Инквизитор под прикрытием (джен)

Пахнуло приглушенными, уже почти неощутимыми ароматами еды. Обычно все заказы ведьм из кафе-гостиной появлялись сначала здесь. Затем духи-собутыльники телепортировали блюда на столики.

Ведьмы предпочитали простую еду. Такую скорее ожидаешь встретить на кухне где-нибудь в спальном районе, в уютной квартире молодой семьи, все хозяйственные хлопоты которой взяла на себя энергичная бабушка. «Что вам сегодня приготовить?» — спрашивает она с утра, пока дети собираются на работу, а внучка-первоклассница, зевая и канюча, плетется в ванную чистить зубы. И дочь на бегу отвечает: «Ой, нам все равно». И бабушка ворчит: «Никакой фантазии не хватит каждый день разносолы выдумывать». А потом идет на кухню и готовит что-нибудь привычно домашнее, но до умопомрачения вкусное. Борщ, рагу, нежное картофельное пюре с зеленью, творожную запеканку…

В детстве у Евы была подружка из такой семьи. И Ева, которую воспитывал и в меру умений кормил дедушка, обожала проводить у нее время. Дружба рассыпалась только через пятнадцать лет, когда в нее вмешался город. И преподнес непрошеный магический дар вместе с новой жизнью, отказаться от которой Ева уже не смогла…

…Она втянула носом воздух и ненадолго замерла посреди кухни. А это была именно кухня ковена. Дефоссе стоял рядом и терпеливо ждал, пока схлынут детские воспоминания. Он словно читал мысли — хотя что, к подземникам, он мог понять?

— Полагаете, на кухне лучше всего проводить время наедине? — Вынырнув из океана бессвязных мыслей, Ева сказала первое, что пришло на ум. — Нет, это правильно. Чем ближе к еде, тем лучше. Только разве она тут есть? В ковене ничего не готовят, все заказы в кафе-гостиной появляются из городских ресторанов.

— Знаю. Но нам хватит.

И он жестом поманил Еву за собой.

Та помедлила, хмыкнула про себя и пошла следом.

Мутный тип снова что-то затеял. Оставалось гадать, чего он хотел и зачем ему понадобилось общество Евы. Нет, она была не против. Не искала подвох специально, не боролась со своими чувствами и не боялась остаться обманутой и с разбитым сердцем. Просто не питала иллюзий. А чувства… Сложно испытывать что-то серьезное, когда играешь в любовь, ни на миг не воспринимая игру всерьез?

Не этим ли руководствовался и Дефоссе?

— Мне нравится, что вы больны не мной, мне нравится, что я больна не вами… — пробормотала Ева задумчиво. И остановилась на пороге, увидев, куда Дефоссе ее привел.

Это оказался балкон. Она бывала на кухне ковена, но не интересовалась, что находится в конце этого небольшого лабиринта из нескольких помещений, перетекающих одно в другое. К тому же кухню устроили на первом этаже, окна выходили в глухой угол, где за зданием ковена возвышался унылый бетонный забор, а за ним — гаражи…

Балкон бесстыдно попирал все законы логики. С него открывался вид на оживленный проспект. На ту сторону выходили окна кабинета Элен и еще каких-то отделов.

Впрочем, в здании ковена нельзя было верить архитектуре и географии. Окно в северной стене могло впускать в комнату нежное рассветное солнце, а спускаясь по лестнице вниз, всегда можно было очутиться на крыше. Так что удивляло Еву только одно — почему Дефоссе не поленился исследовать все углы ковена.

— Знаешь, — осторожно сказала она, — в феврале меня как-то не тянет гулять на балконе… даже если с него можно наблюдать за полетом снеговиков.

Летали снеговики, конечно, не в том обличье, в котором смертные привыкли видеть их в городских дворах. Зато они были единственным видом тварей, которых смертные могли создать. Горожане не знали, что, стоит им слепить снеговика, как он обретает душу. И через пару часов эта душа, прозрачная, почти невидимая, вырывается из тела и несется вихрем по улицам, закручивая падающий снег порывами ветра и швыряя его в лица прохожим. И тогда прохожие недовольно морщатся и ворчат: «Ну блин, идешь на работу — ветер в лицо, возвращаешься — опять в лицо. Куда ни пойди, снег лепит в физиономию!»

Но с балкона пляшущие на ветру души снеговиков выглядели даже красиво. Казалось, нет никакой Большой Охоты, и по городу не носятся сонмы тварей, пожирая, лишая разума, превращая в пыль или убивая все на своем пути. Лишь вдали мелькали темные тени, но их скрывала живая ажурная завеса падающего снега. Она дышала, шевелилась, взлетала к небу снежными волнами, складывалась в развевающиеся на ветру пряди, вздувалась воланами, повинуясь порывам ветра. Снег вихрился, как разумное существо. Испуганное, потерянное существо, озирающееся в ужасе и мечущееся в поисках выхода.

Как знать, что на самом деле чувствуют души снеговиков? Они не просили, чтобы их создавали.

…Дефоссе повел рукой, плетя узор. До него Ева не видела, чтобы кто-то колдовал так — неуловимыми стремительными движениями пальцев, точно чары ткались на самых кончиках без его участия. Ледяной воздух тут же потеплел, а порывы ветра захлебнулись, врезавшись в невидимую преграду. Балкон был не застеклен.

Затем с него исчез снег. Проступили очертания столика и мягких кресел. На столике вспыхнула лампа, и обивка кресел заиграла едва заметными искорками, вплетенными в дорогую гобеленовую ткань. На одном из кресел свернулся мягкий плед.

Мебель была во вкусе Элен. Весь балкон будто перенесли сюда откуда-то с тайного этажа, куда не было дороги простым ведьмам.

— Элен собирала свой этаж из кусочков здания, — пояснил Дефоссе. — На самом деле в кухне нет двери на этот балкон. Но раз я все равно его нашел, сегодня он будет нашим. Любишь глинтвейн?

Ева усмехнулась, прошла к креслу и устроилась в нем, разворачивая плед. Ткань была такой мягкой, что ее не хотелось выпускать из рук. Ева постаралась не думать, что плед, наверное, тоже принадлежал кому-то из советниц Элен. И что руки, которые касались его несколько часов назад, сейчас уже мертвы.

— Ничего не имею против глинтвейна. Но только если ты сваришь его сам, — сказала она. — Я уже, кажется, говорила, что обожаю, когда мужчины что-то делают для меня. Особенно те, которые зачем-то вызываются изображать моего возлюбленного.

— Я не изображаю… — шепнул Дефоссе.

Ева не заметила, когда он успел приблизиться и опуститься на корточки у ее кресла, глядя на нее снизу вверх. Взгляд был мягким, доверчивым и даже чуть-чуть наивным. И в темноте неприятная его цепкость пряталась, чтобы не разрушать хрупкую иллюзию нежности. На мгновение захотелось, чтобы иллюзия превратилась в правду. Тогда исчезло бы душное недоверие, напоминающее привкус плесени. И можно было бы наслаждаться чистыми эмоциями, как сейчас Ева наслаждалась чистым воздухом опустевшего ночного города.

В здании ковена было душно. Духота пока не проникла на балкон, но уже вползала из кухни тонкими струйками чада.

А пока можно было продолжать игру. И позволить ей стать правдой на пару часов.

— Ну конечно, не изображаешь, — ответила Ева и склонилась к Дефоссе, опираясь на подлокотник кресла. — Лучше изобрази глинтвейн, а то я подумаю, что ты умеешь только обещать.

«Ты» давалось с трудом, царапало горло, не желая слетать с языка.

Дефоссе улыбнулся. Ева подумала, что по законам жанра сейчас он должен ее поцеловать, но он не пошевелился. Наверное, тоже не любил чистые и беспримесные жанры.

— Как ты сказала — «мне нравится, что я больна не вами»? — негромко произнес он. — Там есть еще другое. «Вы больны, увы, не мной»…

— Увы? — Ева покачала головой. — Жалеть всегда есть о чем. Но вы лучше меня знаете, что это ничего не меняет.

Она не вкладывала в свои слова никакого особого смысла. Но Дефоссе подобрался и насторожено сощурился, будто услышал что-то важное, но неожиданное. Что-то опасное. Способное раскрыть какую-то тайну… или заставить проболтаться посвященных в нее.

Опять. Как это все уже надоело!

Ева резко выпрямилась и отвернулась, невидящим взглядом уставившись на танцующую метель. Она не собиралась ничего говорить. Но слова вырвались против ее воли:

— И так всегда. Если вы… если ты что-то скрываешь, может, стоило бы хотя бы стараться получше?

Он долго не отвечал. Ева подумала, что ответа не будет, может, Дефоссе просто молча встанет и уйдет…. Не выдержала, снова взглянула на него — и обнаружила, что он сидит в той же позе на корточках у ее кресла.

— Может, и стоило бы стараться, — без выражения ответил он, реагируя больше на ее взгляд, чем на вопрос.

Потом поднялся и пошел на кухню.

И Ева наблюдала, как он готовит глинтвейн. А снаружи, за невидимой магической гранью, все так же метались в бешеной пляске души снеговиков, растворяясь в метели. И Ева косилась на них и отводила взгляд. Она пыталась представить, что творится в городе. Что происходит в квартирах смертных, в их магазинах, кафе и ресторанах, в трамваях, гостиницах, даже в вузах… да везде! Для тварей ведь не существовало барьеров. Немногих могли остановить стены. Твари, неспособные проникнуть под землю, отлично чувствовали себя в высотных домах, а те, от которых спасала высота, становились непобедимыми под землей. Маги моги защитить от них себя, но — напрасно город тратил силы и призывал все новых и новых помощников, одаряя их магией! — не всегда могли помочь смертным.

Как сейчас.

Поэтому Ева отводила глаза, продолжала наблюдать за Дефоссе и старательно убеждала себя, что Безымянный знает, что делает. До сих пор у нее не было повода в этом сомневаться.

Но смертные, которых прямо сейчас пожирали твари!..

— Как ты можешь быть таким спокойным? — Когда Дефоссе вернулся на балкон, неся два стеклянных бокала с глинтвейном, она не выдержала. — Ты был в городе? Или вернулся из Парижа сразу в гостиную к Элен? Тебя же в Париж вызывали, так? Что происходит в городе?

Он поставил напитки на стол и пододвинул свое кресло ближе к Еве — чтобы накрыть ее руки своими и не тянуться к ней через стол.

— Большая Охота началась по всему миру одновременно, — сказал Дефоссе. Каким-то непостижимым образом его голос звучал успокаивающе, хотя то, что он произносил, могло лишь повергнуть в еще большую панику. — Да, меня вызывали в Париж, потому что там обнаружили… Ты слышала, что в вашем городе есть воронка, через которую уходит магия?

— Алиса рассказала, — Ева передернула плечами. — Но мне слабо верится, что о воронке вы знаете, но не можете ее найти.

— В Париже нашли похожую, — он жестко усмехнулся. — Там нет таких помех. После проверки ваших надзорных постов я передал в парижскую инквизицию данные для сравнения. С их помощью там удалось вычислить еще одну воронку, масштабами поменьше. У вас, что бы мы ни делали с данными о колебаниях поля, искажениях, с привязкой к местности… все бесполезно. Здесь ее что-то экранирует. Экранировало.

— Теперь, значит, нет? — Ева ухватилась за эту соломинку. — Значит, ты все это время искал воронку…

— И воронку в том числе. Ева, успокойся. Смертных мы защитили, как могли. Через пару часов все решится… так или иначе. Выпей глинтвейна, не надо паниковать.

Он мягко убрал руку с ее стиснутых ладоней. Ева недовольно поежилась — пальцы тут же ощутили неприятный холод, а ветер, слабый, но ощутимый, начал заползать в рукава. Она поспешила обхватить горячий бокал.

— Нет, подожди. Еще кое-что. При чем здесь игра и почему Большая Охота началась, как только у Техногена начало что-то получаться с ее взломом? Магия утекает туда?

— В игру? Да, — мрачно подтвердил Дефоссе. — Поэтому Техногена мы найдем обязательно.

Он говорил так уверенно, будто Техногена невозможно было не найти. Специально ее успокаивал? Знал что-то, что помогло бы отыскать духа технологий в городском лабиринте среди заводов и паутины интернетных кабелей? Придерживал в рукаве еще один козырь, способный все изменить?

Козырь — вряд ли. Иначе они с Безымянным уже добрались бы хоть до одной разгадки.

Но было еще кое-что, о чем Ева не могла не спросить.

Она крепче сжала в руках бокал. На миг показалось, что сейчас он лопнет и острые осколки вонзятся в ладони, а глинтвейн потечет на пол. Но стекло было толстым, а Ева не могла похвастаться физической силой… Да и какой силой вообще могла?

Во рту пересохло, когда она тихо произнесла:

— Звучит гладко… Но Алиса говорила еще кое-что. О зараженной душе города.

— Все правильно говорила.

Дефоссе спокойно смотрел Еве в лицо, но его взгляд снова не читался. Темнота скрывала оттенки эмоций. Или их скрывал он сам. Ева не знала почему, но ее охватило чувство, что последний вопрос — самый важный из всего услышанного. Вот оно, то, что может изменить все. И оно не зависит ни от Безымянного, ни от Дефоссе.

— И она правда заражена? Вы можете это узнать? И если да, то что будете делать?

Он как-то болезненно дернул лицом и со вздохом отвел глаза.

— Она, скорее всего, заражена. В первую очередь — тварями. В норме их не бывает так много ни в одном городе. Это как дом, пораженный тараканами или муравьями… Можно что-то делать, но от паразитов редко получается избавиться навсегда. А в нашем случае твари мешают отслеживать магические потоки. Это они экранируют вашу воронку. Они пьют силу города, паразитируют на нем, оплетают его, как пауки паутиной… И тем самым прячут того, кто стоит за игрой.

— Значит, он сильнее вас вместе взятых, — бросила Ева. — Вы поэтому до сих пор ничего не сделали, хотя все давно поняли?

Кажется, она рассердила Дефоссе. До сих пор его глаза не метали такие молнии. Впрочем, он быстро взял себя в руки — Ева едва успела отвлечься от своих переживаний, с веселым изумлением следя за его реакцией.

— Мы все поняли, — он подчеркнул эти слова, будто заключал их в жирные кавычки, — только сегодня ночью. И знаешь, кто бы там ни стоял за игрой, мы с Валантеном найдем его. Не важно, насколько он силен.

— Потому что вы все равно сотрете его в порошок? — иронически фыркнула Ева.

— Потому что для магов и инквизиторов нет закона выше, чем воля города. Они заразили его паразитами, чтобы свести с ума и избежать наказания, но все когда-нибудь кончается. Все кончается…

Дефоссе мотнул головой и замолчал. Собирался продолжать, но в этот момент словно вспомнил что-то, что мгновенно погасило его запал. И снова поднял на Еву ничего не выражающий взгляд.

— Хорош романтический вечер, а? Мне никогда не хватает времени. Может быть, это проклятие. Может быть, даже от вашего города.

На этот раз Ева не собиралась вникать, что он имел в виду. Уяснила только одно — самое важное уже прозвучало. Домыслы о проклятии от города и прочий театральный романтизм ее мало интересовали. Она знала, что ее город не способен никого проклясть.

Он сам был проклят.

И она наконец отхлебнула из бокала. За время разговора глинтвейн не остыл ни на градус и не потерял ни малейшей толики аромата.

Воцарилось молчание. Шорохи на улице прекратились, из здания ковена тоже не доносилось ни звука. Где-то там внутри все еще лежали мертвые тела. И над ними, может быть, все еще сидел верховный инквизитор Валентин Ландау по прозвищу Безымянный и строил очередные мерзкие планы. То ли у Евы не было настроения, то ли все планы Безымянного, о которых она знала, оказывались невыразимо мерзкими. И все как один включали использование людей…

А рядом с Евой на балконе сидел друг Безымянного. С некоторых пор один его вид заставлял вспоминать сакраментальное «скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Но не сегодня. Этим вечером он казался странно присмиревшим, притихшим, растерявшим свой обычный задор, ироничность и тлеющий в глазах огонь.

Отголоски прежних искр вспыхивали, лишь когда он искоса наблюдал, как Ева потягивает глинтвейн. И, кажется, любовался. Хотя чем там можно было любоваться?

Наконец она не выдержала:

— Ты молчанием собирался завоевать мое доверие? Или расскажешь еще что-нибудь о тварях? А может, еще и о ваших планах?

— А тебя интересуют исключительно твари и планы? — бледно улыбнулся Дефоссе.

— А ты ответишь на вопросы о чем-то еще? Например, кто ты такой на самом деле, почему приехал тайно, зачем тебе понадобилась я?

Ева выждала несколько секунд, хотя была уверена, что он промолчит. На риторические вопросы не отвечают… Но Дефоссе неожиданно ответил с невеселой улыбкой, которая чем-то напомнила улыбку Безымянного:

— Я не могу сейчас нарушить заклинание личины. Оно не делает различий, если ты что-то узнаешь — это узнают все. Видишь, я все-таки стараюсь быть откровенным…

— Ну надо же, — скептически сказала Ева.

Что-то подобное она и предполагала. Но ожидала, что Дефоссе будет и дальше увиливать от ответа. Казалось, это доставляло ему удовольствие.

— И еще — у меня нет цели втереться к тебе в доверие или влюбить в себя, — добавил он под ее подозрительным взглядом.

Кивнул, подкрепляя знаком свои слова — и стало ясно, что сеанс откровений закончился, едва начавшись. А может, это значило, что он так шутит.

С инквизиторами порой, как с тварями — никогда не знаешь, что у них на уме.

— Какая тогда твоя цель? — спросила Ева.

Дефоссе пожал плечами. Взгляд его так и не обрел обычную цепкость, казался расфокусированным и немного пьяным, хотя глинтвейн кружил голову лишь самую малость — не поймешь даже, от алкоголя, от безумной ночи, полной охотящихся тварей, от странного разговора или от всего понемногу…

— Остановить Большую Охоту? Выйти на хозяина игры? Найти того, кто дергает за ниточки? Быть с тобой эти пару часов, пока ты еще не отказалась иметь со мной хоть что-то общее? Цели нет… Ее нет никогда, есть только момент, — задумчиво произнес он.

Пока. Пока еще не отказалась…

Ева хотела задуматься, что бы это значило, но в тот же момент осознала, как ей это надоело. Все эти попытки выловить золотую крупицу правды в мутном потоке событий. Все эти загадки, которые множились быстрее тварей, носящихся по городу. Все эти страницы невидимого досье на Дефоссе в ее голове, в которых не было никакого смысла…

Досье послушно развернулось перед мысленным взором, точно услышав, когда о нем подумали. И пополнилось одной короткой, но многозначительной строкой:

«…»

— Без разницы, какая у тебя цель, — в сердцах сказала Ева, — но лучше бы ты с самого начала выбрал не любовь, а просто секс. И ничего личного.

Дефоссе тихо рассмеялся. Так, будто он понимал, что она чувствует и что вкладывает в свои слова.

— Ничего личного надоедает так быстро, что не нужно быть магом, — сказал он мягко. — Лет двадцать-тридцать… и все.

В голосе прозвучала тень горечи. Но, конечно, это только казалось. Сегодня ночью все скорее казалось, чем происходило на самом деле.

— Хорошее развлечение, — выдохнула Ева, отставляя пустой бокал. — Наверное.

Дефоссе завладел ее освободившейся рукой.

Ева только усмехнулась, когда он поднес к лицу ее кисть и начал целовать костяшки пальцев. Играючи, легко, как почти все, что он делал. Но это, бесспорно, приятно будоражило. И ухмылка против воли превращалась во взволнованный смешок.

«Целовать ручки все еще в моде?»

«Ты что-то задумал или просто…»

В голове лениво проплывали обрывки мыслей. Становились четче, если Ева бросала косой взгляд на метель за невидимой оградой балкона. Почти таяли и растворялись в волнах предвкушения, когда она снова смотрела на Дефоссе. Окончательно исчезли, когда он притянул ее к себе, и она перебралась в его кресло, к нему на колени.

Она скептически щурилась, когда он стал целовать запястье. Дальше мешал рукав. Сражаться с одеждой Дефоссе не стал.

Время изогнулось волной, реальность вновь подернулась туманом, — и вот они уже целовались. И ненастоящие чувства дымкой заволакивали рассудок, обостряя только ощущения. Его легкое дыхание и сухие прохладные губы на ее губах. Слабый ветерок, пахнущий оттепелью и тленом. Медленные, будто ленивые, но завораживающе-настойчивые движения. Ответный огонь в груди, который сразу превращался в пепел.

Все было ненастоящим. Все, кроме тварей. И агонизирующей магии. И ничто не имело значения.

…В этот раз им никто не мешал. Поцелуй изжил себя и иссяк сам собой. Эта ночь была не предназначена для чего-то большего. Она была создана, чтобы ждать.

Безымянный создал ее, чтобы все нити успели свернуться в клубки.

Медленно, точно вырываясь из затянувшегося сна, Ева поднесла к глазам запястье с часами. Часы-артефакт, зачарованные на защиту, отсчитывали время по-прежнему безупречно.

— Полтора часа… — пробормотала она.

Дефоссе посмотрел на нее. Получилось снизу вверх, она все еще сидела у него на коленях.

— Есть еще что-то о тварях, чего я не успел рассказать?

Ева уже заметила, что за ним водилась такая привычка. Сказать что-то, явно витая мыслями где-то далеко. И ненароком раскрыть в этой рассеянной фразе свои настоящие мысли.

«Там есть еще другое. Вы больны, увы, не мной»…

Он прекрасно понимал, что Еве нужна от него только информация. Или в первую очередь информация. Только правда — и немного игры. Одного только так и не раскрыл — что нужно было ему самому.

— Ты объяснил все, что мог, — сказала она. — Но я больше не хочу здесь оставаться. Я пойду и выясню, что происходит в городе и что со смертными. Об этом ни ты, ни Безымянный говорить не собираетесь.

— Да нельзя сейчас, там не…

Дефоссе ругнулся и снова посмотрел в глаза Евы. И, кажется, обнаружил там достаточно решимости — а может, чего-то еще.

— Черт возьми, — буркнул он. — Я пойду с тобой, хотя бы чтобы проконтролировать. Никакой магии. Никаких рейдов по квартирам. Никаких троп между домами…

Язвительный ответ вертелся у Евы на языке. Что-то вроде: «Ни один инквизитор не посмеет меня контролировать». Или: «Вам же плевать на смертных, какое право вы имеете что-то говорить о воле города?» Или…

Но она смолчала, потому что знала — если иностранный инквизитор формально и не мог ни на что влиять, то у Безымянного были все права. В том числе и отправить ее, Еву, в магическую тюрьму за открытый бунт. И чем бы она тогда помогла смертным?

Она наконец сползла с колен Дефоссе. Бессильно опустилась в свое кресло и провела ладонями по лицу.

— Ладно. Я погорячилась. Он ведь велел не делать ничего до шести утра…

— Он велел ждать и не вмешиваться. Хотя бы не вмешиваться вслепую, — вздохнул Дефоссе.

Не понадобилось называть имя, чтобы понять, о ком идет речь.

И не понадобилось ничего больше говорить.

Ева вскочила и магией призвала свою куртку. В пределах здания магия призыва, рассчитанная на поиск только своих собственных вещей, работала безукоризненно. Формулировка в книге элементарных чар гласила: «Власть над собственными вещами в стенах собственного дома или вотчины (ковена, ложи, прибежища инквизиции)».

Ева так и не успела проверить, как сработает узор, если считать домом весь город, а не квартиру или несуразную многоэтажку ковена.

…Метель все так же бушевала. Колючая взвесь из снега, мельчайшей ледяной крошки и еще чего-то неощутимого, но болезненно хлещущего по коже, сразу ударила в лицо так, что на миг перехватило дыхание. Ковен укоризненно глядел редкими светящимися окнами. Окружающие дома стояли безжизненные, темные. Отчего-то погасли фонари. Вывески магазинов, которые обычно ярко сияли ночь напролет, теперь смутно угадывались во мраке сквозь пелену метели. Казалось, только она, метель, и освещает путь, и если бы не круговерть белых точек перед глазами, темнота поглотила бы все. Даже дорогу. Даже очертания домов.

— Покажи мне ловушки на тварей, — сказала Ева. — И почему так темно? Что со смертными, в конце концов?

— Большинство из них мы погрузили в сон, — неохотно сознался Дефоссе. Вскинул руку, видя, как Ева разъяренно воззрилась на него. — Не сверкай глазами! Они все равно не могут защититься от тварей! А во сне от них исходит меньше жизненной энергии. Твари слетаются на энергию, как мотыльки на свет. Если приглушить излучение от смертных — твари будут слетаться к ловушкам.

— Ладно, — вздохнула Ева. — Далеко эти ловушки?

— До ближайшей пара остановок, — прикинул Дефоссе. — Если дворами… Портал я не создам, это магия. Еще раз: никакой магии! Кто бы на нас ни набросился, не пытайся отбиваться, если не хочешь, чтобы вся работа пошла насмарку! Нападут твари — жди, пока я развею их антимагией. Если сможешь сдержаться — пойдем к ловушке.

— Антимагия, стало быть, разрешена? Ну как всегда, — фыркнула Ева. — Пойдем.

О своем решении она не пожалела, но через десять минут уже была близка к этому. Снег никто не расчищал, а намело его почти по колено, и убрать его с пути магией она не могла. Снежные заносы лежали неровно, большими белыми дюнами — то высокие остроконечные гребни, в которые можно было провалиться по пояс, то полоски едва припорошенного снегом асфальта.

Ни одного светящегося окна. Ни одного горящего фонаря. И — ни одной твари.

Кажется, Безымянному все-таки удалось обуздать Большую Охоту…

Но стоило Еве об этом подумать, как из темноты проступило несколько теней.

Твари?! Она подобралась, готовая защищаться, потом с досадой вспомнила, что это запрещено. Потом смогла наконец разглядеть теней повнимательнее — и успокоилась.

Это оказались люди. Просто люди, смертные в зимних куртках, низко надвинутых на глаза черных шапках и с сигаретами в зубах. Во тьме огоньки сигарет резали глаза, почти как мощные прожектора. У кого-то из смертных на поясе висела портативная колонка. Оттуда лилась музыка. Если ее можно было назвать музыкой. Какая-то рваная, немелодичная чушь с ленивым бормотанием о пацанчиках, бухле, отмороженных синих волках, которые потеряли берега…

Что?

На миг Ева ощутила себя, как в сюрреалистическом сне. Потом осознала, что живет в нем последние несколько дней…. или недель, или месяцев, или все десять лет с тех пор, как город наделил ее магией.

И лишь потом, с запозданием в долю секунды осознала кое-что поважнее.

— Эй, ребят, — развязно сказал один из парней, перемещая сигарету из одного уголка рта в другой. — Немножко энергии не будет? А если найдем?

— Сыграем в прятки? — сказал второй. — Если найдем — вы проиграли нашему району.

«Это вообще-то наш район! — возмущенно подумала Ева. — Здесь наш ковен!»

Но сочла за лучшее промолчать и лишь шмыгнула за спину Дефоссе, а тот уже поднимал руки в антимагическом жесте.

Потому что преградившие путь любители сигарет, игры в прятки и магической энергии все-таки не были людьми.