Условие выхода (гет)

"Знающий не говорит; говорящий — не знает. Интуитивное понимание". Карта Тишина, колода Симболон.

Всю жизнь, вплоть до настоящего момента, Гермиона считала, что есть на свете вещи и пострашнее табачного дыма. Но когда человек-улыбка невесомо притронулся к портсигару и издал восторженный гортанный вопль при виде "бади" — трубочки, скрученной из буро-зелёных сухих листьев — ею овладели нехорошие предчувствия.

Строго говоря, курения, как такового, не получилось. Будучи тенью, человек-улыбка не мог даже зажать сигарету в пальцах, не то, что затянуться. Пришлось Малфою поджечь сигарету, раскурить (причём так, чтобы, упаси Мерлин, не затянуться) и нести её, исходящую сизым густым дымом, в опасной близости от улыбки. Шершавое непрозрачное облако окружило всех троих, разъедая глаза и носоглотки. Гермиона и Малфой кашляли до рвотного рефлекса, человек-улыбка многословно извинялся и благодарил, пытался то разогнать облако тенями маленьких ладоней, то втянуть его в себя целиком — то и другое безуспешно. Наконец Гермиона додумалась окружить себя слабыми отталкивающими чарами и через несколько мгновений оказалась в пузыре относительно чистого воздуха.

— А меня? — обиженно спросил Малфой.

— А сам?

Малфой, нехорошо бормоча, присмотрелся к воздушному пузырю, взмахнул палочкой и обиделся ещё больше, потому что радиус действия его чар оказался раза в два меньше, чем чар Гермионы.

— Я отказываюсь это понимать, — заявил он.

— Ну, разумеется, — согласилась Гермиона. — На случай, если тебе надоест стоять в отказе, даю подсказку — чистокровность тут абсолютно ни при чём.

Малфой кусал губу. Человек-улыбка светился счастьем сквозь дым.

— Ты что-то такое говорила о приливе сил после этих ваших свиданий?

— Вот, видишь, как просто. А ты сразу обиделся. Или позавидовал? Малфой! Ну, признайся, признайся, тебе завидно? Давай пожалуемся ему. Он, в сущности, добрый человек, может, он и тебя, так сказать, зарядит?

— Кончай, Грейнджер.

— Что, прямо сейчас кончать? Мы вообще-то не одни.

— Грейнджер!

— Мог бы и раньше задуматься — когда я перенесла нас через Ахерон. Предубеждения, Малфой, тормозят мыслительный процесс.

— Это называется "перенесла"? Мы чуть не утонули!

— Ну, знаешь! В анимагической форме ты весишь, наверное, полтонны. Тяжеловато, даже для удвоенной магической мощи. Так что...

— Что?

— Лопай меньше. Ай!

Малфой поучающе поднял палочку.

— Это, Грейнджер, был бесконтактный невербальный шлепок. Если ещё будешь меня задирать, забуду о своём шовинизме и надаю по шее, в лучших традициях равенства полов...

Обнаружив у себя в пальцах сигарету и позабыв в пылу полемики о добровольно принятых обязанностях воскурителя, Малфой машинально затянулся и чуть не умер.

Его надрывным кашлем человека-улыбку унесло далеко вперёд. Гермиона, давясь не от дыма, но от хохота, затоптала злополучную сигарету и стала ждать, пока Малфой прокашляется.

Человек-улыбка вернулся к ним и тоже стал ждать, глядя на Малфоя не с сочувствием, а, скорее, с пониманием. Когда Малфою удалось выпрямиться, человек-улыбка сказал, явно гордясь отечественным производителем:

— Хороший табак, я прав?

Малфой чуть не умер вторично, человек-улыбка, опасаясь, что его опять сдует, спрятался за Гермиону. Гермиона устала смеяться и уселась на землю, попутно отметив, что почва покрыта уже не щебнем, а низкой мягкой травой.

Малфой посмотрел на неё слезящимися глазами и прохрипел:

— Смешно?

— Будешь знать, как шлёпать чужих девушек. Забыл, где мы находимся? Тут возмездие наступает без проволочек.

— Грейнджер, не разводи мистики! Её здесь и так хватает, — сказал Малфой и не без опаски огляделся.

Мистики вокруг не наблюдалось. Приятная, поросшая травой сумеречная долина между холмами, ручейки, оливковые рощицы. Вдалеке высился то ли замок, то ли город.

— "... семь раз обвитый стройными стенами", — провозгласил Малфой, заглянув в книгу, потом ещё раз оглядел всю эту буколику и подытожил — овечек не хватает, козочек всяких...

— Твоя анимагическая форма требует любви? — осведомилась Гермиона.

— Скорее, моё эстетическое чувство требует гармонии. Согласись, что без живности пейзаж не завершён.

— Пожалуй, — Гермиона потянула воздух носом, — и запахов никаких нет, кроме этой ужасной самокрутки, ничто ничем не пахнет.

— Не пахнет, и слава Мерлину. Мы с тобой уже нанюхались, чуть не задохнулись.

— И всё бесцветное, даже трава, посмотри!

— А зачем мёртвым цвета? — рассеянно возразил Малфой, листая книгу, — да и запахи, если уж на то пошло...

— Не нужно! — вскричал позабытый было человек-улыбка, размахивая руками, — нам не нужно запахи-цвета! Вам не нужно идти в замок. Я пойду, узнаю и расскажу, я прав?

— Нет, — сказала Гермиона так резко, что человек-улыбка отлетел ярда на три. Малфой удивлённо взглянул на неё.

— Я должна сама увидеть, что его там нет, — пояснила Гермиона и добавила, обращаясь к человеку-улыбке, — не обижайтесь, но...

— Нет обид! — закричал он, — нет но! Это любовь, я понимаю! Идём! — и он, приглашающе махнув рукой, понёсся к семистенному замку. Нёсся он огромными скачками, лишь иногда касаясь земли — явно не столько по необходимости, сколько по привычке.

— Любовь, — ядовито сказал Малфой, — видел бы он эту любовь, он бы тебя, Грейнджер, ко Граду Праведников близко бы не подпустил.

— Это было votum separatum Драко Малфоя, — огрызнулась Гермиона, вставая и отряхиваясь, — прошу учесть, что данным мнением никто не интересуется.

Человек-улыбка уже почти исчез из виду, и они поспешили за ним к городу. Или всё-таки к замку?

Малфой принялся ворчать.

— Не понимаю, с чего ты взяла, что он может быть там. Чего ему там делать? Там же тоска.

— Почему же тоска? Место тихое, приятное. Там ведь должны быть некрещёные дети — вдруг там действительно есть школа?

— Да, — сказал Малфой, — я и позабыл было, что мы в Аду. Спасибо, что напомнила.

— Хочешь сказать, что для него где школа, там и Ад? — спросила рассеянно Гермиона, вглядываясь в даль. — Напрасно ты так думаешь. Он любил свою работу.

— Он любил все свои работы! — торжественно провозгласил Малфой. Гермиона невольно прыснула, тут же сделала серьёзное лицо и с упрёком посмотрела на Малфоя. Не смутившись, Малфой продолжил столь же торжественно — и умер на посту!.. Перестань сверкать глазищами. Я нервный, чёрт возьми, я могу заикаться начать от испуга!

— Он не умер, — процедила Гермиона севшим от ярости голосом.

— Одержимая, — вздохнул Малфой, — с тобой невозможно разговаривать.

— Вот и помолчи. Тем более, что наш курильщик кого-то сюда ведёт.

Навстречу им двигался старик — высокий, сутулый, бородатый. В руках у него был посох, на который он не столько опирался, сколько отталкивался им от почвы и пролетал враз несколько ярдов. Старик был закутан в нечто белое — хламиду? Хитон? Вокруг старика вился человек-улыбка.

Малфой полез в книгу.

— Это Гомер, — раздражённо сказала Гермиона.

— Грек? — уточнил Малфой.

— Древний, — уточнила Гермиона в свою очередь.

— Латынь я знаю, — пояснил Малфой, — а греческий — нет. И как мы с ним будем объясняться?

— Гарри мне говорил, что ты хороший легилимент.

— Откуда ему это известно? Хотя это сейчас неважно, а важно то, что подвергаться легилименции очень неприятно.

— Старик же всё равно мертвый...

— Ты, Грейнджер, не перестаёшь меня удивлять. Кажется, наше местопребывание дурно на тебя влияет.

— А твои претензии быть моралистом невыносимы! — огрызнулась Гермиона, сильно, впрочем, покраснев.

Старик допрыгал до них и остановился напротив. Глаза у него были вполне зрячие, живые, острые, хотя и старчески выцветшие, и эти глаза он устремил на Малфоя.

— Salve! — зачем-то сказал Малфой. Гермиона хихикнула. Старик тотчас перевёл взгляд на неё.

— Мы не говорим по-гречески, — объяснила ему Гермиона.

— Оное место свободно от смеси язЫков, — ответствовал старик, — ибо мужи, как и жёны, что здесь обитают, мудростью ясной вполне постигают разум чужой.

— Гекзаметром мы тоже не изъясняемся! — испуганно возразила Гермиона, — мне очень жаль!

— Сим стихотворным размером из сонма поэтов только один овладел — тот, кого лицезрите. Не сокрушайся своим неразумьем, юница, лучше поведай, кого разыскать ты решила в сумрачном этом краю?

— За юницу, конечно, спасибо, — ответила Гермиона и замолчала.

Она поняла вдруг, что ещё ни разу не произнесла его имени. И застарелое чувство вины, и то странное и постыдное, что связывало теперь Гермиону с давно умершим человеком, просто-таки налагали на её уста печать безмолвия.

Старик, человек-улыбка и Малфой молча смотрели на неё. У Малфоя первого кончилось терпение.

— Так кого ты ищешь, Грейнджер? — спросил он.

Она почувствовала, как стало жарко щекам, и машинально прижала к ним холодные ладони. И снова не смогла ответить.

— Льзя ли стыдиться сердечных порывов? Льзя ли того не любить, кто, перейдя Ахерон, злобу возжёг и тоску в теле живом? Ради кого ты, жено, живою спустилась в Аид? — тихо спросил старый поэт.

— Действительно, — поддержал Малфой, — имя, Грейнджер, имя!

Раздражение на Малфоя, лезущего, куда не просят, помогло сорвать печать.

— Северус Снейп!

— Ну вот, — произнёс Малфой среди звенящей тишины, — а ты боялась.

— Я хочу войти в Град Праведников, — сказала Гермиона, обращаясь только к старику, — и искать его там.

— Нет там того, чьё прозванье сурово и хмуро, клятву свою принести в том я готов. Коли доселе владеет тобой недоверье, в Город войди — и познай меру правдивости праведных, в Лимбе покой приобретших от тягот земных. Знай же, коль скоро вошёл бы сюда тот, кого ищешь, то, сердцем смирившись, не тосковал бы о Солнце, тебя бы не звал...

Гермиона посмотрела на Город. Малфой заглянул в книгу, очевидно, чтобы просмотреть список обитателей Лимба.

— Знаешь, Грейнджер, — серьёзно сказал он, — я могу только повторить то, что говорил раньше — там нет наших знакомых. И мне достаточно слова нашего великого собеседника, — и он почтительно склонился перед стариком.

Вот паршивец, восхитилась Гермиона, ведь он впервые услышал о великом греке четверть часа назад!

Гомер посмотрел на Гермиону, потом на склонившегося Малфоя, и неожиданно треснул его посохом по шее. Посох, натурально, не весил ничего, но какое-то прикосновение Малфой, видимо, ощутил, резко выпрямился и изумлённо уставился на старика.

— Впредь, не имея резона, не льсти никому, вьюнош прехитрый!

— Какой я вам вьюнош! — возмутился Малфой, — мне двадцать семь лет! А если вы принимаете за лесть обыкновенную вежливость, то это ваши проблемы! — он подумал и добавил, — сэр.

— Спутник твой разумом хитр, к тому ж малодушен и дерзок, — наябедничал Гомер Гермионе, — ты же душою пряма, сердцем смела, разумом светлым подобна дочери Зевса любимой, Афине...

— Другими словами, на фиг он мне сдался? — перебила Гермиона. У неё тоже не достало терпения на велеречивого старого хулигана. — Вот вы со мной пойдёте?

— Тени прикованы к Кругу навечно, разве тебе не известно?

— А если бы могли, пошли бы?

— Стар я, юница...

— Ясно, ясно. А вот он пошёл. И пока ещё не дал мне повода пожалеть об этом. Да и не вам, певцу Одиссея и Троянского коня обвинять кого-либо в хитрости, уж простите, сэр.

— В оное время, в кипучем и яром мире подлунном, герой хитроумный всё одолел, — пропел старик звучным баритоном, — вы же спустились в бессветный Аид, обделённый надеждой!

— Боюсь, что не понимаю вас, сэр, — сказала Гермиона, — чего вы добиваетесь?

Гомер вдруг уставился на Малфоя, и целую долгую минуту сверлил его взором. Малфой, не моргнув белобрысым глазом, сохранял на физиономии выражение весёлого недоумения.

Старик тяжело вздохнул, ещё больше ссутулился и посмотрел на Гермиону.

— Верь лишь себе, — сказал он, — и не следом змеиным да будет твой путь, но прямым, как стрела Артемиды — вплоть до конца!

Он развернулся и запрыгал к Городу. Человек-улыбка растерянно посмотрел ему вслед, потом взглянул на своих недавних спутников, сделал намасте и пустился догонять старика.

— Считается, что мы должны быть благодарны за подобные напутствия? — осведомился Малфой, — или это пророчество?

— Малфой, — сказала Гермиона, не отрывая глаз от удаляющихся теней, — ты что-то от меня скрываешь?

— Множество вещей, — с готовностью ответил он, — например, я до сих пор держу конфеты под подушкой. В детстве у меня их таскали Винс с Грегом. Куда я только эти конфеты не прятал, чего только с этими объедалами не делал, один раз даже в жаб превратил на целый день — ничего не помогало. Пришлось заклясть подушку, и вообрази, сработало. В ту же ночь...

— Ладно, не хочешь — не говори, — перебила она, — рано или поздно, я думаю, всё выяснится. Только, ради твоей же пользы, никогда не заговаривай мне зубы!