая ногой мусор, но ничего примечательного не обнаружил.

Между тем время ритуала неумолимо приближалась, а пентаграмму мы не могли найти. Но и видимых следов осквернения не было. Холмс со вздохом надрезал себе ладонь принесённым ножом и начал рисовать правильную пентаграмму. Я следил за этим и не мог отвести взор от Холмса, старый идиот! Потом Холмс начал класть предметы. Левый верх — зажжённая свеча. Сделано. Правый верх — баночка со святой водой. Сделано. Правый низ — крыло куропатки. Помещено. Левый низ — баночка с чистым кислородом — сделано. Потом пришло время дополнительных элементов. Левый центр — какая-то банка, в которой виднелись вспышки и что-то клубилось. Холмсу виднее. Тут мой друг подал мне знак, и я приблизился. Оттянув кожу с мизинца, я решительно резанул ножом и передал другу кусочек живой плоти, которую тот положил в баночку и поместил в правый центр. Сделано. Наконец настало время для шкурки ужа, которого Холмс положил вниз, под пентаграммой. И в центр он поместил баночку со своей кровью.

Я посмотрел на часы. Было без пяти минут полночь, а мы еще не проверили условия. Я молча указал пальцем на часы, показав пять ладонью. Отчего-то мне не хотелось говорить в этом месте, будить до времени спящее существо. Холмс понял и указал на окружающие меня стены и рухлядь под ними. Я еще раз прошёлся по ним, вроде бы ничего. Было без минуты полночь. Пора было начинать ритуал.

Холмс поднялся с ритуальным ножом в руках и встал справа от пентаграммы, раскинув руки в стороны, как будто хотел обнять собою воздух.

— Хелен Мортимер! — Разнёсся по маленькому залу его звучный голос — Явись мне!

Ничего не произошло. Секундная стрелка на моих часах неумолимо двигалась, но я внезапно вспомнил кое-что. Арка! Я проверил и пол, и потолок, но не проверил свод арки, когда мы входили в зал!

— Хелен Мортимер! — снова воззвал Холмс держа в раненой руке окровавленный нож. — Заклинаю тебя, явись!

Я делал отчаянные знаки Холмсу, чтобы тот прервал ритуал, но Холмс встал почти спиной ко мне. Тогда я прошёл назад за арку и посмотрел наверх. На ломаной латыни я увидел две надписи и один символ, и сердце у меня ухнуло куда-то вниз. Ошиблись! Недосмотрели! На меня смотрела надпись — Conditorium suicidum mortem ("Склеп погибшей от суицида") И ниже еще одна на родном мне языке — "Осквернено". Под надписями был нарисованный кровью перевернутый крест.

И в третий раз я услышал громкий голос Холмса:

— Хелен Мортимер! Заклинаю тебя! Восстань в эту глубокую лунную полночь! — и Холмс опустил обе руки.

Я почувствовал, как волосы шевелятся у меня на голове и глаза вылезают из орбит, поскольку труп в центре зала стал медленно подниматься из гроба. Вот Хелен села, вот она спустила вниз ноги, которые, при соприкосновении с полом тут же перестали быть видимы. Наконец она сделала шаг по направлению к Холмсу. И еще один шаг. И ещё один.

— Холмс! — Закричал я в отчаянии. — Склеп осквернён! Нам с вами надо уходить! — и сделал несколько шагов навстречу.

Но Холмс не шевелился. Он поднял раненую руку и обрызгал кровью вуаль существа, которое уже остановилось прямо перед ним, в самом центре правильного пентакля.

— Зачем ты призвал меня, смертный? Что я сделала тебе, какое страдание причинила? — нежный женский голос проникал, казалось, в самую душу.

— Ты не причинила мне страдание, Хелен. — мягко сказал Холмс. — Я призвал тебя, чтобы освободить. Злой человек причинил тебе страдание. Злой человек уже в могиле.

— Так освободи меня, смертный! — ласкающе-нежно прошептал голос. — Чтобы я могла отблагодарить тебя.

— Нет! — закричал я из последних сил. — Склеп осквернён! Мы должны бежать, Шерлок! Бежать!

Но даже его собственное имя не отвлекло Холмса от ритуала. Он медленно и внятно трижды произнёс:

— Заклинаю тебя Богом всемогущим — обрети покой в мире мертвых!

— Заклинаю тебя Богом живым — упокойся с миром!

— Заклинаю тебя Богом сил — найти покой в обители праведных!

И при этих словах, казалось, всё было кончено. Но, перед тем как уйти, Хелен Мортимер сбросила маску и обнажила мертвый череп, а её мертвые губы прошептали:

— Добрый человек, добрый человек, что же ты наделал? По своей воле я прервала свою жизнь и мучаюсь, нет мне покоя ни на земле, ни в мире мертвых, и не обитель праведных, а ненасытимый ад алчет поглотить мою душу. Но берегись хозяина моего, что идёт за мной следом. Прощай навсегда! — с этими словами раздался пронзительный крик, и скелет Хелен вместе с её одеянием распался в прах.

Мы с Холмсом замерли на местах. Секунды казались вечностью. Время стало патокой, в которой мы завязли, как беспомощные мухи. Внезапно по углам зашевелилась рухлядь, старые кости, веревки, они загромыхали и затряслись. Холмс обернулся ко мне, чтобы что-то сказать, но чуть не упал, потому что и пол задрожал, затрясся, как будто больной в предсмертных корчах.

— Холмс! — крикнул я. — Обернитесь, Холмс! Гроб! Посмотрите, гроб!

Я как будто лишился возможности говорить предложениями от ужаса, потому что пустой, огромный гроб стал быстро приподниматься и завис в воздухе. Под гробом горела адским, пылающим огнём перевернутая пентаграмма.

— Пентаграмма! — Холмс обернулся и стал смотреть, пытаясь сохранить равновесие. — Господи, Холмс, перевёрнутая пентаграмма! Это призыв, Холмс. Бежим, скорее бежим отсюда.

Но было поздно, ибо в это мгновение пол под пентаграммой исчез, и мы ослепли от струи ревущего и кипящего пламени. Пламя залило весь потолок, все стены заплясали от огня и на них проявились... оккультные символы.

— Да, уже поздно, Уотсон. — проговорил Холмс с каким-то ледяным спокойствием. — Посмотрите сами назад.

Я посмотрел и чуть не задохнулся от ужаса. Арка исчезла. Проём позади закрыло бушующее пламя.

А между тем мы почувствовали ветер, как будто кто-то сильный и большой шёл к нам, распахивая двери.

— Это настоящий призыв, Холмс! — не умолкал мой праздный старческий рот. — Вся эта комната — это гигантская ловушка! Мортимер надул нас!

И как бы в ответ на моё отчаяние огромный, страшный звук хохота заполнил всю комнату и я услышал... аплодисменты, как будто хлопали в какие-то гигантские ладоши.

— Браво, ничтожный, жалкий человечишка! Браво! Ты всё понял, только слишком поздно! Веками слуги мои верные подготовляли мне здесь оплот великий! Веками Ройлотты и Мортимеры, враждуя между собой, тайно служили мне, мне одному. Узрите же мощь мою, хозяина Хелен Мортимер! Ибо я порождаю в людях желание совокуплять птиц небесных, и гадов пресмыкающихся, и зверя лесного, и даже собственных родных детей, а в братьях и сестрах произвожу потомство!

— А, понятно. — скучным голосом сказал Холмс. — Я знаю, кто нам предстоит, некий Асмодей, владыка адской похоти.

— Как смеешь ты, как смеешь, человечишка! Весь твой хвалёный дедуктивный разум можешь ты выбросить на помойку и растоптать в придачу ногами от бессилия. Никто не может противостоять мне! Я готовил приход сюда, в эту землю, тысячу веков! Я повеселюсь! Я порезвлюсь здесь на славу! Почему Абаддону можно веселиться в Европе целых четыре года, а мне нет? А? А? — с этими словами гигантское туловище демона показалось из ревущих языков пламени, в которые превратились концы перевёрнутой пентаграммы. Демон был омерзителен, трехглавый песодракозмей с огромным туловищем то ли козла, то ли барана. Из разверстых пастей его капала слюна, и я чётко осознал в ту минуту, если смертный прикоснётся к ней, то будет совокупляться со всем, что видит, пока не умрёт.

— Ну, как вам я! Узрите великого Асмодея, повелителя похотения и всякой нечистой мысли, и нечистого слова, — демон упивался собой, а его мощный хвост с жалом на конце и жуткими рогами, подобным скорпионам, задевал потолок, грозя обрушить его на наши головы.

— Как ты мне? — произнёс Холмс тем же безжизненным скучным голосом. — Как по мне, так первостатейное дерьмо: одно набитое фекалиями брюхо да раздутая в самодовольстве голова. Шёл бы ты отсюда, любезный, обратно, а по ходу движения дам тебе весьма ценный совет, совокупись-ка с пламенем адским и мраком подземным, куда низверг тебя Владыка Небес и где тебе самое место.

— Как ты смеешь, пёс жалкий! Да я тебя подвергну таким пыткам, что весь ад содрогнётся, — и с этими словами Асмодей сделал два быстрых шага вперёд, схватив своей звериной лапой моего друга за левую руку.

И немедленно попал в ловушку правильной пентаграммы. В этот момент Холмс повернулся ко мне, маска безразличия спала с его глаз, и он прошептал бескровными губами:

— Бегите, Джон, спасайтесь. Я задержу его, сколько смогу.

На лице Холмса я увидел древний первобытный ужас, но он всё еще боролся. Он противостоял князю ада и боролся! И я почувствовал, как меня наполняет давняя отвага, как при Майванде. Голова стала пустой и веселой, я подскочил к демону слева и, выхватив из кармана вторую баночку со святой водой (спасибо Причарду, уговорил меня взять две на всякий случай) вылил её прямо на лапу.

Вой оскорбленного демона, казалось, мог обрушить потолок. Он отпустил Холмса и схватил меня обеими лапами, пытаясь уничтожить на месте. Что-то с усилием вонзилось мне в висок, но мне было уже всё равно. В этот момент Холмс не стоял на месте. Он схватил банку с освященной водой и описал ею круг вокруг всей неправильной пентаграммы, потом снабдил этот круг своей кровью.

— Отпусти Уотсона, не доделанное в аде болотное ничтожество! Отпусти Уотсона, говорящий похотливый недопёсок! — голос Холмса прорывался через туман в моей голове. Демон отпустил меня и отшвырнул к вновь открывшейся арке. Демон рычал.

— Как ты смеешь меня оскорблять! Я тебя уничтожу! Крушить вас! Рвать на части! Давить! — бесновался князь ада.

— Сначала прорви эту пентаграмму, попробуй. — сказал Холмс своим обычным немного саркастическим тоном. — А то визгу много, а толку с тебя мало.

После этих слов она лопнула, и яркие брызги пламени плеснули в разные стороны. Как во сне я увидел, что ревущий демон набросился на Холмса и запустил когти ему прямо в грудь:

— Умри, жалкое ничтожество! Умри, человечишка! Умри!

Холмс улыбнулся. Это была последняя улыбка, и она адресовалась не только мне. Так улыбался победитель.

— Теперь ты связан здесь, демон, — кашляя кровью, прохрипел Холмс. — Тебе не выбраться. Оба призывателя мертвы.

— На пять лет, человек. — Асмодей, казалось, забыл об оскорблениях и ответил своей собственной трехглавой улыбкой. — Пять лет не срок для меня. Я ждал тысячелетиями.

— Да, но Уотсон вне ограждающего круга, Уотсон на свободе. Я верю в него, — слабеющим шёпотом сказал Холмс и... умер.

Я видел, как демон почти бережно положил его в гроб и прикрыл крышкой.

— Но Уотсон... лишён памяти, не так ли? — и тут демон впился глазами в моё лицо.

Дальше всё было как в тумане. Страх внезапно напал на меня и заставил действовать. Я выбежал из арки как полоумный, вышел из прохода (это я еще помню урывками), потом выскочил из подземелья. Как ураган я прибежал к леди, сказав, что "мы избавили вас от бед, мне надо ехать, привидение не вернётся" и как сумасшедший побежал к лесничему. Тот удивился, куда мне надо среди ночи, но я взял лошадь, заплатил деньги и поскакал. Голова моя шумела как огромный барабан, с каждым ударом всё становилось ненужным, неважным... Холмс, Причард, Стерндейл, Мортимер, Армитедж, Белая Леди ... Кто это? Кто они? Просто лица, лица на песке... Я взял поезд и начал уезжать, вперёд к своей квартире, а голова моя качалась, лопалась от боли, и я даже кричал, временами пробуждаясь. Окончательно я осознал, что мне плохо, только на Бейкер-стрит. Я насилу открыл свою дверь — было уже утро и рухнул навзничь.

1) мономанияки: здесь — люди одержимые навязчивой сверхценной идеей, лексика и написание в духе ХIX в.

Вернуться к тексту