Белая леди (джен)

Из дневника Джона Хэмиша Уотсона 22 ноября 1923 года.

Прошло уже пять лет, как его не стало. Пять лет, как я разбит и безутешен. Жена моя давно умерла, детей у нас никогда не было. Да, я, доктор Джон Хэмиш Уотсон, пишу это, как мою последнюю волю и завещание, дабы все знали, с какой ужасной силой нам довелось столкнуться и какой ценой мой дорогой друг разгадал ту, последнюю в его жизни, загадку.

Рука моя дрожит, а зрение застилает туман. Я был на три года старше Холмса, и мне уже никогда не стать вновь молодым. Но я должен... Я должен успеть написать это послание. Я чувствую прикосновение холодной и лёгкой руки в белой вуали и слышу таинственный шёпот: "Ты вспомнишь это за неделю до собственной смерти, теперь же забудь всё, что произошло". Пять дней назад моя измученная многомесячными попытками вспомнить память наконец-то начала возвращаться ко мне. А вчера я просидел весь день в нашей старой квартире на Бейкер-стрит, пытаясь понять, что же мне следует делать? Возвратиться туда, на место преступления? Но что ничтожный, дряхлый старик, такой как я, может сделать? Кровоизлияние в мозг, говорили мне мои коллеги-доктора, вот причина вашей амнезии. Мои левая рука и нога еле двигаются, я редко хожу пешком, часто нанимаю кэб. Я больше не практикую, я продал практику и вложил все свои деньги в ценные бумаги, которые дают мне неплохой доход... Но что могут значить для меня все деньги мира, если мой дорогой друг лежит сейчас под холодной землей в безвестной, безымянной могиле?

Но я отвлекаюсь. Я должен привести свои мысли в порядок, должен сосредоточиться на задаче. Я поклялся вчера воздерживаться от любых занятий, пока не напишу это. Я услал свою сиделку, милую леди Маргарет, прочь, несмотря на её недоуменное кудахтанье "что же вы будете делать, мистер Уотсон?", "как же вы будете обходиться без меня?" и прочую подобную сентиментальную чушь. О, как она меня раздражает, милая, добрая, простоватая Маргарет с её вечной пустопорожней болтовней и как мне не хватает тебя, незабвенный друг мой. Я потерял тебя навсегда, в том числе и по своей вине. Но я исполню свой долг.

Итак, эта история началась в ноябре, промозглом сыром ноябре такого счастливого и скорбного для нас всех 1918 года...

Я помню, как снова встретился с Холмсом. Я не видел его с самого начала войны. Он помогал своему брату Майкрофту ловить немецких агентов, даже поступил на государственную службу, но потом, когда в 1916 году Майкрофт был сражен пулей террориста-наёмника, мой друг исчез. Как выяснилось позже, он уехал в Сассекс, поселившись в Чичестере под вымышленным именем, чтобы его больше никто не беспокоил. Со службы он уволился, для связи с собой дал мне только почтовый адрес, написав мне, что мы, скорее всего, уже не увидимся.

Но в то дождливое воскресное лондонское утро семнадцатого ноября 1918 года, когда я, кряхтя, только выбрался из постели в нашей квартире на Бейкер-стрит (я её выкупил после того, как переехал в Лондон), в мою дверь позвонили. Тогда я еще не держал горничной, в наивном высокомерии предпочитая справляться самому. Я был еще довольно крепким стариком, на вид мне никто бы больше пятидесяти пяти не дал. Поэтому я глубоко вздохнул, набросил на плечи халат и вышел в прихожую.

— Кто там? — довольно громко произнёс я своим самым ворчливым голосом, завязывая пояс непослушными, негнущимися пальцами. — Какое-то срочное медицинское дело? Предупреждаю вас, сэр или мисс, если вы побеспокоили меня по пустякам, я спущу на вас своего пса!

Я так сказал для острастки. Никакой собаки у меня, конечно же, не было. Но обычно, если это были мальчишки-хулиганы или торговый агент, за дверью слышалось испуганное "извините" и быстрый топот ног. На этот раз, однако же, всё пошло не так.

— Дорогой друг, я тоже рад вас видеть. Откройте, пожалуйста, дверь, тут достаточно сыро, на улице. И, ради всего святого, не пугайте меня несуществующим свирепым псом, так как я никогда не поверю, что собаку не выпускали бы погулять, между тем никаких царапин на двери от когтей я не обнаружил, говорю сразу!

Бодрый, немного скрипучий голос, отменная наблюдательность. Я открыл дверь и, всхлипывая от счастья, крепко обнял вошедшего. Это, несомненно, был Холмс. Годы почти не состарили его, только под глазами пролегли две скорбные складки, ну и на лице прибавилось несколько морщин. Да, ему тяжело далась смерть Майкрофта, хотя он быстро передал свои соображения о том, кем был таинственный убийца-наёмник. И наёмник, и немецкий агент были вскоре схвачены и повешены, а после Холмс удалился от дел, удалился от мира. Я даже думал, что мы никогда не увидимся.

— Ну, будет вам, будет, милый Уотсон, — сказал с коротким смешком Шерлок, с усилием вырываясь из моих крепких объятий. — Я вам не девица на выданье. К тому же мне снова нужна ваша помощь, и я надеюсь, что вы уже позавтракали, потому что дело не терпит.

Я, естественно, ответил Холмсу, что уже завтракал. Мне было наплевать на еду, бутерброд я могу перехватить и по дороге, в конце концов, я, старый военный врач, видывал и не такое. Шерлок только скептически хмыкнул, выразительно посмотрев на мой старый халат. Я слегка покраснел. Еще никогда друг не лицезрел меня в столь... необычном виде.

— Ладно, раз вы уже завтракали и согласны мне помочь, давайте пройдем в гостиную. Я должен хотя бы ввести вас в курс дела.

Я помог Холмсу скинуть дорожный плащ и снять кепи, после чего мы прошли и сели напротив потухшего камина. Холмс еще раз выразительно посмотрел на камин, рассмеялся коротким, нервным смешком, поднялся и быстрым, резким движением руки подкинул туда несколько дров. Расшевелив угли кочергой и убедившись, что огонь весело затрещал, он откинулся назад с видом удовлетворения. Я почесал в затылке. Давненько я не принимал гостей и, видимо, забыл, как это делается. Кряхтя, я встал с кресла и пошёл на кухню ставить чай. Вскоре я вернулся с подносом, на котором стояли серебристый чайник и две чашки, полные густого ароматного чая. На столе с вечера стояла чаша с печеньем.

— Угощайтесь, Холмс. В такую погоду нет ничего лучше, чем выпить горячего чаю и съесть печенья с корицей. Я покупаю эти печенья в магазине напротив. Может, из меня и плохой хозяин, но чай я еще могу приготовить.

— Спасибо, Уотсон, спасибо. А теперь к делу. — Холмс вынул из внутреннего кармана своего жилета конверт и передал мне.

На конверте сверху было написано нервным, неровным почерком "Мистеру Шерлоку Холмсу". Я вопросительно посмотрел на него. Такт и воспитание джентльмена не позволяли мне читать чужие письма. Холмс понял меня с полуслова.

— Не беспокойтесь, Уотсон. Вы нисколько меня не стесните. Как вы видите, конверт уже был мной вскрыт, а, следовательно, вы будете третьим, кто узнает о содержимом письма, помимо адресата и отправителя. Читайте, и, пожалуйста, вслух, если можно.

Я развернул конверт и хриплым от волнения голосом прочёл:

"Многоуважаемый мистер Шерлок Холмс!

Вы, наверное, не помните меня, ведь вы вели дело 25 лет назад. Я не знаю, дойдет ли до вас это письмо, так как я наводила справки до войны и узнала, что ни вы, ни ваш партнёр доктор Уотсон уже не живёте на Бейкер-стрит. Я миссис Элен Армитедж (в девичестве Стоунер), та самая девушка, которую вы некогда избавили от ужасного отчима и его кошмарной любимицы. Как вы, возможно, знаете, я вышла замуж вскоре после смерти Ройлотта. Но к несчастью, мой муж через два года нашего брака умер от воспаления легких (он упал в воду в одну дождливую ночь и сильно простудился). Детей у нас не было, и я долго не хотела выходить замуж вновь, храня верность покойному Перси. Но восемь лет назад я встретила одного человека и, как мне тогда показалось, полюбила его. Мои знакомые были против этого брака, считая жениха ненадёжным, а после того, как мы все же дали друг другу обещание соединить себя узами супружества, он... исчез. Он провёл всего одну ночь в моём фамильном поместье Ройлоттов (о, какая была лунная и глубокая полночь!), и на следующий день его уже не было. Через неделю он послал мне одно крайне сумбурное письмо, полное намёков и проклятий, меня оно оскорбило, и я решила, что мои друзья оказались правы. Но вот два года назад я встретила отставного майора Джеймса Хаддингтона. Он вышел в отставку по ранению, лишившись правой ноги. Мы полюбили друг друга, и я поняла, что раньше я никогда никого так не любила. Через год мы обещали друг другу вступить в брак, и я предложила ему переехать из лондонской квартиры в моё поместье. Ночь он провёл у меня, всего одну ночь, но наутро я увидела его в совершенно странном виде. Он спустился к завтраку, казалось, никого не узнавая вокруг, его взгляд сделался почти безумным, а его чудные черные волосы стали совсем седыми. Я поняла, что случилось какое-то страшное несчастье, но мой бедный отважный жених отказался мне о нём рассказать, сказав лишь, что связан клятвой. Это меня сильно обеспокоило..."

...Я прервал чтение, чтобы перевести дух, и украдкой посмотрел на Холмса. Его выразительные глаза смотрели в окно. Он казался отсутствующе-рассеянным, но я сразу узнал этот взгляд. Такой взгляд появлялся у Холмса, когда он о чём-то сильно и напряженно думал. Я снова сосредоточился на чтении письма и произнес:

"...ведь раньше между нами не было никаких недомолвок. С того самого рокового дня мой несчастный жених стал сам не свой. Он пугался каждого шороха, каждого неосторожного звука, а по утрам выглядел совсем опустошенным и мрачным. Я заботилась о нём, как могла, неоднократно советовала ему показаться врачу, но он решительно отказывался. И вот два месяца назад (о мистер Холмс, как же тяжело это писать!) я лишилась моего дорогого друга. Однажды утром, обеспокоенная тем, что он долго не идёт к завтраку, я сказала нашей горничной Эмме (мы наняли горничную сразу, как только Джеймс переехал ко мне), чтобы она попросила его спуститься к чаю. Увы... через несколько минут я услышала страшный крик и звук падающего тела. Эмма упала в обморок, в чём я её нисколько не виню. Я быстро поднялась и ... передо мной предстала ужасная картина — Джеймс лежал на постели, его глаза вышли из орбит, а посиневшие губы широко раскрылись, как будто пытались мне что-то сказать. Он был бездыханным, но было видно, что он сильно мучился перед смертью. О! Если бы я могла ему помочь в ту роковую ночь, я бы предпочла умереть вместе с ним! Тщетно я тормошила его, тщетно пыталась вдохнуть жизнь в эти дорогие мне уста! Он был недвижим, мёртв! Со мной, вероятно, случилась истерика, потому что я смутно помню дальнейшее. Только отдельные детали, которые сообщу при встрече. В общем, на крик прибежал мой жилец, доктор Сеймур, послушал сердце и сказал, что душа Джеймса на небесах, что он умер от удара. После этого, мистер Холмс, жизнь потеряла смысл. Я ходила, говорила, двигалась как заведенный автомат, как часы, которые сломались и всегда вынуждены отбивать одно и то же время — лунную и глубокую полночь. А три дня назад не стало Эммы, моей Эммы. Она была мне как дочь, эта простая девушка из деревни с золотистыми волосами и голубыми глазами. Я помню то утро, солнце уже светило, а перед этим я зачиталась в постели и легла поздно. Утром я встала и спустилась вниз. Эммы нигде не было видно, она жила в комнате сестры. Я пошла к ней, дверь оказалась открыта. И я увидела... снова то же самое — искаженное судорогой лицо, выкаченные из орбит глаза и широко открытые посиневшие губы, между которых что-то виднелось. Я, как сомнамбула, приблизилась к девушке и увидела, что это обрывок какой-то белой ткани. Присмотревшись, я увидела, что это как будто скатерть или еще что-то. Я поняла, что моя горничная мертва. Той же походкой сомнамбулы я отправилась к доктору Сеймуру. Он быстро согласился осмотреть девушку и констатировал смерть. Он сказал, что это, очевидно, тоже смерть от удара, такое иногда бывает с людьми от испуга.

Теперь я живу, как в аду, как будто в глубокую лунную полночь. Ни днём, ни ночью мне нет покоя, так как я убеждена, что две смерти, одна за другой, не могут быть случайностью. Эмма была крепкая, здоровая деревенская девушка. От чего она умерла? Этот вопрос стучит в мои виски. А в последнее время я боюсь, что начала уже сходить с ума. Каждую ночь я слышу чьи-то тихие-тихие шаги. Двери открываются и закрываются, но в доме кроме меня никто не живёт. Я так боюсь, мистер Холмс, так боюсь! Должно быть, какое-то проклятие посетило дом Ройлоттов за все наши грехи. Каждую ночь я молюсь, но не слышу ответа от Бога. Я молюсь, чтобы он сохранил мне разум, чтобы, если мне суждено умереть, я могла встретить смерть с достоинством, подобающим моему возрасту и положению. Но я не хочу сдаваться без борьбы, я уже не та наивная шестнадцатилетняя девушка, которую вы когда-то знали. Вот почему я молю вас, я призываю вас помочь мне, и пусть небо отблагодарит вас за эту помощь в здешней и будущей жизни.

Всегда ваша,

Миссис Элен Армитедж"

Я закончил. Мои слова отдавались эхом в опустевшей квартире. За окном пели птицы и какие-то подгулявшие пьяницы смутными выкриками праздновали окончание Великой войны.

— Что вы об этом думаете, Холмс? — спросил я с некоторой тревогой.

— Воскресенье... Люди радуются и празднуют. — с неожиданной горечью произнес мой друг. — А вот мой брат Майкрофт не дожил до победы.

В уголках глаз Холмса показались слёзы, но он смахнул их. Повернулся в кресле. Посмотрел на меня в упор. Я терпеливо ждал. Времена, когда я прерывал Холмса и пытался вернуть его к разгадке давно прошли. Я был уже далеко не так наивен, как в начале нашего пути.

— О письме я думаю, что говорить о чем-то ещё рано. Ясно, что писала она в состоянии крайней тревоги и душевного смятения, даже отчаяния. На это указывают постоянные навязчивые повторы, мысли о смерти, да даже почерк выдаёт её. Буквы неровные, прыгающие. Такое бывает, когда человек пишет в поезде, но мы-то знаем, что Элен живёт в своём поместье и что она не пыталась приехать сама на Бейкер-стрит, иначе мы давно видели бы её перед собой.

Холмс произносил слова быстрой, внятной, торопливой скороговоркой, делая редкие, но длинные паузы. Казалось, он обдумывал дело заново.

— В общем, — заключил он, — мы не узнаем ничего нового, пока не приедем на место. Ну а что вы думаете об этом?

— У меня голова идёт кругом, Холмс, от вопросов, на которые в письме нет ответа. Что случилось с ухажером Элен восемь лет назад? Что происходило по ночам с несчастным Джеймсом Хаддингтоном? Почему все вокруг Элен внезапно начали умирать от сердечного приступа? Это выглядит как какая-то дешевая мистика, как дело о собаке Баскервилей.

— Ну уж нет, — хрипло произнёс Холмс. — Тут замешан какой-то другой мотив. В деле собаки Баскервилей покойного сэра Чарльза пытались напугать до смерти, чтобы унаследовать его состояние. У миссис Элен Армитедж, насколько мы знаем, нет наследников. Не сомневаюсь в том, что писала мне она правдиво, ведь женщина она прямая и честная. Вот что, Уотсон, сидя в Лондоне и гадая на кофейной гуще, мы с вами дело не раскроем. Надо ехать и смотреть всё на месте. У меня два билета на дневной поезд до границы графства Суррей. Мы высадимся в небольшом городке, а потом доедем на карете до Сток-Морона. Надеюсь, вы еще не забыли — так называется поместье Ройлоттов.

Через час мы, одетые и собранные, сидели в поезде, который уносил нас вдаль, к новым приключениям. Но никто не мог предугадать, что нас ждёт впереди, ни Холмс, ни тем более ваш покорный слуга.

Трясясь на ухабах и слушая вполуха болтовню веселого кучера, я и Холмс приближались к поместью Сток-Морон. Дороги развезло из-за постоянных дождей, и карета ехала с трудом, то и дело вязла в липкой, тягучей грязи. Казалось, грязь была везде — на лошадях, на колесах, на наших плащах. Всё это не добавляло нам оптимизма. По пути я и Холмс, по заведенной традиции, не обсуждали дело, а говорили о былом, вспоминая, как мы распутывали преступления Мориарти и Морана, упоминали и о пёстрой ленте.

Внезапно кучер резко остановился. Холмс выглянул из окна кареты и вопросительно посмотрел на него.

— Приехали, мистер. Вот то самое местечко, куда вы попасть-то хотели. Сток-Морон он самый и есть, чтоб ему провалиться в ад, глаза бы мои его не видывали.

При этих словах кучер огляделся и быстро зашептал:

— А хозяйка-то тут настоящая ведьма, не приведи Господи! Сказывают, мужа-то своего в реке утопила, а второй-то ухажёр от неё сбежал, да и поминай как звали, ещё легко отделался. А вот третий, бедняга-то, жил с ней как с мужней женой, не вступая в брак, вот она его и извела, да попутно и горничную, бедняжку, довела до смерти. А буду проезжать мимо церкви, зайду, помолюсь за упокой грешных душ ваших — дело-то не лишнее будет! — и тут он захлопнул рот, как сундук на засов, будто бы испугавшись собственной откровенности.

— Ну я-то умирать не собираюсь, милейший! — с привычной мне саркастической усмешкой возразил Холмс. — Вот, держите ваши четыре шиллинга без сдачи, и спасибо, что довезли.

— Ну, дай-то Бог, мистер, дай-то Бог! — недоверчиво пробормотал кучер, забирая деньги, — а только помяните моё слово — наплачетесь вы с ней, ей-ей, наплачетесь. Проклят род её, Ройлоттов из Сток-Морона, за их грехи до самого последнего колена и до Страшного суда. — и с этими словами он помог нам выгрузить наш небольшой багаж, попрощался и отбыл.

— Да, Уотсон, неласково нас встречает Сток-Морон, — произнёс Холмс, осмотревшись. — Хорошо хоть, место знакомое, да и гепарда с павианом тут нет, как в прошлый раз.

Мы взяли свои вещи и прошли вдоль по поросшей травой дороге к распахнутым воротам поместья. Войдя, Холмс посмотрел себе под ноги, как-то странно хмыкнул и прошёл дальше неспешным шагом. Я шёл следом молча, в некоторой задумчивости. Небо над нами было хмурым и серым, но дождь почему-то не шёл, хотя, согласно уверениям кучера, последние четыре дня тут лило как из ведра. Грязь под нашими ногами медленно хлюпала, создавая впечатление негромких стонов.

Холмс позвонил. Нам открыла женщина лет сорока, с белым заплаканным лицом и большими выразительными глазами. В руке она держала зажжённый фонарь. Напрягая память, я сразу вспомнил Элен Стоунер. Но как же она изменилась! Пропало врожденное благородство лица, черты её стали более грубыми, взгляд более суровым. Но одно — одно осталось неизменным, отчаяние, которое я читал на её лице и тогда, и сейчас. На мгновение в её лице, как мне показалось, промелькнула радость, но она тут же сменилась апатией.

— Прошу сюда, джентльмены. — медленно произнесла хозяйка безжизненным голосом и показала правой рукой вглубь. Мы с Холмсом прошли за ней следом в её комнату. Она указала нам на стулья, и мы послушно сели. Холмс, следуя своему чутью, молчал и ждал, когда миссис Армитедж начнёт разговор. Однако прошло несколько минут, прежде чем она проговорила:

— Я очень рада видеть вас обоих, мистер Холмс, доктор Уотсон. Вы помогли тогда, надеюсь, поможете мне и сейчас.

Однако тон её голоса остался таким же безжизненным. Я недоумевал, ведь в письме она умоляла о помощи. Тут же, несмотря на ужас ситуации, чувствовалась апатия и безразличие ко всему.

— Я очень был бы рад, если бы вы изложили, чего вы, собственно, боитесь. — голос Холмса был сухим, но настойчивым.

— Всё, что я могла, я сказала в письме. — длинные, тонкие пальцы женщины нервно забегали по вороту платья, остановившись невдалеке от шеи.

— Хорошо, позвольте тогда задать вам вопросы. Надеюсь, вы не обидитесь, если некоторые из них покажутся вам очень личными.

— Нет, прошу вас, мистер Холмс, задавайте свои... вопросы, — тон был прежним, но голос как бы дрогнул и на мгновение прервался, а может, мне это просто показалось.

— Тогда давайте начнём с главного. В вашем письме вы сказали, что некоторые детали вы можете рассказать мне только при встрече. Что это за детали?

На лице женщины вновь промелькнул ужас, а её черты исказились. Она колебалась и молчала — мой друг терпеливо ждал. Наконец она решилась:

— Я не хотела говорить, чтобы вы не сочли меня истеричкой, не решили, что я всё выдумала. В тот день, день смерти Джеймса, я слышала какой-то странный вой и стук ставен. Я не придала этому большого значения. Места у нас дикие. Раньше волков пугали бродячие цыгане, но после принятых полицией тогда мер цыган в нашем графстве стало меньше, к тому же меньше стало и охотников на волков. Столько молодых, сильных людей у нас отняла эта война. Вот волки и расплодились. Временами целые стаи тут бегают по ночам. Местный лесничий что-то пытается с этим сделать, ставит капканы, но всё напрасно. Я слышала и другое — тихие шаги и стук дверей, но не придала этому значения. Я и сейчас не знаю, слышала я это тогда или мне просто почудилось.

Но Холмс был настойчив:

— Так что же и ваши слова о шагах и стуканье дверей, которые пугают вас сейчас — это тоже была всего лишь иллюзия?

Снова ужас на лице и снова судорога. Пальцы Элен снова приблизились к горлу, в попытке как бы стряхнуть с себя невидимую петлю.

— Нет, о нет! Это не иллюзия, это мне не почудилось, в доме кто-то есть. Я даже пыталась ночью выходить, искать. Но фонарь мой внезапно погас, и я ничего не увидела. Странно, ведь в ту ночь ветра почти не было.

Холмс решил сменить тактику. Он задумался, побарабанил немного пальцами по колену и спросил:

— Хорошо, перейдем к другим вещам. Во-первых, мне хотелось бы знать, как звали того вашего ухажёра, который сбежал. Во-вторых, уж простите, мне хотелось бы видеть то оскорбительное письмо, которое вы от него получили.

Эмоции миссис Армитедж дали о себе знать. Её глаза вспыхнули, а лицо внезапно покраснело:

— Я бы не хотела вспоминать об этом... человеке. Не знаю, зачем это вам нужно, не хочу ничего вам показывать.

— Я понимаю, что он обидел вас, но уверяю, что ваши тайны останутся тайнами для всех. Нас интересует лишь ваша безопасность, — непривычно мягким, почти заискивающим тоном произнёс Холмс.

Элен какое-то время колебалась. Но желание спастись от опасности, очевидно, взяло верх над осторожностью:

— Его зовут или звали Глен Стерндейл, он торговал тканями. Я предвидела, что вы захотите прочитать его письмо, хотя и хотела отговорить вас. — она отвернулась, и её рука скользнула под корсет. Она повернулась обратно, держа маленький синий конверт. — Вот требуемое вами письмо.

Холмс взял конверт, открыл его, бегло просмотрел письмо, бережно и аккуратно сложил его и положил обратно, при этом засунув конверт в верхний карман жилета.

— С вашего позволения, я прочитаю его чуть позже. Сейчас же меня интересует еще кое-что, а именно: кто были те "знакомые", что отговаривали вас от этой помолвки?

Миссис Армитедж помолчала немного. Было видно, что вспышка оскорбленного самолюбия далась ей нелегко и апатия вновь вступала в свои права.

— У нас тут места безлюдные, мистер Холмс. Кроме моего соседа, доктора Джека Сеймура, и местного лесничего Сэмюэла Причарда, никого нет. Иногда, когда мне становилось одиноко, я приглашала их в поместье скоротать вечер за преферансом. Тут, правда, рядом есть какой-то городок, но не его же жителей мне приглашать, — во взгляде Элен появилось затравленное выражение, а в глазах показались слезинки, — они считают, что я ведьма.

— Ну-ну, не плачьте, — с заботой сказал Холмс, протянув миссис Стоунер чистый носовой платок. Я знал, что он носит такие платки как раз на случай, если придётся утешать пострадавших от преступления или возможных свидетелей.

— Я не плачу, мистер Холмс, но так оно и есть, — безразличным голосом произнесла женщина. — А еще я отравительница, прелюбодейка, спала с Джеймсом до брака и проклятая. И это только часть тех сплетен, которые вы обо мне услышите. В общем, если у вас больше нет ко мне вопросов, — тут она поднялась с кресла, явно намереваясь проводить нас в наши комнаты.

— Только два маленьких вопроса, миссис Армитедж. А двери на ночь вы все запирали, как у вас принято? И второй — вы ничего не находили во рту покойного Джеймса?

Лицо Элен Армитедж приобрело какое-то странное выражение.

— На ваш первый вопрос ответить легко. Да, действительно, двери мы запирали на ночь, и, действительно, они почему-то оказались открытыми, когда Эмма нашла Джеймса и когда я нашла Эмму. Да, чудно. Должно быть, они забыли запереться как раз перед смертью. На второй вопрос у меня ответа нет, я просто не помню, скорбь и горе были слишком велики, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Какое это вообще имеет значение?

На этом разговор закончился и миссис Армитедж любезно проводила нас до нашей комнаты. Меж тем наступил вечер и Холмс решил отложить осмотр дома и его окрестностей до утра. Правда, перед тем, как лечь спать, он посоветовал женщине запереть все двери и окна. Не сомневаюсь, что она последовала его совету. После этого мы пожелали миссис Армитедж доброй ночи и сами легли спать.

Утром Холмс встал раньше меня — он всегда был лёгок на подъём. Любезно отказавшись от чашки чая, предложенной ему нашей гостеприимной хозяйкой, он, как потом сам мне рассказал, тщательно обследовал поместье. Он ничего не нашёл, кроме волчьих следов, подходивших очень близко к окнам комнат Эммы и Джеймса. Осмотр самих комнат тоже почти ничего не дал. Правда, в комнате Эммы Холмсу удалось-таки обнаружить тот самый кусок ткани — его унесло ветром под платяной шкаф.

— Обратите внимание, Уотсон, — сказал Холмс с крайне серьезным выражением лица. — И отметьте это где-нибудь у себя в записной книжке — я знаю, у докторов обычно бывает такая с собой. Так вот, обстоятельство первое — волки не просто подходили к окнам обоих, но и бились о ставни. На ставнях я обнаружил грязевые следы, оставленные лапами волка. Это крайне странно, я не припомню, чтобы волк вставал на задние лапы, чтобы проникнуть в дом человека. И обстоятельство второе — кусок ткани — это что угодно, но только не скатерть. Эта ткань менее плотная, она похожа на женскую вуаль, или часть свадебной фаты, или кусочек погребального савана. Что именно — я не знаю, кусок слишком мал и слишком поврежден руками человека. А если этот наряд шили на заказ, то мы и не узнаем, что это было. А теперь давайте выйдем к миссис Армитедж и наконец позавтракаем.

Мы так и сделали. За завтраком женщина была, как всегда, апатична и молчалива. Но мы с Холмсом уже привыкли к этому. Единственное, что она спросила — удалось ли нам узнать что-либо существенное. Холмс был убийственно честен — нет, не удалось. Попрощавшись с разочарованной миссис Армитедж, мы отправились к себе в комнату, где нас ждала очередная загадка.

Заметив моё нетерпение, Холмс вытащил письмо и передал его мне. Я прочитал:

"Многоуважаемая невеста!

Я был весьма неприятно поражён вещами, которые творятся в вашем доме. Мало того что вы открываете на ночь ставни, чтобы нас съели волки, так вы еще и с колдовством знакомы! Мне все эти ваши ночные явления надоели, сыт по горло, спасибо. Я-то думал, что вы женщина порядочная, вдова уважаемого человека, а слухи-то, которые про вас ходят, оказались правдой, извели вы вашего мужа. Я и ночи не смог проспать спокойно в вашем проклятом поместье. Так что ноги моей там не будет, а нашу помолвку я разрываю. Да ведьм и не венчают, а сжигают на кострах.

Всегда ваш,

Глен Стерндейл."

— Надо сказать, что для человека, который умеет торговать и считать прибыль, этот субъект изъясняется весьма туманно. — заметил Холмс. — Он одновременно сказал нам очень много — и не сказал почти ничего. Что это за слухи, которые нашли себе подтверждение? Если нашли, почему он не говорит прямо? Что за "ночные явления"? Волки? Или что-то другое? Кроме того, он явно лжёт, и лжёт с перепугу. Ставни в поместье явно закрывают на ночь, иначе отпечатки волчьих следов были бы на самих окнах. Нам позже придётся найти его и допросить, Уотсон. А сейчас пойдемте к нашей вдове. Пришла пора поговорить с её жильцом, надо же нам с вами выслушать человека, который осматривал трупы и констатировал смерть.

Как мы с Холмсом и предполагали, миссис Армитедж охотно согласилась показать нам пристройку, в которой жил доктор. Она провела нас и извинилась, сославшись на головную боль. Мы отпустили её, так как бедняжка едва держалась на ногах от усталости.

Пристройка выглядела как небольшой и уютный двухэтажный деревянный домик, нелепо приткнувшийся к каменной стене большого дома. Входя туда, я тут же зажал нос — невыносимо пахло формалином и чем-то ещё непонятным. На пороге нас встретил суетливый худой человек с крючковатым носом и бесцветными глазами. Он явно был уже стар.

— Добро пожаловать, мистер Шерлок Холмс и доктор Ватсон! — произнёс он, потирая свои узловатые руки. — Добро пожаловать в Сток-Морон! Я доктор Джек Сеймур, очень приятно познакомиться. Пожалуйста, проходите и не обращайте внимание на беспорядок.

Он ловко провел нас мимо большого стола, на котором стояли какие-то колбочки, чашки и другие химические принадлежности. Казалось, мы попали не в кабинет врача, а в лабораторию химика-любителя. Всё вокруг весело дымилось, искрилось, и, вообще, опыты (не один, а несколько, и притом одновременно!) происходили вовсю. Доктор Джек поставил свой стул спиною к окну и указал нам на огромный диван, на котором, казалось, могло бы поместиться целое отделение британских колониальных войск.

Заметив наши недоумённые взгляды, он рассмеялся каркающим смехом и, быстрым, отрывистым жестом обведя рукой в воздухе, сказал хриплым голосом:

— Я понимаю, джентльмены, вы удивлены, а между тем это моя лаборатория. Да-да, сплю я наверху, а здесь ставлю опыты, ведь я еще и неплохой химик. Но, — вдруг посерьёзнел он, — как я понимаю, вы пришли по делу. Да, такое несчастье случилось, такое несчастье — две смерти разом!

Холмс воспользовался моментом, чтобы задать вопрос:

— Доктор Сеймур, мы бы хотели знать, что вы можете сказать по поводу возможных причин смерти обоих людей — Джеймса Хаддингтона и служанки Эммы.

— Да что тут можно сказать. Джеймс Хаддингтон был нервным, ипохондрическим человеком. Он был убежден, что над домом тяготеет какое-то проклятье, и часто ходил ко мне за успокоительными средствами. Но ему становилось только хуже и хуже. Я твердил ему, что никаких проклятий нет, но он отчего-то был убеждён в обратном. В итоге всё это— нервное перенапряжение, повышенное давление — привело к кровоизлиянию в мозг. Он скончался от недостатка кислорода, пытаясь вдохнуть воздух, отсюда и синева на губах. Но дышать он уже не мог, легкие отказали. Проведя вскрытие, я убедился, что кровоизлияние было двойным — затронуто было еще и сердце. Такое редко, но случается. К этому могла привести и передозировка успокоительными, а я ведь говорил ему, — покачал головой Сеймур, — чтобы он не глотал пилюли как печенье. Но бедняга совершенно не мог спать по ночам.

— А что вы скажете по поводу Эммы?

— Эмма... да. Такая милая, красивая и добрая девушка. Как жаль. Она тоже приходила ко мне за успокоительными: её так потрясло это несчастье с Хаддингтоном. Она просто не могла спать, ей снились кошмары каждую ночь. Я давал ей пару таблеток, но она, как и все деревенские, конечно же, не принимала их. В итоге бессонница и нервное перенапряжение привели к тяжелому сердечному приступу. Я проводил вскрытие и могу сказать, что её сердце просто захлебнулось кровью. Увы. Какая жестокая, болезненная смерть.

Я внимательно следил за Холмсом, выражение его лица было непроницаемым, мускулы не двигались. Маска детектива, которую он носил, сейчас не отражала ничего, кроме вежливого внимания. Тем временем он задал еще один вопрос:

— А вы ничего не находили на теле или во рту?

Доктор Сеймур нахмурился. Казалось, внутри него происходит какая-то борьба.

— Да, находил. Какой-то кусочек ткани был у него в раскрытом рту. Должно быть, в попытке вдохнуть воздух он стал рефлекторно кусать одеяло или подушку... А теперь, если вы закончили свои расспросы, я прошу вас удалиться. Видите ли, мои опыты крайне опасны, — он выразительно затряс головой в сторону стола, — и требуют постоянного надзора.

— Последний вопрос, и мы уходим. Доктор, а как вы считаете, есть у Элен Армитедж основания опасаться за свою жизнь?

Мужчина, сидевший на стуле напротив, тяжело вздохнул.

— Нет, я так не считаю. Да, её страхи отчасти разумны, сразу две смерти. Тут кто угодно ударился бы в панику. Но я видел совпадения и почище этого, ведь я, Джек Сеймур, когда-то служил в военном морском флоте, участвовал в военных кампаниях. Люди на войне умирают, мистер Холмс — от страха, от перенапряжения. А иногда у молодых, здоровых моряков останавливается сердце. Просто так. Никто не знает причины.

Холмс поднялся и сделал знак мне.

— Ладно, уже почти вечер. Все эти расспросы утомили нас, поэтому мы с Уотсоном, пожалуй, не будем вам мешать. Доброго вечера, доктор Сеймур.

Мы уже уходили, а Сеймур склонился над своими ретортами и колбами. Шум от химических реакций усиливался, поэтому, когда Холмс громко позвал "Джек!", Сеймур даже не обернулся.

Я недоуменно посмотрел на Холмса — что значит этот дикий крик? Холмс сделал мне знак и, когда мы вышли из пристройки, торжественно сказал:

— Вот что значит человек, увлеченный своим делом.

Данный пафос показался мне неуместным, а окрик, призванный его продемонстрировать — идиотским, но я промолчал. Дома нас уже ждал ужин. Наша хозяйка, сославшись на слабость и головную боль, приняла таблетки и пошла спать, мы тоже ушли в нашу комнату, точнее, бывшую комнату Джеймса. День закончился, и началась ночь, полная странностей и загадок.

В ту ночь я долго ворочался и не мог заснуть, вопреки своему обыкновению. Холмс же спал как убитый, видимо, на нём сказалась дневная мыслительная работа его колоссального разума. Я же выступал скорее как наблюдатель и, естественно, не уставал так сильно.

Внезапно я услышал волчий вой и кто-то резко заколотил по запертым ставням. Я, старый военный врач, видел всякое, но мороз пробежал у меня по коже, когда я услышал, как настойчиво зверь толкается в окно. На всякий случай я достал пистолет и положил рядом с собой. Это меня успокоило, и, не обращая больше внимания на выходки животного, я уснул.

Но видно, мне не суждено было выспаться в ту ночь. Я вновь проснулся от громкого звука — словно бы кто-то с силой дважды захлопнул входную дверь. Делать было нечего — только повернуться на другой бок и всё же постараться выспаться, назло странным происшествиям в этом доме. Внезапно я услышал другой звук — звук тихих шагов. Топ-топ, топ-топ звучало в отдалении, словно это шёл маленький ребёнок. Но откуда здесь дети? Вот хлопнула еще одна дверь и другая — так, по крайней мере, послышалось мне.

Я вскочил. Моё терпение кончалось — вот сейчас я пойду и найду того, кто мешает мне, старому человеку, выспаться, и выскажу ему в лицо то, что о нём думаю. С какой-то иронией мне подумалось о гражданских. Ну конечно, лежали себе и обмирали от страха, вот и умерли, бедняги. Мужчина же должен преодолевать свой страх, так меня в детстве учил мой отец. С этими мыслями я распахнул дверь и...

...в комнату медленными шагами вошло, вернее, вплыло "это". Я не знал, как описать "это", но чувствовал, как все мои волосы встали дыбом от ужаса. Оно было похоже на высокую девушку в белом подвенечном платье, лицо и руки существа были скрыты белой вуалью. Но это не была просто девушка, я знал это точно. У существа не было ног или, вернее, они были невидимы. Они издавали звуки "топ-топ", но их не было. Внезапно оно заговорило со мной, нежным, ласковым голосом произнеся:

— Зачем ты призвал меня в этот мир, смертный? Какое страдание я причинила тебе?

Звук голоса донёсся до меня и пропал, не создавая эха. В попытке рассеять наваждение я хотел было схватить существо за руку и повалить на пол, одолеть его.

Но оно, словно прочитав мои мысли, отшатнулось и вытянуло правую руку в белой вуали. Оно обнажило руку, и под белой тканью, содрогаясь, я увидел черные, ссохшиеся могильные кости. Огромный черный суставчатый палец погрозил мне издали.

— У тебя остались две ночи смертный. В глубокую лунную полночь ты либо дашь мне свободу, либо умрёшь.

В бешенстве я ринулся вперёд, от страха не осталось и следа. Меня, Джона Хэмиша Уотсона — не запугать всякой чушью! Но страшный, замогильный холод окутал меня, и я стал задыхаться, без сил упал обратно на кровать. Глаза мои закрылись и ...

... — вставайте, вставайте, друг мой. Уже давно утро, нам с вами пора продолжать дело.

Ничего не понимая, я вскочил с постели и тут обнаружил, что ночное видение было сном. Передо мной стоял полностью одетый Холмс с его всегдашней дружеской улыбкой.

— Какой странный сон мне приснился, Холмс. Я видел какой-то призрак в виде девушки в белом подвенечном платье с белой вуалью, — сказал я, одеваясь, пока Шерлок стоял от меня сзади. Случайно мой взгляд упал на небольшое зеркало, висевшее возле двери...

Выражение лица Холмса было непередаваемым — это была какая-то смесь ужаса, отвращения и... задумчивости. Но он переборол себя и в тон мне ответил:

— Что ж, дорогой Уотсон, здесь и вправду происходит кое-что интересное. Дело в том, что я тоже видел во сне девушку. Только "это" вовсе не было девушкой, а... — он запнулся и замолчал, увидев, что я смотрю на него.

Уже после, когда мы вышли беседовать с нашей хозяйкой и позавтракали, я мысленно прокручивал у себя в голове этот разговор. Что именно видел мой друг? То же, что и я? Или что-то другое?

Когда мы вышли из дома, Холмс вкратце объяснил мне дальнейший план действий.

— Сейчас мы поедем на телеграф, я дам сообщение в Скотленд Ярд и еще в одно место, где у меня есть связи. Пусть проверят, кто такой Джек Сеймур. У меня нехорошее предчувствие насчет этого человека, но пока некогда объяснять. Вторая телеграмма — просьба установить местонахождение Глена Стерндейла. На обратном пути заглянем в дом к Сэмюэлю Причарду, его тоже мне надо бы расспросить.

— Да, Холмс, мне тоже не нравится этот доктор. По его словам, он знал о том, что Хаддингтон злоупотребляет успокоительным средством, и тем не менее продолжил его давать. Кроме того, всякому практикующему врачу прекрасно известно, что успокоительные обычно не вызывают сгущение крови.

По дороге в город и обратно Холмс был мрачен и задумчив, что никак не вязалось с его обычным легким настроением. Он приказал нанятому кучеру везти его к дому лесника, который был в трёх милях от Сток-Морона. На этот раз доехали без досужих сплетен — кучер оказался мрачным краснорожим верзилой, явно склонным не к разговорам, а к дракам и выпивке. По крайней мере, ссадины на его лице и шее красноречиво об этом свидетельствовали.

Жилище главного лесничего южного Суррея оказалось довольно милым двухэтажным домом, конюшней и псарней по обе его стороны. Видно было, что о доме заботятся, хотя Сэмюэль жил один и слыл среди соседей малообщительным, неразговорчивым малым. Я еще издалека увидел, что хозяин дома вышел из деревянных ворот с ружьём, и, опершись о столб, наблюдает за нами с мрачным видом. Когда мы вышли из тележки, нас остановил его суровый голос:

— Ни с места, милейшие господа! Не знаю, как вас зовут, и знать не хочу, но если вы — браконьеры, то берегитесь! — при этих словах он вскинул ружьё на изготовку.

Холмс тут же поднял руки с самым миролюбивым выражением лица и медленно проговорил:

— Что вы, что вы, мистер Причард! Мы всего лишь гости из Сток-Морона. Нас пригласила Элен Армитедж, чтобы мы выяснили некоторые обстоятельства смерти её покойного жениха.

Огромный мужчина, в лице которого было что-то звериное, даже медвежье, недоверчиво посмотрел на нас.

— Ну и что вы думаете о своей хозяйке? — тем же суровым тоном осведомился он.

— Ничего, кроме того, что она милейшая женщина и с ней приятно вести беседу, — спокойно ответил Холмс.

Причард тут же опустил ружье и ... рассмеялся самым искренним смехом. Отсмеявшись, он сказал:

— Ну что ж, господа, теперь-то я вижу, что вы действительно её гости — Шерлок Холмс и доктор Уотсон. Дело в том, что местные жители никогда не отозвались бы об Элен дружелюбно, уж я-то знаю. С тех пор, как этот... — он сплюнул с непередаваемым выражением презрения, — субъект дезертировал восемь лет назад, в наши края стали приходить подмётные письма.

— Подмётные письма? — выражение удивления на лице Холмса было неподдельным.

— Ну да, письма, в которых Элен называют прелюбодейкой, колдуньей, проклятой и прочие мерзкие глупости. — Причард с силой сжал кулаки, так что его кости захрустели. — Ух, добрался бы я до этого Глена Стерндейла, показал бы ему, где раки зимуют. Вы извините меня, я человек простой, из обычной фермерской семьи, не из джентльменов или сквайров. Так вот у фермеров за такое бьют по лицу.

Холмс задумчиво покивал головой.

— Вы абсолютно правы, но мне больше по душе законные методы. Меня зовут Шерлок Холмс, а это мой коллега доктор Джон Уотсон. Вам представляться не нужно, вы — Сэмюэл Причард. А теперь, мистер Причард, если вы не возражаете, нам надо поговорить.

— Ну тогда — проходите за мной, мистер Холмс.

Причард пригласил нас в свой дом, где царила та же уютная атмосфера, что и снаружи. Во всём убранстве дома чувствовалась рука настоящего хозяина, который знает и ценит комфорт. После плотного обеда, состоявшего из дикой куропатки, поданной в мясном соусе с оливками, и традиционной чашки чая с печеньем, настало время для более обстоятельного разговора.

— Что ж, мистер Причард, вы не совсем равнодушны к Элен Армитедж, — сразу перешёл к делу Холмс. — Я это понял по вашей реакции на сплетни.

— А от вас ничего не скроешь. Да, мы с Элен вместе росли, я знаю её с детства. Я всегда любил Элен, но вот она считала меня просто своим другом. Я было стал надеяться на что-то большее после смерти Перси, наивный я дуралей. Не думайте, Перси был хорошим человеком, мы даже были с ним дружны. Пока он был жив, Бог свидетель — я никак не проявлял своих чувств, ибо мерзость это — ухаживать за женой при живом-то муже. Потом появился этот Глен и стало совсем плохо. Она изменилась, он вскружил ей голову сказками о своём якобы несметном богатстве, а сам-то! Всего после одной ночи в её доме сбежал и не просто сбежал, а стал гадости говорить. Напраслину на Элен возводить, я бы его... — Причард снова сжал кулаки и замолчал, видимо, от избытка чувств.

— Ладно-ладно, успокойтесь, — произнёс Холмс, — у нас к вам есть и другие вопросы. Например, что происходит в вашей части графства с волками. Мы не видели ни одной стаи, но по ночам слышен жуткий волчий вой и появляются следы вокруг поместья.

Лесничий нахмурился. Было видно, что Холмс нечаянно задел его профессиональную гордость.

— Уж кто-кто, а я-то забочусь о лесе. Я не даю волкам слишком сильно наглеть, ставлю на них капканы, обхожу территорию. Да вот пройдемте в мой охотничий домик.

С этими словами Причард встал, и мы проследовали за ним. Долго идти не пришлось, прямо за псарней стояла небольшая сторожка.

— Вот тут всё и храню. — с некоторой гордостью сказал лесничий.

И правда, чего тут только не было! Капканы, отравы... Но Холмса сразу же привлекло другое.

— Да, мистер Причард, видно, что лесничий вы неплохой. А это что такое у вас стоит в углу?

И Холмс указал пальцем на странную продолговатую кучу чего-то серого и пушистого, небрежно брошенную в углу сторожки.

— А это, — лесничий усмехнулся. — Это такой трюк. Он хорошо действует на волков, часто я их этим отпугиваю. Даже ружья не нужно, сами посмотрите.

Сэмюэль Причард подошёл к углу сторожки и вынул оттуда волчьи лапы. Внутри они были полыми и обручем крепились к рукам, так что он быстро надел их. Он достал вторые волчьи лапы и точно так же ловко обернул их вокруг сапог.

— Этим я отпугиваю волков. У меня был и второй комплект, но доктор Сеймур говорил, что волки его сильно беспокоят и выпросил его себе.

После этого мы все вернулись в дом лесничего. Холмс и Причард еще немного поговорили — о таинственных смертях он не знал ничего определенного, зато моему другу удалось выяснить, что Причард часто одалживал у Сеймура различные яды для ловушек — мышьяк, стрихнин. Вообще, казалось, они неплохо ладили между собой.

— Да парень-то он неплохой, — сказал на прощание лесничий, отвечая на вопрос Холмса, как ему нравится доктор. — Неплохой, но со странностями. Вечно чего-то у себя в пристройке копает, роет, как ни зайду, руки в земле. А еще он помешан на разных древностях, вы ведь не видели его второй этаж? Он туда никого не пускает. Зашёл я как-то полюбопытствовать, он меня тут же и выгнал с ругательствами. А там по стенам разные свитки пергамента развешаны, да какие древние. Нет, потом мы помирились, ведь он объяснил, что свиткам нужна особая температура для хранения, а я у него сразу окно открыл — вот он меня и прогнал.

Выйдя от лесничего, Холмс спросил меня, что я думаю о состоявшемся разговоре.

— Не знаю, не знаю, Холмс. Он не показался мне безопасным. Помните, как он наставил на вас ружье? Это человек порывистый, вспыльчивый. Может, он и стоит за этими странными смертями, тем более что у него, по его собственным словам, был доступ к ядам. И мотив у него был — он ненавидел ухажеров Элен.

Холмс покачал головой и задумчиво сказал:

— Нет, мой дорогой доктор, меня больше интересует Сеймур. Правда, мотив я пока не нахожу, но слишком многое с ним не так — он что-то скрывает. Заметили, что он посадил нас напротив себя, а сам сел спиной к окну, чтобы свет не падал на него? Да и голос, хотя хриплый, кажется мне знакомым. Он это сделал для того, чтобы скрыть, кто он такой. А зачем ему это, если он ни в чём ни замешан? Но ладно, оставим пока Сеймура в покое. Хотя бы одна загадка разъяснилась — кто колотил по ставням. Это был явно человек, а не зверь. И мы с вами только что видели приспособление, с помощью которого можно проделать.

— Да, но Холмс, — с некоторой обидой возразил я, — мы видели больше, чем приспособление, мы видели человека, который это мог сделать. Медвежья сила, гигантский рост...Не этот ли человек будил миссис Армитедж по ночам? Не он ли довёл до смерти Хаддингтона? Если лапы есть, то есть и голова. Представьте себе оборотня с волчьей головой, глядящего в окно.

— Да, надо признаться, мой друг, вы говорите убедительно. Но давайте проверим вашу гипотезу. Сегодня ночью мы с вами не будем спать. Мы будем ловить нашего таинственного незнакомца с волчьими лапами. Посмотрим, куда это нас приведет. И кстати, мы всё-таки не ушли от нашего милейшего лесничего с пустыми руками (тут Холмс помахал двумя конвертами). Вот они — "подмётные письма". Завтра необходимо тщательнейшим образом их исследовать.

Когда мы вернулись, был ужин, и, как всегда, наша хозяйка, сославшись на головную боль и тошноту, приняла пилюлю и отправилась спать. Мы же пошли в нашу комнату, крепко заперли ставни и дверь и стали с нетерпением ожидать непрошенных гостей.

Ночь, на наше удивление, поначалу была спокойной. Мы сидели в полной тишине с заряженными револьверами в руках — я на кровати, а он на стуле у окна, прямо как в старые добрые времена. Взведенные курки указывали на то, что мы не шутили. На столе горела одинокая свеча. Но всё было тихо. За закрытыми ставнями не было слышно волчьего лая или другого шума, как бы мы не напрягали свой старческий слух. Я уже было начал думать, что наша с Холмсом безумная затея провалилась, как вдруг громко дважды хлопнула входная дверь.

"Началось!" — подумал я, очевидно, та же мысль пришла в голову и Холмсу, так как он зашевелился. Холмс взял в правую руку фонарь и зажёг его от свечи так, что комнату озарил неяркий, трепещущий свет. В это время я услышал тихое шуршание шагов — топ-топ, топ-топ. Я вытер со лба холодный пот и резко встал с кровати. Лицо Холмса тоже было напряжено, он поднялся со стула и отпер дверь, повернув ключ в замке и положив его в карман. Тут же я распахнул дверь, и мы вышли в коридор — Холмс был первый, я же — замыкающий.

Странное и причудливое зрелище представилось нашему взору. Свечки, которые мы вечером зажгли и поставили на пол у дверей комнат, горели ровным ясным светом, а между ними медленно двигалась одинокая женская фигура, одетая в белое платье. Руки и лицо фигуры были закрыты вуалью. Когда это видение проплывало мимо запертой двери миссис Армитедж, оно повело рукой — и дверь быстро открылась и столь же быстро закрылась, создав громкий хлопок.

Мы с Холмсом тут же, не сговариваясь, подняли наше оружие и прицелились. Фигура резко остановилась, и от неё повеяло холодом, не свежим, морозным холодом, как в ясное зимнее утро, а зловещим, сырым и болотным холодом могилы.

— Зачем вы призвали меня, бедную, неприкаянную странницу? Чем я провинилась перед вами? — нежный женский голос ласкал, убаюкивал.

Но мы с Холмсом не могли поддаться этим чарам. Стряхивая с себя остатки наваждения, Холмс громко сказал:

— Никто вас никуда не призывал! Покажите лицо и назовите своё имя, если не хотите, чтобы мы применили силу!

Тихий хохот был ему ответом, и фигура взмахнула обеими руками. Тут же все свечи разом погасли, будто задутые ветром, и фонарь Холмса потух. Я почувствовал приближение какой-то смертельной опасности. Внезапно что-то взяло меня за шею и сдавило горло. Рядом я ощутил хрип Холмса — ему тоже приходилось нелегко.

— Не вам тягаться со мной, смертные. У вас осталась ещё одна ночь. При глубоком лунном свете вы дадите мне свободу или умрёте. — нежно прошептал голос.

Я протянул руки, пытаясь поймать руку существа и оторвать от своего горла, но все было тщетно. Мои пальцы ловили пустоту. Неожиданно я ощутил, что куда-то погружаюсь, мои веки отяжелели, конечности не слушались. Как бы в отдалении я услышал женский смех, который быстро пропал.

Когда я открыл глаза — свеча горела на столе, я по-прежнему сидел на кровати. Рядом на стуле зашевелился Холмс. Слава Богу, это был всего лишь сон. И тут мы услышали волчий вой, и кто-то быстро забарабанил по ставням.

Холмс быстро зажег фонарь от свечи и взял меня за руку. Его рука была холодной и потной, но он прошептал "Пойдём" и открыл ключом дверь, как во сне. Крадучись, мы прошли мимо горевших свечей и отперли входную дверь, повернув направо, к источнику звука.

Едва повернув за угол дома, мы увидели фигуру человека с волчьими лапами на ногах и руках, сильно бившую последними в запертые ставни. Фигура была одета в плотный белый плащ с капюшоном.

— Стой! — крикнул Холмс. — Кто ты такой?

Человек бросился бежать со всех ног и повернул к торцу дома. Мы пустились следом, но увы — наша старческая немощь не давала нам возможности двигаться так же быстро. Уже подбегая к углу, сильно запыхавшись, я услышал какой-то странный металлический лязг и звук, как будто упало что-то тяжелое. Обогнув дом, я и Холмс оказались на другой его стороне. Никакие окна не выходили туда, дороги здесь тоже не было. Впереди был лес и где-то вдали слева — жилище лесничего, прямо же на нас в некотором отдалении смотрело небольшое кладбище, где с давних времён хоронили Ройлоттов и их слуг.

Холмс и я огляделись, но ничего не было видно, хотя над нами ярко светила неполная луна, и не было видно ни облачка. В такую ясную ночь можно было видеть даже кромку леса на горизонте, первые деревья и пустошь вокруг поместья. Куда же мог подеваться наш таинственный незнакомец? Следы волчьих лап обрывались прямо на этом месте.

— Ну же, примените дедуктивный метод, Уотсон. — прошептал мне на ухо Холмс. Он еле дышал, сказалась ночная погоня. — Улететь он не мог. Следы обрываются здесь. Даже если мы предположим, что он как-то может ходить, не касаясь земли — вокруг нет ничего, где он мог бы спрятаться. Забежать за другой угол дома он уже не успевал. Что остаётся?

Я молча показал вниз, себе под ноги. Сил говорить не было, я с трудом переводил дыхание.

— Абсолютно верно, дорогой Уотсон, абсолютно. Несомненно, вход находится здесь.

Холмс сел на корточки и непонятно откуда взявшейся тряпкой начал протирать то, что оказалось засыпано ветками и землей. Перед нами предстала огромная чугунная дверь, ведущая в подземелье. Только было я подумал о том, что нам нечем открыть её, как Холмс достал из кармана своих брюк небольшую коробочку. Отмычки! Да, конечно, как я мог забыть. Холмс заметил взгляд, которым я оглядел коробочку и сказал, отвечая на невысказанный мной вопрос:

— Конечно, я всегда ношу их с собой. Тем более я думал, что они могут нам понадобиться здесь — и не ошибся. А теперь Уотсон, посветите мне фонарём, тут потребуется сила.

Я послушно взял фонарь и держал, пока Холмс пытался провернуть отмычку в замке двери. Я с некоторым изумлением увидел, как дверь с металлическим скрежетом ушла куда-то в сторону. Холмс сразу отреагировал на удивление, которое прочитал на моём лице:

— Должно быть, какая-то пружина. Меня это нисколько не удивляет, Уотсон, за свою жизнь я видел устройства и похитрее этого. А теперь давайте попробуем пройти дальше.

Мы спустились по каменным ступеням в подземелье. Перед нами предстал длинный коридор, имевший два ответвления — один извилистый путь уходил куда-то вправо, другой вел прямо.

Холмс остановился. Видно было, что он колеблется. Наконец он тихо проговорил:

— Мне это не нравится, Уотсон. Не хотелось бы разделяться. Вдвоём у нас есть преимущество против преступника, поодиночке мы можем оказаться бессильны. Поэтому нам придётся исследовать каждый коридор по отдельности, что может привести к потере времени. Но всё предусмотреть нельзя, поэтому давайте пройдём вперёд. — И он указал мне на коридор перед нами.

Мы пошли прямым путём и вскоре увидели, что он заканчивается небольшой комнатой. В этой комнате мы с удивлением обнаружили небольшой стол, стул и кучу бумаг. На столе горел небольшой светильник. На стене напротив стола висел портрет какой-то юной девушки необыкновенной красоты, а стрелка под ним указывала на дверь, которая преградила нам путь.

Холмс в первую очередь подошёл к двери и с удивлением тихо присвистнул.

— Что там, Холмс? — шёпотом спросил я его.

— Кодовый замок из восьми цифр. — вполголоса произнёс он. — Боюсь, что без шифра мы бессильны пройти дальше. Какая досада! Что ж, посмотрим, что у нас на столе.

Холмс быстрыми, мягкими, кошачьими движениями подошёл к столу и сделал рукой знак мне. Я тоже приблизился, когда Холмс вынул из левого кармана небольшую лупу и склонился над бумагами. Через какое-то время он начал бормотать себе под нос:

— Так, платёжные ведомости... старые карты времён еще Ганноверской династии... еще более древние манускрипты, в основном касающиеся управления поместьем при королеве Анне Стюарт... не то... не то... ах да, вот оно! — торжествующе воскликнул Холмс и указал мне на небольшую книжицу в сером переплёте, на которой готическим шрифтом было выведено — "Путевой дневник Д.М.".

— Но Холмс, я не понимаю ... — шёпотом произнёс я.

— Это, несомненно, не очень старый дневник — тихо заметил Холмс спокойным тоном, беря дневник в руки. — Сами посмотрите на тип переплета и качество бумаги — это конец прошлого века, где-то 90-е года. Это единственная вещь, которая на этом столе имеет отношение к современности. Поэтому я думаю, что именно он должен содержать в себе ключ к происходящему здесь, да и к кодовому замку, который вообще был поставлен не более пяти лет назад. Это видно по тому, как часто им пользовались, а судя по наличию царапин возле скважины — пользовались им часто и в страшной спешке.

Тут, однако, нас постигло новое разочарование. Открыв первую же страницу, мы увидели надпись: "Wudyho Glduc ri Gu Mdphv Pruwlphu, hvt". Дальнейший текст был исполнен в той же загадочной манере.

— Какая-то детская тарабарщина. — Растерянно сказал я, поглядывая на книжку в руках Холмса. — Как это нам поможет?

— Тарабарщина? Нет-нет, друг мой, это не тарабарщина, а шифр. И судя по тому, что я вижу, не совсем сложный. Сейчас у нас нет времени на это — но завтра мы обязательно его разгадаем. — в голосе Холмса появились самодовольные нотки.

Тем временем я давно отвёл взгляд от книжки и смотрел на девушку на портрете. Изумительное тонкое, аристократическое лицо, большие серые выразительные глаза, светлые волосы. Но красавица была печальна, и взгляд её был направлен куда-то вдаль. Я приблизился к картине и с некоторой грустью в душе прочитал надпись "Белая леди пустошей (1670-1687)".

— Она не дожила до своего восемнадцатилетия, Холмс. — произнёс я, указывая на портрет.

Холмс приблизился к портрету и посмотрел на надпись. Тут же лицо его сильно изменилось, на нём появился охотничий азарт. Он еще раз внимательно осмотрел портрет, затем провел руками по раме, быстрым движением перевернул его. На обратной стороне было написано: "Художник Эван Мортимер, младший". Больше, к немалому сожалению Холмса, нам обнаружить не удалось.

— Пойдемте, Уотсон, мы выжали из этой комнаты всё, что можно, — с некоторой досадой прошептал мой друг. И мы вернулись тем же путём, что и пришли, снова придя к развилке. На этот раз Холмс быстро пошёл по извилистому правому пути. Тот сначала петлял, всё время забирая вправо, а потом неожиданно мы увидели большие ступени.

— Нам вверх, — сказал Холмс, и я повыше поднял фонарь. Вместе мы поднялись по ступеням и упёрлись в небольшую железную дверцу с глазком. Она была заперта на замок. Попытки Холмса открыть её увенчались успехом, но вот потом нас ждала неудача. Дверь была заложена чем-то тяжелым с другой стороны, и наши старческие усилия не смогли сдвинуть её ни на дюйм. Тогда Холмс быстро закрыл дверь одной из своих отмычек.

— По крайней мере, посмотрим, что за ней, Уотсон, — пробормотал он и заглянул в глазок. Прошло всего несколько мгновений, и Холмс повернулся с торжествующим видом, поманив меня пальцем. Я подошёл к двери и посмотрел в глазок. Моему взору предстала спальная комната. На стене висел какой-то странный герб в виде двойного щита, причем большой щит был усеян желтыми и синими горизонтальными полосами, которые наверху переходили в вертикальные, а второй, маленький белый щит был вписан посередине. В углу комнаты лежали волчьи лапы, а также висел белый плащ и капюшон. Под гербом была небольшая кровать, на которой лежал и спал мужчина, укрытый одеялом. Это был доктор Джек Сеймур.

Не сговариваясь, мы тихо пошли от двери вниз и вскоре вышли из подземелья. Холмс с трудом запер железную дверь, а я закидал её грязью и ветками. Мы обогнули дом и вернулись через входную дверь в свою комнату. По пути мы погасили свечи. Холмс также погасил фонарь, и мы легли спать. Впереди был трудный день — завтра должен был прийти ответ на телеграммы, посланные Холмсом.

Утомленные ночным происшествием мы встали довольно поздно. Если говорить честно — нашей хозяйке пришлось нас разбудить, что вызвало у неё некоторую досаду.

— Мистер Холмс, мне казалось, что вы работаете над делом, — жалобно упрекнула она моего друга, — но всё, что я вижу — это то, что вы едите, бродите по окрестностям и сладко спите по ночам, в то время как я изнываю от страха.

Холмс ничего не ответил ей, только покачал головой и осведомился, когда будет завтрак. Я посмотрел на миссис Армитедж, безжизненность и апатия ушли, теперь вместо этого я читал на её лице признаки страха и тоски. В ходе завтрака Холмс сказал женщине, что он на грани раскрытия дела и что ему нужно, чтобы его сегодня не беспокоили до обеда. Глаза миссис Армитедж вспыхнули гневом, она хотела ответить что-то резкое, но явно сдержалась. После завтрака Холмс отвел меня в сторону и доверительно сказал:

— Дорогой друг, немедля отправляйтесь сейчас в дом лесничего, скажите, чтобы он послал кого-то из своих на свежей лошади в город с этим письмом. Пусть посыльный заберёт телеграммы, приведёт сюда констебля и еще аптекаря из лавки, помните, когда мы с вами были в городе, мы его видели. Жду их через два часа.

— А что вы будете делать, Холмс? — поинтересовался я.

— А я займусь нашими "подмётными письмами", — спокойно ответил Холмс. — Кроме того, загадка злоключений нашей вдовы уже практически разгадана, надо подумать только над деталями.

Немало изумившись, я сделал то, что мне велел Холмс. Лесничий заверил, что сейчас же пошлёт гонца, а я отправился в обратный путь. По дороге назад я столкнулся с нашим старым знакомым — доктором Джеком Сеймуром. Они шли вместе с миссис Армитедж в направлении дома.

— А вот и вы, доктор Уотсон, доброе утро! — хриплым голосом поприветствовал меня Сеймур. — Не знаю, зачем, но ваш партнёр мистер Холмс попросил меня зайти к обеду, а я решил не тратить времени и прийти заранее.

Я обменялся приветствиями с доктором, и мы вошли, но Холмса нигде не было видно. Я подошёл к двери нашей комнаты и подёргал ручку, но она была крепко закрыта на ключ. Я пожал плечами и вышел в гостиную, где миссис Армитедж и доктор Сеймур коротали время за беседой.

— Мой друг, вероятно, занят, доктор Сеймур, — сказал я. — Дверь заперта, так что нам всем придётся подождать Холмса, если вы не против.

И мы принялись ждать, проводя время за разговором и игрой в преферанс. Внезапно я услышал, как открылась входная дверь и раздались шаги не одного, а нескольких человек. Первым в гостиную вошёл Холмс со странной улыбкой на устах, а за ним показались ещё двое. Вторым шёл грузный и невысокий человек в форме констебля полиции, фыркая и отдуваясь на ходу. По его большому животу было видно, что жизнь в маленьком городке не пошла ему на пользу и он предался излишествам. Третьим в комнату зашёл невысокий юркий человечек с узким крысиным носом и маленькими как пуговки глазами, взволнованно рыскающими по всей комнате. При виде его доктор Сеймур вспыхнул и привстал с кресла. Видимо, он хотел что-то сказать, но потом передумал. Миссис Армитедж внимательно посмотрела на Холмса.

— Господа! — сказал он, — позвольте мне представить вам констебля Марка Джексона и аптекаря Глена Стерндейла! Впрочем, последний вам всем, кроме Уотсона, должен быть хорошо знаком.

Услышав эти слова, миссис Армитедж, хмыкнув, отвернулась и посмотрела в окно с видом глубочайшего презрения. Меж тем Холмс жестом показал гостям, чтобы они садились за стол. Констебль тут же рухнул в кресло, тяжело дыша и открывая рот, как выброшенная на берег рыба. Стерндейл еще раз оглядел всех нас своими бегающими глазами и сел на краешек стула, словно готовый в ту же секунду вскочить и убежать, если потребуется.

— А теперь, дамы и господа, позвольте мне объяснить смысл нашей встречи, — Холмс был само радушие и голос его звучал довольно, как у котёнка, объевшегося сметаной. — В первую очередь я хотел бы еще раз спросить вас кое о чем, доктор Сеймур, если вы не против.

Доктор хмыкнул, и его настойчивый взгляд нашёл глаза Холмса, он откашлялся и хрипло проговорил:

— Я не против, мистер Холмс, но, по правде говоря, не вижу смысла во всём этом расследовании. Впрочем, если миссис Армитедж не против, то спрашивайте, не стесняйтесь, однако, должен вам сообщить, что мне нечего добавить.

— Не всё, не всё. Например, что вы делали у нас под дверьми, одетый в белый капюшон с волчьими лапами вместо рук?

Доктор Сеймур аж задохнулся от возмущения, его взгляд стал более дерзким и вызывающим, он отрывисто бросил:

— Кто вам сказал, что это я, позвольте узнать?

— Мы сами видели вас в плаще и в капюшоне этой ночью, правда, Уотсон? Потом мы спустились в подземелье и прошли по правому коридору прямо до вашей спальни.

— Если я, по вашим словам, был в капюшоне, следовательно, моего лица вы не видели. А об этом подземелье, должен вам сказать, знаю не только я, но и миссис Армитедж, и Глен Стерндейл. Даже наш лесничий об этом знает, я ему о нём рассказывал. Мои занятия, интерес к истории поместья — это не секрет ни для кого из присутствующих, исключая вас двоих и уважаемого констебля Джексона. — довольная улыбка появилась на лице Сеймура.

— Хорошо, — не сдавался Холмс. — А что вы тогда скажете на это?

Холмс, к удивлению присутствующих, достал из кармана маленькую коробочку и открыл её. В ней лежали одна белая таблетка и такая же белая пилюля.

— Вот эти таблетки миссис Армитедж пила на ночь в качестве якобы успокоительного средства. А вот пилюля с успокоительным, которое дал ей я, заменив таблетку. Уважаемый Глен, скажите, пожалуйста, вы узнаете эти таблетки?

— Да, — сказал Стерндейл и его глаза ещё сильнее забегали по сторонам от волнения. — Доктор Сеймур часто мне такое приносит. Он превосходный химик и продаёт мне отличный мышьяк, который сам же изготовляет.

Леди Армитедж при этих словах вскрикнула, и её глаза упёрлись в доктора. Она открыла рот, но слова не давались ей.

— Вы... как вы могли... — она не могла говорить дальше, и слезы показались у неё на глазах.

— Ну это уже ни в какие ворота не лезет, мистер Холмс, — возмущенно воскликнул доктор Сеймур. — Вы пугаете бедную больную женщину и мистифицируете всех нас. Глен Стерндейл скажет вам что угодно и подтвердит это под какой угодно присягой, ведь он ненавидит и меня, и Сэмюэля, за то, что мы отговаривали миссис Армитедж от помолвки с ним!

— Ну хорошо, допустим, — сказал Холмс спокойным тоном. — Но аптекарь Стерндейл не единственный, кто может это подтвердить. Я и сам отличный химик и узнаю этот яд по запаху.

— После ваших слов, мистер Холмс, я вам не доверяю. — покачал головой Сеймур.

— Хорошо, давайте спросим у Уотсона, опытного врача-практика. Что вы нам скажете, Уотсон? — взгляды всех присутствующих уставились на меня.

Я взял коробочку с таблеткой и пилюлей, внимательно осмотрел их, понюхал каждую и сказал:

— В пилюлях обычное успокоительное, которое я сам прописывал Холмсу для приёма перед сном. А в таблетке — мышьяк, каким обычно травят крыс.

— Ложь! Наглая ложь! — еще сильнее горячился доктор Сеймур. — Вы подговорили вашего приятеля, о котором я не знаю ничего, ничегошеньки! Я даже не знаю, доктор ли он, могу ли я тогда доверять его суждениям!

— Ложь?! — повысил свой голос Холмс. — Хорошо говорить о лжи тому, кто сам в ней по уши. — Холмс достал из кармана телеграмму и протянул констеблю. — Прочитайте её вслух, пожалуйста.

Констебль Джексон откашлялся и зачастил басом:

"Шерлоку Холмсу

Срочно. Конфиденциально

Настоящим уведомляем вас, что доктор Джек Сеймур, служивший в морском флоте с 1893 по 1896 год, без вести пропал вместе с судном Глория в 1897 году."

— И как же к вам попали документы морского доктора, мистер Сеймур? — спросил Холмс и, сделав паузу, продолжил, — или, может быть, вы совсем держите меня за идиота ... доктор Джеймс Мортимер?

Пока читали телеграмму, Джек Сеймур всё более и более бледнел, но при словах Холмса он выпрямился, а его рука полезла во внутренний карман жилета, вытащив оттуда небольшой карманный пистолет.

— Получайте же, проныра и ищейка! — с этими словами он дважды выстрелил в Холмса, который в последний момент успел каким-то чудом увидеть пистолет и несколько отклонился в сторону. Одна из пуль прошла мимо, другая попала в руку, и я увидел, как рукав Холмса окрасился красным. В то же мгновение я, Холмс и констебль Джексон вскочили и набросились на разоблаченного доктора, пригвоздив его к креслу. Констебль Джексон достал наручники и сковал руки доктора за спиной.

— Так это всё было правда... всё правда. Зачем вы пытались отравить меня? Зачем убили мою служанку Эмму и моего жениха Джеймса Хаддингтона? — в словах Армитедж чувствовался пережитый ужас и одновременно глубокая ненависть к предателю. Она встала и приблизилась к хрипящему доктору Мортимеру.

— Да потому что ваш род проклят! Потому что из-за вас, Ройлоттов, мы, младшая ветвь Мортимеров, потомки королей, лишены законных прав на почёт и уважение! Я хотел отомстить за годы унижений, пусть вы и не Ройлотт по крови, но всё же носили когда-то это проклятое имя. Ваше поместье Сток-Морон — это часть нашего фамильного наследства, хотя никакой суд и не признает этого! Но ничего, я еще поквитаюсь, еще поквитаюсь со всеми вами, ждите, возмездие придёт с полной луной! А что касается Эммы и Джеймса — я лишь хотел их напугать, отвадить от вашего дома. Я и этого дурака — он кивнул в сторону Стерндейла — от вас отвадил. Кто ж думал, что у них всех нервы такие хрупкие, что волчий вой и стуки их убьют?

— Ладно, — подвел итог констебль Джексон. — Благодарю вас, мистер Холмс, филигранная работа. Вы, Джеймс Мортимер, предстанете перед судом по обвинению в двойном убийстве, попытке отравления миссис Армитедж и покушении на жизнь мистера Шерлока Холмса. Он свистнул и прибежало двое дюжих полицейских, которые увели выкрикивающего всё новые и новые проклятья злосчастного доктора.

Тем временем миссис Армитедж принесла повязку и под моим руководством бережно перевязала рану Холмса.

— Я не знаю, как и благодарить вас, сэр. Вы избавили меня от многолетнего кошмара. — с чувством произнесла хозяйка поместья.

Внезапно Глен Стерндейл вскочил, глаза его лихорадочно блестели.

— Я был рад услужить вам, мистер Холмс, — угодливо обратился он к моему другу. — Но мне тут не рады, — при этих словах он бросил злобный взгляд на миссис Армитедж, — и посему я, с вашего общего позволения, пойду, пожалуй.

К моему удивлению, мой друг дал знак констеблю, и тот вытащил револьвер из кармана, направив его на сидящего рядом Стерндейла. Тот было вскочил, намереваясь бежать... но его взгляд упёрся в наставленное на него дуло револьвера Холмса.

— Ну куда же вы пойдете, мистер Стерндейл, — спокойным, почти ласковым тоном, произнёс Холмс. — Куда же вы пойдете, Глен Стерндейл, известный в полицейской хронике под такими именами, как Джек Дэвис, Анатоль Дервицки, доктор Шарль Курвуазье? Известный мошенник и клеветник, вымогатель и шантажист, вы разрушили немало репутаций, вас даже можно сравнить с печально известным Огастесом Джоном Милвертоном, которого мы с Уотсоном когда-то имели честь знать. Вот ваши письма — он бросил на стол пачку анонимок, которые нам передал лесничий. — Я сличил эти письма по почерку с тем письмом, которое нам передала миссис Армитедж, и, как вы ни пытались изменить почерк в этих письмах, я сразу же узнал его. Кроме того, я связался со Скотленд-Ярдом и запросил ваш словесный портрет. По нему я сразу понял, с кем имею дело. Но еще раньше, когда мы с Уотсоном ездили в город отсылать телеграммы, я столкнулся с тем самым кучером, который рассказывал нам с вами, Уотсон, целую кучу небылиц о хозяйке Сток-Морона. Мне удалось выяснить, что эти сведения кучер "по большому секрету" узнал от Стерндейла, местного аптекаря. Вы запугивали местных горожан "ведьмой из Сток-Морона", а сами втридорога продавали им ваши фальшивые зелья да яды доктора Мортимера.

Глен Стерндейл как подкошенный рухнул на стул, на лице его выступил пот, а констебль ловко застегнул на нём наручники. Когда он поднял глаза, в них плескалось отчаяние.

— Мистер Холмс, умоляю вас поверить мне. Да, я мошенник, да я признаю свою вину. Но я любил миссис Армитедж и никогда не поступил бы так с ней, если бы не это видение, если бы не это колдовство. Я видел призрака, мистер Холмс, видел, видел! Если не верите мне, спросите Сеймура, тьфу, то бишь как его, Мортимера. Он сам передал мне в руки легенду о Белой леди. Констебль, посмотрите в моём кармане брюк, я её ношу с собой, с тех пор не расстаюсь ни на секунду. — при этих словах Джексон залез в карман, вытащил свёрнутый листок и передал Холмсу.

— Тем не менее вы тоже низко предали меня, Глен, — мелодичным голосом сказала миссис Армитедж. — У вас еще есть вопросы к этому жалкому существу? — спросила она Холмса. Тот покачал головой. — Тогда прошу вас, констебль, удалитесь и заберите его. У меня от одного его вида снова начинает болеть голова. Благодарю вас.

Констебль Джексон ушёл. Минута прошла в потрясенном молчании, Холмс, морщась, держался за простреленную руку, миссис Армитедж, побледнев от переживаний, смотрела на нас. Тогда я облизал пересохшие губы, выпил остывший чай из сиротливо стоящей чашки и произнес:

— Холмс, я в очередной раз поражаюсь, как вам это удаётся. Может, вы объясните нам с миссис Армитедж, как вы раскрыли этого фальшивого доктора?

Холмс еще какое-то время смотрел своим ровным взглядом в никуда, как бы собираясь с мыслями, а потом медленно проговорил:

— Элементарно, Уотсон. Доктор "Сеймур" вызвал у меня подозрения сразу же. Еще в письме, которое написала нам миссис Армитедж, она упомянула, что доктор был одним из тех знакомых, кто не советовал ей сближаться с Стерндейлом, а потом Стерндейл бежит, проспав одну ночь в поместье. Когда я приехал, я увидел совсем не ту энергичную молодую девушку, которую я знал. Апатия, заторможенность, головная боль и тошнота — словом, я сразу заподозрил, что вам давали яд, поэтому я потом и предложил вам поменять пилюли (доктор Уотсон не присутствовал при этом). Кто мог бы давать вам яд? Только местный доктор. Когда мы в первый раз пришли в пристройку, я не увидел обычного сельского или морского врача. Я увидел увлеченного исследователя, человека науки. И "Сеймур" постоянно скрывал от меня свое лицо и хрипел, маскируя голос. Он намеренно поставил стул к окну так, чтобы свет падал на нас с вами, Уотсон, а сам же он оставался в тени. Кроме того, я сразу заметил, что он закапал себе настойку беладонны в глаза, так как они стали бесцветными. Зачем такие сложности? Чтобы проверить его, уходя, я окликнул его по имени и он не отреагировал. Тогда уже я заподозрил, что он не тот, за кого себя выдает, а кто-то другой, но я и предположить не мог, что он — известный нам с вами человек, пока не спустился в подземелье. Там я увидел портрет "Белой леди с пустошей", вы же помните имя художника, это был Эван Мортимер младший. Так вот, я заметил, что табличку под портретом обновили недавно. А зачем это "Сеймуру"? Кроме того, вы помните дневник? Сегодня с утра мне удалось перевести ту загадочную надпись в его начале. Это оказалось просто, достаточно было лишь понять шифр — к каждой букве каждого слова надо было прибавить три буквы подряд в алфавите и из "Wudyho Glduc ri Gu Mdphv Pruwlphu, hvt" получалось "Travel Diary of Dr. James Mortimer, esq" ("Путевой дневник д-ра Джеймса Мортимера, эсквайра"). Ну и последний штрих. Этот "мститель за честь рода" был так одержим своим происхождением от Мортимеров, что повесил древний герб Мортимеров над своей кроватью — мы с Уотсоном прекрасно его видели.

— Да, Холмс, всё это кажется очень и очень простым, но вряд ли я смог бы все это связать вместе и найти мотив. — с уважением заметил я.

— Да, мистер Холмс, мне кажется, что вы сегодня превзошли себя. — вторила мне миссис Армитедж.

— Но у нас остаётся еще один нерешенный вопрос — та самая леди-призрак. Я думаю, что выскажу ценную гипотезу, установив, что Мортимер отравил не только нашу хозяйку, но и нас, Уотсон, помните, как чем-то жутко воняло, когда мы пришли к нему в первый раз?. Он распылил какой-то наркотик, приняв противоядие — вот поэтому мы и видели странные "сны" две ночи подряд, это были не сны, а галлюцинации. Тот же наркотик он, видимо, начал давать Джеймсу и Эмме. Сердца у обоих были слабые, и комбинация ночной бессонницы, волчьего воя, мышьяка и наркотика убила их. Жалко, но даже посмертное вскрытие не установит, что это было за вещество, так как они умерли уже очень давно. А уж вложить в рот жертвы кусок вуали — дело нехитрое.

— Вы всё разложили по полочкам, Холмс, всё стало ясно как день. — восхищённо заметил я. — А теперь давайте я еще раз осмотрю вашу рану, и будем ужинать, пожалуй.

Мы втроем и не заметили, как наступил вечер. Мы весело поужинали, а затем целых два часа играли в карты. Мы с Холмсом не могли нарадоваться уму и живости нашей хозяйки, теперь, когда кошмар рассеялся, она блистала остроумием и ни разу не давала нам выиграть у неё в преферанс, несмотря на то, что Холмс, помешанный на честности и не делавший спуску никому даже в игре, прилагал к этому большие усилия. "Новая Ирен Адлер по уму" — слышал я его довольное бормотание и сам ликовал в душе. Мы избавили эту женщину от кошмара, оставалось только попрощаться и ехать домой завтрашним поездом. Но мы не знали, не могли знать, что произойдёт на следующий день...

Ночь прошла без происшествий, утомленные предыдущим днём мы с Холмсом спали как убитые. Никакие призраки не тревожили нас, но, умывшись и выйдя из комнаты, мы не обнаружили в гостиной никого. Я начал тревожиться и предложил постучаться к хозяйке. Холмс подошёл к двери и громко постучал, затем крикнул: "Леди Армитедж, всё в порядке?!". Ответом нам была тишина.

Лицо Холмса мгновенно приобрело собранное, сосредоточенное выражение, и сам он изменился, стал подобен тигру, готовому к прыжку. Он быстро вытащил отмычки и за несколько секунд подобрал нужную. Ключ повернулся в замке, и мы вошли в спальню хозяйки. Она лежала, раскинув руки, губы были синими, глаза были закрыты, казалось, что она не дышит. Холмс подскочил к кровати, проверил пульс.

— Скорее, Уотсон, вы же врач. Откройте окно, женщина еще жива, дайте ей чего-нибудь.

Я мигом открыл ставни и распахнул окно, затем сходил в комнату, принёс саквояж и достал аптечку, сделал укол и принялся ждать. Вскоре мы увидели, что губы миссис Армитедж начали розоветь, дыхание стало более ровным. Жизнь возвращалась к ней! Она была спасена! Мы, затаив дыхание, ждали, наконец она открыла глаза. На секунду в её глазах, видимо, отобразился пережитый ужас, и она сжалась на кровати, свернувшись в клубок, затем искра понимания проблеснула на лице — она узнала нас.

— Я думала, что умру этой ночью. — сказала женщина тихим и печальным голосом. — Призрак, о котором вы вчера говорили, был у меня. Это была высокая мёртвая девушка в подвенечном платье. Я видела черные, мертвые кости под белой вуалью. Лицо её было скрыто, но я знаю — это была сама Смерть. Она сказала мне... что-то... я не помню... ах! — не хочу вспоминать! — и она закрыла лицо руками.

— Леди, — спокойным голосом обратился к ней Холмс, — как мне ни прискорбно, но я должен попросить вас вспомнить в точности, что она вам сказала. От этого может зависеть жизнь и не только ваша, но и других людей.

Миссис Армитедж помолчала, погружаясь в воспоминания, лицо её то и дело искажалось от перенесённого ужаса. Воспоминание явно не давалось ей, ускользало от неё прочь. Наконец она тихо сказала:

— Я вспомнила. Девушка сказала мне: "Зачем ты призвала меня, смертная? Чем я провинилась перед тобой?", а потом сжала мне горло и добавила: "Ты дашь мне свободу в глубокую лунную полночь, смертная, или умрёшь."

Мы переглянулись. Именно эти слова призрак сказал нам в первое своё появление.

— Я знаю, что должна приготовиться к смерти, — тихо и со смирением промолвила хозяйка Сток-Морона, — пожалуйста, позовите Сэмюэля Причарда и нотариуса, в его присутствии я напишу завещание.

Как мы ни пытались уговорить миссис Армитедж не поддаваться и не верить снам, она стояла на своём. Наконец, она показала на своё горло и молвила:

— Доктор Уотсон, посмотрите, что вы здесь видите?

Я нагнулся, и липкая холодная дрожь пробрала меня от лопаток до копчика. Я своими глазами увидел отпечатки длинных, узловатых пальцев. Мне нечего было сказать, и я вышел, оставив Холмса с ней наедине.

Через несколько минут вышел и мой друг.

— Я сражён, Уотсон. Я просто не знаю, что мне делать, что предполагать. Как вы считаете, могла ли она сама душить себя во сне?

— Нет, Холмс. — я покачал головой. — Я могу точно сказать вам — исключено. У миссис Армитедж длинные тонкие пальцы с маленькими подушечками, здесь же пальцы были узловатыми, более короткими.

— Да, я знаю, знаю! — вдруг вскрикнул Холмс, — я видел отпечатки... Но тогда? — и он забормотал себе под нос быстрой скороговоркой. — Галлюцинации исключены... леди не принимала наркотик, отпечатки не объяснить... В общем, Уотсон, нам с вами нужно ехать в городок. Констебль Джексон посадил Мортимера в тюрьму, а он единственный может дать требуемые объяснения. Другие страницы дневника мне пока не дались, мерзавец применил более сложный шифр, так что я в тупике.

Холмс снова помолчал и сказал мне доверительно:

— Скверное дело, очень скверное. Такого я не помню в своей практике. Перед нами не призрак, вернее, не простой призрак, а кто-то вполне материальный или умеющий воздействовать на материальные предметы.

В этот момент кто-то забарабанил в дверь. Я подошёл к ней. "Сообщение для мистера Холмса!" раздалось за дверью. Я открыл. За дверью стоял дюжий полисмен, который вежливо спросил: "Вы мистер Шерлок Холмс?" Я было хотел ответить отрицательно, но услышал шаги Холмса за спиной и его голос:

— Да, это я. Что вам угодно?

— У меня письмо для вас, сэр, Джексон просил передать его вам лично. — Констебль протянул конверт, запечатанный полицейской сургучной печатью.

Холмс взял конверт, а полисмен откланялся, сел на стоявшую неподалеку лошадь и ускакал прочь. Мой друг разорвал конверт, оттуда выпало письмо и маленькая записка. Холмс сначала прочитал письмо. Выражение его лица стало более задумчивым, он произнёс:

— Нам ничего не узнать от Джеймса Мортимера. Констебль Джексон нашёл его повесившимся в своей камере и послал эту его предсмертную записку вместе с письмом. Он передал записку мне и попросил прочитать вслух:

— Возрожденный из крови рода мститель, она отомстит за меня. Берегитесь Белую Леди Пустошей, — громко прочитал я.

Холмс медленно опустился на пол и закрыл лицо руками.

— Этого-то я и боялся. — еле слышно произнёс он. Какое-то время я смотрел на моего друга, выдающегося, талантливого сыщика, потрясенным взором. Еще никогда он не выглядел таким потерянным, проигравшим. Но вскоре он пробудился к деятельности и со словами — "мы еще поборемся" — проследовал в комнату. Я было пошёл за ним, но сразу же услышал звук проворачиваемого в скважине замка.

— Уотсон! — донёсся до меня голос Холмса, — извините, но мне надо побыть одному несколько часов. Завтрак мне не нужен, поэтому кухарить придётся вам. Боюсь, что миссис Армитедж не сможет нам помочь.

Я прошёл на кухню и занялся готовкой. Я плохо готовлю, но сделать бифштекс с жареной картошкой или сварить кофе могу. Вначале я отнёс кофе с печеньем леди Элен, повторившей свою настойчивую просьбу о нотариусе, потом сходил к дому лесничего и обратно. Лесничий послал за нотариусом, а пока мы с ним выпили кофе. После этого я стал жарить мясо для бифштекса, а Сэмюэль уединился с миссис Армитедж. Вышел он оттуда с заплаканными глазами и почему-то быстро уехал. Вскоре прибыл нотариус и заперся с миссис Армитедж в комнате, где они о чём-то громко спорили. От Холмса по-прежнему не было ничего слышно, и я уже раскладывал по тарелкам еду, намереваясь отнести её в комнаты, как вдруг послышался бодрый голос Холмса "Эврика!" — и он распахнул дверь комнаты. Выйдя из неё, мой друг с гордым видом сел на стул. Я поразился произошедшей с ним переменой, но долго удивляться мне не дали. Тут же скрипнул замок, и открылась дверь в спальне хозяйки, откуда вышел нотариус, сложивший завещание в карман и отправившийся по своим делам. После этого леди Элен присоединилась к нам, тихая, бледная, как мраморное изваяние. Обед прошёл в полном молчании. Я и Холмс не хотели ни о чем говорить, наша хозяйка тем более. После обеда она извинилась перед нами, сославшись на то, что вечность не может ждать, и покинула гостиную. Холмс еще немного помолчал и сказал:

— Да, шифр к путевому дневнику оказался сложным. Все страницы дневника (а их там 8) выполнены разным способом шифровки по принципу один шифр — одна страница. Первая страница, как и заглавие, расшифровывается путём прибавления числа три к каждой букве. Вторая страница — путём прибавления числа два к каждой букве. Третья страница — путём прибавления числа один к каждой букве, четвертая — путём прибавления числа шесть, пятая — путём прибавления числа четыре, а шестая — путём прибавления числа — семь. Седьмая страница — вот где мне пришлось повозиться, там все буквы в словах были написаны наоборот (первая буква слова становилась на место последней и слово писалось справа налево). Вероятно, это означало, что к букве ничего не прибавляется, то есть ноль. Восьмая страница расшифровывалась путём прибавления числа восемь. Таким образом, у нас есть восемь разных шифров к восьми страницам.

— Ну а что же сам дневник, Холмс? Что там написано?

— О, чтиво это интересное, не сомневайтесь, Уотсон. Там записано, как Джеймс Мортимер бежал после того, как его собственная жена попыталась его отравить, как он путешествовал, как, наконец, он заинтересовался историей своего рода и остался здесь. Потом там говорится смутно о каком-то ритуале, который он провёл по совету некоего Р.М., и который показался ему всего лишь интересным и забавным алхимическим опытом. Дневник обрывается на описании страшных смертей Джеймса Хаддингтона и служанки Эммы. Видимо, Мортимеру стало страшно, хотя тогда он еще и не подозревал, что происходит, и считал, что Эмма и Джеймс умерли по его вине.

— А что, разве это не так?

Мой друг покачал головой.

— Увы, этим утром мы получили доказательство обратного. Виновата та девушка с узловатыми пальцами. И я бы предположил, что это кто-то переоделся и дурачит нас, если бы мы не видели её сами и неоднократно. Три разных человека видели её — двое одновременно, а одна отдельно — и имеют свидетельства. Можно было бы предполагать, что мы были одурманены наркотиком, но миссис Армитедж уже ничего от доктора Мортимера не принимала по моему совету.

— Но она же ходила к нему в лабораторию в день ареста! Он мог и её отравить!

— Нет, Уотсон, это маловероятно. А главное, улики, улики говорят в пользу того, что миссис Армитедж кто-то душил, кто-то, кто смог отпереть закрытую на ночь входную дверь, кто отпёр и запертую дверь её спальни, а затем сомкнул свои пальцы на её горле. Завтра двадцать второе ноября, Уотсон, среда, а полнолуние наступит в ночь со среды на четверг двадцать третьего числа. В послезавтрашнюю полночь, если мы не сумеем это предотвратить, убийца завершит свой план.

— У меня идёт голова кругом, Холмс. Неужели это подступает старческий маразм? Может быть, мы с вами беседуем в Бедламе⁽¹⁾, и рядом стоят санитары, готовые нас обездвижить?

— Нет, мы пока что вменяемы, друг мой. Не бывало так, чтобы люди сходили с ума целыми группами. Да и мы сомневаемся в нашем разуме, душевнобольной же, как правило, свято верит в реальность безумия.

— Пусть так. Но что же нам делать, Холмс? — я поднёс руки к лицу и помассировал виски.

— У нас есть ключ к кодовому замку, Уотсон. Этот замок состоял из восьми частей, в которые можно было вставить цифры от нуля до девяти. Дневник состоит из восьми частей. И мы знаем, что главным принципом расшифровки было прибавление некоторого числа букв к каждой букве шифрованного слова.

— Понятно, Холмс. Тогда наш шифр — 32164708.

— Именно. Браво, Уотсон, вы понимаете меня с полуслова. Нам осталось лишь пойти туда. Уже темнеет, нам надо торопиться. Хотя я не думаю, что в эту ночь кто-то из нас встретит нашего "призрака".

И мы пошли, отперли чугунную дверь отмычкой и спустились в подземелье. В этот раз в подземелье всё было непривычно тихо. Мы быстро дошли до комнаты, и, повинуясь какой-то странной интуиции, я бросил взгляд на портрет и внутренне содрогнулся. Из глаз девушки на портрете текли две кровавые слезы, она плакала кровью, а почерневшие губы были искажены в безумной, бесовской усмешке.

— Не обращайте внимания, — сказал Холмс. — Существо пытается отвлечь и запугать нас, но ему это не удастся. Давайте сосредоточим свои усилия на двери, посветите мне фонарём, пожалуйста.

Через несколько минут шифр был введен, и еще через мгновение дверь была открыта. Мы вошли. Внутри ещё горели свечи, много свечей, видимо, хозяин комнаты время от времени обновлял их. Дикое, немыслимое зрелище открылось нашему взору. Левая и правая стены комнаты были обиты багровой парчой, на которых виднелись знаки молотка и меча, нарисованные красным. Посередине комнаты стоял большой стол, обитый зеленым и черным сукном, на нём в беспорядке лежали какие-то книги и бумаги. Ближе к дальней стене стоял стол поменьше, он был сделан из тяжелого материала, камня или чугуна, и на нём лежали какие-то предметы. На самой стене засохшей кровью была начертана перевернутая пентаграмма, а под ней скалился прибитый к стене гвоздями козлиный череп.

Мы с Холмсом некоторое время колебались на пороге, настолько нам была омерзительна сама мысль, чтобы туда войти. Мой друг еще помедлил и, наклонившись к моему уху, сказал: "Здесь явно убежище того, кто поклоняется ненавидящему Господа нашего". Я кивнул и шагнул за порог с чувством обреченного. Но нам с Холмсом нужна была истина, и мы не могли отступить.

Я занялся осмотром стен и пола, Холмс же перешёл к содержимому стола и тихонько присвистнул:

— Да у нас тут полное собрание сочинений по демонологии... Смотрите — "Молот ведьм", "Демонолатрия", а вот мистическо-оккультные сочинения — вот протоколы масонских лож Британии, вот полный латинский список Региуса, древней масонской поэмы, а это на старофранцузском "Жизнь и мученичество святого брата нашего магистра Жака де Моле" — сочинение тамплиеров, причём подлинник XIV в. Более того, у нас тут есть и книги по теории древнего оккультизма — "Каббала" Ицхака Лурье, а из современных "Антропософия" мэтра Штайнера, "Тайная доктрина" мадам Блаватской. И это еще не всё...

Тут Холмс нагнулся и подобрал какую-то книгу, по его недосмотру упавшую под стол.

— Это тоже на латыни, Уотсон, пополам с французским — "Grammaire de Papas Honorius I" — знаменитый средневековый "учебник" по вызову духов из загробного мира, "Гримуар папы Гонория I". Смотрите, тут есть закладка, кусок черной ткани, видимо, обрезок сукна со стола. Итак, посмотрим, что тут пишут... хм... дай-ка прочитаю вслух: "И дабы призвать душу умершего из загробного мира да сойдутся четыре стихии — Луна, земля, человек и огонь, и да помогут им в этом растения, звери, птицы и самая смерть. И да поместит взыскующий сего всё это в перевернутый пентакль, и да заклянёт собственной кровью, и так сможет он возродить (тут неразборчивое слово, Уотсон) то, что ушло. И при полной луне явится душа-призрак, но берегись, взыскующий, и не совершай призыва из черной злобы, ибо злоба твоя породит злобу в душе, и станет та душа черной, и исполнится проклятием, и будет мучить и убивать, пока не (снова не разобрать) взыскующий и тогда обретёт покой."

— Какой-то бред для любителей сказок, Холмс. — растерянно произнёс я. — Мы никогда не сталкивались с подобным, и почему мы должны этому верить?

Меж тем Холмс разглядывал содержимое маленького столика. Внезапно он подозвал меня к себе.

— Смотрите, Уотсон, — проговорил он, — какие интересные предметы лежат на этом столе.

— Не вижу в них ничего интересного. — Я присмотрелся и хмыкнул. — обычный бессодержательный набор всякой всячины. Разве что золотой медальон привлекает взор.

— Ага-ага, — задумчиво пробормотал Холмс, — а что, если так, — он быстро вынул маленькую записную книжку из правого кармана и, вырвав листок, написал на нём что-то, а потом передал листок мне.

Вглядевшись при тусклом, колеблющемся свете свечей, я прочёл:

"Луна = серебряный шиллинг (серебро)

Земля = каменный уголь

Человек = зуб

Огонь = золотой медальон".

Я посмотрел на стол, и мороз пошёл у меня по коже. На столе слева вверху лежала серебряная монетка времен короля Генриха VII, справа вверху кусок чего-то напоминающего уголь, присыпанный пеплом, справа внизу — явно человеческий зуб мудрости, а слева внизу — золотой медальон. Холмс взял носовой платок и осторожно поднёс медальон к моему лицу, чтобы я мог лучше увидеть. В центре медальона была надпись на латыни "Ignis" — огонь.

— А теперь вы без труда увидите и остальные символы ритуала призыва, — произнёс Холмс.

И действительно, я их увидел. Слева от центра лежали листья беладонны, известного ядовитого растения, справа от центра волчий коготь, сверху от центра — перо какой-то крупной птицы, скорее всего, орла. Внизу ничего не лежало, но вот в самом центре... Дрожащей рукой я перевернул карту. Это была карта Таро, тринадцатый старший аркан. На ней был изображен всадник-скелет с косой.

— Самая смерть. — тихо сказал Холмс. — И заметьте, что все эти символы лежат в правильном порядке относительно возможной перевернутой пентаграммы. Но самой пентаграммы тут нет.

— Где же она? — в тон Холмсу сказал я.

— Завтра будем искать, Уотсон, будем искать. А вот это действительно интересно, — и он подобрал с пола листок, на верху которого было написано готическим шрифтом "Легенда о Белой Леди Пустошей".

— Это оригинал того листка, который нам пытался всучить Стерндейл. Надо будет завтра с утра, на свежую голову об этом подумать. Да, тут много еще интересных вещей — например, вот это — переписка Мортимера с каким-то Р.М., который советует ему, как правильно проводить ритуал. Гримуар и переписку я заберу с собой.

— А пока что пойдем, так как... — тут он посмотрел на часы, — уже без пяти минут полночь.

При мысли о том, что существо явится прямо сюда, мне стало плохо. Староват я уже для таких испытаний — с горечью тогда подумал я. Мы с Холмсом медленно забрали бумаги и ингредиенты со стола, вышли и закрыли за собой дверь с кодовым замком. Потом поднялись, с трудом заперли вход в подземелье, но уже не стали его маскировать. Когда мы открыли входную дверь в дом, хозяйка Сток-Морона бросилась к нам на грудь.

— О мистер Холмс, доктор Уотсон, она была, она снова была здесь! — глотая слёзы и слова, воскликнула миссис Армитедж. — Она предупредила меня, что завтра придёт в последний раз.

Мы насилу смогли успокоить бедную, перепуганную почти насмерть женщину, и я дал ей двойную дозу успокоительного. После этого мы пошли спать, предварительно заперев все ставни и окна, а также закрывшись в наших комнатах на ключ. Завтра... Всё решится завтра...

1) самая известная лондонская психушка

Вернуться к тексту

Утро застало меня в постели. Холмс, уже полностью одетый, успел позавтракать и сидел за столом. Перед ним лежало письмо леди Элен, текст ритуала и ингредиенты, переписка Мортимера с загадочным Р.М., а также листок с легендой.

— Не выходит, Уотсон, ничего не выходит. Я не могу извлечь ничего из легенды, слишком мало данных. Да вы и сами почитайте её мне вслух, когда вы делаете свои замечания, мне лучше думается. — задумчиво отметил он.

Я взял жалкий и потрёпанный временем листок бумаги и с некоторым содроганием в душе прочёл.

Легенда о Белой Леди Пустошей.

Сия легенда записана в назидание мной, Рованом Мортимером, сыном-бастардом Эвана Мортимера-младшего, дабы знали потомки, как причудливо судьба играет людьми и как неисповедимо провидение Господне.

Некогда, после реставрации короля нашего законного Карла II и низвержения мятежников, родилась в нашей семье от сочетавшихся законным браком Эвана Мортимера-старшего, потомка рода славных Мортимеров, и простолюдинки Иннис Грейвс дочь их, прекраснейшая из прекрасных, леди Хелен Мортимер, прозванная за свою белоснежную кожу и светлые волосы Белой Леди из Пустошей Сток-Морона. И была эта дочь у них вторым ребёнком, старшим же сыном был брат её, Эван Мортимер-младший. А славный Эван-старший из рода Мортимеров шотландской ветви владел всем Сток-Мороном и лесом, и угодьями его, и двумя древними городами южного Суррея — Фарнхэмом и Хейлзмиром, кои платили ему небольшую дань и пользовались самоуправлением. И случилось так, что достигла Белая Леди совершеннолетия, и стала она самой завидной невестой южного Суррея, ибо была красива, умна, умела вышивать, прясть, скакать на коне, стрелять из лука и играть на арфе.

Но пылала в сердце дивной девы незаконная любовь к брату своему Эвану-младшему, который был красив без всякой меры. Обольстил же он, исчадие сатаны, сестру свою, и родила в шестнадцать лет она меня, злосчастного, который за тяжкие грехи её держит строгий пост в течение каждого шестого года жизни, а преступный отец мой бросил её, надругавшись над её честью, и бежал, и был проклят родителями своими. Тут посватался к моей матери молодой незнатный сквайр Джордж Ройлотт, который был весьма благороден сердцем и красив лицом, и были они помолвлены перед лицом Бога в церкви его, но матушка вскоре скончалась при таинственных обстоятельствах, и могила её скрыта завесою тайны. Сказывают только, что хотела она бежать и что отец её скончался от удара, узнав о предполагаемом побеге её, а мать её последовала в могилу двумя годами позже. И так фамильное поместье наше по завещанию Эвана-старшего перешло к Джорджу Ройлотту, который взял меня сироту и плод кровосмешения и постыдного прелюбодейства и воспитывал в строгости и страхе Божием. Часто наказывал он меня лозой до крови, а меж тем поселил в подземелье и разрешил выходить лишь два раза в месяц на поверхность, но обещал, что, когда стану я совершеннолетним, он отпустит меня во искупление моих грехов и даже даст денег на дорогу.

Сию же легенду записал я со слов господина моего, законного хозяина Ройлотта, чтобы знали все потомки его о коварстве и грехах рода Мортимеров, приведших их к гибели, а меня к незаконнорожденности."

Я дочитал этот текст, и мне стало буквально страшно. Что и кого вызвал Мортимер по злобе своей из могилы? Как умерла Хелена Мортимер? Что стало далее с несчастным и презираемым Рованом-бастардом? Наконец, где была похоронена Хелена? Я тут же поделился этими вопросами с Холмсом.

— Ну, что с ней стало мы можем понять по возможным домыслам Джеймса Мортимера. Что могло подвигнуть Мортимера на этот ритуал и месть? Вероятно, тот решил, что его прародительницу подло убили по приказу спятившего Эвана-старшего и по наущению Ройлотта, потом Ройлотт извёл всю семью, а потом состряпал легенду, чтобы завладеть Сток-Мороном. Но вполне возможно, что в написанном была и правда. Может, Джордж Ройлотт был действительно добрым человеком, просто фанатично верующим и потому считал, что Рован-бастард проклят за грехи матери и отца, но может искупить вину постом, наказанием и молитвой. Этот-то Рован-бастард и был, скорее всего, основателем новой ветви незнатных Мортимеров, последнее звено в которой повесилось недавно в камере. Более сложным вопросом я считаю то, что именно возродилось...

— В ритуале есть предупреждение о том, что если вызвавшим владеет черная злоба, то ничего хорошего он не может призвать. — робко заметил я.

— Именно, Уотсон, именно. В тексте гримуара я нашёл и то, как можно прервать ритуал. Там написано буквально следующее — "пока не... взыскующий". Я думаю, что "пока не умрёт взыскующий", но мы-то знаем, что это не так, ведь судя по письму констебля, умер он той же ночью, в которую к Элен приходило существо. Следовательно, речь, скорее всего, идёт о том, что только особая смерть призывателя освободит призванного, но я не уверен, нет, не уверен... Надо поискать ещё в другом месте гримуара. Жалко, что я уже почти забыл латынь и мне тяжело даётся чтение, но я перевел гримуар почти до середины и ничего не нашёл. Возможно, надо посмотреть по ключевым словам... — он задумался.

— А почему у вас на столе лежит письмо миссис Армитедж? — осведомился я, чтобы отвлечь Холмса от мрачных мыслей.

— Да, понимаете ли, друг мой, мне не даёт покоя одна вещь. Эта вот "глубокая лунная полночь", она повторяется в письме леди трижды. Сначала я грешил на испуг, потом на действие мышьяка, но перед нами явно что-то другое. Существо является людям три раза, и в третий раз, в ясную лунную полночь, оно должно их убить.

— Или они должны его освободить, — напомнил я Холмсу.

— Правильно, Уотсон! — Холмс хлопнул себя по лбу. — Какой же я старый дурак. Надо поискать в гримуаре дальнейшие указания после слова "освободить". — он начал лихорадочно листать, и внезапно его лицо будто бы осветилось изнутри.

— Вот оно, Уотсон, вот! — и Холмс торжествующе прочитал, вернее, перевёл, следующее место из гримуара:

"Ежели же взыскующий ритуала сего умрёт и будет страдать страшными муками адскими призванная им душа, то вот средство обратить ритуал вспять и освободить её, дабы могла она вернуться обратно в мир мёртвых — надобно взять силу Солнца, освященной воды, мирного зверя и небесного воздуха, и да помогут в этом призывателю молния, человек, гад и самая жизнь. И да поместит всё это призыватель в обычный пентакль и начнёт ждать. Егда же дух явится, следует трижды заклясть его Богом живым. Но да совершится обряд лишь при двух условиях — да будет захоронено тело призванного духа на освященной земле и мирной должна быть смерть его, иначе будет дух связан узами неразрушимыми с призывателем и сможет тяжко навредить ему, но если убьёт призывателя, то будет запечатан на месте призыва, доколе не пройдёт пять долгих лет."

— Откуда мы всё это возьмём? — недоумённо спросил я — Как понять вообще, что это всё и какой элемент где нужен?

— Не беспокойтесь, это как раз достаточно легко разгадать. Если огонь — это золото, то солнце должно быть огнём. Думаю, горящей свечи будет достаточно, чтобы изобразить силу Солнца. Освященная вода — сейчас вы пойдете к лесничему и попросите его послать в Фарнхэм к католическому священнику, попросите у него грамм святой воды. Мирный зверь и гад — попросите у лесничего лапу зайца или крыло перепёлки, а уж шкура ужа у каждого уважающего себя лесника обычно есть, нам же нужен маленький кусочек.

— А молния? А небесный воздух? — иронично спросил я у Холмса. — Вы ведь не Господь Бог?

— Нет, конечно. Молнию даст нам сочетание спирта и кислоты (я сам делал такие опыты), а "небесный воздух" алхимии — это обычный кислород, так что не беспокойтесь, я опытный химик.

— А человек? Что гримуару на этот раз надо? — не унимался я.

— Думаю, что подойдёт кусочек кожи, ваш, например. Главное, чтобы человек был живым и кожа была бы относительно живой.

— А "самая жизнь"? Опять карта Таро? — спросил я у Холмса.

— Нет, друг мой. Карта — это мертвая материя. Смерть к смерти, так сказать. Жизнь во всех оккультных ритуалах — это кровь. Это кровь призывателя, то есть моя кровь. Дух, если что, будет связан со мной. Я не позволю вам, Джон, рисковать своей жизнью.

Джон... Давно уже Холмс не называл меня так. Даже мысленно мы оберегали свободу друг друга, никогда не называя наших имён. Эти редкие моменты, когда Холмс называл меня по имени, я бережно хранил в самом своём сердце.

— Меня больше беспокоят, — продолжил Холмс наш разговор, — две вещи: место проведения ритуала, время его проведения и два условия. Дело в том, что я уже могу предполагать, что место проведения — это гробница Хелен Мортимер, которую мы не нашли. Мы должны найти гробницу и уничтожить перевернутый пентакль, заменив его правильным. Это первое. Второе — время проведения. Насколько я понимаю, ритуал был проведен в полнолуние, соответственно, и мы должны это сделать тоже в полнолуние. Ну и третье — условия. Я не уверен, что Хелен Мортимер не покончила с собой и что место это — освященное. Нам следует убедиться в этом.

На этом мы и закончили разговор, пойдя успокаивать миссис Армитедж, которая находилась в очень подавленном состоянии духа. После этого Холмс пошёл вскрывать сторожку, где была лаборатория нашего мерзавца-химика, а я поплёлся к лесничему. Как болели мои старые кости! Видно, верно говорит старинная поговорка, что старость да бедность — это раны, которые нельзя излечить.

Сэмюэл Причард встретил меня в не лучшем расположении духа. Однако он был рад, когда я сообщил ему, что мы не бросили его обожаемую леди Элен в беде. Заведя разговор на нужную мне тему, я легко получил и кусочек шкуры ужа, и недоеденное крыло куропатки. Также он согласился послать гонца в город за освященной водой. Он даже настойчиво просил, чтобы вместо воды мы пригласили священника и тот освятил бы дом. О, если бы я послушал его тогда! Но я отказался.

В общем, всё было готово к ритуалу, когда мы встретились за обедом. Оставалось самое сложное — отыскать тайное место похорон Хелен. Я предложил Холмсу обыскать кладбище, но он только покачал головой.

— Подземелье, Уотсон, вот где она лежит. Надо еще раз обследовать подземелье, каждый уголок, каждую стену коридора или комнаты, включая и комнату за кодовым замком.

Наскоро пообедав и постаравшись успокоить миссис Армитедж, мы вышли в наш последний поход. Мы долго возились с потайной дверью, обследуя полы, потолки, стены каждого коридора с тщательностью мономанияков.⁽¹⁾ Шли минуты, минуты превращались в часы, но всё было тщетно. Мы медленно двигались вдоль извилистого правого коридора (того самого, который оканчивался дверью в спальню Мортимера). Неожиданно Холмс наклонился и на что-то нажал. Пол стал быстро сдвигаться в сторону, и открылся узкий проход вниз.

Мы посмотрели — на каменных ступенях была какая-то краска, возможно, это была запекшаяся кровь. Но отступать было поздно, и, вежливо отодвинув Холмса в сторону, я, Джон Хэмиш Уотсон, ступил во мрак, высоко подняв фонарь. Мне было страшно, но со мной был мой верный друг, а впереди цель, за которую и жизнь отдать не жалко. Вскоре перед нами возникла арка, а за ней открылось тёмное помещение. Ничего, мы с собой несли достаточно свечей, чтобы его осветить и надолго. Пока Холмс расставлял свечи, я осмотрелся. Перед моим взглядом открылось достаточно узкое треугольное помещение без окон и дверей. Единственный вход в него был через арку, позади. В центре небольшого зала на возвышении стоял открытый гроб, крышка была привалена к одной из его стенок. Я подошёл к гробу и посмотрел внутрь. Это была она!

Труп был в подвенечной фате и лежал внутри, руки и лицо закрывала белая вуаль. Ну что ж, можно было перевести дух, по крайней мере, существо было тут, а не в доме, пугая несчастную миссис Армитедж. Знакомая опасность всегда лучше неизвестной.

Я огляделся. Холмс расставлял свечки по углам комнаты и рядом со стенами, где лежал всякий мусор и хлам — какие-то старые верёвки, прохудившиеся сапоги, остатки крыс и мышей. Такое впечатление, что помещение когда-то использовали и как склад. Я прошелся вдоль стен, пошевеливая ногой мусор, но ничего примечательного не обнаружил.

Между тем время ритуала неумолимо приближалась, а пентаграмму мы не могли найти. Но и видимых следов осквернения не было. Холмс со вздохом надрезал себе ладонь принесённым ножом и начал рисовать правильную пентаграмму. Я следил за этим и не мог отвести взор от Холмса, старый идиот! Потом Холмс начал класть предметы. Левый верх — зажжённая свеча. Сделано. Правый верх — баночка со святой водой. Сделано. Правый низ — крыло куропатки. Помещено. Левый низ — баночка с чистым кислородом — сделано. Потом пришло время дополнительных элементов. Левый центр — какая-то банка, в которой виднелись вспышки и что-то клубилось. Холмсу виднее. Тут мой друг подал мне знак, и я приблизился. Оттянув кожу с мизинца, я решительно резанул ножом и передал другу кусочек живой плоти, которую тот положил в баночку и поместил в правый центр. Сделано. Наконец настало время для шкурки ужа, которого Холмс положил вниз, под пентаграммой. И в центр он поместил баночку со своей кровью.

Я посмотрел на часы. Было без пяти минут полночь, а мы еще не проверили условия. Я молча указал пальцем на часы, показав пять ладонью. Отчего-то мне не хотелось говорить в этом месте, будить до времени спящее существо. Холмс понял и указал на окружающие меня стены и рухлядь под ними. Я еще раз прошёлся по ним, вроде бы ничего. Было без минуты полночь. Пора было начинать ритуал.

Холмс поднялся с ритуальным ножом в руках и встал справа от пентаграммы, раскинув руки в стороны, как будто хотел обнять собою воздух.

— Хелен Мортимер! — Разнёсся по маленькому залу его звучный голос — Явись мне!

Ничего не произошло. Секундная стрелка на моих часах неумолимо двигалась, но я внезапно вспомнил кое-что. Арка! Я проверил и пол, и потолок, но не проверил свод арки, когда мы входили в зал!

— Хелен Мортимер! — снова воззвал Холмс держа в раненой руке окровавленный нож. — Заклинаю тебя, явись!

Я делал отчаянные знаки Холмсу, чтобы тот прервал ритуал, но Холмс встал почти спиной ко мне. Тогда я прошёл назад за арку и посмотрел наверх. На ломаной латыни я увидел две надписи и один символ, и сердце у меня ухнуло куда-то вниз. Ошиблись! Недосмотрели! На меня смотрела надпись — Conditorium suicidum mortem ("Склеп погибшей от суицида") И ниже еще одна на родном мне языке — "Осквернено". Под надписями был нарисованный кровью перевернутый крест.

И в третий раз я услышал громкий голос Холмса:

— Хелен Мортимер! Заклинаю тебя! Восстань в эту глубокую лунную полночь! — и Холмс опустил обе руки.

Я почувствовал, как волосы шевелятся у меня на голове и глаза вылезают из орбит, поскольку труп в центре зала стал медленно подниматься из гроба. Вот Хелен села, вот она спустила вниз ноги, которые, при соприкосновении с полом тут же перестали быть видимы. Наконец она сделала шаг по направлению к Холмсу. И еще один шаг. И ещё один.

— Холмс! — Закричал я в отчаянии. — Склеп осквернён! Нам с вами надо уходить! — и сделал несколько шагов навстречу.

Но Холмс не шевелился. Он поднял раненую руку и обрызгал кровью вуаль существа, которое уже остановилось прямо перед ним, в самом центре правильного пентакля.

— Зачем ты призвал меня, смертный? Что я сделала тебе, какое страдание причинила? — нежный женский голос проникал, казалось, в самую душу.

— Ты не причинила мне страдание, Хелен. — мягко сказал Холмс. — Я призвал тебя, чтобы освободить. Злой человек причинил тебе страдание. Злой человек уже в могиле.

— Так освободи меня, смертный! — ласкающе-нежно прошептал голос. — Чтобы я могла отблагодарить тебя.

— Нет! — закричал я из последних сил. — Склеп осквернён! Мы должны бежать, Шерлок! Бежать!

Но даже его собственное имя не отвлекло Холмса от ритуала. Он медленно и внятно трижды произнёс:

— Заклинаю тебя Богом всемогущим — обрети покой в мире мертвых!

— Заклинаю тебя Богом живым — упокойся с миром!

— Заклинаю тебя Богом сил — найти покой в обители праведных!

И при этих словах, казалось, всё было кончено. Но, перед тем как уйти, Хелен Мортимер сбросила маску и обнажила мертвый череп, а её мертвые губы прошептали:

— Добрый человек, добрый человек, что же ты наделал? По своей воле я прервала свою жизнь и мучаюсь, нет мне покоя ни на земле, ни в мире мертвых, и не обитель праведных, а ненасытимый ад алчет поглотить мою душу. Но берегись хозяина моего, что идёт за мной следом. Прощай навсегда! — с этими словами раздался пронзительный крик, и скелет Хелен вместе с её одеянием распался в прах.

Мы с Холмсом замерли на местах. Секунды казались вечностью. Время стало патокой, в которой мы завязли, как беспомощные мухи. Внезапно по углам зашевелилась рухлядь, старые кости, веревки, они загромыхали и затряслись. Холмс обернулся ко мне, чтобы что-то сказать, но чуть не упал, потому что и пол задрожал, затрясся, как будто больной в предсмертных корчах.

— Холмс! — крикнул я. — Обернитесь, Холмс! Гроб! Посмотрите, гроб!

Я как будто лишился возможности говорить предложениями от ужаса, потому что пустой, огромный гроб стал быстро приподниматься и завис в воздухе. Под гробом горела адским, пылающим огнём перевернутая пентаграмма.

— Пентаграмма! — Холмс обернулся и стал смотреть, пытаясь сохранить равновесие. — Господи, Холмс, перевёрнутая пентаграмма! Это призыв, Холмс. Бежим, скорее бежим отсюда.

Но было поздно, ибо в это мгновение пол под пентаграммой исчез, и мы ослепли от струи ревущего и кипящего пламени. Пламя залило весь потолок, все стены заплясали от огня и на них проявились... оккультные символы.

— Да, уже поздно, Уотсон. — проговорил Холмс с каким-то ледяным спокойствием. — Посмотрите сами назад.

Я посмотрел и чуть не задохнулся от ужаса. Арка исчезла. Проём позади закрыло бушующее пламя.

А между тем мы почувствовали ветер, как будто кто-то сильный и большой шёл к нам, распахивая двери.

— Это настоящий призыв, Холмс! — не умолкал мой праздный старческий рот. — Вся эта комната — это гигантская ловушка! Мортимер надул нас!

И как бы в ответ на моё отчаяние огромный, страшный звук хохота заполнил всю комнату и я услышал... аплодисменты, как будто хлопали в какие-то гигантские ладоши.

— Браво, ничтожный, жалкий человечишка! Браво! Ты всё понял, только слишком поздно! Веками слуги мои верные подготовляли мне здесь оплот великий! Веками Ройлотты и Мортимеры, враждуя между собой, тайно служили мне, мне одному. Узрите же мощь мою, хозяина Хелен Мортимер! Ибо я порождаю в людях желание совокуплять птиц небесных, и гадов пресмыкающихся, и зверя лесного, и даже собственных родных детей, а в братьях и сестрах произвожу потомство!

— А, понятно. — скучным голосом сказал Холмс. — Я знаю, кто нам предстоит, некий Асмодей, владыка адской похоти.

— Как смеешь ты, как смеешь, человечишка! Весь твой хвалёный дедуктивный разум можешь ты выбросить на помойку и растоптать в придачу ногами от бессилия. Никто не может противостоять мне! Я готовил приход сюда, в эту землю, тысячу веков! Я повеселюсь! Я порезвлюсь здесь на славу! Почему Абаддону можно веселиться в Европе целых четыре года, а мне нет? А? А? — с этими словами гигантское туловище демона показалось из ревущих языков пламени, в которые превратились концы перевёрнутой пентаграммы. Демон был омерзителен, трехглавый песодракозмей с огромным туловищем то ли козла, то ли барана. Из разверстых пастей его капала слюна, и я чётко осознал в ту минуту, если смертный прикоснётся к ней, то будет совокупляться со всем, что видит, пока не умрёт.

— Ну, как вам я! Узрите великого Асмодея, повелителя похотения и всякой нечистой мысли, и нечистого слова, — демон упивался собой, а его мощный хвост с жалом на конце и жуткими рогами, подобным скорпионам, задевал потолок, грозя обрушить его на наши головы.

— Как ты мне? — произнёс Холмс тем же безжизненным скучным голосом. — Как по мне, так первостатейное дерьмо: одно набитое фекалиями брюхо да раздутая в самодовольстве голова. Шёл бы ты отсюда, любезный, обратно, а по ходу движения дам тебе весьма ценный совет, совокупись-ка с пламенем адским и мраком подземным, куда низверг тебя Владыка Небес и где тебе самое место.

— Как ты смеешь, пёс жалкий! Да я тебя подвергну таким пыткам, что весь ад содрогнётся, — и с этими словами Асмодей сделал два быстрых шага вперёд, схватив своей звериной лапой моего друга за левую руку.

И немедленно попал в ловушку правильной пентаграммы. В этот момент Холмс повернулся ко мне, маска безразличия спала с его глаз, и он прошептал бескровными губами:

— Бегите, Джон, спасайтесь. Я задержу его, сколько смогу.

На лице Холмса я увидел древний первобытный ужас, но он всё еще боролся. Он противостоял князю ада и боролся! И я почувствовал, как меня наполняет давняя отвага, как при Майванде. Голова стала пустой и веселой, я подскочил к демону слева и, выхватив из кармана вторую баночку со святой водой (спасибо Причарду, уговорил меня взять две на всякий случай) вылил её прямо на лапу.

Вой оскорбленного демона, казалось, мог обрушить потолок. Он отпустил Холмса и схватил меня обеими лапами, пытаясь уничтожить на месте. Что-то с усилием вонзилось мне в висок, но мне было уже всё равно. В этот момент Холмс не стоял на месте. Он схватил банку с освященной водой и описал ею круг вокруг всей неправильной пентаграммы, потом снабдил этот круг своей кровью.

— Отпусти Уотсона, не доделанное в аде болотное ничтожество! Отпусти Уотсона, говорящий похотливый недопёсок! — голос Холмса прорывался через туман в моей голове. Демон отпустил меня и отшвырнул к вновь открывшейся арке. Демон рычал.

— Как ты смеешь меня оскорблять! Я тебя уничтожу! Крушить вас! Рвать на части! Давить! — бесновался князь ада.

— Сначала прорви эту пентаграмму, попробуй. — сказал Холмс своим обычным немного саркастическим тоном. — А то визгу много, а толку с тебя мало.

После этих слов она лопнула, и яркие брызги пламени плеснули в разные стороны. Как во сне я увидел, что ревущий демон набросился на Холмса и запустил когти ему прямо в грудь:

— Умри, жалкое ничтожество! Умри, человечишка! Умри!

Холмс улыбнулся. Это была последняя улыбка, и она адресовалась не только мне. Так улыбался победитель.

— Теперь ты связан здесь, демон, — кашляя кровью, прохрипел Холмс. — Тебе не выбраться. Оба призывателя мертвы.

— На пять лет, человек. — Асмодей, казалось, забыл об оскорблениях и ответил своей собственной трехглавой улыбкой. — Пять лет не срок для меня. Я ждал тысячелетиями.

— Да, но Уотсон вне ограждающего круга, Уотсон на свободе. Я верю в него, — слабеющим шёпотом сказал Холмс и... умер.

Я видел, как демон почти бережно положил его в гроб и прикрыл крышкой.

— Но Уотсон... лишён памяти, не так ли? — и тут демон впился глазами в моё лицо.

Дальше всё было как в тумане. Страх внезапно напал на меня и заставил действовать. Я выбежал из арки как полоумный, вышел из прохода (это я еще помню урывками), потом выскочил из подземелья. Как ураган я прибежал к леди, сказав, что "мы избавили вас от бед, мне надо ехать, привидение не вернётся" и как сумасшедший побежал к лесничему. Тот удивился, куда мне надо среди ночи, но я взял лошадь, заплатил деньги и поскакал. Голова моя шумела как огромный барабан, с каждым ударом всё становилось ненужным, неважным... Холмс, Причард, Стерндейл, Мортимер, Армитедж, Белая Леди ... Кто это? Кто они? Просто лица, лица на песке... Я взял поезд и начал уезжать, вперёд к своей квартире, а голова моя качалась, лопалась от боли, и я даже кричал, временами пробуждаясь. Окончательно я осознал, что мне плохо, только на Бейкер-стрит. Я насилу открыл свою дверь — было уже утро и рухнул навзничь.

1) мономанияки: здесь — люди одержимые навязчивой сверхценной идеей, лексика и написание в духе ХIX в.

Вернуться к тексту

Дневник Джона Хэмиша Уотсона — 23 ноября 1923 года.

И вот пять лет прошло, пять долгих лет, а я сижу на Бейкер-стрит, разбитый горем и параличом жалкий старик. Память наконец вернулась, я вспомнил всё. Хелен, ты тут ни при чём, ты пришла предупредить меня, как всегда, ты благодарна мне, да помилует Господь твою грешную душу. Кто мы, Господи? Всего лишь пешки, завязшие в песках времени и возомнившие о себе. Но я должен продолжать писать, должен, должен...

Я должен узнать, что сталось с Сэмюэлом Причардом и жива ли миссис Армитедж. Я пошлю им телеграмму непременно, непременно. Но какая полная луна снаружи. Полная луна, лунная полночь... Вот видите, я уже забыл, что хотел сказать.

Я чувствую прикосновение руки в белой вуали. Она говорит со мной, неслышный ветерок, дующий в мою старческую грудь: "Торопись, старик, торопись! У тебя не так много остаётся времени!"

Я и сам знаю, что немного. Сердце постоянно сбоит, в груди шум. Я ходил на приём к лучшему терапевту Лондона, он мне сказал — аневризма аорты. Видимо, то столкновение не оставило организм без последствий, ну и пусть, пусть.

Я снова начинаю заговариваться. Пытался две минуты назад встать, но не смог, упал назад, задыхаясь. Ведь мне же говорили, что у меня осталась неделя, неделя. Кто говорил? А может, я сам себе это сказал? Не помню, не знаю...

Но нет, надо встать, собраться с силами. Дом на Бейкер-стрит сильно защищён, освященная вода тут везде, а вчера я пригласил священника, и он освятил жильё. В каждом углу дома стоит деревянный крест, а я непрестанно читаю молитвы Господу Христу, хваля его за то, что всё ещё жив, и пощусь почти пять дней в неделю. Кто бы мог подумать, что я буду жить как древний отшельник и где, тут, посредине Лондона. Но я хочу встретить его во всеоружии, посмеяться над ним напоследок.

Что? Я слышу шаги, кто-то идёт. Перо вот-вот выпадет из моих рук. Я вижу, как открывается дверь. Это мальчишка, посыльный, его лицо испугано, он как-то странно дышит. Он пытается переступить порог дома, но отчего-то не может. О, он открывает рот, голоса нет, но губы шевелятся, сейчас я прочитаю по ним — "Здравствуй, старик! Впусти меня сам, сними защиту с дома, и тогда я не отрежу этому мальчику его достоинство и не скормлю его псам зеленщика, что за углом!" О! О!.. Силы небесные!..

Из служебной переписки лондонского судьи Р.Т. Элларии

25 ноября 1923 г.

Многоуважаемый господин судья!

По просьбе секретаря суда Д. Роллингза и в полном согласии с Вашей волей я, коронер его Величества, лично провел расследование обстоятельств внезапной смерти Джона Хэмиша Уотсона, эсквайра, наступившей утром 23 ноября 1923 года в его квартире по адресу Бейкер-стрит, 221-B. Довожу до вашего сведения, что смерть Джона Хэмиша Уотсона наступила от естественных причин (а именно от разрыва аорты), что подтверждается, во-первых, обращением Уотсона к врачу общей практики, ведущему специалисту в области болезней сердца Т.Р. Уилсону, и, во-вторых, характером его переписки в последнее время, которая представляет интерес только для психиатров Бедлама, куда я её и перенаправил. Джон Хэмиш Уилсон уже пять лет страдал от последствий инсульта, вызванного, несомненно, исчезновением его друга Шерлока Холмса, и на этой почве переживал периоды острых галлюцинаций и бреда с провалами в памяти, что подтверждается всеми его лечащими врачами.

С искренним уважением и почтением к Вам,

Ваш Ричард Мортимер, эсквайр

Из личной переписки Р. Мортимера

Секретно. Шифрованно.

17 ноября 1923 г.

Великому Магистру Тайного Ордена Легиона Пылающих Страстью — здравствовать!

Уважаемый Джейкоб Ройлотт-Моррен! По вашей личной просьбе и ожидая пробуждения нашего великого господина Асмодеуса, князя легиона Пылающих, мы предприняли следующие необходимые шаги.

1. Подземелье под поместьем Сток-Морон было надёжно скрыто от посторонних глаз.

2. Констебль Марк Джексон умер сегодня утром, ему на голову упал кирпич с недостроенного дома. Прискорбная, досадная случайность, по крайней мере, в глазах местных жителей. Но мы знаем правду и уже наградили одного из наших за верную службу.

3. Местонахождение леди Элен Армитедж, мистера Сэмюэля Причарда и Глена Стерндейла в данный момент невозможно установить по официальным каналам. Поместье пустует, в лесничество назначен другой главный лесничий. Моё предположение — они нам больше не опасны, так как предпочли забыть обо всей этой истории и, следовательно, выбыли из игры, покинув Британию.

4. Поместье Сток-Морон является ключевым звеном для размещения нашего оперативного штаба, поэтому чем скорее вы вступите в наследование, тем лучше. Необходимые бумаги через местного судью уже подготовлены.

5. Благость и мудрость Белой Леди из Пустошей активно прославляется нашими адептами. Чем больше людей будут поклоняться ей, тем лучше. Копии той вздорной легенды, которую распространяли Мортимер и Стерндейл — повсеместно уничтожаются.

6. Я настаиваю, что трогать Джона Хэмиша Уотсона не надо. Вчера нашему члену малой ложи Легиона было видение его подземного патрона. Князь легиона хочет лично разобраться с ним.

7. В остальном место, как я полагаю, подготовлено хорошо, но начать надо чуть позже. Князь Абаддон, по слухам из Легиона Воюющей Тьмы, готовит что-то потрясающее. Говорят, рванёт где-то в конце 30-х — начале 40-х годов сего века. А нам только того и надо. Когда профаны устанут от войны, тут-то и придёт время истинного развлечения.

Искренне ваш во аде,

Магистр Тайной ложи Легиона в Лондоне.

Ричард Мортимер, эсквайр.