Четыре дороги  (гет)

Я проснулась от того, что кто-то сорвал с меня одеяло. Я сладко потянулась и обняла подушку. В любой другой день я бы отреагировала на такой поступок гораздо более грубо. Но глаза отказывались открываться, я чувствовала себя непривычно умиротворенной.

— Просыпайся, Кира, просыпайся сейчас же.

Тьера не могла испортить мне настроение.

— Дай поспать, а. — улыбаясь, протянула я.

Тьера вырвала подушку из-под моей головы, настаивая на том, чтобы быть замеченной.

Я села на кровати, и руками открыла глаза. За окном было уже светло.

Она сидела на кровати и рассматривала меня, как будто пыталась найти отличия от той Киры, которая была запечатлена в ее памяти. Как странно, что еще ни разу я не видела, чтобы Тьера была одета в пижаму, с растрепанными волосами или без макияжа. Она всегда была потрясающе нарядно одета, даже если не собиралась выходить из дома, всегда с аккуратно причесанными кудрявыми темными волосами, и с очень удачным макияжем, который подчеркивал цвет ее глаз. Немного искусственного румянца на щеках, и никогда нельзя было понять: устала ли она, или приехала с курорта, не выспалась ли, или спала, как ребенок, больше двенадцати часов.

— Что? — спросила я. Глупая улыбка никак не сходила с моих губ.

Тьера кивнула в сторону банта, лежащего на моей кровати.

— Да так, увидела во дворе машину новую, и решила удостовериться в своих подозрениях. — ее голос дрожал от волнения.

— Да, это моя. Теперь мне можно спать?

— Подарок от Криса? — уточнила она.

— Именно.

Тьера внимательно изучила мой взгляд.

— Ты же не из-за авто такая счастливая?

Этот вопрос прогнал весь сон с моего организма. В глазах все еще чувствовался песок, но сознание медленно прояснялось.

— Я, кажется, влюбилась. — робко произнесла я. Ко мне еще не полностью пришло осознание этого факта.

Тьера схватила меня за руку. В ее изумрудных глазах читался страх.

— Скажи, что ты шутишь, — в ее голосе слышалась угроза.

Я отдернула руку, и отодвинулась поближе к изголовью кровати. Мне показалось, что Тьера сейчас была способна меня ударить.

— Что с тобой? Почему ты так реагируешь? — непонимающе спросила я. — Что в этом плохого?

— Я же просила тебя... — с ее парализованных губ не слетело ни звука, мне пришлось прочесть это по губам.

— Просила, я прекрасно помню об этом. Ты говорила, что есть несколько причин, по которым мне следует держаться от него подальше. И ты не можешь отрицать, что так оно и было. — я осеклась, вспоминая свое поведение. Я ведь действительно все это время держалась от него на расстоянии. Как же меня угораздило? Я сглотнула, — Но не беспокойся, я никогда не допущу, чтобы он страдал снова. Это останется только при мне. — пыталась оправдаться я.

— Ты должна рассказать ему о своих чувствах, — отчетливо сказала она, внимательно выслушав мою речь.

— Зачем?

— Кирааа, — протянула она, как будто до меня туго доходили ее слова, — Для хранителей нет ограничений ни в чем. Мы можем пить и есть все, что захотим, покупать любые дома и автомобили, свободно перемещаться из одной страны в другую — и любой смертный мечтает о такой жизни. Но когда у тебя есть большие возможности — у тебя в это самое время есть строгие запреты. Для нас существует только один запрет — табу на любовь.

— Но почему? — не поняла я. Весь рассказ я воспринимала спросонья, как придуманную страшилку.

Если моя память меня не обманывала, то буквально вчера Тьера рассказывала мне о безграничной любви Криса и Амелии. Если она говорила об этом так спокойно, то запрет этот не такой уж и строгий, и есть способы его обойти.

— Понимаешь, — она запустила пальцы в волосы, как будто от этого ее мысли приходили в порядок и рождались правильные слова, — Любить, обожать, ненавидеть — нам никто не может запретить. Сами по себе эти чувства безобидны. Но когда такое возникает между хранителями. — она задумалась на минуту. И я не пыталась ее поторапливать, — Ни к чему хорошему это привести не может. Ну, представь на миг: четыре хранителя пытаются загнать демона в ловушку. Вам нужно обойти его со всех сторон, чтобы у него не было возможности убежать. И все время ты думаешь не о том, как бы поймать и уничтожить зло, а о том, чтобы с твоим любимым или любимой ничего не произошло. Или у тебя будет выбор: спасти тысячу заложников или его?

— Хватит, — я замотала головой, понимая глупость вопроса "почему".

Какая еще тысяча заложников? Я бы за него отдала всех людей на этой планете.

— Я поняла, что ты хочешь до меня донести.

Я склонила голову, признавая правоту каждого сказанного ею слова.

— У нас есть обязанности, которые мы обязаны выполнять — это цель нашего существования.

— Я поняла, — прошептала я одними губами. — Только..

— Да? — Тьера смотрела на меня с жалостью. Ей доставляло боль быть тем, кто должен был сказать мне это. Алекс о подобном не упоминал никогда.

— А как же Крис и Амелия? Она знала о его чувствах?

Это была самая ненавистная для нее тема разговора. Но если уж она пришла ковыряться в моем сердце и душе, то почему тогда мне нельзя этого?

— Я думаю, что знала. Но я могу ошибаться, с Крисом я на эту тему никогда не разговаривала.

— Само по себе... это чувство... не опасно, — эхом повторила я слова Тьеры. — Но когда это возникает между... двумя хранителями...

Тьера кивнула, подтверждая, что все ее слова я усвоила правильно.

— Ты еще что-то хочешь спросить? — она была похожа на птичку, бьющуюся о прутья клетки. Она очень хотела помочь мне, но в этом она была бессильна.

— Да. — прошептала я. И собрав в груди побольше воздуха, выдохнула, — Какое наказание за нарушение запрета?

— Хочешь знать мои предположения по этому поводу? — произнесла она с горечью.

— В вашем мире все решается с помощью смерти? — спросила я с нескрываемой злобой. Мне впервые захотелось отказаться от принадлежности к нему.

— Старейшинам больше двух тысяч лет. В таком возрасте маразма не избежать, — усмехнулась она с болью на лице.

Я тоже хотела было усмехнуться, но у меня не хватило на это сил. Слишком уж большие усилия пришлось бы прилагать, чтобы в таком состоянии заставить губы двигаться и принять форму улыбки.

Она сидела и рассматривала предметы мебели в моей комнате, как будто видела их впервые, позволяя мне спокойно усваивать полученную информацию и ожидая еще вопросы.

Миг нашего молчания длился вечно.

— Она его не любила? — спросила я, глядя в окно стеклянными глазами.

— Об этом тебе лучше спросить у Алекса. Ну, или в конце концов у Криса. — Тьера по неопределенным причинам съезжала с прямого ответа на мой вопрос.

— Пфф, — выдохнула я со свистом. Легче будет спросить у Амелии лично.

— Я все еще настаиваю на том, чтобы ты рассказала ему все.

— А я все еще не понимаю зачем. Взаимность мне не грозит.

— Глупенькая, нельзя все в себе носить. Если признаешься — тебе сразу станет легче.

Она поцеловала меня в лоб, встала и пошла к двери.

— Подожди, — позвала я слабо.

Она обернулась в дверном проеме.

— Если старейшины узнают о моих чувствах, — я сглотнула ком в горле, — Убьют нас обоих?

— Пока между вами нет взаимности — никто не пострадает. А если, — она вздохнула, — такое все-таки произойдет... — она говорила очень отрывисто. — Зачем убивать обоих? Чтобы разорвать эту цепь, достаточно избавиться от одного. Хорошие хранители на дороге не валяются.

Я безмолвно смотрела на Тьеру.

— Прости, что разбудила тебя в такую рань, спи дальше. Я честно не хотела тебя расстраивать, но лучше тебе узнать все сразу. Незнание правил не освобождает от ответственности, — искусственным голосом произнесла она.

Дверь захлопнулась.

Все мои мечты в одночасье превратились в кошмары. Изменило бы что-нибудь, если бы Тьера сразу рассказала мне все, пугая обезображенной от жестокости правдой?

Я не вышла завтракать. Я долго сидела на стуле перед зеркалом, расчесывая длинные ровные пряди.

Когда мой желудок все настойчивей и настойчивей давал о себе знать, и я уже не могла думать ни о чем, кроме голода, я все-таки решилась выйти из своего убежища.

К моему удивлению в доме ничего не изменилось. Все было таким же, как и вчера: мебель на тех же местах, на окнах те же тяжелые портьеры, книги на полках, чистый паркетный пол, в камине оставшийся со вчера пепел.

Только на все на это я смотрела уже другими глазами.

"Цель нашего существования". Как же все-таки унизительно это звучало. Быть оболочкой невиданной силы, футляром, не имеющим никакой ценности? человеческая жизни ценилась больше, чем жизнь хранителя.

Нет, никакие не герои. Герои уникальны, они не подчиняются никому. Их уважают, потому что от них многое зависит. По крайней мере, в кино так все и происходит.

Старейшины... кто их так назвал? Не должны ли они быть мудрыми, не должны ли оберегать хранителей и наставлять на истинный путь, помогать в борьбе со злом? Понапридумывали правил, а сами прячутся где-то. Из пяти существовавших старейшин я видела только одного. И то в образе ребенка.

Все так глупо.

В комнате стало душно.

Наконец пришло долгожданное лето, о котором я так мечтала еще три месяца назад. У меня было такое чувство, что прошло уже три года.

— О чем задумалась?

— Ой, привет. Не заметила, как ты вошел.

Алекс сел рядом со мной на диван, убирая между нами барьер в лице подушки. Я вытащила из-под правого локтя вторую подушку и демонстративно положила ее на место первой.

— Поздно легла вчера? — начал он ходить вокруг да около, вытягивать из меня информацию, оставляя самое смачное напоследок.

Я посмотрела на него самым убийственным взглядом, на какой только была способна.

— Не старайся, на злую девочку ты все равно не похожа, — похлопал он меня по плечу, как будто выражал мне соболезнования по этому поводу. — Так все-таки?

— Тебе точное время назвать? — огрызнулась я. Плохая привычка, при плохом настроении срываться на самых близких людях. Я ненавидела в себе это качество.

— Кто тебе испортил настроение с утра пораньше? — не отставал Алекс. Чтобы довести меня до белого коленья у него был целый вагон времени.

— У людей иногда бывает плохое настроение и без особых причин, — не особо убедительно ответила я.

— Он не стоит таких переживаний, — вдруг сказал он. Ему надоело притворяться, что он ничего не замечает и не чувствует.

— А чего стою я? — с вызовом спросила, поворачиваясь полуоборотом к Алексу.

— Ты стоишь того, чтобы тебя любили так сильно, как это делаю я. — без тени сомнения произнес он.

Я поперхнулась от резкого вдоха. Если бы я не кашляла в тот момент, как туберкулезница, я бы точно залилась истерическим смехом. Алекс вылетел из гостиной, и я еще откашляться не успела, как он подал мне стакан воды.

— Спасибо, — прохрипела сквозь кашель, отпивая глоточек воды. В горле стояла такая боль, как будто я проглотила кактус.

— Я тебя так сильно шокировал? — удивленно спросил он.

Я недоверчиво на него уставилась, вытирая с глаз слезы и выравнивая дыхание. Мне не верилось, что таким тоном можно говорить о таких серьезных вещах. Он так небрежно отнесся к тому, что только что мне сказал, что я не знала, как мне самой на это реагировать.

Превратить все в шутку и прикинуться дурочкой?

— Алекс, ты слышал что-нибудь о табу? — серьезно спросила я. У меня была возможность его припугнуть.

— Слышал, — просто ответил он. Казалось, его оно не очень смущало.

— И что ты думаешь по этому поводу? Ты не боишься?

— За тебя или за себя? — уточнил он, загоняя меня в мой же капкан.

— Мне ничего не грозит, — сказала я, самодовольно улыбаясь. И чему я, дура, радуюсь?

— Мне тоже ничего не грозит. — таким же тоном произнес он. Как будто я разговаривала с зеркалом. — Я же знаю, что ты меня не любишь. Мне важно, чтобы ты знала, что я тебя люблю, и что ты можешь просить у меня о помощи в любое время суток. Ты знаешь, где находится моя комната, и все, что тебе нужно сделать, это постучаться в мою дверь. Я смогу защитить тебя от всех, даже от Криса. Знаешь, от сильного огня вода испаряется, а ты даешь мне силу гореть неистовым пламенем.

— Алекс...

Я скинула на пол подушку, разделяющую нас на диване, и обняла его. Я знала, как важно для человека, который тебя любит, твое присутствие. Какие могли быть шутки, когда он настолько искренне открылся мне? Тот, кто не любит, не способен на такие слова.

— Прости меня, прошептала я ему на самое ухо. Я знаю, каково это, любить того, чье сердце навсегда отдано другому.

Он обнял меня крепче, пряча лицо в мои волосы. Мы не шевелились, пока у меня не затекли ноги. В и без того душной комнате от переживаний и от горячих объятий моего самого любимого брата стало невыносимо жарко. На лбу выступили капельки пота. Я разжала объятия и села рядом, руками расправляя окаменевшие от долгого сидения ноги.

— Поехали куда-нибудь? — предложила я, или, скорее, умоляла.

Если бы он отказал мне, это было бы подобно смерти. Я не могла больше здесь находиться, и одной ехать тоже никуда не хотела. Мне жизненно необходим был только Алекс.

— Куда захочешь, — улыбнулся он мне.

— Подожди меня во дворе, я сбегаю в комнату за ключами, — сказала я, и вихрем помчалась к себе, чтобы взять с тумбочки маленькие ключики, украшенные розовым бантиком. Бант я оторвала по дороге, перепрыгивая через две ступеньки.

Возле самой двери я остановилась, и немного поколебавшись, бросилась на кухню. Хорошо, что на кухне не было Тьеры, сейчас у меня не было желание что-либо ей объяснять. Я открыла холодильник, раздобыла в одном из ящиков полиэтиленовый пакет и стала без разбора бросать туда первые попавшиеся продукты из холодильника. Захлопнув дверцу наполовину опустошенного холодильника, я высыпала в пакет печенье, которое Тьера, должно быть, испекла утром. Затолкав одну печеньку себе в рот, я пулей вылетела во двор.

— Ави! — крикнула я Алексу с набитым ртом, кидая ему ключи.

Он одной рукой ловко поймал связку, но в машину садиться не торопился, ожидая, пока я ему сама все лично не объясню.

Я подняла вверх указательный палец свободной руки, показывая, что мне нужно время. Дожевав и проглотив печенье, я сказала уже более внятно.

— Садись за руль, я хочу поесть по дороге, — я подняла перед собой пакет с едой, подтверждая свои слова.

Он, улыбаясь, покачал головой.

Кожаное сидение было гораздо удобнее, чем в Хонде. Я поерзала, усаживаясь поудобнее.

— Странно, — прошептал Алекс себе под нос, заводя мотор.

— О чем ты?

— Машина новая, а уже четыреста километров пробега. Ты ночью никуда не выезжала? — спросил он с подозрением. — Не лунатик случайно?

Я неопределенно покачала головой. Я не помнила случаев лунатизма на моей памяти. Хотя луна вчера была действительно необычно волнующая.

— Я не лунатик, — уверенно ответила я.

Это я могла объяснить по-другому. Теперь мне стало понятно, чем занимался Крис весь вчерашний день. Меня это немного успокоило.

В пакете, к сожалению, съедобного оказалось мало. Майонез, кетчуп, какой-то вонючий сыр (Тьера меня за него убьет), более-менее съедобная на вид колбаса, две упаковки йогурта.

Я выпила залпом бутылку йогурта, даже не поняв, с каким он был вкусом.

Тело снова набиралось сил, желудок стал успокаиваться.

— Пересядешь? — спросил Алекс, заметив перемену моего настроения.

— Лень, — улыбнулась я. Я чувствовала, что всем телом вросла в мягкое кожаное кресло.

Все вокруг было зелено. Особенно деревья и все растения ожили после такого сильного ливня. Мы ехали по проселочной дороге, без определенного маршрута. С Алексом я не боялась заблудиться.

Мы ни о чем не разговаривали. Я смотрела в окно, и чувствовала, как время от времени он на меня поглядывает.

Что он видит во мне такого, чего не замечает Крис?

Глупости, конечно. Я прекрасно знала о том, что чтобы тебя полюбили, не обязательно чем-то выделяться из толпы. Это чувство берется из ниоткуда, на него не вырабатывается иммунитет, от него нет лекарств. Есть только время, которое может разжечь его еще сильнее, или полностью затушить.

К счастью, времени у нас с Алексом было предостаточно.