Описание торгового путешествия на Восток, а так же стран и людей, в них живущих, сделанное Евой Айтерзенталь (джен)

Чин в стране Серес ценится едва ли не больше, чем титул, ибо чиновники различных званий решают здесь все повседневные дела, исполняя волю правителей. По закону стать чиновником может любой мужчина, которому сравнялось двадцать пять лет, прошедший экзамен, но бывали случаи, когда и женщин допускали к этому экзамену.

Этот экзамен производится каждый год, и потерпевший неудачу может попытать счастья в следующем году, при нужде повторяя попытки сколь угодно много раз. Экзаменуемый должен написать философское сочинение особой формы, некоторые части которого должны быть изложены стихами, показывая владение всеми семью свободными искусствами. Кто прошёл этот экзамен, тотчас же получает первый чин и может в будущем достичь самого высокого положения.

Закон допускает к экзамену человека любого происхождения, но для того, чтобы пройти его, требуется быть сведущим в философии и риторике, владеть искусством каллиграфии и столичным наречием. Всё это требует долгой и дорогой учёбы, и потому, конечно, люди низшего сословия редко могут стать чиновниками, и даже став, не возвышаются сколь-нибудь значительно, однако были и такие люди, которым удалось таким способом вознестись к самому трону.

(«Описание торгового путешествия на Восток, а так же стран и людей, в них живущих, сделанное Евой Айтерзенталь»)

Флёр тщательно затянула шнурок кошеля и вздохнула. Сказать, что золота было мало, всё-таки было ещё нельзя — но задуматься об этом уже стоило. Да, порселан они ещё купят, да и на хаптагая хватило, но с этим и придётся возвращаться... Впрочем, можно купить тёмного монского янтаря — на обратном пути его охотно купят сколоты. Да и часть шёлка по дороге можно будет продать — из того, что в империи толком не сбыть, потому как кто хотел бы — купить не сможет, а кто может, тот вряд ли захочет...

Но всё это — дела будущие, а порселан сам себя не купит — и Флёр, спрятав кошель, отправилась на торг.

На торгу было людно, и Флёр не упустила случая приобрести несколько безделушек — вещи, привычные в одной стране, часто были диковинами в другой, да и памятные подарки из них получались наилучшие. Недостаточно дорогие, чтобы к чему-то обязывать (и уж тем более считаться взяткой), но достаточно необычные, чтобы ими хвастаться, и необременительные для дарителя — что может быть лучше?

Но мелочи — мелочами, а дела — делами, и Флёр сразу же отправилась к надзиравшему за торгом чиновнику, купив по пути несколько любопытных вещиц. Ещё её попытались обокрасть — редкостная глупость... К тому же Дао Ли пожелал привить воришке добродетель, для чего как-то по особому ткнул его пальцем в зад. Воришка от этого подпрыгнул с воплем и умчался, повествуя о монахе, его родне и их между собой отношениях.

— Этот приём называется «Тысячелетие искупления», — сообщил монах. — Недостойный много раз убеждался, что он освобождает человека от груза грехов и пробуждает добродетели, сколь бы ни был крепок их сон.

Флёр проводила взглядом улепётывающего вора и хмыкнула. Ну да, какой уж тут сон...

На этом, впрочем, неприятности закончились. Чиновник, увидев привилегиум, огорчился, но, получив «на добрую память» ливский серебряный грот, вновь обрадовался и охотно рассказал, к кому из торговцев стоит обратиться.

Назвал чиновник четверых, за что долго и упорно извинялся — Флёр так и не поняла, почему. Монета, в конце концов, была не такой уж большой...

— Скажи, Дао Ли, — спросила она, распрощавшись с чиновником, — почему его так огорчило число торговцев?

— В нашем языке слова «четыре» и «смерть» звучат похоже и обозначаются столь же похожими знаками, — пояснил монах. — Поэтому суеверные люди считают это число несчастливым. Недостойный находит это весьма забавным, ведь разве пять разбойников лучше, чем четыре?

— Воистину, люди везде одинаковы, — усмехнулась Флёр. — Есть и в наших землях такое поверье, только боятся люди числа тринадцать. Это от того, что у Спасителя было двенадцать учеников, и один из них оказался предателем.

— Чепуха и ересь! — возмутился Волмант. — Причём одно к другому? Число как число...

— Так ведь и боятся его суеверы, — пожала плечами Флёр. — А священники и вовсе это за грех считают — так и спрашивают на исповеди: страшишься ли числа?

— И какое покаяние назначают? — заинтересовался Волмант.

— Прочитать тринадцать молитв, — хмыкнула Флёр, — да подлиннее. Чтобы думалось лучше...

За разговором и не заметили, как добрались до лавки первого из купцов, некоего Му. Чиновник так и сказал: «некий Му», и Флёр, увидев его, отчётливо поняла, почему.

Му выглядел так, словно кто-то попытался изобразить саму идею торговца, придать ей воплощение. И, что гораздо хуже, он и торговался точно также...

Сама Флёр торговаться не слишком любила, хотя иногда и могла поспорить — но чаще предпочитала поискать другого продавца или покупателя... Вот только некий Му сейчас на торгу был один из четверых, и всё потребное у него имелось. Включая и желание заработать, которое само по себе для купца похвально — но не тогда, когда его используют на тебе.

Тем не менее, договориться всё-таки удалось — торговаться Флёр хоть и не любила, но умела. Пришлось, конечно, выложить сильно больше, чем она рассчитывала, и денег осталось в обрез, но это было поправимо. Шёлка взято с запасом, несколько кусков можно будет продать торкам — совсем не те деньги, что на западе, конечно, но тоже не на что жаловаться... Торговля не всегда идёт, как хотелось бы, но пока ты остаёшься с прибылью, всё хорошо.

— Думаю, ещё день-другой, и можно возвращаться, — сказала Флёр, когда вечером все собрались на постоялом дворе. — Если мы что ещё и купим, то только мелочь какую — на большее денег не хватит.

— Согласен, — кивнул Волмант, поглаживая усы. — Хаптагая купили, порселана набрали, шёлка я за всю жизнь столько не видал — чего ещё желать-то?

— Согласен, — кивнул Бела, — больше нам тут делать нечего, да и денег ни на что серьёзное не хватит. Завтра отдохнём как следует, припасов докупим, да и двинемся — пора и честь знать.

Вышата, перебирая струны, заметил:

— Я и вовсе не купец, мне всё едино — хоть и меня порой тоска одолевает. Уж полгода прошло, как по чужим краям странствуем...

Флёр, правда, подозревала, что дело совсем не в тоске... Но в дела лазутчиков уж точно лезть не следует. Да и, если уж на то пошло, какое ей до Вышаты и его хозяина дело? Есть у императора на то особые люди — вот пускай они о том и беспокоятся...

Алдан тоже не видел причин задерживаться, ну а наёмницам и вовсе было всё равно, куда идти — платили бы исправно да не мешали драться...

— Решено, — подвела итог Флёр. — Завтра отдыхаем, а послезавтра утром двинемся.

Вышата тем временем подтянул струны, кивнул своим мыслям и запел:

— Как во стольном граде Хореве три торговых гостя собиралися, собиралися-сходилися, да думу думали...

Когда гусляр умолк, Флёр бездумно наполнила кубок и протянула ему — но мыслями была далеко отсюда. Да, она сама не раз говорила, что их путешествие достойно песен... Но услышать сказание о самой себе — такого она как-то не ожидала.

— Да... — первым в себя пришёл Волмант. — Скажи кто, что про меня былину сложат, я б ему так сказал: не пей хмельного, братец, или хоть поменьше пей, покуда совсем разум не пропил — а тут сам слышу! Эх, слышал бы то мой батюшка...

Флёр наполнила ещё один кубок, пригубила вино и только после этого сказала:

— Всякое обо мне говорили — и хвала бывала, и хула... Но уж песен не слагали, даже и срамных. Потому и не знаю, что тут говорить полагается и как благодарить... И скажу, как знаю: спасибо тебе, Вышата-гусляр.

— Вам спасибо за слова добрые, — Вышата встал и поклонился, — да за ласку вашу. Всякому певцу ведь хочется такую былину сложить, чтобы и века спустя помнили — а уж нас долго не забудут...

На следующее утро странники разошлись кто куда — искать развлечений в меру понимания. Сама же Флёр предпочла просто пройтись по городу, посмотреть на людей, прицениться к разным местным товарам — словом, побольше разузнать о стране и людях.

Дао Ли в этом деле был исключительно полезен. Он и сам мог многое рассказать, а разговорить кого угодно ему труда не составляло — благо, монахов хитой почитали и просьбы их, даже самые странные, выполняли, не удивляясь. А уж странные вопросы от варвара — и вовсе совершенно естественное дело, на то они и варвары...

Люди, конечно, везде одинаковы, но нравы в разных странах разные и порой весьма причудливые, а разбираться в них торговцу необходимо — не то и поколотить могут. И чем дальше друг от друга страны, тем больше в их обычаях различий и тем внимательнее надо быть — и Флёр внимательно смотрела и слушала. И находила, что нравы и обычаи хитой не так уж и необычны, если присмотреться...

Священное Писание заповедало чтить отца своего и мать свою — и точно также святые бессмертные мудрецы учили почитать родителей. Их поучения почти дословно совпадали с Декалогом — но всё же были и отличия. Иногда — совершенно удивительные и даже пугающие — самоубийство, к примеру не осуждалось вовсе, а самоубийство в доме или хотя бы у ворот обидчика считалось вполне достойным способом мести. Хитой верили, что мстительный призрак самоубийцы будет преследовать и терзать обидчика, пока не утащит его в ад или не будет умиротворён ч помощью сложных и дорогостоящих ритуалов и подношений. Поэтому угроза повеситься на воротах могла заставить остановиться даже князя.

Были и иные, частенько приводившие в смятение, обычаи. Так, хорошим тоном почитали дарить молодожёнам непристойные гравюры — цветные и весьма подробные, так что Флёр, увидев такие на лотке торговца, залилась краской.

— Это называется «Тучка-и-дождик», — объяснил Дао Ли, — и служит пожеланием плодородия. Ещё считается, что они защищают от злых духов — увидев такую картинку, дух якобы провалится под землю от стыда.

— Какие стыдливые духи... — пробормотала Флёр, растирая лицо. Похабные картинки не шли из памяти, и непристойности теперь целый день будут мерещиться в самых безобидных вещах...

— Недостойный хотел бы заметить, что в весенних домах работают не только девушки, но и юноши, — сообщил Дао Ли, — к тому же, как он слышал, могущественные женщины женщин же и предпочитают...

— Ты издеваешься надо мной, Дао Ли?! — вскипела Флёр. Злость на монаха с его дурацкими шуточками начисто вымела из головы все непристойности... Но совладать с ней было куда проще. Глубокий мерный выдох, вдох, снова выдох — и спокойствие вернулось...

— Некто спросил мастера Линь Цзы: «Что такое мать?» «Алчность и страсть есть мать, — ответил мастер. — Когда сосредоточенным сознанием мы вступаем в чувственный мир, мир страстей и вожделений, и пытаемся найти все эти страсти, но видим лишь стоящую за ними пустоту, когда нигде нет привязанностей, это называется убить свою мать!..» — изрёк Дао Ли. — Если ты не в силах отринуть все страсти, тебе следует поддаться одному чувству и позволить ему овладеть тобой и заполнить тебя. И когда оно совершенно овладеет тобой — отстранись от него и отринь его, и тогда ты обретёшь Пустоту, которая есть У. Таков Путь.

— Ну что, выходим завтра утром? — осведомилась Флёр. — Или ещё какие дела остались?

— Ну, ежели что и не сделано, так того и делать не стоило, — пожал плечами Волмант. — А ежели что забыли, так завтра купим... А вот куда пойдём — этого-то мы и не решили.

— Разве не назад? — удивился Бела. — Мы ведь получили всё, за чем пришли.

— Можно и назад, — согласилась Флёр, — но и то можно другой дорогой пойти, хоть и есть места, которых не миновать. А можно ведь и дальше пойти... Но уж это в другой раз — сейчас мы с грузом, далеко не зайдём, а цена этому товару тут невеликая. Поэтому думаю я, что сперва стоит вернуться в Мараканду — а там видно будет. Может, и вовсе на зиму встать придётся...

— Тогда, значит, так и сделаем, — подвёл итог Волмант. — А я, пожалуй, уж и спать отправлюсь — притомился нынче, что ни говори.

Караван привычно отправился в путь на рассвете. Дао Ли, как и подобает странствующему монаху, шёл пешком, всё своё имущество нёс на себе и рассказывал поучительные и занимательные истории. В основном про лис-оборотней, которые, по уверениям хитой, имелись в их стране в огромном количестве. Нрав они имели разнообразный, и хотя обыкновенно вредили, но могли и помочь — особенно людям справедливым и благородным.

— А сам ты встречал лис? — спросила Флёр, придержав коня.

— Встречал, — не стал отрицать монах. — Дао Ли тогда был юн и даже более ничтожен, чем сейчас... А лиса — мудра и искусна, и многому научила Дао Ли.

Флёр многозначительно хмыкнула, но расспрашивать не стала — привычки лезть в чужую жизнь она не имела никогда... Вольному торговцу обычно не стоит слишком много знать о партнёрах.

С лис разговор как-то незаметно перешёл на соседние страны — и тут Дао Ли тоже что поведать немало интересного. В особенности же — о соседях южных и восточных. Конечно, Цань немало рассказал о них, но Дао Ли сам не раз бывал в тех местах и знал их куда лучше.

Царство мон называлось Ава, жители его, по мнению Дао Ли, следовали заповедям Фо куда ревностнее, чем хитой, а нравами более напоминали бхаратов. Из товаров этой страны внимания заслуживали янтарь — тёмный и не столь прозрачный, и дерево, а также разнообразные самоцветы. Всё прочее, чем была богата эта страна, не имело смысла далеко возить...

Дерево ожидаемо заинтересовало Волманта, и он немедленно насел на монаха с расспросами.

— Дерево там имеется в изобилии, — сообщил Дао Ли, — ибо почти вся страна покрыта лесами. Но дерево это обыкновенное и не стоит того, чтобы везти его за десять тысяч ли — если, конечно, это не чёрное дерево, что растёт там пусть и не в изобилии, но всё же в немалом числе. Недостойный свидетельствует, что это лучшая порода чёрного дерева, что только есть на свете.

— Вот оно, значит, как... — Волмант пригладил усы. — Думается мне, что и приобрести то дерево просто так нельзя?

— Почтенный совершенно прав — эти деревья рубят только с дозволения царя, того же, кто посмеет сделать это самовольно, предают жестокой казни с помощью травы чжи.

— Казнь травой? — удивилась Арья. — Да ещё и жестокая?

— Есть растение, называемое чжи, — объяснил Дао Ли, — оно похоже на тростник, но много больше и растёт с такой быстротой, что за два или три дня достигает высоты человеческого роста. Для казни стебель чжи срезают наискось, привязывают преступника над ним и оставляют так стоять, пока растущий стебель не пронзит его насквозь. Так казнят лишь за святотатство.

— Стало быть, и стоит то дерево немало, — вздохнул Волмант. — Хотя у нас всё одно столько дадут, сколько скажешь. Ну да у нас оно не растёт, а у вас-то отчего ему такой почёт?

— Трава чжи за три дня поднимается в человеческий рост, — ответил монах, — а чёрное дерево — за тридцать лет. Но и тогда не станут его рубить, потому что черна лишь самая сердцевина, не более третьей части. Это я видел своими глазами, когда однажды довелось мне благословить лесорубов... Поэтому бревно в шесть чи длиной и один чи толщиной стоит две тысячи лянов.

— Пожалуй, честная цена, — кивнул Волмант, — а такой хлыст в наших краях стоит недешево... Всяко в накладе не останешься. А ещё какое там дерево есть?

— Есть падук — свежий он ярко-красный, но вскоре темнеет и становится коричневым, как лучший красный та, — ответил Дао Ли, — из него делают статуи Фо и святых, а также многие другие породы, имени которых ничтожный не знает, но которые весьма ценятся за красоту.

Волмант крепко задумался. Да и Флёр, хоть деревом и не занималась, тоже заинтересовалась — хоть красное дерево и занимало больше места, чем шёлк, но стоило не меньше, а чёрное — так и дороже... Но в дереве она не разбиралась, так что если и заниматься этим делом, то только вместе с Волмантом — а у него и свои товарищи имеются. Впрочем, всё это дело будущего — если она вообще этим займётся. Всё же дерево — не её товар, хотя случалось ей торговать и не таким...

Флёр покачала головой, достала бумагу и принялась за дело — надо было записать новые сведения, а вечером переписать набело, благо, бумаги имелось в избытке.

Вот уж бумаги ей хватит теперь надолго — разве что не до старости, до того дешёвой она была, да к тому же тоньше, легче и крепче, так что всю неистраченную бумагу можно будет легко продать... И всё же самая главная добыча — вот она, прямо перед ней. Пристроенная на седле стопа бумаги, по которой скользит каменное перо, оставляя четкий чёрно-серый след: «Всего более хитой нуждаются в лошадях, ибо их собственные малы ростом и не выносливы, жители же степей продают им лошадей с большой неохотой и лишь тех, что полагают для себя негодными...»

Знание — вот истинное сокровище. И не абстрактные мудрствования философов, а конкретные и весомые портуланы и росписи цен, описания стран и списки примет... И всё это важно не только торговцам — по описанию чужой страны заключают о её богатсве и силе, о величине войска и быстроте его сбора, о воинственности и миролюбии, и так угадывают замыслы властителей, не засылая лазутчиков.

А дорога всё также ложится под копыта — и кто знает, куда она приведёт? Уж кому и знать, как не вольному торговцу, что обратный путь бывает куда прихотливей прямого...