Условие выхода (гет)

"Будете брать на себя ответственность. Возможна тема животных". Карта Добрый пастырь, колода Симболон.

"Действие, направленное на уничтожение чего-то чистого. Ксенофобия." Карта Вина, колода Симболон

— "Тех жалких душ, что прожили, не зная ни славы, ни позора смертных дел" — с выражением прочитал Малфой.

— "И смертный час для них недостижим, и эта жизнь настолько нестерпима, что все другое было б легче им", — машинально продолжила Гермиона. — Он здесь! Я уверена.

— Ты хочешь сказать, что у него жалкая душа? — осведомился Малфой, — или что у него было мало славы и позора?

— У него и того и другого через край, — ответила Гермиона, — просто я подумала, что если они тут мечутся между жизнью и смертью, то он здесь. Ему умереть характер не позволяет, а вернуться он не может…

— Тогда, скорее, здесь должен быть Тёмный Лорд. Это ему умереть характер не позволяет.

Гермиона вытянула шею и осторожно выглянула поверх природного скального парапета. Вдали, во тьме, освещённой неверными огненными сполохами, трепетал и метался зигзагами грязный стяг — знамя беспринципных. Вопящая толпа (теней, повторяла про себя Гермиона, это только тени, не тела), валила за стягом, спасаясь от жалящих ос, увязая по колено в кишащих под ногами червях. Её замутило, и она поспешно нырнула за парапет.

— Надо идти, — сказала она, — всё равно другого пути к Ахерону нет, чёрт бы побрал этого поэта с его ясновидением. Чёрт бы побрал этого алхимика с его чувством вины. Чёрт бы побрал нас с тобой — нас же там попросту затопчут…

— Как они нас затопчут? Они же тени!

— Может быть, и тени, но кричат, как люди. И пахнут тоже.

До них доносилась густое смешанное зловоние пота, крови, мочи и кала.

Малфой брезгливо взглянул через парапет.

— Да, пожалуй, могут и затоптать, но идти туда нам придётся, — сообщил он, — я вот думаю, а что, если он там обретается в облике, похожем на твои сны? Смотри, сколько там червячков. Может, он там, среди них, ползает? Король адских червей — звучит?

— Болтун, — буркнула она, запустила руку в сумочку и, выудив ядовито-жёлтый флакон с резиновой грушей, принялась обильно прыскаться.

— Это что — духи?

— Универсальный репеллент, — заносчиво ответила она, — не желаю, чтобы всё это по мне ползало, тени там или не тени!

Малфой, судя по всему, собрался было ещё разок пройтись по её сложным отношениям с насекомыми, но она так на него глянула, что он решил не нарываться и протянул руку к флакону.

— Надеюсь, не маггловская химия?

— Всё обидеть норовишь. Сама варила, зелье чистое вышло, как слеза. А запах — м-м-м — чувствуешь?

— Нет, — Малфой принюхался, — ничего не чувствую.

— Вот именно, ты не чувствуешь. А насекомые бегут, как чёрт от ладана… Малфой?

Малфой стоял столбом и хлопал бесцветными ресницами. Потом медленно, как в трансе, начал расстёгивать мантию.

— Эй! — Гермиона попятилась, — Малфой, ты в уме? Тут не место для стриптиза!

Малфой аккуратно свернул мантию, положил на спёкшуюся коркой землю, сверху положил книгу и палочку, и начал расстёгивать рубашку. Его взгляд остановился на Грейнджер.

— Если стесняешься, отвернись. Не забудь мою одежду.

Он сложил рубашку и взялся за брючный ремень.

— Сейчас они от нас побегут. Как чёрт от ладана…

— Ты так в себе уверен? — саркастически осведомилась Гермиона.

— Глупая, — констатировал он, снимая брюки, и Гермиона быстро перевела взгляд на его лицо. Он подмигнул.

— Не одной тебе голой бегать, Грейнджер. К тому же, в отличие от тебя, мне есть, что показать

— И давно ты анимаг?

— Около года.

— Почему ты не зарегистрирован? — спросила она прокурорским тоном

— Меня не стали регистрировать.

— Почему?

— Сейчас поймёшь.

— Подожди! Мы же в Аду! А вдруг не сработает?

— Сумка твоя, значит, работает, а моя анимагия, значит, нет. Хочешь, я оскорблюсь и вызову тебя на дуэль?

— Даруй прощенье, добрый сэр, — помолчав, буркнула она.

— То-то же. Вещи мои не забудь.

Он выпрямился — голый, длинный, омываемый клубами тумана, освещённый мрачными огнями, глубоко вздохнул и трудно, медленно потянулся. Под белой кожей тяжело налились вены, проступили всё сухожилия и мышцы, укрупняясь и изменяясь, становясь звериными. Малфой опустился на четвереньки, впиваясь в твёрдую почву срастающимися пальцами, нагнул голову, пряча жутко меняющееся лицо за распустившимися белой гривой волосами, покрываясь густой белой шерстью…

"Наверное, — подумала заворожённая зрелищем Гермиона, — с момента создания здесь не было ничего более белого."

Сияющий зверь выпрямился, подобрав передние ноги с серебряными копытами, поднял длинную голову — Гермиона увидела серебряные глаза с горизонтальной щелью зрачка, и витой серебряный рог, выходящий точно из середины рассыпчатой чёлки.

Она беззвучно ахнула и взялась за щёки.

Теперь всё понятно. Какой смысл регистрировать анимагическую форму, встречающуюся только в геральдике и в Запретном Лесу?

Забыв, как дышать, забыв, где она находится и зачем, Гермиона таращилась на белоснежное диво — шёлковое, серебряное, живое. Огромное — она едва доставала ему макушкой до груди.

Единорог взирал на неё из-под чёлки сверху вниз. Морда его, с раздвоенной верхней мягкой губой, косо вырезанными ноздрями и короткой шелковистой бородкой, выражала столь привычное высокомерное презрение, что Гермиона хихикнула.

— Говорят, что единороги похожи на лошадей, — сообщила она, — а ты похож на козла, только очень большого. Это люди лгут, или это ты такой неправильный?

Единорог, раздув ноздри и оскалив зубы, издал возмущённый звук, средний между фырканьем и блеяньем, и высек копытом искру.

— Нет, ты хорош, очень хорош, — успокаивающе сказала Гермиона, — намного лучше, чем в человеческом обличье.

Единорог возвёл очи горе, вздохнул, подогнул сначала передние, а потом задние ноги, прилёг и выжидательно уставился на Гермиону.

— Хочешь, чтобы я на тебе поехала? Вообще-то, мне по статусу не положено. Я, видишь ли, уже давно не девственница.

Единорог опустил голову на передние ноги и занавесил глаза чёлкой.

— Ну, ладно, ладно, — сказала Гермиона и взглянула через парапет, — а если они догадаются, что мы с тобой не дева на единороге, а разведёнка на анимаге?

Единорог выразил на морде полную покорность судьбе.

Выбора, конечно, не было, а вот шанс был. Единорог, как известно, убивает каждого встречного. Приходилось надеяться, что тени не сразу сообразят, что их-то уже не убьёшь… А когда сообразят, не смогут причинить ощутимого вреда.

Гермиона деловито оглядела себя, трансфигурировала мантию в белое платье до пят, распустила волосы и подошла к единорогу. Он укоризненно посмотрел на неё и указал мордой на стопку одежды.

— Зануда, — Гермиона сунула малфоевскую палочку себе в рукав, книгу и шмотки в сумочку, взобралась на высокую спину и уселась верхом. Единорог медленно поднялся, сначала выпрямив задние ноги, потом передние, поводил боками, осваиваясь с грузом. По очереди покосился на колени Гермионы, сжимавшие его бока.

— Что? — агрессивно осведомилась она.

Единорог потянулся укусить её за левое колено. Она быстро поджала ногу, чуть не свалилась и ухватилась за жёсткую, скользкую, как шёлк, гриву.

— Ты что, взбесился?!

Единорог фыркнул и несколько раз мотнул головой в правую сторону. Гермиона вдруг сообразила:

— А-а-а, — сказала она, перекинула левую ногу вправо и прилично уселась на дамский манер, — так бы сразу и сказал. А то кусаться…

Она поёрзала, устраиваясь, и пожаловалась:

— Ужасно неудобно. Если придётся скакать — свалюсь.

Единорог что-то энергично проблекотал и двинулся вперёд, гордо потряхивая чёлкой и бородой. Он бы и гривой потряхивал, но в неё мёртвой хваткой вцепилась перепуганная Гермиона…

Очевидно, зрелище было впечатляющим. Безумная толпа, от века носившаяся за грязным флагом, замерев на мгновение, расступалась перед сияющим осанистым зверем. Гермиона незаметно одёргивала подол, прикрывая джинсы и тяжёлые башмаки-вездеходы, и от души радовалась, что Малфой, как обычно, перетянул всё внимание на себя.

Единорог поводил головой из стороны в сторону, шевеля ноздрями и вразнобой насторожив длинные уши. Гермиона тоже осматривалась, прекрасно понимая, что в полумгле, да ещё в такой массе народа найти кого бы то ни было просто невозможно.

…их невозможно было даже отличить одного от другого. У них было одно лицо на всех — залитое потом и бесчувственными слезами, тупое, безучастное ко всему, даже к собственным страданиям — к истерзанным, изжаленным телам, тошнотворному зловонию, крови, гною, нечистотам. Они монотонно выли — так же бессознательно и словно бы по привычке…

Пожалуйста, пусть его здесь не будет. Где угодно, только не здесь. Не среди жалких.

Единорог вдруг взвизгнул и рванулся в самую гущу толпы. Нашёл!

Людская масса раздалась с невнятным воем. Гермиона, выглянув из-за гривастой шеи единорога, увидела широченные плечи и складчатый затылок Винсента Крэбба.

— Куда?! — ахнула она и изо всей силы дёрнула единорога за гриву. — Стой, дурак! Назад!

Глупое животное взмемекнуло, вскинулось на дыбы и замолотило по воздуху передними копытами. Гермиона распласталась на его спине, цепляясь, за что попало, задыхаясь, как в кошмаре. И, как в кошмаре медленно, единорог опустился на передние копыта, и так же медленно обернулся Крэбб. Он увидел Гермиону и ухмыльнулся — кровожадно и идиотски радостно.

— Грязнокровка, — с усилием промямлил он. Похоже, это было первое слово, произнесённое им здесь. У него даже какой-то проблеск появился в заплывших мутных гляделках, — и ты здесь. А это что за козёл?

"Козёл", похоже, обиделся и показал старому другу зубы. Для травоядного он был непозволительно клыкаст.

— Грязнокровка, — гыкнул Крэбб, — на козле. Сама припёрлась. Не боись, ребя! — заорал вдруг он во всю глотку, — хватай её! Бей! Сука она, а не дева!

Они загудели, заревели, надвинулись — облако зловония стало физически ощутимым, ядовитым, как горчичный газ. Гермиона почувствовала прикосновение к ногам — лёгкое, как паутинка, но ведь их здесь миллионы, сотни миллионов! Если они все на них навалятся, то сумеют раздавить. И даже этого не потребуется, потому что вот-вот их задушит зловоние — единорог уже пошатывается...

Преодолевая дурноту и панический ужас, Гермиона наклонилась к уху единорогого дурака и велела ему закрыть глаза, намотала на руку жёсткую прядь, свободной рукой вытащила палочку, подняла как можно выше и крепко зажмурилась.

— Lumos Maxima!

Едкий, яростный, беспощадный свет обжёг глаза даже под зажмуренными веками. Гермиона услышала вой ужаса и новой боли и почувствовала, что вокруг стало свободнее.

— Скачи! — крикнула она, — скачи!

Единорог, присев на задние ноги, рванулся и помчался прочь. Вслед нёсся миллионоголосый слитный вой и рёв Крэбба: "Держи! Бей! А-ах, уходят!"

Гермиона, забыв открыть глаза, слушала, как свист встречного ветра стирает эти вопли. Единорог нёсся неровными скачками — похоже, тоже не открывая глаз. Этак он обо что-нибудь споткнётся…

Со всего разбега единорог влетел в ледяную воду, подняв тучу брызг.