Для того, кто умел верить... (гет)

За окном снова стояла тёмная ночь. И даже звёзд не было видно — всё небо затянуло тяжёлыми низкими тучами. Сильный ветер выл и ревел, гнул к земле кусты и деревья, и обрушивался с бессильной яростью на маленький домик, затерянный среди холмов. В суровом рокоте морских волн слышалось нечто угрожающее. Нечто, надвигающееся медленно, монотонно и неумолимо, как слепая сила стихии, готовая снести всё на своём пути.

За окном снова стояла тёмная ночь, снова лёгкий свет «люмоса» освещал разложенные на столе бумаги, снова усталый взгляд Милисенты скользил по картам и конспектам, вбирая все детали до мелочей; совсем как в недавние — и уже такие далёкие, — студенческие годы. Но тьма над морем была гуще, чем рассеиваемая светом городских огней ночь над Прагой; и ставки выше, чем экзамены у самых строгих профессоров.

Милисента водила пальцем по карте — Великобритания во всей её красе, горы, реки, долины и города; на карте вспыхивали, мерцая, тайные маршруты Ордена. Места явок отмечены алым цветом. Кажется немыслимым запечатлеть в памяти эту запутанную сеть так скоро, как требуется — но у историков магического мира есть собственные маленькие секреты[1].

Лондон, один только Лондон — это целый мир с хитросплетением улиц и переулков, маггловских и магических. Мисс Корнер хорошо знает маггловский Лондон; но знания, делающие честь учительнице, для агента Ордена Феникса недостаточны. Теперь она должна свободно ориентироваться не только в историческом центре, но и в самых отдалённых районах и их закоулках.

Милисента отвела взгляд от карты, вглядываясь в ракушечные узоры на стенах, по которым плясали отблески волшебного света. Забыть на несколько минут о карте нетрудно — пёстрый день крутится на поверхности памяти, вспыхивая зыбкими образами лиц и впечатлениями от произошедших событий.

…Когда догорал вечер, было так тихо — слишком тихо. Но как исчезали в воздухе листовки! Как сверкали глаза маленького Ноэля!

А Энтони почти подружился с близнецами Уизли. Но ему нужно уехать — мало ли что…

Им всем нужно уехать — всем, всем этим детям и их родителям. Невольный вздох сорвался с губ Милисенты, когда она вспомнила лица всех тех людей, что доверили Ордену свои жизни. Кингсли Бруствер очень хорошо говорил с ними и даже сумел неплохо успокоить. Его служба в Аврорате была связана с магглами, и он понимает их… Кингсли очень многое понимает, несмотря на весь тот отрешённо-чудаковатый экзотический вид, в котором он предстаёт в кругу орденцев, преобразовывая респектабельный деловой костюм в пёструю мантию.

Но какое бы обличье Кингсли не принимал, от всей его фигуры всегда веет надёжностью, спокойствием и бодрой уверенностью. В его белозубой улыбке есть нечто добродушное, простое, дружеское. У него приятный голос и хорошо поставленная речь опытного оратора, который умеет разговаривать с толпой так, словно общается с компанией старых, дорогих друзей, не опускаясь до дешёвого панибратства. Он обладает даром быстро и легко завоевывать расположение собеседника.

Кингсли сильный волшебник и очень опасный человек, ведущий двойную — нет, тройную, — жизнь: между Орденом и Министерством Магии, между волшебным и маггловским миром.

И это только то, что знают о нём рядовые члены Ордена, такие, как Милисента Корнер. Голос Кингсли ещё звучал у неё в голове, когда она встала со стула и подошла к окну; там, за стеклом, бесновалась настоящая буря. Девушка невесело усмехнулась, поймав себя на желании открыть окно, подставив лицо под удары ветра и ледяного дождя. Разгул стихии всегда вызывал у неё восторг перед могущественной силой природы; даже в детстве она никогда не боялась грозы. Эмили и Джорджиана боялись; с возрастом их страх постепенно слабел, и в конце концов они почти полюбили непогоду — потому что в дождь и метель сидеть дома было гораздо уютнее. В этом Милисента смогла их убедить; но не в том, что в порывах ветра, блеске молний и раскатах грома есть нечто прекрасное, радостное и величественное.

Ноэль уверял, что совсем не боится грозы, но мисс Корнер всё равно зачаровала его окно так, чтобы бури было не слышно. Делать такое для Энтони она не стала: не стоит оскорблять его недоверием…

Буря за окном, буря над Англией. Как символично…

— Вам уже известно, мисс Корнер, что Орден Феникса не сдаётся в плен, — Кингсли говорил с ней очень серьёзно, оставив бодрый тон и широкую белозубую улыбку, — Мы проверили ту информацию, что вы предоставили. То, что вы рассказали о себе. Мы готовы принять вас. Но готовы ли вы? Обдумали ли то, что говорил вам Артур Уизли?

— Да. Разумеется.

— Иного ответа от дочери Эдгара я не ожидал, — Кингсли вздохнул, потирая подбородок, — держите.

Он протянул ей крошечный пакетик из тонкой бумаги. Нечто лёгкое дрожало и переливалось в нём.

— Это…

— Мы называем их «талисманами». У них есть две функции. Первая: средство связи. Будете носить с собой, через него сможете принимать и передавать короткие — внимание, короткие! — сообщения. Будете их слышать мысленно, как голоса в голове. Так что не пугайтесь. Передавать, проговаривая мысленно, с применением кодового слова. Понятно? Отлично. И да, тактильный контакт не обязателен, главное, чтобы вещь всегда была при вас и чтобы при случае её не отняли сразу.

— Вещь?

— Пока что ваш «талисман» ещё не принял окончательной формы. Вы создадите её сами, когда возьмёте в руки… Нечто такое, что вы не потеряете. Что не вызовет вопросов… со стороны.

— Это безумно сложная магия!

— О да, — улыбнулся Кингсли почти самодовольно, и Милисента подумала: уж не сам ли он всё это создаёт? Но когда?..

— Ну, подумайте.

Милисента кивнула, улыбнулась — и пакетик растаял в её руке. Полупрозрачная капля повисла перед ней в воздухе, вспыхнула золотистым светом и опустилась на подставленную ладонь. Кингсли взглянул на получившуюся вещицу с удивлением и интересом: его взору предстала сплетённая в хитроумный узелок прядь тёмно-каштановых волос, практически идентичных собственным волосам Милисенты.

— Это что? На голову?

— Нет. Был в старину такой сентиментальный обычай — хранить пряди волос дорогих людей… часто — умерших. Мало похоже на средство связи… с живыми.

Кингсли смерил её странным взглядом.

— Сантименты. Слишком много среди нас романтиков, — нахмурился он, — Чьи волосы — хоть сможете объяснить?

— Моей матери.

Кингсли кивнул, встречая прямой, готовый к обороне взгляд, и ничего больше не сказал.

— А вторая функция, мистер Бруствер?

— Как я уже говорил, Орден Феникса не сдаётся в плен. «Талисман» выполняет последнюю функцию. Достаточно произнести одно лишь слово… в сочетании с одним заклинанием, — он щёлкнул пальцами, и на колени Милисенте легла бумажка с отпечатанной на ней латинской фразой, — и всё. Ни плена, ни пыток, ни допросов. Мгновенная и безболезненная смерть.

— Какое… слово?

— Вы его уже знаете. Оно у каждого своё…

Кингсли ушёл, взметнув полами разноцветной мантии, а Милисента замерла, вслушиваясь в таинственные отголоски эха, поднимавшегося откуда-то из глубин сознания. Потом, спрятав «локон» в медальоне, она встала со своего кресла и спустилась вслед за Кингсли в гостиную, которую Билл и Чарли уже расширили в несколько раз; все смутные и глубинные, как сюжеты древних легенд, впечатления тут же забылись и отступили далеко-далеко…

Да, а потом было собрание. Точнее, его часть; то, что касалось орденцев, брошенных на спасение детей. Были ещё другие группы, а у них — другие задания. Орден Феникса поставлял диверсантов, которые подрывали изнутри работу Министерства и подбирались поближе к наиболее опасным личностям с целью их ликвидации. В Ордене состояли люди, занимавшиеся и так называемыми «международными вопросами». Наконец, было некоторое количество сочувствующих, в самое горячее время превратившихся в новобранцев. Орден был немногочислен, но чётко структурирован; за кажущимся на первый взгляд хаосом проступала довольно-таки продуманная система.

Милисента видела это, сидя за общим столом между двумя незнакомыми волшебниками, с одинаковым вниманием слушавшими обсуждение первой масштабной операции.

Кингсли коротко сообщил о столкновении между орденцами и служителями Министерства, произошедшем накануне. Убитых с обеих сторон нет, но есть раненые; самое страшное, что Орден потерпел поражение — они не сумели пробиться к магглорождённым волшебникам и их родителям, а у тех сложилось впечатление, что на них и впрямь нападали некие экстремисты и террористы, но Министерство их защитило.

— И это были не авроры, — добавил под конец Кингсли, — это была новая организация, так называемые «Блюстители порядка». Блюстителей тайно готовили уже несколько месяцев, но их первое публичное выступление было назначено на другую дату. На первое сентября. Каждый из вас более подробно ознакомиться с этой структурой… призванной в недалёком будущем полностью заменить Аврорат… из газет и документов, полученных нами от наших агентов…

Наши агенты! Орденцы не знали, что Блюстители порядка стерегут квартиры магглорождённых учеников Хогвартса, и этот факт означал, что кто-то из работающих в Министерстве осведомителей вышел из доверия или оказался недостаточно расторопен. Или… или…

Или это просто гражданская война, как Милисента недавно сказала Ноэлю.

— Именно с Блюстителями мы будем иметь дело Первого сентября. Это первое наше официальное выступление…

Иными словами — первый бой. Война, объявленная Орденом, вызов и Волдеморту с его последователями, и министерским крысам, которым всё равно, с чьих рук кормиться и, пожалуй, даже приятнее кормиться падалью. Кингсли говорил, а Милисента видела и понимала, что другие тоже видят именно это — не план мероприятий, а диспозицию будущего сражения.

Из-за недоверия некоторых родителей и собственных просчётов Орден не смог вывести из-под удара семьдесят учеников Хогвартса, большинство из которых — первокурсники; более старшие ученики, видевшие, как постепенно накаляется обстановка в волшебном мире, сами убеждали родителей не совать голову в петлю.

— Насколько нам известны планы Министерства, ученики, по традиции, должны сесть на Хогвартс-экспресс, в отдельный вагон увеличенной вместимости, с платформы 9 и ¾, и отправиться в Шотландию. Там, в Хогвартсе, Блюстители собираются пояснить им, какое они занимают место в магическом мире, и отдать в распоряжение Министерства. А Министерство не дремлет и уже формирует для них особые исправительные лагеря.

«А их родители, тем временем, разойдутся по домам, чтобы волноваться и ждать писем от своих дорогих сыновей и дочек. Они будут смотреть телевизор, ходить в гости, готовить обед, в то время как над их детьми…» — думала Милисента, чувствуя, как её щеки заливает жаркий румянец. Она оглянулась и увидела, как побледнело лицо сидящего рядом с ней незнакомца. Наверно, он представил себе примерно то же самое.

— Их программа проста и жестока. Выжать всё, что можно, из живого волшебного материала. Широкий список разнообразных экспериментов в области тёмных искусств. Когда первого числа мы выйдем на свои посты, я прошу вас… прошу вас, соратники, помнить: для каждого магглорождённого ребёнка будет лучше умереть в этот день, чем доехать до пункта назначения. Мы должны отбить их во что бы то ни стало…

Из-за малочисленности орденцев (особенно боеспособных орденцев, имеющих соответственное образование и подготовку) был принят весьма дерзкий план.

Переодетые Упивающимися Смертью и блюстителями порядка агенты Ордена должны были остановить поезд в то время, когда он проедет половину пути и будет проезжать через сельскохозяйственные угодья фирмы "Сандерсон и сыновья", под предлогом внезапной проверки. Учитывая механизм работы Министерства, где обо всех «внезапных» проверках и ревизиях принято предупреждать загодя, в Отделе Образования был пущен слух, что проверка эта пройдёт по прибытии экспресса в Хогсмид. Перенос места проверки мало кого удивит: такое и раньше иногда случалось.

Боевая группа займётся блюстителями, охраняющими его, и отцепит специальный вагон. А другие орденцы, обладающие менее совершенной военной подготовкой, под прикрытием боевой группы войдут в этот вагон и перенесут находящихся там учеников в Убежище — наиболее крупное, узловое место явок Ордена в Лондоне. Оттуда, из Убежища, дети в течение следующих суток будут перенесены на континент, в готовые принять их учебные заведения. Когда дети окажутся в безопасности, Орден займётся их родителями, которые, по всем писаным и неписаным законам, имеют право знать, что творится с их отпрысками. Большой вопрос, как сделать это, не подставляя под угрозу ничью безопасность, но Орден будет стремиться его решить…

Дерзкий план, но в сложившихся условиях — единственный. Вторая попытка пробиться к семьям магглорождённых, пока они дома, обречена на провал. Бой на вокзале привел бы к жертвам среди других учеников и их родителей; неминуемо они попали бы под обстрел. Исход битвы у стен Хогвартса, этой неприступной до сих пор крепости, крайне сомнителен, и, опять же, это было бы чересчур опасно для чистокровных учеников, а так же для учителей, у которых нет права доблестно, но быстро умирать.

Лишь расчёт на внезапность и некоторые волшебные артефакты мог привести к победе Ордена. Это единственный отрезок времени, когда магглорождённые ученики окажутся собраны в одном замкнутом пространстве, отдельно от других людей. Конечно, другие ученики, которые будут находиться в остальных вагонах, станут свидетелями боя и подвергнутся определённому риску, но всё же меньшему, чем в иных местах. К тому же орденцами был разработан целый ряд предохранительных мер, которые должны были защитить всех участников действа, кроме, естественно, блюстителей. А впрочем…

— Я прошу вас, — Кингсли второй раз сказал это «прошу», — Прошу не бить на поражение без самой крайней, самой жестокой необходимости. От этого зависит наша репутация, наш дальнейший путь борьбы. Каждый преступник в свой срок понесёт наказание. Законное наказание. Но сейчас наша цель не карательная. Наша цель — спасти одних детей, не подставив под удар других. Я прошу вас помнить об этом, помнить даже в горячке боя, ведь мы тем и отличаемся от наших врагов, что не упиваемся ни смертью, ни кровью, ни болью, и не позволяем себе потерять контроль над своим разумом... даже если нами движет праведный гнев.

Роли были распределены, а весь «концерт» отрепетирован, как по нотам. Была назначена повторная, «генеральная репетиция».

Когда собрание закончилось, Кингсли попросил остаться Флёр, Милисенту, Джорджа с Фредом и ещё двух волшебников — тех самых, между которыми мисс Корнер сидела за столом. Было сказано два слова об информационной войне. Это было то, для чего Орден предназначал их всех в дальнейшем; пока они нужны были для большой операции, но затем им придётся уйти в ту сферу, где они наиболее сильны, и, конечно, подыскать себе помощников с ясным взором и острым языком.

Изобретение Фреда и Джорджа — собственная радиоволна Ордена Феникса, — было встречено бурным одобрением. Нет ничего лучше в такой момент, как живое, устное слово, обращённое ко всему волшебному народу, к магам и магическим существам.

— Голосу Ордена Феникса нужно название, — сказал Кингсли, — вы что-то придумали? Я должен знать.

Фред с Джорджем переглянулись. Флёр бросила на Милисенту взгляд, ищущий сочувствия; на хитрющих лицах близнецов было написано множество сколь остроумных, столь и неприличных названий. Но вместо того, чтобы поддразнивать окружающих, Фред сказал просто:

— Да. Мы подумали. Поттеровский дозор.

— Мы хотим назвать наш канал не столько в честь Избранного, сколько в честь друга, — добавил Джордж.

— Мы так и скажем в первой программе, — продолжил Фред, слегка приподнимаясь на своём импровизированном ложе, — Дело в том, что когда в нашей школе царствовала эта старая дура Амбридж, у нас было своё Сопротивление…

— …И Гарри учил нас ЗОТИ. У него здорово получалось. И мы хотели назвать свою группу в честь него, «Отряд Поттера», но Гарри, скромняга этакий, не позволил, назвал нас «Армией Дамблдора».

— Правда, скромность его и выручила: когда нас раскрыли, Дамблдор взял всю вину на себя — как раз из-за названия.

— Но теперь Гарри никто не спрашивает, пусть будет в честь него. Это же не он называет, — закончил Джордж.

— И нечего вам всем так строго смотреть на нас! Когда надо, мы знаем меру хулиганства. В «Дозоре» его будет ровно столько, чтобы люди у нас совсем не скисли, — добавил Фред.

— И не только люди, — уточнил Джордж.

Потом в общей гостиной происходило другое совещание, с совсем другими людьми. Кингсли куда-то вышел и вернулся минут через пятнадцать. Он пролетел через кухню, швырнув на стол номер «Ежедневного Пророка» — свежий, пахнущий типографской краской, и исчез за дверью, с виду неприметной, похожей на дверь кладовки.

Молли Уизли застыла с поднятой палочкой в руке, глядя на газету как на чудовище, готовое её схватить и съесть. Она подняла глаза на Флёр и Милисенту — девушки остановились у входа в кухню, и тихо произнесла:

— Пожалуйста… я не могу…

Бросив короткий взгляд на Флёр и прочитав в её прекрасных глазах ту же беспомощную мольбу, Милисента схватила газету и решительным жестом развернула, едва не разорвав.

С первой же страницы на неё сосредоточенно смотрел сквозь стёкла очков Мальчик-который-выжил. Чуть ниже хмурился рыжий, веснушчатый мальчишка — младший сын Артура и Молли; рядом с ним пышноволосая девушка упрямо вскидывала подбородок. Мисс Корнер подумала, что хотела бы иметь такую ученицу… хотела бы оказаться достойной её.

За головы всех троих было назначено вознаграждение. Их еще искали.

— Всё в порядке — они в розыске! — воскликнула Милисента; Молли и Флёр вздохнули с глубоким облегчением; в следующий момент до них дошло — почти одновременно, — как нелепо прозвучала эта радостная весть — весть, что троих друзей ещё не схватили, — и они рассмеялись нервным, почти истерическим смехом.

Молли смеялась, пока из глаз у неё не брызнули слёзы; Флёр подошла к ней и легонько обняла за плечи.

Милисента перевернула страницу газеты. Перед глазами запрыгали столбики, состоящие из одних имён. Что это? Тоже розыск? Метнувшийся к заголовку взгляд зацепился за слово «обезврежены», и тонкая газетная бумага заскрипела под дрогнувшими пальцами. Это были списки казнённых.

— О нет! Нет…

— Что? — Молли в одно мгновение оказалась рядом, заглядывая в газету, — кто-то из…

— Не может быть… только не Джон Маркхэм!

— Вы знали его? — по тону Флёр можно было понять, что и ей знакомо имя Джона Маркхэма.

Милисента отбросила газету, сделав несколько шагов по комнате — пока не упёрлась в стену. Она коснулась кончиками пальцев шероховатой поверхности ракушки, бесцельно выводя на ней никому неведомый узор.

— И да, и нет… он приезжал в Прагу, к госпоже Коменской. Ох, нет… Босоногий Джон…

— Босоногий? — нахмурилась Молли.

— У него не было систематического образования, — внезапно охрипшим голосом проговорила Милисента, — но он был… — она беспомощно огляделась, пытаясь уложить целую жизнь в два слова, — он был звездой! Таких зовут «босоногими»[2]. Ему шло это прозвище… очень шло.

— «Унижение великого рода волшебников, фальсификация истории магического мира, развращение нравов» — Флёр озвучила опубликованное обвинение, сильно грассируя, — Постой, я же читала его статьи, когда учила английский… там было про то, как были устроены в старые времена дома, про одежду, про кухню… всё такое невинное! Они там совсем с ума сошли? Какое «унижение великого рода…»?

— А ты думаешь, им много надо? — Молли с досадой швырнула губку в раковину, и та принялась тереть жирную сковороду как сумасшедшая, — ты думаешь, им вообще нужен повод?

— Это очень много, — негромко произнесла Милисента, — исследования Джона Маркхэма показывали самую суть повседневной жизни волшебного мира; он объяснял, как мало мы отличаемся на самом деле от магглов, и в чём на деле природа этих различий. Разве всё это, — она взмахнула рукой, обводя взглядом крошечную кухню, — каждый день нашей жизни, разве это не говорит о нас больше, чем что-либо другое?..

Молли ещё яростным взором оглядела кухонные владения Флёр, отмечая непривычную для неё самой почти хирургическую чистоту, нарушаемую лишь несколькими грязными приборами в раковине, перемененные занавески и убранные с глаз долой грубоватые половички Мюриэль… Казалось, лёгкая рука Флёр прошлась по домику, убирая и стирая всё безвкусное, кричащее и просто лишнее, освободив и явив миру его истинный дух и суть. Первый раз переступив порог коттеджа после того, как там поселились молодые, Молли не могла отделаться от ощущения, что дом стал таким, каким был при Фабиане и Гидеоне.

— Может быть, — вздохнула она, поджимая губы, — да, ты права, конечно, права… но Господи-Господи, почему людям просто не живётся?.. Каждый день?..

Милисента и Флёр переглянулись. Когда-нибудь в учебниках истории магического мира напишут в ряд экономические, политические, социальные и идеологические причины раскола в магическом сообществе, но едва ли очередные тома «Истории магической Британии» будут содержать в себе настоящие ответы на вопросы Молли.

…Милисента вздохнула и потёрла лоб. Огонёк «люмоса» высвечивал в темноте ракушечные узоры на стенах, а перед глазами мелькали воспоминания, как в волшебном фонаре. И навеки умолкнувший голос звучал так близко и ясно, точно это было вчера:

— Ваша тема… слишком смелая, знаете ли вы это, маленькая панночка? Здесь, в Праге, вы растёте на вольном воздухе, но знаете ли вы, что ждёт вас за пределами этих стен? Что ждёт вас в Англии, ведь мы с вами земляки, не так ли?.. Мне нравятся ваши выводы, мне нравится ваш подход, да что там, сам грешен… но вам не будет легко. Я не первый, кто это говорит вам, да?

— Разумеется, мистер Маркхэм!

— И вы полны решимости? Милое дитя, я помогу вам, чем смогу. Что ж, обувайтесь в свои башмачки, — и вперёд! Идите с нами… идите вперёд. Только смотрите — не сверните от нас. Потому что если вы свернёте… есть много лёгких путей для маленьких красных башмачков, но… на гладком паркете не остаётся следов, не так ли? Следы остаются на глине, на лесных тропах и пыльных дорогах. А вы хотите и, главное, можете оставить следы, клянусь бородой Мерлина! Знаете ли вы, как это обидно, когда человек может сделать нечто достойное, но не делает?

Милисента так и видела его светлую улыбку и весёлые морщинки-сеточки вокруг зорких голубых глаз. В тот памятный день последних Свободниковских чтений, в организации которых Милисента ещё принимала участие, мистер Маркхэм оказал ей большую честь, внимательно выслушав её доклад на студенческой секции и заговорив с ней после конференции. Она его заинтересовала, и потом он говорил с ней на равных, как с коллегой, хотя об опасности предупреждал, как ребёнка.

А теперь его не было в живых, не было, не было, не было! Душная боль давила на грудь — Милисента говорила с ним только однажды, но она любила его книги, и любила его самого — сильного учёного и хорошего человека.

— О, мистер Маркхэм! Босоногий Джон…

Он был прав, во всём прав, и «башмачки» — степень мастера, — так и остались для неё мечтой.

— Нет, мистер Маркхэм, ваши следы мы затереть не позволим, — шептала Милисента, прислушиваясь к звукам бури за окном, — А я не свернула. И не сверну! И никогда не сдамся…

Это была другая встреча, и эти слова были сказаны другому человеку[3]. Его черты расплывались в памяти; осталось лишь общее впечатление от некрасивого, но умного лица, и странного выражения затаённой боли — болью веяло от всей его фигуры. Долго потом Милисенту преследовало смутное чувство стыда и вины — ему же явно было плохо, а она ещё и налетела на него, точно слепая, хорошенько боднув головой в твёрдое, костлявое плечо. Он был высоко и далеко со своим страданием, и она ничем не могла ему помочь… Милисента пылко ненавидела это ощущение собственной бесполезности и беспомощности перед чужой бедой. Лёжа без сна в холодной постели, в ту ночь она не раз вспоминала о незнакомце с секции зельеварения и надеялась, что он сумел благополучно добраться до своего дома. Он так и остался незнакомцем — можно было бы заглянуть в программку и поискать информацию о комиссии зельеваров, но в смятении чувств Милисента потеряла несчастный проспектик, а потом и вовсе стало не до того…

Воспоминание настойчиво стучалось и выплывало из памяти. Мисс Корнер медленно подошла к столу и развернула уже изрядно потрёпанный номер «Пророка». На второй странице была статья о реформах в области образования — и несколько интервью; всё это было щедро проиллюстрировано колдографиями. На одной из них красовался нынешний директор Хогвартса. Хотя… «красовался» — это громко сказано. Скорее снисходительно терпел, что его фотографируют; а если журналисты будут слишком назойливы, он наверняка их съест живьем — такой у него был вид.

Изображение сильно засвечено, словно фотограф не нашёл иного способа преподнести лицо портретируемого в более или менее презентабельном виде, но это ещё сильнее подчёркивало резкость и грубость черт нового директора, а также мрачность выражения его лица.

— Нет, это же… это неправда, — нахмурилась Милисента, — это просто моя фантазия.

А ведь Люпин упоминал, что бывший орденец и нынешний директор школы — талантливый зельевар.

Несколько мгновений мисс Корнер созерцала колдографию Северуса Снейпа, который в ответ сверлил её взглядом с газетной страницы — взглядом столь тяжёлым и пронзительным, что кажется, будто он и оттуда видит её насквозь. Пускай, пускай видит! Ничего для себя приятного не узреет… Кивнув, Милисента негромко произнесла:

— Что же, мистер Снейп, я никогда не сдамся. Можешь быть уверен.

Снейп с колдографии ухмыльнулся — презрительно и немного устало, и за эту ухмылку ей хотелось свернуть ему шею не меньше, чем за идеи, высказанные им в интервью «Пророку». Но вместо этого она просто скомкала газету и швырнула её в камин.

Затем повернулась к карте и посмотрела на неё долгим, долгим взглядом. Теперь она никогда, ничего не забудет.

[1] Имеются в виду мнемонические приёмы, которые у волшебников, умеющих сохранять, отделять и переносить воспоминания, должны быть доведены до совершенства. Самый известный из подобных приёмов, которому магглов учат ещё в начальной школе: выучить, отвлечься, переключившись на что-то другое, и повторить через определённое время.

[2] «Босоногие историки» — строго говоря, это в послевоенной Германии так называли людей, которые занимались историческими исследованиями, не имея систематического образования. Занимались они историей повседневности, часто специализировались на изучении своего района, деревни, города. Очень похоже на ту деятельность, что в России называется «краеведческой». Среди таких «босоногих исследователей» всегда встречаются самые разные люди, и некоторые из них действительно не уступают тем, кто имеет дипломы истфака и научные степени. Это редкость, но бывает. Я решила подарить волшебному миру это малоизвестное в русскоязычной среде прозвище «босоногие историки» — уж очень красиво и ярко звучит…

[3] См. фанфик «На узких перекрёстках мирозданья».