Много шума из ничего (гет)

На подготовку операции Драко отвел две недели. Если Гермиона хочет принять в этом участие, он позволит ей. Но все должно пройти идеально. Названную Лонгботтомом часть Запретного леса авроры прочесали от корней до верхушек и изучили до последнего лукотруса. Малфой не называл настоящую причину задания обезвредить участок, но за тщательностью выполнения следил сам.

Общение с супругой в этот период он свел до минимума — ни один Малфой не будет навязывать свое общество и свои чувства. Драко знал, что жила она между залом, где стоял Омут, и библиотекой, больше времени проводя среди книг. Если Гермиона захочет инициировать встречу, он не будет против, на самом деле он будет очень даже за, но только на ее условиях. Вторым поводом не встречаться была ее жесткая, даже жестокая честность, которая пришла на смену агрессии. Наверное, Грейнджер казалось, что так правильно, но Драко было неприятно слушать ее откровения:

— Малфой, мне необходимо разобраться. Невилл стер память, что случилось с чувствами? Я не помню тебя, ты чужой. Хочу понять, почему так произошло, я вижу в твоих воспоминаниях, что не притворялась. Куда все это исчезло?

Такую прямоту было тяжелее переносить, чем откровенную неприязнь и недоверие, было больно.

— Мне нужны магловские медицинские книги. И… — она замялась, — книги про беременность.

Драко усмехнулся, ну да, Грейнджер на то и Грейнджер, чтобы разобраться до деталей во всем, что с ней происходит.

— Я просто... — продолжила она, краснея и пряча глаза, — просто у меня сейчас нет средств.

— Книги есть, — прервал Драко ее попытку унизиться и попросить. — Лежат в нашей спальне, — добавил он, но тут же поправился: — В моей.

Она не успела изложить просьбу, когда Малфой сказал:

— Домовики оставят их в библиотеке. Ты ведь уже интересовалась этим... раньше.

Гермиона молча кивнула и вышла. А Драко в тысячный раз стал убеждать себя, что уход Грейнджер из его жизни будет лучшим решением, он оставит в памяти несколько месяцев счастья и растворится в работе и заботе о сыне. Если же она — такая далекая и отстраненная — будет все время маячить перед глазами… он не сможет нормально жить, это похоже на постоянное расковыривание раны, которая только-только подернулась нежной кожицей.

* * *

Гермиона старалась наверстать упущенное, она почти не спала, что уже отразилось и на ее внешности, и на состоянии. Она задалась целью как можно скорее восстановить утраченные знания и навыки, перелопатила почти все, что читала раньше об обряде, с помощью которого произошло прошлое воскрешение Волдеморта, параллельно изучая чары памяти и их воздействие, но, увы, находила только все новые и новые подтверждения тому, что такое капитальное стирание, какое устроил ей Невилл, не давало шансов на восстановление. Главное было не думать о его мотивах, стоило впустить это в голову, как накатывала зеленая тоска, хотелось сесть, где стояла, и выть волком. Ее разум не был настолько дисциплинированным, чтобы полностью абстрагироваться от нежелательных мыслей, но отмахиваться от них, по-девчоночьи зажмуриваться и переключать внимание пока удавалось.

Чтобы распутать клубок потерянных воспоминаний, нужна была хоть какая-то зацепка, хоть что-то, из чего сознание могло бы сложить картинку, но… увы. Бывший одноклассник потоптался в ее мозгах как слон в посудной лавке. Она жива и не парализована — и то радость, теперь Гермиона знала, что, если при воздействии на память задеть определенный участок мозга, может произойти временное притупление или, наоборот, возбуждение эмоциональных реакций и чувств, и это наименее устрашающие последствия из перечисленных в семитомнике братьев Пруденсов «Энциклопедия менталиста».

О будущем же просто старалась не думать. Ирония. Выжигая ее прошлое, Невилл лишил Гермиону того будущего, к которому стремилась прежняя она.

Кроме того, она впитывала любую доступную информацию о состоянии своего организма. Никогда ранее ее не интересовала тема беременности. Но теперь нужно было выносить ребенка. Гермиона воспринимала это как долг перед собой — той второй собой, которая ждала этого ребенка, которая любила его отца. Что делать потом, она решительно не знала. Предложение Драко было заманчивым, но в умных книгах писали, что роды стимулируют материнский инстинкт.

Если верить написанному, а написанное в книгах — это то, чему она верила безоговорочно, то плод должен был уже шевелиться. Что-то пошло не так? Грейнджер гнала от себя эти мысли, колдомедики выписали ее с вердиктом «здорова, состояние плода — в норме». Значит, она неправильно посчитала. А может, она просто еще не улавливает движения, путая с метеоризмом.

Она в очередной раз прислушалась к себе и вроде бы как в ответ на свои мысли ощутила деликатное постукивание. Гермиону накрыл странный коктейль эмоций — смесь из невероятного страха и необъяснимого трепета, будто откровение случилось — внутри нее чужая жизнь.

— Надо рассказать Драко, — это была вроде бы ее и не ее мысль одновременно, и раньше, чем начала анализировать, Гермиона вызвала Марту и спросила, дома ли хозяин.

Драко оказался у себя в комнате, и опять-таки раньше, чем задумалась об этом, Грейнджер попросила эльфийку перенести ее к нему.

Видимо, ее расширенные глаза адски напугали Малфоя. Он вскочил с кресла, в котором что-то читал, и буквально подлетел к жене.

— Он... оно шевелится, — дрожащими губами прошептала Гермиона и, чтоб у Драко не осталось сомнений, о чем она говорит, положила руки на свой живот. Малфой замер и какое-то время просто стоял столбом, затем благоговейно, едва ли отдавая себе отчет в том, что делает, положил поверх ее рук свои. Грейнджер даже не подозревала, что у этого человека может быть такое выражение лица. Она показалась себе лишней на этой встрече, будто подсматривающей что-то очень личное. Рука Малфоя сместилась на ее живот и очень нежно коснулась того места, где недавно она ощущала толчок, и вот снова… «Это» будто знакомилось со своим отцом. Нервное истощение и постоянное напряжение смешались с иррациональным чувством вины за то, что не испытывает эмоций, которые вроде бы должна испытывать, и Гермиона разрыдалась — вот так вот, стоя посреди некогда собственной спальни, рядом с замершим у ее все еще небольшого живота мужем, которого в этом качестве совсем не помнит.

Драко не ожидал от себя такого волнения. Истерика Грейнджер застала его врасплох. Все еще ничего не соображая, он рывком прижал рыдающую Гермиону к себе и стиснул в объятиях.

Драко гладил ее по волосам и тихонько покачивал, совершенно потерявшись во времени, а когда рыдания стали чуть реже, подхватил под колени и отнес на кровать, где долго баюкал на руках, как младенца. Вымотанная истерикой, Гермиона заснула, а он лежал рядом, боясь сдвинуться, и не сводил с нее глаз, как мантру повторяя, что должен отпустить ее и забыть.